Текст книги "Три вентиля"

Глава 7. Из записной книжки Лейланда

Ну вот, поспорил с Бридоном на пять фунтов и сразу начал сомневаться в собственных выводах. Так всегда бывает, когда «хочется верить». Пока относишься к делу непредвзято, не отстаиваешь какой-либо позиции, можно выстраивать версию и ощущать ее как математическую достоверность. Но едва только возникает желание поверить, что версия правдива, она мгновенно начинает расползаться по швам. Точнее, кажется надуманной, высосанной из пальца – слишком уж незначительные улики заложены в ее основу. Вчера я был на сто процентов убежден, что здесь произошло убийство. А сегодня мучаюсь сомнениями. Изложу-ка я их, пожалуй, на бумаге, а потом, как бы дело ни обернулось, покажу Бридону.

Тут есть один важный, можно сказать, стержневой момент – закрытый вентиль. Это крупица истины, на которую должна опираться любая версия. Я не говорю, что этот факт легко объяснить, но он имел место, а значит, был и человек, его совершивший. Уже одно то, что газом кто-то манипулировал, убедило бы меня в наличии преступных действий, даже если бы не существовало других прямых улик. А они существуют.

Во-первых, окно. Утром, когда взломали дверь, его нашли распахнутым настежь, до упора, но, если бы створки находились в таком положении всю ночь, Моттрам был бы жив-здоров. Ведь, по словам Поултни, чуть не целую ночь дул сильный восточный ветер, а заядлому рыболову можно верить, он подобные вещи помнит отлично. Следовательно, окно распахнуто умышленно, и газовый вентиль закрутили умышленно, причем уже после смерти Моттрама, но до того, как поднялась тревога. Если бы несчастье произошло случайно, окно было бы закрыто с вечера, на всю ночь. Никто же не оставляет ветреной ночью окно полуоткрытым, не закрепив створок. При самоубийстве окно тоже необходимо закрыть – кому охота, чтобы оно распахнулось и вместо желанной смерти вышло только скверное отравление. Открытое окно и закрытый газ можно объяснить только одним – вмешательством постороннего лица или посторонних лиц.

Вторая прямая улика – спичка, найденная в камине. Предположение Бридона, что ею пользовалась горничная, вечером, но до того, как Моттрам вернулся в номер, не выдерживает критики: на камине лежал целый коробок, который при дневном освещении был прекрасно виден, а из него спичек не брали. Обгорелая спичка меньше размером, но самая что ни на есть обыкновенная; такие спички есть у Бринкмана, и у Поултни, и наверняка у всех курильщиков в округе. Так вот, газ этой спичкой не зажигали – пока зажжешь обе горелки, спичка успеет обуглиться почти до конца, а эту затушили, едва она вспыхнула. Возможно, ею зажгли газ в коридоре, но я не уверен. В камине же она очутилась, без сомнения, по очень простой причине: ночной гость думал, что там много таких набросано. На самом деле ту спичку, которой зажег свет, Моттрам выбросил в окно, я ее не нашел.

По многим признакам совершенно ясно, что Моттрам умирать не собирался. Прежде всего об этом говорит просьба разбудить его пораньше. Конечно, не исключено, что это обманный трюк, но если так, то очень уж варварский, ведь в таком случае трагическая весть переполошила бы всех ни свет ни заря, хотя ей куда бы лучше распространиться после завтрака. И здесь мы подходим к следующему пункту, который Бридон, похоже, проморгал. Когда человек просит разбудить его пораньше, он снотворное на ночь не принимает. Значит, на самом деле Моттрам снотворного не пил. Отсюда следует, что стакан со снотворным поставлен возле кровати для отвода глаз. Медицинская экспертиза, к сожалению, не дает однозначного ответа на вопрос, принимал Моттрам снотворное или нет. И я предполагаю, что человек, приходивший ночью – причем дважды! – поставил возле кровати этот стакан, чтобы создать впечатление, будто Моттрам покончил с собой.

