Книга: Дублинеска - Энрике Вила-Матас

«Дублинеску» Энрике Вила-Матаса сравнивают с Улиссом. Как мне кажется, эти два произведения близки духом (насколько можно так говорить, прочитать половину первого тома?).

А вообще, если не вдаваться в поиски параллели, роман об одиночестве, безысходности. О потере смысла жизни.

Мне - нет. Мысли и идеи автора банальны либо вторичны. Он то и дело расшаркивается с живущими ныне писателями, как будто нижайше просит принять их в свою компанию, как будто не уверен в том, что он тоже писатель, а что такое подтверждения факта, что ты не графоман? "Любви не существует, есть только ее доказательства", так и с писательским призванием все сложно. Я не готова выносить приговор автору на основании прочтения всего одного его произведения, возможно, он был талантлив раньше и просто исписался. Или на момент написания "Дублинески" переживал не лучший период, но, как птица Феникс, способен восстать из пепла.

Потенциал автора, таким образом, есть уравнение со многими неизвестными. "Дублинеска" - тяжеловесный рассказ о старении испанского издателя Рибы, который страдает от того, что он в завязке (бывший алкоголик), а еще от того, что так и не издал ни одного по-настоящему гениального автора. Риба решает символически отметить конец эпохи Гутенберга, посетив Дублин 16 июня. М-да, надо было умудриться описать Блумсдэй настолько скучно, насколько это получилось у Вила-Матаса.

Повествование похоже на лоскутный ковер, в котором то и дело мелькают чужие фразы, истории, цитаты из ныне живущих и уже мертвых писателей. Любимцы испанца - Джойс, Беккет и Пол Остер. Правда, об "Улиссе" он говорит исключительно завуалированными и не очень цитатами из лекций Набокова, что не добавляет книге шарма.

А впрочем, при желании можно извлечь немного меда и из бочки с дегтем. Из всего романа мне запомнились две фразы - те, что Вала-Матас подхватил у собратьев по перу, а не сам придумал: 1) ожидание - нормальное состояние любого человека и 2) дружбы не существует, есть лишь мгновения дружбы. За них спасибо.

История о кризисе позднего среднего возраста, сплетенная с претенциозной попыткой пространственных размышлений, а, возможно, просто меланхолии о стыке уходящего прошлого и настоящего на примере книга и интернет и т.д. Автор, похоже, чересчур вдохновился Улиссом, уже во второй половине первой главы это перестало быть интересным, слишком много гиперссылок. Так я думала в начале, но потом перестала думать, что всё это претенциозно. Отнюдь, правда заставляет подумать, посочувствовать и вообще вызывает гамму чувств. Грустно как-то, когда человек не может найти себе места в своей же жизни, не знает, куда себя деть и ещё грустнее от того, что остановившись, он начинает думать, а собой ли он был и то ли делал всю свою жизнь.

Главный герой живёт, чтобы доказать что-то другим: жене, родителям - словом, не самодостаточен; и, по сути, именно из-за этого завязывается весь центр сюжета.

Что мне не давало покоя, так это "центр мира", который снова и снова фигурирует в книге и заключает своеобразную философию Энрике Вилы-Матаса. Много версий было. Складывается впечатление, что по этой теории у каждого человека есть свой центр мира в общем смысле - это личное пространство, в котором мы себя хорошо чувствуем (с) собой, оно может быть привязано к месту, к другие люди, его могут носить с собой, но в любом случае это определённое самоощущение, не ведомое другим, подверженное или нет влиянию внешних факторов. Центр мира - это сущность жизни.

А ещё, центр мира - это "твоё место" в географическом понимании. У человека по сути нет родины, я всегда думала, что понятие родины исключительно политизировано. Я думаю, в идеале каждый человек должен жить в своём центре мира. Хотя... может быть, эти скитания героя по географическим точкам ни что иное как поиск себя и подмена, которая только и делает, что возвращает нас к мысли о несамодостаточности Рибы и заставляет вспомнить слова, что "человек это пустота". И, по Сартру, мы её заполняем, чем можем.

Книга заставляет читать себя с расстановками. Это как что-то очень сладкое, чего много не съешь, как торт "Наполеон", который подаётся небольшими порциями.

Вся жизнь человека - это ожидание и поиск своего места, своего центра мира - точки, где человек во всех измерениях чувствует себя по настоящему живым здесь и сейчас.

Так странно на самом деле, книга показалась очень близкой и нужной на данном этапе моей жизни. И ещё, книга напрочь лишена национальности. Всё время напоминала себе, что автор - испанец.

