Текст книги "Бронзовые звери"

– Расскажи мне больше о его власти, – громко произнесла Зофья.

Энрике поднял глаза, раздираемый между раздражением и легкой радостью от мысли, что можно поговорить о мифах и символах. Остальные не интересовались ролью Януса в пантеоне римских богов. И вот теперь Зофья расспрашивала его об этом, когда у него не было желания вести разговоры.

– Считается, что он охранял различные переходы, – сказал Энрике. – Он был богом двойственности и изменчивости, часто его почитали не меньше Зевса, которого у римлян называли Юпитером. От имени Янус ведет свое начало имя Януарий, что означает «посвященный богу Янусу», а также название месяца – январь. В первый месяц года мы можем оглянуться назад и одновременно смотреть вперед. Поэтому Януса часто изображали стоящим в дверях. Даже его имя переводится с латыни как «дверь».

Энрике умолк. Легкие мурашки побежали у него по спине. Медленно встав, он обернулся и взглянул на зеркало. Его глазам предстала грязная повязка на голове и небольшая выпуклость на том месте, где когда-то было отрезанное Русланом ухо. Но дальше, дальше того места, где мир оставил на нем свой след, он увидел вход в библиотеку.

Раньше он никогда не обращал внимания на изысканную деревянную резьбу с золотой окантовкой. Эта дверь выглядела как любой другой красивый и изящный предмет интерьера в доме, полном роскошных вещей. Но сейчас его внимание привлекла едва различимая сияющая точка на деревянной поверхности. На первый взгляд казалось, что это всего лишь блик света, отблеск света от мерцающей свечи или люстры, отраженный серебристой зеркальной поверхностью. Это пятно света располагалось высоко, почти рядом с косяком, где соединялись каминная полка и дверная коробка. Место, которое никто не догадался внимательно осмотреть.

– Зофья, – воскликнул Энрике. – Я начинаю думать, что ты гений.

– Похоже, ты удивлен, – откликнулась Зофья. – Почему?

Энрике широко улыбнулся, проходя мимо нее, простирая руку к двери – традиционному месту обитания двуликого бога.

– Здесь есть табуретка? – спросил он, озираясь вокруг.

Зофья поднесла ему табуретку. Энрике вскарабкался на нее и опустился на колени, а затем прикоснулся к сияющей точке на деревянной поверхности. Она отскочила словно простая щепка.

Энрике стиснул ее кончиками пальцев и медленно потянул.

Деревянная поверхность вокруг сияющей щепки медленно раздвинулась со звуком, напомнившим ему шелест книжных страниц. Энрике затаил дыхание. То, за что он ухватился, поддалось без малейшего сопротивления. Свет разлился у него перед глазами, и что-то вдруг упало, звук напомнил ему звон разбитой посуды.

– Что это? – спросила Зофья, подходя ближе.

Это оказалась серебряная полумаска. Вероятно, раньше к ней с боков крепились ленты, но давным-давно истлели. Маска выглядела простой и незаконченной, металлическая краска местами облупилась. Но в тот момент, как Энрике к ней прикоснулся, образы обступили его со всех сторон. Зал, маски, свисающие с потолка, мягкое свечение люстр. Это могло быть единственное место на свете, маскарадный зал, скрывавший местоположение Дома Януса.

Возможно, у него просто разыгралось воображение, но в это мгновение Энрике показалось, что кто-то из древних римских богов прошел через зал. В конце концов, Янус был богом перемен и начинаний. И в это мгновение Энрике почти ощутил аромат перемен, разлившийся в воздухе. Запах серебра и призраков, словно воскрешение угасшей надежды, возрождающейся к жизни.

10. Лайла

Лайла наблюдала, как свадебная процессия приближается к мосту. За ними над покатыми куполами собора вставала бледная, как кожа невесты, луна. Утомленные звезды подмигивали в небе, став свидетелями новобрачных. У Лайлы сдавило горло при взгляде на них. Она приказала себе не смотреть, но не могла удержаться. Ее глаза жадно скользили по фигурам жениха и невесты, впитывая каждую деталь.