Как только я это понял, сразу же прояснились и другие подробности дела. Перед нами убийство, и совершивший его преступник стремится внушить нам, что жертва сама свела счеты с жизнью. Вот почему он оставил на столе незаконченное моттрамовское письмо – то, которое Моттрам фактически написал внизу; ведь напрашивается вывод, что самоубийца попросту хитрил, запутывая следы, – дескать, не закончил письмо, отложил до утра. Такие, как Бридон, заподозрят самоубийство тотчас же. И нелепая педантичность покойного, который сперва завел на восемь дней свои часы, а потом отправился в мир иной, опять-таки уловка; сама по себе она никого бы не обманула, но тут хитрость двойная, и, по-моему, Бридон на нее попался. Он всюду видит знаки того, что самоубийца заметал следы, а убийца как раз на это и рассчитывал.

В итоге картина у меня складывается примерно такая. Уверившись, что жертва спит, убийца на цыпочках входит в комнату, ставит возле кровати стакан и кладет на стол письмо, после чего заводит часы (завод у них почти бесшумный!) и, подойдя к газовому рожку, стирает тряпицей следы пальцев Моттрама, закрутившего вентиль, а затем с помощью той же тряпицы осторожно открывает газ. Окно в это время уже закрыто. Он тихо выбирается из комнаты и час-два ждет, чтобы газ сделал свое губительное дело. А потом возвращается; по какой причине – я сейчас сказать не могу. Он ведь явно думал, что учел буквально все и вердикт о самоубийстве заранее обеспечен. Правда, убийцам свойственно возвращаться на место преступления – некоторые полагают, что их подводит нечистая совесть, – и все себе портить. И я, разумеется, в первую очередь должен выяснить, почему он вернулся; только тогда у меня будет полная уверенность, что я на верном пути. Остальные же вопросы касательно личности убийцы и мотивов преступления пока подождут.

Фактически нужно выяснить два момента – почему и как. Почему убийца закрыл газ? И как ему удалось, выйдя из комнаты, запереть дверь изнутри? Подозреваю, что в ответе на первый вопрос будут фигурировать чисто психологические факторы – вспышка смелости, раскаяние или всего-навсего лунатизм… Ответ на второй вопрос, безусловно, окажется посложнее. Думаю, теоретически можно повернуть ключ в замке с другой стороны, скажем, с помощью обрезка проволоки или какого-то аналогичного инструмента. Но практически это почти невозможно сделать, не поцарапав ключ, а царапин на нем нет, я проверил, и очень внимательно. Бридон, насколько я вижу, избрал иной подход; по его мнению, кто-то дает ложные показания. Но Бринкман, доктор Феррерс и коридорный ввалились в номер одновременно. Феррерс – честный человек, я убежден, он нимало не кривит душой, говоря, что вентиль был закрыт, и к рожку он устремился сразу, опередив остальных. Ключ с внутренней стороны двери обнаружил коридорный, однако на убийцу он никак не тянет – однорукому хитрые фокусы с замком не провернуть. Что касается Бринкмана, то его показания вполне чистосердечны и согласуются с показаниями Феррерса и коридорного. По впечатлению, он вроде бы скрытничает и лукавит, но, мне думается, у него просто такая манера держаться. Сейчас я при всем желании не вижу причин, которые могли бы толкнуть его на убийство Моттрама. Отношения у них были, пожалуй, добрые, никаких сведений о распрях мы не имеем.