Поминки происходят в Дублине, в Блумсдэй (16 июня, праздник, который устраивают поклонники «Улисса»). И если для многих это день литературы и искусства, то для Рибы – время прощания: жизнь заканчивается. Герой в компании знакомых писателей посещает места, связанные с романом Джойса: Гласневинское кладбище, мост О’Коннелла, улицы… В Дублине Риба встречает призрак Беккета/Годо. Дублин становится для героя городом смерти: здесь непрекращающиеся символические похороны. Город жизни – это Нью-Йорк, но о нём герой только вспоминает, мечта о переезде не осуществится, на неё уже нет сил: Риба становится замкнутым хикикомори.

В романе много литературных отсылок и цитат (Джойс, Беккет, Набоков, Перек, Кальвино…). Название взято из стихотворения Филипа Ларкина «Дублинеска», рассказывающего о похоронах старой проститутки. Встречаются имена современных писателей, с которыми был знаком главный герой. Риба смотрит фильмы («Паук», «Красная пустыня», «Шенбурские зонтики», «Симеон столпник») и находит в них параллели с собственной жизнью. Цитаты перемешиваются с псевдоцитатами из вымышленных писателей. Своего гения герой так и не нашёл, наверное, он будет уже в новой эпохе, не в печатной, которую Риба похоронил. Но объявится же «кто-нибудь, кого меньше всего ждешь». Тем более, что автор, как и Бог, не умер, и литература жива. И «Дублинеска» - прекрасный роман.

...каким будет Лондон, когда он и все, кого он любит, будут уже мертвы. Настанут дни – он в этом уверен, – когда все его умершие превратятся в чистую влагу и заговорят о своих одиночествах – дальних и диких, заговорят так, как это делает дождь в Африке, и тогда все перестанут помнить, и все будет забыто. И даже дождь, под которым все мертвые однажды влюбились, даже он исчезнет из памяти. А за ним уйдет воспоминание о луне, под которой живые шли однажды, словно неупокоенные души по забытой дороге.

о литературе...

Власти вырастили и вскормили огромную безграмотную массу, что-то вроде бесформенной толпы, утопившей нас всех в посредственности. Произошло чудовищное недоразумение. Трагическая путаница, ужасный клубок из готических романов и скотов-издателей, устроивших этот монументальный бардак.

Ну да, общая, видимо, проблема нашего времени. Только романы у нас больше не готические, а фэнтезятниково-впопаданческие. А ещё - о Дублине немного, Джойсе и его "Улиссе", моём любимом, обожаемом Улиссе. Давненько что-то я его не перечитывал. Надо взяться. А ещё лучше - за "Портрет художника", до которого у меня почему-то до сих пор не дошли руки. Вот спасибо автору за напоминание. Следующей книгой будет "Портрет". Вообще же опус не оставил особых впечатлений, не поразил ни мастерством проникновения в психологию персонажей, ни свежестью взгляда на затронутые автором проблемы, ни особой глубиной мысли, ни взглядом под новым, неожиданным углом. Так, в меру философично, но без изысков; в меру монотонно, не слишком затянуто; дыхание от перипетий сюжета не перехватывает, но и бросить желания не возникает. В целом скорее понравилось, ибо я люблю психологизм и люблю меланхолию в умеренных дозах. Читать автора ещё вряд ли стану, поскольку у него, кажется (судя по аннотациям) все книги на одну тему.

Фон книги образуют, конечно, многоплановый ментальный поток «Улисса» и семиотические ландшафты Дублина (сразу потянуло перечитать и «Улисса» и «Дублинцев»), что выстраивает неповторимую атмосферу странно-пограничного бытия – ты и здесь, в пространстве-времени города, и одновременно – в пространстве-времени жизни героя, но больше всего – ты в пространстве-времени его эмоций и рефлексий. В отличие от «Улисса», «Дублинеска» читается легко, но эта лёгкость, может быть, связана именно с аллюзиями на Джойса. Если вы знаете, как падает «снег в безветрии нагорном» в Дантовом «Аду», если готовы к встрече с белой лошадью на мосту О’Коннела, если ищете лёгкость (leggerezza Итало Кальвино), «устав от тяжести бытия», если согласны совершать «английские», «французские» или «итальянские» прыжки, то лишних вопросов не возникает, а вместо этого запускается внутренний герменевтический механизм, готовый многократно перемалывать, просеивать, шлифовать и калибровать как замысловатые метафоры, так и спровоцированные сюжетом воспоминания, создавая из них «нового» «Улисса» и «свой» Дублин. Как сказал бы Борхес, здесь можно отыскать свои центры и свою алгебру, свои ключи и свои зеркала. Всё здесь – поводы для размышлений и вчувствований в жизнь, в время, в самого себя. Удивительно комфортная, хотя и написанная, безусловно, для «своего» читателя, эта книга прекрасно иллюстрирует закон заслуженного собеседника! Я всеми силами старалась продлить своё удовольствие и очарование, а не просто проглотить её «хищной гносеологической пастью», и всё время думала, как здорово быть с автором на одной волне, понимать друг друга с полуслова.