Они двигались в унисон, словно под мелодию песни, звучавшей лишь для них двоих. Длинное свадебное платье невесты цвета застывшего инея волочилось по молочно-белым ступеням Моста Вздохов. У нее были светло-каштановые волосы, аккуратно собранные под шляпкой с вуалью, жемчужные нити обвивали ее лоб. Жених, мужчина с крошечным подбородком и круглыми глазами, который, улыбаясь, казался почти красивым, смотрел на нее так, словно никогда раньше не видел такой красоты. Следом за женихом с невестой шли друзья и родственники, выкрикивая поздравления и смеясь, бросая в воздух рис и цветочные лепестки.

Лайла прижалась к перилам, пропуская их. Она не собиралась приходить на Мост Вздохов, но, возвращаясь с Площади Сан-Марко и проходя мимо Дворца Дожей, попала под дождь, а дорога через мост оказалась кратчайшим путем до дома. Белые камни у нее под ногами все еще были скользкими от дождя. Невеста, ничего не замечая вокруг от счастья, наступила на подол платья и растянулась бы на камнях, если бы супруг не подхватил ее. Букет из подснежников выскользнул из ее рук, и Лайла, не думая, потянулась и ухватила его за голубую ленточку.

Гости разразились радостными криками, и она покраснела, сама не зная, почему.

– Ты уронила, – сказала она, пытаясь вернуть букет невесте.

Но девушка с улыбкой покачала головой.

– No, sua buona fortuna per te.

Лайла плохо понимала по-итальянски, но поняла слова buona fortuna. Невеста сказала, что это принесет ей удачу. Она со смехом стиснула руки Лайлы, державшей букет.

– E tuo, – сказала она.

Он твой.

Воспоминания, наполнявшие букет, пронзили Лайлу. Она увидела, как букет перевязывают голубой ленточкой, который когда-то украшал детское одеяльце невесты. Она увидела, как мать невесты тихо плачет, уткнувшись в цветы, шепча молитвы. Услышала смех невесты, которая приняла букет из рук сестры.

Лайла заставила себя вернуться в реальность. Опустив глаза, она заметила, что ее гранатовый перстень стал похож на жирную каплю крови. Пять. Ей осталось всего пять дней.

Она перевела взгляд на букет подснежников.

Лайла пыталась представить будущее, в котором сама становилась невестой. Пыталась представить свою мать, которая еще жива, вплетающую жасмин в ее волосы. Представила тетушек, которых никогда не знала, надевавших золотые браслеты ей на запястья. Ощутила аромат хны, похожий на сладковатый запах сена после дождя, узоры из которой украшали ее ладони и ступни, и в этих узорах скрывалось имя ее жениха, как тайное приглашение впервые коснуться ее кожи. Лайла представила занавес антарпат, разделявший их, лицо ее жениха скрыто за сехра из жемчуга. В ее мечтах ее взгляд встречался с взглядом фиалковых глаз, и в этом взгляде Лайла прочла, что она для него главное чудо и красота в этом мире.

Она едва не уронила букет.

– Глупо, – сказала она себе.

Никогда не бывать ей невестой. С каждым уходящим часом Лайла понимала, что гранатовый перстень – единственное кольцо, которое ей суждено было носить. В ней теплилась надежда, но с каждым днем она становилась все слабее. С каждой минутой пространство между ее сознанием и темными водами забвения растворялось. Иногда ей казалось, что эти темные воды манят ее, нашептывая, что было бы гораздо проще перестать бороться. Пойти ко дну.

Громкий колокольный звон оторвал ее от раздумий. Время приближалось к полуночи, и друзья наверняка уже беспокоились, куда она пропала. Ее ждала работа. Предметы, требовавшие прочтения, планы, которые необходимо было завершить.

Но в тот момент Лайла жалела, что не могла освободиться. Впустить в себя луну и облака, купола собора и тусклые звезды и позволить им пылать и скрежетать внутри нее.

Небо над ее головой темнело, становясь бархатным. Мать часто говорила ей, что когда ночь подступает, это бог Кришна сжимает их в объятиях, и кожа его подобна цвету ночи. Лайле нравились сказки о Кришне, боге-защитнике, переродившемся шаловливым человеческим ребенком.