Ну а Поултни… я не склонен думать, что он что-то знает и вообще заинтересован в этом деле. Насколько мне известно, для Моттрама он человек совершенно посторонний. Вдобавок с тем же успехом можно подозревать и других людей, не только постояльцев «Бремени зол»: входная дверь гостиницы была на замке, но в нижнем этаже есть весьма удобное окно, которое на ночь запирают далеко не всегда. Моттрам в Чилторпе не чужой, в молодости он жил здесь, а стало быть, допустима и вероятность вендетты со стороны кого-то из местных. До Пулфорда тоже рукой подать, миль двадцать, а там у него вполне могли быть враги; письмо «Брута» – яркое тому свидетельство. Поскольку же знаменит Моттрам прежде всего своим богатством, незамедлительно напрашивается вопрос о его завещательных распоряжениях. Завтра телеграфирую в Лондон, запрошу полную информацию, а пока наведу справки здесь. Кровными узами с покойным связан в Чилторпе только упомянутый за ужином молодой парень, владелец магазина. Он доводится Моттраму племянником, и магазин Моттрам некогда открыл сам, а впоследствии передал сестре и ее мужу, которых теперь уже нет в живых. На свою беду, парень, кажется, отличается довольно радикальными взглядами и сделал какое-то опрометчивое заявление, как раз когда Моттрам на парламентских выборах выставил свою кандидатуру от Независимых. Миссис Дэвис считает, что с тех пор они больше не виделись.

Таковы мои первые впечатления. И в ходе расследования они могут коренным образом измениться. Но в одном я уверен: дело тут нечисто и попытка представить его как самоубийство неизбежно обречена на провал.

Глава 8. Епископ в домашней обстановке

Наутро Анджела с Майлзом завтракали поздно. Когда они уже заканчивали, появился Лейланд, до крайности взбудораженный.

– Я говорил с миссис Дэвис, – пояснил он.

– Стоит ли из-за этого так волноваться? – заметила Анджела. – Вы не первый.

– Разумеется, но я имею в виду, она кое-что рассказала.

– А вот это и впрямь любопытно, – согласился Бридон. – Выкладывай, Анджела…

– Миссис Бридон, – твердо произнесла Анджела, – помогала мне во многих расследованиях, и при ней можно спокойно говорить обо всем. Выкладывайте, мистер Лейланд! Меня от этого гренка все равно ничем не оторвешь!

– Да тут и нет никаких особых секретов. Я как раз думал, вдруг вы сумеете мне помочь. По словам миссис Дэвис, Моттрам ждал утром гостя и собирался идти с ним на рыбалку.

– Таинственный незнакомец? – вставила Анджела. – С тупым предметом в руках?

– Отнюдь. Собственно говоря, это пулфордский епископ. Вы про Пулфорд хотя бы слыхали?

– Ничто не сокрыто от нас, мистер Лейланд. Там выпускают канализационные трубы, а не шагомеры и не детские коляски, как воображали некоторые. Приходская церковь – прекрасный образчик раннего периода поздней английской готики. В городе находится резиденция главы римско-католической епархии… A-а, так это его ждали в гости?

– Так сказала миссис Дэвис. Очень веселый и общительный джентльмен. Не чета этим вашим засушенным нелюдимам. Ожидали его как будто бы первым поездом, который прибывает около десяти. Моттрам велел разбудить его пораньше, потому что собирался на рыбалку, а епископу должны были передать, что мистер Моттрам ждет его преосвященство на реке, у Долгой заводи. Епископ уже бывал здесь, видимо в гостях у Моттрама. И нам теперь весьма бы неплохо выяснить, что он может сказать по этому поводу. Я бы и сам съездил, но, во-первых, мне довольно несподручно отлучаться, пока мои подозрения, – он понизил голос, – так смутны, а во-вторых, я телеграфировал в Лондон насчет завещания и хочу получить ответ в собственные руки. К тому же сегодня в четыре дознание, и опаздывать мне никак нельзя. Вот я и думаю: вы с миссис Бридон съездите в Пулфорд, а? На машине за час доберетесь, а если ты выступишь как председатель Бесподобной, получится не так… официально. Тогда вечерком можно будет обменяться информацией.

– Ты как, Анджи?

– Думаю, мне заявляться к епископу не стоит. Это не очень удобно. Но в Пулфорд я тебя отвезу и подожду в гостинице, пообедаю там, а после ты за мной зайдешь.

– Хорошо… А переодеваться надо? – жалобно спросил Майлз.