Чтобы написать такую книгу, как эта, органично и притягательно смешивающую реальности жизни и мысли, надо, наверное, обладать не только безмерной литературной эрудицией, но и роскошной интуицией, позволяющей автору легко провести читателя по волнам жизни героя и его памяти о ней. Но и чтобы понять её, нужно самому что-то сделать со своей душой, как-то перенастроить её, услышать «другие барабаны» - и вот тогда «из слёз, из темноты, из бедного невежества былого» появляется чувство постепенного обновления жизни, душа приходит в какое-то иное движение. И при этом возникает чудесное ощущение мистического лабиринта, по которому ты бродишь не потому, что ищешь выход, а… ради самого процесса. Ты намеренно продлеваешь своё пребывание в нём не потому, что заблудился, а потому, что ищешь новые пути в себя. И в нём (если, конечно, повезёт) ты встречаешь самого себя в разные периоды жизни, своих ангелов и своих демонов, тех, кого ты любил и покинул, то, что для тебя остаётся ценным и важным на все времена. И… кто найдёт тебя в твоих лабиринтах? Да и хочется ли, чтобы тебя отыскали?

Когда-то давно я прочитала, что о влиянии книги на читателя можно судить так: представьте себе часы, где каждая прочитанная книга либо продвигает стрелку вперед, либо нет. Значительные книжки двигают стрелку на несколько минут, но есть такие – потрясающие! – книги, которые продвигают нас сразу на полчаса в нашем духовном развитии. Это и есть «настоящее, подлинное, на всю жизнь незабываемое счастье». Мне кажется, «Дублинеска» - из таких. И её кажущаяся бессюжетность – не помеха, чтобы легко и просто влиться в чудесный джойсовско-беккетовский-дублинско-барселонский поток. Может быть, в жизни вообще нет ни логики, ни сюжета, их выстраивают для нас хорошие писатели, умеющие создать столь изящный арабеск.

Я иногда думаю, что книги, как люди, ищут «своих», и им вовсе не обязательно нравиться всем подряд, чтобы становиться значимым событием в литературе и в чьей-то жизни. Мы с «Дублинеской» нашли друг друга. А есть ли грань между жизнью и смертью, прошлым и настоящим, здесь и там, истиной и ложью, Мной и Другим, автором и читателем… да не так уж это и важно.

Назову этот роман литературной шуткой автора над собственным героем или романом о непростых отношениях автора и героя.

Наивный и сентиментальный «последний настоящий издатель», чувствующий «что-то между Джойсом и элегией» и воображающий себя ни много ни мало Леопольдом Блумом, спутавший как-то Денёв и литературу, явившуюся ему воздушной походкой в плащике на голое тело, размышляет о смерти книгопечатной эпохи и пересмотре договора между писателем и читателем, в то время как автор пересматривает свой договор с героем.

Автор не скрывает от героя, подсказывает ему, что тот является героем литературного произведения, является ему призраком то в куртке «в духе Неру», то в макинтоше, даёт возможность «мистеру Блуму» встретиться с собственным творцом. Кажется даже, что Джавахарлал Неру внешне схож с Вила-Матасом. Можно сказать, автор отбирает у своего героя хлеб насущный, перечисляя темы, которые его образ должен раскрывать, рассказывая ему и читателю, зачем он описывает его унылую жизнь.

Впрочем, автор иронизирует не только над героем, но и над самим собой, переодеваясь из куртки цвета электрик, в синюю куртку, затем в бежевый макинтош, затем в чёрный костюм, чтобы явиться герою, называет себя начинающим автором или описывает себя, как «встрёпанного типа, то и дело машинально приглаживающего волосы». Автор даже признаётся в определённой зависти, которую авторы испытывают к героям, не перестающим быть привлекательнее своих авторов. Он позволяет герою на мгновение завладеть точкой зрения автора и почувствовать свою идентичность ему, всё-таки этот роман, как и любой другой, – в некоторой степени автобиографичен.

Герой же в своих размышлениях доходит до «великой проблемы Запада» – смерти автора, творца, Бога. И автор подыгрывает ему – сообщает, что автор действительно умер, давая герою возможность возродиться в смерти, но тот лишь погружается «в мерзкую клоаку внутри отвратительного мира», где нет автора, Бога, гения, и понимает, что не автор умер, а он – герой – умирает, что его время подходит к концу, вместе с окончанием романа. Герой может восстать против отца, но оказывается не способен «убить» его. Значит, ни о какой смерти автора не может быть и речи, и это – «исключительно хороший знак» для самого героя, для автора, для читателя, даже для издателей, находящихся, в отличие от героя романа, по эту сторону от авторов, – и хороший вила-матасовский знак для всей литературы. К тому же литературу-шлюху похоронили, а литература-Денёв – осталась.