Однажды человеческая мать Кришны заподозрила, что он съел что-то запрещенное, и приказала мальчику открыть рот. В конце концов, ей удалось его убедить. За рядами зубов, в бездонной черноте его глотки пылали солнца и луны, умирающие звезды и покрытые льдом планеты. Больше мать не просила его открывать рот.

Лайла знала, что некоторые люди могли носить в себе подобные вещи. Некоторые люди носили в своих сердцах целые галактики, планеты терлись об их ребра, целые миры растягивались на их пути, не теряя равновесия.

Мать частенько говорила, что Лайла из таких людей. Она родилась на свет, чтобы нести в себе больше самой себя. Она могла поддерживать и оберегать других от непосильных тягот, от их тревог, ошибок, лелея их надежды на то, кем они могли бы стать.

Все это время она пыталась не думать о Северине, но глупая греза снова вызвала его образ в ее памяти. И теперь она окончательно поняла, что его ей никогда не удержать.

Она не сомневалась, что он по-своему любил своих друзей. Она даже не сомневалась, что он питал к ней глубокие чувства и ему было больно покинуть ее и притвориться, что убил остальных, только чтобы в действительности сохранить им жизнь.

Но они всегда представляли себе разное будущее, и больше она не могла закрывать на это глаза.

Лайла жаждала безопасности. Она хотела свой дом. Обеденный стол, ломившийся от яств, всегда накрытый для друзей и семьи.

А Северин? Северин мечтал о божественном. Пытаться удержать его – все равно что бороться с луной. Смерть Лайлы уже стала надоедливой необходимостью, такой тягостной, что казалось, будто она несет на себе ночное небо и все его звезды. Небытие, та пустота, которую она ощутила на Изола ди Сан-Микеле, уже захватывало ее тело.

В ее душе не осталось места для Северина.

Больше нет.

Вдали на черной, словно оникс, водной глади канала показалась изящная гондола. Казалось, она направляется прямо к Мосту Вздохов. Лайла последний раз взглянула на подснежники и отшвырнула букет. Лента порвалась, колокола прозвонили полночь. Белые лепестки рассыпались по воде, словно упавшая звезда.

11. Северин

Когда-то Северин представлял, что боги лишены слабостей, но теперь понимал, что ошибался.

Даже у богов были уязвимые места. Чтобы ранить их, тебе просто надо их отвергнуть. Просто отвернуться, смеясь над их богатствами. Неприятие было смертельным клинком, на который всегда найдется спрос.

С того места, где он сидел, ему были видны часы на ближайшей башне: прошло уже полчаса после полуночи. И это подтверждало то, что он уже знал – они не придут.

Сначала он решил, что что-то пошло не так. Но это было невозможно, ведь он оставил мнемонического жука рядом с Лайлой. Он никуда не мог исчезнуть. Затем ему пришло в голову, что друзья попали в беду, если Орден вдруг напал на их след, но Руслан наверняка раструбил бы об этом. Добрых двадцать минут Северин стоял в гондоле, глядя на Мост Вздохов. Он пытался угадать их присутствие в обрывках смеха или далеком звуке шагов. Когда гондола подплыла к месту встречи, ему даже показалось, что он видел стройную фигурку, прячущуюся в тени.

Они не желали его видеть.

И решили не приходить.

Пора возвращаться, мрачно подумал он.

Если он задержится чуть дольше, Руслан накажет его.

Северин почувствовал, что ему не хватает воздуха. Он опустился на подушки, незнакомая тяжесть сковала его грудь, когда в памяти всплыли слова Евы.

Откуда ты знаешь, что они придут к тебе, месье? Возможно, ты их не убивал, но даже я видела, что то, как ты с ними обошелся, было хуже смерти.

Северину стало дурно. Он ухватился за край гондолы, тошнота подкатывала к горлу. Он сам это сотворил с собой. Он перегнулся через край гондолы, чувствуя рвотные позывы, и в этот момент заметил проплывавшие по воде белые лепестки.

Впервые за долгие годы он вдруг услышал голос матери. Он так долго заглушал в себе этот призрачный нежный звук, но теперь он прорвался наружу. Он вспомнил последний раз, когда видел ее. Он звал ее, проснувшись от кошмара, и отец позволил Кахине спать рядом с ним, хотя и ворчал, что Северин вырастет изнеженным от ее чрезмерной заботы.