– Не обязательно. Можешь сказать епископу, что твои воскресные брюки в ломбарде – если он и впрямь такой весельчак, то оценит шутку. Кстати, в этом твидовом костюме ты выглядишь настоящим добродушным болваном, а тебе ведь того и надо? И потом, если ты останешься на обед, он будет всего-навсего холостяцким.

– Отлично, тогда вперед! Надо же, только я успел полюбить Чилторп, как опять приходится куда-то тащиться. Слушай, Лейланд, надеюсь, я не должен вручать епископу судебную повестку, надевать наручники и все такое? А то лучше поезжай сам!

– Ну что ты. Я не подозреваю епископа… пока. Я просто хочу знать, что он может сообщить о поступках Моттрама за последнее время и что думает о нем как о человеке. Вероятно, епископу кое-что известно и о завещании, но специально этой темы касаться не нужно, я ведь запросил телеграммой полную информацию… Большущее вам спасибо. Вечером потолкуем, да?

– Идет. Но на всякий случай я, пожалуй, дам епископу телеграмму, чтобы убедиться, дома ли он и готов ли принять заблудшего шпиона. А часиков в одиннадцать можно и в путь.

Когда Бридон, отправив телеграмму, возвратился в гостиницу, то, к своему удивлению, угодил прямиком в лапы мистера Поултни, который подстерегал его в холле, обвешанный удочками, катушками и прочими рыболовными снастями.

– Я вот думаю, позволительно ли сообщить вам некое соображение, мистер Бридон, – начал он. – Мне стыдно собственной слабости, но я ничего не могу с собой поделать, вы уж простите. В глубине души каждый считает, что из него выйдет замечательный сыщик. В мои годы не мешало бы поумнеть, но нечистый так и подзуживает меня кое-что вам подсказать.

Изысканная преамбула вызвала у Бридона улыбку.

– Вы меня заинтриговали, – сказал он. – Что ж, в сущности, сыск – попросту смесь здравого смысла и специальных знаний. Так почему бы нам всем не объединить наши усилия?

– Здесь речь идет как раз о специальных знаниях, иначе бы я не рискнул претендовать на ваше драгоценное внимание. Видите эту удочку? Вам, без сомнения, известно, что она принадлежит Моттраму, именно ее он собирался взять с собой в то роковое утро. А мушек видите?

«Мушки как мушки», – подумал Бридон и так и сказал.

– Верно. Тут-то и нужны специальные знания. Я не очень хорошо знаю реку, но говорю вам со всей ответственностью: использовать здесь таких мушек – особенно в эту пору года и после ночного ненастья – просто смешно. Еще я знаю, что человек вроде Моттрама, который столько лет ездил сюда на рыбалку, должен был прекрасно понимать, что на Долгой заводи от этих мушек проку нет. Вот я и думаю: а в самом ли деле Моттрам приехал на рыбалку? Ну, мне пора. Я по-прежнему льщу себя несбыточной надеждой. Честь имею! – С этими словами старый джентльмен по обыкновению резко взмахнул рукой и удалился.

Ответная телеграмма пришла очень вовремя и содержала уведомление, что епископ будет весьма рад встретиться с Бридоном. И в самом начале двенадцатого они выехали в Пулфорд; на сей раз дорога шла ближе к реке и позволила им лучше рассмотреть необычный ландшафт. Баск промыл здесь узкий каньон, гладкие каменные стены которого, у подножия изъеденные водой, нависали над глубокими омутами. Настоящего водопада не было, но поток все время мчался под уклон, весело вскипая вокруг валунов, громоздившихся на его пути.

– Поултни, по-моему, зря опасается, что его реку начнут обыскивать, – заметил Бридон. – На этом участке дно обшарить немыслимо; глянь, камни-то какие – труп может пролежать тут очень долго, и никто его не найдет. Как говорится, концы в воду. Хорошо, что он умер от газа, а не утонул.

Дорога вскарабкалась повыше, к верещатникам, и начала приближаться к унылым и заброшенным очагам цивилизации. Вехами на пути Бридонов были фабричные городишки, возникшие в ту пору, когда пользовались энергией самой воды, а теперь, когда на смену пришла энергия пара, влачившие жалкое существование на этих бесплодных кручах. Мостовая хуже некуда, всю душу вытрясет, воздух мутный от дыма, верещатники черные от сажи – ясно, до людского жилья рукой подать. Вот наконец и трамвайные рельсы, окраина Пулфорда.

– Что-то я нервничаю, – признался Бридон. – Ну скажи, как мне завоевать расположение католического епископа? – спросил он у Анджелы, которая училась в монастырской школе.

– Лучше всего преклонить колено и поцеловать его перстень. Но у тебя вряд ли получится, надо было порепетировать перед отъездом. Впрочем, он так и так тебя не съест.

Бридон попробовал суммировать все, что знал о епископах. Он вспомнил школьные годы, конфирмацию: долгая утомительная церемония, бесконечное напутствие епископа, который заклинал его и еще полсотни мальчишек не бить в свои ворота. Потом вспомнил другого епископа, с этим он познакомился у приятеля в Оксфорде, – вспомнил руку на своем плече и нестерпимо суровый голос, вопрошающий, не думает ли он принять духовный сан. Может, и здешний такой? Или, наоборот, он увидит многоречивого вельможу в лиловых шелках и тонком белье, который будет угощать изысканными напитками (как в рекламе) и преспокойно лгать (как в книжках)? Что, если он стушуется перед притворной набожностью, а может, столкнется с опытным интриганом и тот заморочит ему голову? А, ладно, скоро все так и так выяснится. Автомобиль затормозил в центре города у огромного, темного от сажи отеля, сулившего максимум неудобств, и Бридон, расспросив дорогу к католическому собору и тяпнув для храбрости рюмку вермута, отправился на свидание к епископу.

Соборный дом оказался ярким образцом той забавной муниципальной готики, которая является бичом всех учреждений, основанных в середине прошлого века. В путеводителях такие дома именуют превосходными, но обитатели находят их жуткими. Комната, куда провели Бридона, была по меньшей мере столь же безрадостна, сколь и просторна. Стены до половины забраны уродливыми панелями из смолистой сосны; тяжелые, церковного вида стулья в зародыше подавляли всякое желание отдохнуть. Камин оборудован газовой горелкой. Кругом развешаны прескверные портреты давних пулфордских иерархов. Гипсовая Мадонна, из тех, что с годами перекочевывают из церкви в ризницу, а из ризницы в дом священника, тотчас бросалась в глаза своим редкостным безобразием. Большей частью эта комната пустует – разве что изредка пулфордские каноники облачаются там к соборной мессе да ожидают аудиенции некоторые посетители, чересчур солидные с виду, чтобы держать их в нижнем холле.

В дальнем конце комнаты отворилась дверь, и вошел высокий мужчина в черно-красном; искреннее радушие, которым от него так и веяло, заставляло мгновенно забыть о промозглом холоде приемной. Лицо у него было энергичное, решительное и, безусловно, приветливое; глаза смотрели на собеседника прямо и с интересом; держался он с редким достоинством и без малейшего чванства. Такой человек никогда не спросит, намерены ли вы принять духовный сан. Хитрости и интриганства в нем тоже совершенно не ощущалось. Бридон сделал поползновение выполнить не очень-то приемлемый наказ Анджелы, но рука, стиснувшая его пальцы, поспешно и с заметным неодобрением отдернулась. Он явился сюда как шпион, ожидая, что и сам тотчас попадет под наблюдение, а обнаружил, что загадочным образом чувствует себя в этом странном доме весьма уютно, как старый добрый друг.

– Простите великодушно, что я заставил вас ждать, мистер Брендан. – (Чилторпский телеграф весьма вольно обращается с собственными именами.) – Входите, пожалуйста. Итак, вы хотите поговорить о бедняге Моттраме? Что ж, он был нашим старинным другом и близким соседом. А вам нынче повезло: ехать на автомобиле в такое погожее утро – одно удовольствие. Прошу вас.