– Послушай, любимый, я расскажу тебе сказку о богатом царе и самом прекрасном цветке на свете, – сказала Кахина, убирая волосы с его лба.

– А это был очень красивый цветок? – спросил Северин, потому что бутон непременно должен был быть достоин царя.

Кахина улыбнулась.

– Лепестки цветка были словно молоко, а его запах подобен райскому благоуханию. Царь спросил у цветка, можно ли забрать его с собой в свое царство, и цветок согласился, но только если царь пообещает о нем заботиться.

При этих словах Северин нахмурился. Ни один цветок во владениях его отца с ним не разговаривал. Возможно, они не представляли его царем. Завтра ему стоит надеть лучшую одежду и переубедить их.

– Цветок попросил солнечного света, но король заявил, что у него есть нечто лучшее, чем солнечный свет, и предложил цветку золотые монеты, вымытые в молоке и меде. Цветок закричал, потому что жесткие золотые монеты ранили его лепестки. Затем цветок попросил воды, и царь заявил, что у него есть кое-что лучше воды, и принялся поливать цветок редчайшими винами со всех концов царства, – продолжала Кахина. – Цветок заплакал, потому что вино было кислым и его корни начинали засыхать. И постепенно он начал умирать. Царь пришел в ярость и потребовал объяснений. «Я дал тебе все самое лучшее в мире, – воскликнул он. – Ты должен цвести!» Но цветок ответил: «Это было не то, что мне нужно» – и умер, не обращая внимания на царя.

Северину совсем не понравилась эта сказка. Неужели глупый царь не мог понять, что цветку нужны были всего лишь солнце и вода?

– И почему он ничего не слушал? – спросил Северин.

Кахина молчала. Ее руки замерли у него на лбу.

– Иногда те, кто наделен огромной властью, считают, что все знают лучше других, и забывают, как слушать. Но ты ведь не станешь таким, правда, любимый? – Северин покачал головой.

– Отлично, – сказала его мать. Взяв его ладонь, она принялась целовать костяшки его пальцев. – Потому что ты гораздо могущественнее, чем любой царь.

И вот теперь Северин смотрел на проплывающие мимо белые лепестки.

Посмотри, что ты натворил. Ты причинил им боль. Ты не слушал их. И теперь ты один.

Он был глупцом. Вся его власть, все богатство… все это не имело смысла.

Северин выпрямился, постепенно собираясь с мыслями.

Он не нужен Лайле, Энрике, Гипносу и Зофье, чтобы добраться до Повельи, но он необходим им, чтобы сыграть на лире. Если он как можно быстрее разыщет их, тогда, возможно, ему удастся извиниться. Вымолить у них еще один шанс…

Все это время он изощренно потакал всем капризам Руслана. Но у него больше не осталось ничего, что патриарх Падшего Дома смог бы отнять. Он потерял все, чем дорожил, и потому теперь обладал безграничной властью. Ему нечего было терять, и теперь он мог избавиться от хватки патриарха. Они не станут ждать десять дней, чтобы отправиться в Повелью. Они отправляются немедленно.

СЕВЕРИН РАСПАХНУЛ ДВЕРИ ДОМА ДОРО, проходя мимо дюжины членов Падшего Дома.

Едва лишь он переступил порог, как их мнемонические пчелы громко зажужжали.

– Где моя лира? – тихо спросил он.

Стражник вышел из его комнаты, держа в руках узорчатый футляр. В полумраке коридора Северин заметил рыжую голову Евы. Вероятно, она ждала его, ожидая подтверждения, что остальные живы. Но у него не было доказательств, что означало, что она больше не станет ему помогать. Северин прижал палец к острому шипу на футляре и вытащил лиру.

– Приведите своего хозяина, – сказал он стражникам. – Немедленно.

– Месье Монтанье-Алари, – начала Ева, шагнув к нему. Он направился ей навстречу. Ее зеленые глаза расширились от ужаса, и она рванулась прочь, но он оказался быстрее. Обхватив ее за талию, он прижал ее к груди. Она извивалась, царапая его, но ему было все равно. Ему нужно было заполучить лишь одну вещь. Еще пара секунд, и он вытащил кинжал с усыпанной драгоценными камнями рукояткой, который Ева носила на поясе. Она отскочила от него, тяжело дыша.