Бридон очутился в небольшой комнате; видимо, это был кабинет епископа. Множество курительных трубок и ершиков для их чистки; на столе – солидная стопка деловых бумаг; открытое пианино, на котором явно частенько бренчат, просто ради веселья, а в углу – самый прозаический репродуктор. Кресло, куда усадили гостя, было большое и удобное – судорожно сидеть на краешке при всем желании невозможно. В такой комнате рука машинально тянется за кисетом. Не угодно ли мистеру Брендану выпить глоточек для аппетита? Обед будет минут через сорок пять. Н-да, бедный Моттрам, такая жестокая судьба. Весь город искренне скорбит.

– Не знаю, вправе ли я вообще отнимать время у… у вашего преосвященства, – начал Бридон, подавляя в себе бесцеремонное панибратство. – Просто хозяйка гостиницы нынче утром сообщила, что вы должны были встретиться с Моттрамом в Чилторпе как раз в день его смерти. Вот мы и подумали, вдруг вам что-то известно о его передвижениях и планах. Я говорю «мы», поскольку расследую это дело некоторым образом вместе с полицией, инспектор оказался моим хорошим знакомым. – (Черт возьми, ну с какой стати он разом выложил на стол все свои карты?!)

– Конечно, конечно, буду рад помочь. Газеты только упомянули вскользь, будто произошел несчастный случай, но, по словам одного из моих священников, в городе ходят слухи, что бедняга покончил с собой. Правда, я лично считаю, что это маловероятно.

– Стало быть, во время вашей последней встречи он был вполне бодр и весел?

– Что бодр и весел, я бы не сказал, Моттрам, знаете ли, всегда был несколько угрюм. Но в тот вечер, без малого неделю назад, он пришел сюда весьма довольный, что едет отдыхать, и полный всевозможных планов насчет рыбалки. Тогда-то он и пригласил меня в Чилторп. В моем календаре как раз обнаружился соблазнительно свободный день, вдобавок утром есть очень удобный поезд до Чилторпа, ну, я и обещал приехать. А накануне поздно вечером позвонил генеральный викарий и сообщил, что назавтра у меня важная встреча с кем-то из министерства образования, он организовал ее по собственной инициативе и не успел заранее предупредить. От поездки в Чилторп пришлось отказаться – дела есть дела, – и утром я хотел послать Моттраму телеграмму. Но скорбная весть добралась сюда раньше, чем я сумел дойти до телеграфа.

– Вот как?

– Я получил телеграмму от его секретаря, от Бринкмана. Любезно с его стороны подумать обо мне, ведь мы едва знакомы. Точного текста не помню, кажется, что-то вроде: С прискорбием сообщаю, что мистер Моттрам минувшей ночью скончался, ваш приезд не имеет смысла.

– Вы не знаете, долго ли он рассчитывал пробыть в Чилторпе?

– Тут от Брикмана будет больше помощи, чем от меня, но, если не ошибаюсь, они проводили в Чилторпе недели две каждый год. Моттрам-то, как вам, смею полагать, известно, родом из этих краев. По-моему, он и на сей раз приехал с ежегодным визитом. Честное слово, не могу себе представить, зачем бы ему приглашать меня в гости, если он замышлял самоубийство! Конечно, если он повредился рассудком, тогда другое дело. Но, глядя на него, никто бы этого не сказал.

– Как я понимаю, Моттрам принадлежал к вашей… он был католик?

– Ну что вы! Он вообще вряд ли ходил в церковь. В Бога он, думаю, веровал и человек был весьма неглупый, хотя в юные годы ему не довелось много учиться. А его дружба с нами, в сущности, дело случая… случая и близкого соседства. Он всегда относился к нам очень хорошо… незаурядный характер, мистер Брендан, и кое в чем здорово упрямый. Любил быть правым и доказывать свою правоту, зато в вопросах вероисповедания придерживался широких взглядов, даже очень широких.

– Вам не кажется, что у него не хватило бы духу покончить с собой… по моральным причинам, я имею в виду?

– Не так давно в разговоре он защищал самоубийство. Вообще-то, по моему разумению, человек, внутренне дошедший до такого состояния, когда самоубийство представляется ему единственным выходом, как правило, уже не способен объективно взвесить, правильно он поступает или нет. По крайней мере, я надеюсь, что это так, и не думаю, что люди, теоретически оправдывающие самоубийство, из-за этого более склонны совершить его, и vice versa[13]13
  Наоборот (лат.).


[Закрыть]. Извините столь беспощадный цинизм. Но здесь нет мотива, мистер Брендан. Зачем Моттраму было кончать с собой?

– Я, ваше преосвященство, увы, смотрю на подобные вещи с беспощадным цинизмом. Видите ли, моя деятельность целиком связана со страхованием, и Моттрам был у нас застрахован, причем на очень крупную сумму.

– Вот как? Понимаю, понимаю. Что ж, у вас есть опыт, у меня нет. Но не кажется ли вам странным, что человек в добром здравии, обеспеченный, без всяких там забот и хлопот, кончает с собой в надежде облагодетельствовать каких-то неведомых наследников? Не забывайте, семьи у него не было.

– В добром здравии? Значит… значит, он ничего вам не говорил о своих жизненных перспективах?

– Да нет, не говорил, однако он всегда производил впечатление весьма здорового человека. Неужели что-то было не в порядке?

– Ваше преосвященство, то, что я вам скажу, должно остаться между нами, если вы не против. Поскольку вы так близко его знали, я не вправе утаить от вас, что Моттрам имел основания тревожиться о своем здоровье. – И Майлз рассказала о странном визите Моттрама в Бесподобную. Слушая его, епископ все больше мрачнел.

– Боже мой, я понятия не имел об этом… даже не подозревал. И как же? До сих пор так и неизвестно, что с ним было? A-а, ну да, конечно, это меняет дело. Для людей, страдающих тяжелым недугом, особенно если он сопровождается мучительной болью, соблазн огромен, ведь боль туманит рассудок… Ну почему, почему я не догадался, что он в беде? Хотя сделать ничего не сделаешь, и все равно… Но в этом весь Моттрам, он всегда был немного стоик и иллюзиями не обольщался, я не раз слышал от него: какой смысл прежде времени бояться беды? Н-да, деньги – это еще не все.

– Он был, видно, очень богат?

– Вряд ли. Но все же весьма состоятелен. Кому-то здорово повезло.

– Как я понимаю, он не говорил вам, что намерен делать со своими деньгами?

– Ну, Моттрам не прочь был пошутить и частенько говорил, что обеспечит наше процветание, но, по-моему, всерьез он об этом не помышлял. Он, знаете ли, на свой лад тяготел к религии, а вот с ее служителями был не в очень-то хороших отношениях. Англиканцы, дескать, вечно между собой ссорятся – хороша церковь: сама не знает, чего хочет! От нонконформистов опять же городу никакого проку; церквей-то полно, а прихожан в каждой по воскресеньям человек тридцать-сорок, не больше. Думается, он был не вполне справедлив к нонконформистам, они много хорошего делают, по крайней мере некоторые. Что же до Армии спасения, так ее он вообще на дух не принимал. Вот и твердил, что скорее откажет свои деньги нам, чем кому-либо из них. Но, по-моему, он просто иронизировал на словах; люди, сколотившие много денег, зачастую любят порассуждать, что они с ними сделают. Для нас это, конечно, имело бы очень большое значение, однако не думаю, чтобы он говорил всерьез.

– Я чрезвычайно признателен вашему преосвященству, а теперь, пожалуй, пора и…

– Как? Вы собираетесь уходить, а обед на столе! Нет-нет, мистер Брендан, у нас в Пулфорде так не принято. Идемте-ка со мной, я познакомлю вас с нашими священниками. Уж я-то знаю «Бремя зол» и эти их отбивные! Прошу! Без обеда мы вас не отпустим.

Отказаться было совершенно невозможно, Анджеле придется подождать.