– Где Руслан? – завопил он.

Ева прижалась к стене.

– Что ты делаешь? – прошептала она. – Что с ними произошло? Ты обещал мне!

– Убирайся к чертям, – прорычал он. – Тебя это больше не касается.

Ева побледнела. Ярость исказила ее лицо, и она потянулась к медальону, а затем бросилась бежать прочь.

Члены Падшего Дома подступили к нему. Теперь они были меньше чем в трех метрах от него. И все одновременно достали по паре кинжалов из рукавов своих черных пиджаков. Северин расхохотался. Он чувствовал восхитительное опьянение от своей новой власти.

Он поднес кинжал Евы к горлу, лениво улыбаясь им всем.

– Руслан мне наскучил. Я больше не желаю искать божественное вместе с ним.

Он наблюдал, как его слова повисли в воздухе.

– На самом деле, я предпочел бы умереть, – воскликнул Северин. Он сильнее прижал кинжал к коже. – А после он может воспользоваться моими руками. Мне нет дела до этого.

Раздались аплодисменты. Северин поднял глаза и увидел Руслана, выходящего из отделанной красной парчой стены, оказавшейся замаскированным порталом. На его лице расплылась широкая улыбка.

– Я знал! – воскликнул Руслан. – Знал, что ты не настолько скучен!

Северин резко обернулся к патриарху. Движение обожгло кожу.

– О нет, нет, нет, – взмолился Руслан. – Перестань, мой друг, ты добился своего.

– И чего же я добился? – холодно спросил Северин.

– Доказал, что я был плохим хозяином, – ответил Руслан. – Прости меня… Я хотел увидеть твое истинное лицо, когда сорву с тебя маску безмятежности. Хотел увидеть, насколько остры твои зубы. И ты меня не разочаровал.

Северин не шелохнулся.

– Ладно, мой друг, – сказал Руслан, шагнув к нему. – Пора готовиться к Карнавалу.

– У меня нет желания развлекаться, – откликнулся Северин.

– Праздник будет проходить там, где спрятана карта храма под Повельей, – торопливо произнес Руслан.

Северин медленно опустил кинжал. Он чувствовал, как горячая кровь струится по коже. Лира, зажатая в другой руке, слегка зажужжала.

Руслан улыбнулся. Блики света заиграли на его золотой руке.

– Мы должны отпраздновать свой последний вечер в качестве смертных. Это станет нашим маленьким подарком, который мы заберем с собой, когда станем богами.

Часть II

12. Северин

Касаясь лиры, Северин слышал невероятные вещи. Слышал, как его душа сонно ворочается в глубине его тела. Слышал, как потрескивают звезды в небе.

Но не мог услышать ее, услышать голос женщины, которую ему не разрешено было называть «мама». Один лишь ее голос означал, что еще не все потеряно.

Он уставился на свои ладони. Кожа на них выглядела грубой и раздраженной из-за постоянного скольжения пальцев по поверхности инструмента. Он старался надавить на струны так, чтобы уловить едва слышную пульсацию вселенной у себя в голове, но не настолько сильно, чтобы брызнула кровь.

– Где же ты? – воскликнул он. – Поговори со мной.

Он уже два дня умолял лиру дать ему знак. С тех пор, как вернулся от Моста Вздохов и Руслан, наконец, начал приготовления к путешествию на Повелью: взрывчатые вещества и приборы слежения, обрывки исследований и планы по добыванию масок, Сотворенных разумом. Северину следовало радоваться этому прогрессу, но вместо этого он мысленно постоянно возвращался к пустому Мосту Вздохов.

Они покинули его. Он зашел слишком далеко.

И он не винил их в этом.

Энрике, Гипнос, Зофья… Лайла. Он был раздавлен. И в этих новых обломках самого себя ему чудилось, что лира что-то нашептывала ему. Иногда голос был мрачным и чувственным. А порой в нем звучало предостережение. Он чувствовал себя разбитым и изношенным и думал, что, возможно, Тристан испытывал те же чувства все последние годы. Он словно отталкивал от себя волну чего-то ужасного, что всегда таилось в глубине его души. Возможно, Северин был таким же. Возможно, он нес в себе безжалостную и неотвратимую порочность, отталкивающую от него любимых людей, как бы он ни поступил.

Его друзья одаривали его милосердием и добротой, а он отплатил им жестокостью и предательством. Он убеждал, что достижение его цели стоит причиненной боли, но это оказалось неправдой. Он преследовал свои цели, не посвятив в них друзей, и, в конце концов, обрел власть, к которой стремился. Но какой ценой?

Северин подумал о мифе о царе Мидасе, чья жажда золота наделила его силой божественного прикосновения. Его пища превратилась в золото. Затем напитки. А потом и его дочь. В конце концов, когда он смыл свое проклятие в реке и в наказание получил ослиные уши, его отражение показало, кем он был на самом деле: настоящим болваном.

Северин понимал, что чувствовал старый царь. Несмотря на огромную власть, он остался в полном одиночестве.

За дверью спальни послышался шорох шагов и приглушенные голоса. И хотя в комнате не было окон, он знал, что уже поздно. Скоро Ева явится за ним.

Он не мог заставить себя пошевелиться. На мгновение он подумал о том, чтобы разбить лиру о стену, но его руки застыли. Был ли этот инструмент даром богов или же проклятием Мидаса, которому было суждено уничтожить его?

– Умоляю тебя, – прошептал он, обращаясь к лире. – Дай мне знак. Покажи, что эта власть реальна. Подскажи, что я на правильном пути… поговори со мной.

В сотый раз за день Северин провел пальцем по блестящей струне и поморщился.

В последний раз, сказал он себе.

И тут же ощутил едва различимую пульсацию вселенной в затылке. Прекрати немедленно, словно предупреждали его. Остановись. Северин надавил сильнее. В Спящем Дворце он едва не разрезал руку и запятнал кровью струны. Этой легкой вибрации струн было достаточно, чтобы ощутить дуновение божественного.

Сейчас…

Сейчас это было нечто совсем другое.

Он ощутил, как струна впивается в его плоть. Голова пульсировала болью. Мелодия лиры нарастала в нем, жаждая вырваться на свободу. Это была неземная музыка. Это был стон падающих звезд и звонкая тоска древесных корней, вздох моря, прежде чем оно вздыбит волну, способную поглотить целую деревню – Северин.

Его палец замер на струне. Безумная музыка смолкла. Казалось, он достиг порога чего-то неведомого, потому что вдруг услышал долгожданный голос.

Северин впервые услышал голос матери после того, как встретился с Русланом, и прижал к себе лиру в ночи. Она что-то сказала ему, что-то пролившее свет в его мыслях, подарив ему надежду. И он уже начал думать, что все это ему почудилось.

Любимый… послушай… послушай меня.

Голос Кахины был подобен тысячам свечей, оживающих во тьме, и Северин ощущал каждое яркое свечение, словно это были ступеньки, выводящие его из хаоса.

– Я слушаю тебя, мама, – воскликнул он, дрожа. – Я тебя слышу.

Время сжималось вокруг него. На мгновение он ощутил себя ребенком, свернувшимся калачиком в маленькой кроватке. Он вспомнил, как Кахина разжимала его пухлые кулачки и дважды целовала их.

– В твоих руках – ключ от врат в божественное, – прошептала она. – Никого туда не пускай.

Громкий стук в дверь заставил его вздрогнуть. Северин резко открыл глаза. Он тяжело дышал, руки дрожали, а по спине струился пот.

– Вы готовы, месье Монтанье-Алари? – резко спросила Ева.

Готов?

Смысл слов медленно доходил до него. Северин прищурился, глядя по сторонам: красная комната, красная кровать. В памяти всплыли последние два дня: пустой Мост Вздохов, кинжал у горла, планы Руслана на вечер.

– Эй? – снова послышался голос Евы.

– Да, – ответил Северин, проглотив ком в горле. – Я… я почти готов.

Он слышал, что Ева немного помедлила, а затем развернулась и ушла. Северин медленно убрал палец со струны, изо всех сил стараясь унять дрожь. Палец сделался пурпурным. Он прижал божественную лиру ко лбу, словно это была прохладная ладонь священника.

– Благодарю, – страстно произнес он. – Благодарю тебя.

Именно об этом знаке он и молил. Этого доказательства требовал, чтобы убедиться, что он – не шутка вселенной. У всего этого был смысл, и голос матери это доказывал:

В твоих руках – ключ от врат в божественное…

Он подвел друзей, но еще не все потеряно, потому что он ступил на главную дорогу. Возможно, он вел себя как настоящий болван в погоне за своими мечтами, но он не закончит, как царь Мидас. Его сокровища предназначались не для него одного. Северин закрыл глаза, представляя, как снова увидит Энрике, Гипноса, Зофью и Лайлу. Острая боль пронзила его сердце. Они справедливо злились на него. Но он докажет, что достоин их всех. Он все исправит. И никогда больше не покинет их во тьме.

И, конечно, когда они увидят волшебную силу лиры, когда поймут, что он всегда хотел разделить с ними свой дар, то простят его. На мгновение он представил, как снова вспыхивают серые глаза Тристана. Увидел, как Танте Фифи, матриарх дома Коры, касается теплой ладонью его щеки. Он рассказал бы ей, что нашел способ сделать его любовь еще прекраснее. Она бы им гордилась, подумал он.

Северин встал и улыбнулся.

Голос матери наполнял его, словно наступающий рассвет. Это был свет, изменяющий мир, и Северин ощущал, как его тепло грело его, словно надежда.

– ТЫ КАЖЕШЬСЯ КАКИМ-ТО ДРУГИМ, месье Монтанье-Алари, – заметил Руслан.

– Это как? – спросил Северин, оправляя свой сливовый с серебристым отливом парчовый камзол, выходя из своей комнаты. Его тут же встретили двое членов Падшего Дома. Северин услышал знакомый скрип петель узорчатого футляра, который оставался открытым с тех пор, как он в последний раз достал из него лиру. Мгновение было упущено. Если он собирался избавиться от патриарха и скрыться с лирой, Сотворенный футляр, открывавшийся при помощи его крови, представлял проблему. Ева могла стать ее решением, но одного взгляда на девушку с ледяным взглядом, стоявшую рядом с Русланом, было достаточно, чтобы лишить его этой уверенности.

– Ты выглядишь… заново родившимся, – сказал Руслан, склонив голову набок. – И чем ты занимался один в своей комнате? Возможно, планировал, как завтра захватишь карту храма в Повелье?

Ева придвинулась ближе, положив ладонь на руку Северина. Это могло выглядеть как жест поддержки или выражения симпатии, но на ее пальце сияло новое кольцо с ониксом. И когда оно прикоснулось к его коже, Северин ощутил незнакомую вибрацию, не похожую на ту, с которой ему пришлось столкнуться за столом для допросов в столовой Руслана.

Это была проверка, не лжет ли он.

Северин вскинул бровь, а затем бросил лиру в футляр.

– Если хотите знать, я был слишком занят своим инструментом.

Вибрация стихла.

Ева и Руслан перекинулись взглядами. Руслан откинул голову и расхохотался.

– О, как же ты мне нравишься! – воскликнул Руслан и, протянув руку, взъерошил его волосы. – Ну а теперь стоит поторопиться, Ева, согласна?

Ева кивнула, отпустив руку Северина. Сегодня на ней было платье персикового оттенка с высоким горлом. Кинжал с рукояткой из драгоценных камней исчез.

Руслан щелкнул пальцами.

Один из членов Падшего Дома шагнул вперед, на руке у него висела длинная черная лента. Северин нахмурился.

– Что это?

– Это для тебя, мой друг, – ответил Руслан. – Чтобы место, куда мы отправимся, стало для тебя чудесным сюрпризом!

Северин замер. Руслан что-то знал и не доверял ему. Что же он разнюхал?

– Отлично, – сказал Северин, изо всех сил стараясь, чтобы его голос прозвучал спокойно.

Черная повязка закрыла его глаза. Конечно же, она оказалась Сотворенной, и как только он моргнул, то мгновенно оказался в полной темноте. Его чувства обострились. Даже отсюда он ощущал запах затхлой воды с залива.

– Ты выберешь две маски в маскарадном салоне, – сказал Руслан. – Как только ты их получишь, узнаешь, где проходит Карнавал Дома Януса.

Дом Януса. До сегодняшнего дня Руслан почти не делился подробностями своего плана. Северин знал, что таинственная карта храма в Повелье находится в месте проведения Карнавала, но информация о Доме Януса была абсолютно новой. Северин не слишком много знал о небольшой итальянской группировке, но помнил, что они владели картографическими ценностями и считали себя стражами своих приобретений, которые оставались неприкосновенными.

– Две маски? – спросил Северин. – Ты не присоединишься к нам?

– Официально я персона нон-грата на подобных мероприятиях, – ответил Руслан, презрительно фыркая. – В Ордене считают, что я где-то в Дании, и охотятся за мной там. Я не могу рисковать, показываясь на людях, только не после объявления о несоответствиях.

Северин почувствовал, как сердце забилось сильнее.

– Несоответствиях?

– Количество жертв после того, как мы покинули Спящий Дворец, оказалось немного не таким, каким должно было быть, – объяснил Руслан. – Мои информаторы сообщили, что Вавилонский Орден не может установить местонахождение останков патриарха Дома Никс. Однако они нашли труп матриарха Дома Коры на дне озера.

Острая боль пронзила сердце Северина. Он вспомнил горящий голубой взор Дельфины Дерозье, ее манеру упрямо вскидывать подбородок, когда она говорила о своей готовности пожертвовать собой.

– Какая жалость, – монотонно произнес Северин, не показывая своих чувств.

– Они также не могут найти тела месье Меркадо-Лопеса, мадмуазель Богуски и мадмуазель Лайлы.

На мгновение между ними воцарилась тишина. Даже в темноте Северин ощущал, как напряглась стоявшая рядом Ева.

– Лайла очень их любила, – спокойно сказал он. – Вероятно, она сама похоронила их и проводит поминки по ним в ожидании собственной смерти. Она всегда отличалась жалостливостью.

– Возможно, – тихо ответил Руслан.

Северин с трудом сдержал охватившую его дрожь, когда холодная золотая рука Руслана коснулась его щеки.

– Но что, если они живы? Что, если ищут способ лишить тебя всего, чего ты заслуживаешь? Мы не можем этого допустить.

– Это довольно любопытное предположение после того, как ты видел, что я убил их.

– Мир полон чудес, прекрасных и ужасных одновременно, месье, – откликнулся Руслан. Его губы приблизились к уху Северина. – Я всего лишь рассуждаю.

– ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ОН УБЬЕТ ТЕБЯ, если попытаешься его предать, – сказала Ева.

Северин обернулся на звук ее голоса. Несмотря на раскачивающуюся под ним гондолу, повязка на глазах сидела плотно. Чего доброго, за ним могли следить, запоминая каждое его движение и подмечая малейшее изменение в интонации.

– Зачем мне его предавать?

Ева помолчала, а затем перешла на шепот:

– Он сказал, что были некоторые несоответствия, и все же ты так и не представил мне доказательства того, что они живы. И как я могу доверять тебе?

Северин молчал. А как я могу доверять тебе? – подумал он.

Минут через двадцать Сотворенная гондола остановилась. Северин услышал шуршание шелка, когда Ева сошла на причал. Он не мог различить, в какой из районов Венеции она его привезла, но слышал шипение котов в переулке, а издалека до него доносилась скорбная мелодия одинокой скрипки.

Черная повязка спала с его глаз, являя взору тускло освещенную улицу у самой воды. Она казалась заброшенной. Никого и ничего не было видно поблизости, кроме белой фарфоровой маски Коломбины. Такая маска закрывала бы лицо носившего ее человека лишь наполовину. Но она не была предназначена для людей, а свисала с железного крюка в стене, под которым располагалось грязное окно, освещенное огарком свечи. Пламя светилось сквозь глазницы маски, а на противоположной, покрытой штукатуркой стене в бликах света то возникали, то исчезали очертания улыбающегося лица над вымощенными булыжником улицами. Здесь, прямо под мешаниной теней едва заметные очертания двери зазывали их в маскарадный салон.