Текст книги "Дело Фергюсона"

3

Я оставил его в бродменовской клетке с Уиллсом, а сам взял такси – мне не терпелось продолжить разговор с Эллой Баркер. Вот только она совсем не хотела его возобновлять.

Когда надзирательница ввела меня в камеру свиданий, Элла даже не подняла головы. Она сидела, положив худые руки на стол, поникшая, съежившаяся, точно птица, утратившая надежду вырваться на волю. Позади нее в зарешеченное окно било предвечернее солнце, расчерчивая ей спину полосками теней.

– Возьмите себя в руки, Баркер. Первый день всегда самый тяжелый. – Надзирательница потрогала ее за плечо. Возможно, намерения у нее были самые лучшие, но голос звучал наставительно, почти угрожающе. – К вам опять пришел мистер Гуннарсон. Вы же не хотите, чтобы он смотрел, как вы киснете.

Элла отдернула плечо от ее руки.

– Если ему не нравится смотреть, так пусть не приходит. Ни опять, ни потом!

– Чепуха! – сказала надзирательница. – В вашем положении адвокат вам очень нужен, хотите вы того или нет.

– Миссис Клемент, вы не оставите нас вдвоем?

– Как скажете.

И надзирательница удалилась, потряхивая связкой ключей, точно тоскливыми кастаньетами. Я сел к столу напротив Эллы.

– Гектор Бродмен умер. Его убили.

Темные ресницы прикрывали ее глаза. Она упорно их не поднимала. Мне почудилось, что я ощущаю запах ее страха – какую-то едкость в воздухе. Но, может быть, это был запах тюрьмы.

– Вы ведь были знакомы с Бродменом?

– Как с пациентом. Таких знакомых у меня не сосчитать.

– А что с ним было такое?

– У него удалили опухоль. Доброкачественную. Прошлым летом.

– Но вы виделись с ним и после?

– Один раз он меня пригласил, – ответила она все тем же монотонным голосом. – Я ему как будто нравилась, а приглашениями меня не слишком заваливают.

– О чем вы разговаривали с Бродменом?

– Да почти только о нем. Он ведь был пожилым человеком. Вдовцом. Все время рассказывал про великую экономическую депрессию. У него где-то в восточных штатах было свое дело. А в депрессию он и его первая жена потеряли все, что успели скопить. Ну все-все.

– Так у него была и вторая жена?

– Я этого не говорила. – Наконец она подняла на меня глаза. Полные испуга. – Вы что, думаете, я бы вышла за жирного лысого старика? Хотя, при желании, и могла бы.

– Значит, он сделал вам предложение? В первый же вечер?

Она замялась.

– Я с ним виделась еще раза два. Ну, пожалела его.

– И где он вам его сделал?

– В машине. Выпил лишнего у... – Ее губы на мгновение остались открытыми, потом крепко сжались.

– Так где же?

– Где пришлось. Он меня катал. По городу. Свозил в горы.

– К своим друзьям?

– У него не было друзей, – ответила она чересчур быстро.

– Так где же он пил в тот вечер, когда сделал вам предложение? У себя дома?

– У него своего дома не было. Ел в ресторанах, а спал в лавке. Я ему сказала, что никакая женщина не согласится вести такую жизнь. Тогда он предложил переехать ко мне и обставить мою квартиру.

– Как щедро!

– Да уж куда щедрее. – Ее губы тронула улыбка. – Он все уже рассчитал. Ну, и в этот последний вечер я, пожалуй, крепко наступила ему на ногу. Он совсем скис. – В ее улыбке промелькнула жестокость.

– Так где, вы сказали, он пил?

– Я ничего не говорила. Но вообще-то пил он у меня. Сама я не пью, но держу бутылку для друзей.

– Каких, кроме Бродмена?

– Ну, для девочек из больницы. А про него я не говорила, что он был моим другом.

– Как же так? Он ведь подарил вам платиновые часы.

Она выпрямилась, напряженно вытянув шею, словно я накинул ей на шею петлю и открыл люк у нее под ногами.

– Никаких часов он мне не дарил!

– Если не он, то кто?

– Никто. Если вы воображаете, будто я принимаю от мужчин дорогие подарки...

– Часы нашли сегодня у вас дома.

Она закусила нижнюю губу. В окне над ее головой я видел башенку с курантами на здании суда. Солнце уже скрылось за ней. Тень башенки легла на окно, как осязаемый сгусток тьмы. Где-то в железном чреве здания гремели кастрюли и сковородки. Стрелки на циферблате показывали половину шестого.

– Часы мне подарил не Гектор Бродмен, – сказала она. – Я не знала, что они краденые. Когда молодой человек дарит девушке часы или кольцо, как-то не думаешь, что они могут быть крадеными.

– С вами поступили подло и грязно, – сказал я. – На вашем месте я бы постарался расквитаться с тем, кто это сделал.

Она кивнула, прикрыв рот ладонью, внимательно глядя на меня.

– Вы не расскажете мне все, Элла? Скоро ужин, и меня попросят отсюда. А если вы отложите на завтра или послезавтра, может быть уже поздно.

– Поздно? – переспросила она из-за ладони.

– Для вас – поздно. Сейчас у вас есть шанс помочь полиции найти убийцу Бродмена. И я настоятельно рекомендую вам воспользоваться им. Если вы этого не сделаете, а его поймают, ваше положение очень затруднится.

– А как он... Бродмена?

– Размозжил ему голову. И вы будете сидеть здесь и молчать, а он тем временем ускользнет?

Элла провела рукой по собственной голове. Образ, возникший в ее сознании, был настолько ярким, что она взъерошила свои темные волосы и не пригладила их.

– Я понимаю, вы не хотите, чтобы это случилось и с вами. Но как насчет других людей? В конце-то концов вы – медицинская сестра, и, держу пари, чертовски хорошая.

– Льстить мне незачем, мистер Гуннарсон. Я и так скажу вам, кто мне дал кольцо и часы.

– Гэс Донато?

На это имя она никак не отреагировала.

– Нет. Его зовут Ларри Гейнс.

– Человек из Сан-Франциско?

– Он служит спасателем в клубе «Предгорья». Никакого человека из Сан-Франциско не было.

Это признание обошлось ей дороже всех остальных. Она поникла и надолго замолчала. А я с готовностью воспользовался паузой, чтобы закурить сигарету и собраться с мыслями. Защитнику вести допрос – тяжелая работа даже при самых благоприятных обстоятельствах. И хуже всего не в суде, а с глазу на глаз, когда приходится вбивать клиентам в глотку их собственную ложь, пока они ею не подавятся.

Элла устала лгать. И рассказала мне короткую, но отнюдь не простую историю своих отношений с Ларри Гейнсом.

Познакомилась она с ним через Бродмена. Во второй раз, когда они встретились вечером, он повез ее к Ларри Гейнсу. Видимо, он чувствовал, что не слишком способен составить ей компанию в одиночку. Ларри оказался совсем другим – настолько, что она недоумевала, как между ним и Бродменом могли завязаться дружеские отношения. Он был красив, воспитан и старше ее лишь на три-четыре года. Жил он в каньоне за городской чертой. Это было замечательно – сидеть между двумя мужчинами в маленьком домике Ларри, пить кофе по-турецки, который сварил Ларри, слушать пластинки на его проигрывателе. И, сравнивая их, она про себя решила, что Гектор Бродмен ей не подходит.

Во второй вечер, который они провели втроем, в ней пробудилась сладкая надежда, что, может быть, Ларри... Он всячески показывал, что она ему нравится! Например, они серьезно заговорили о жизни, и он очень интересовался ее мнением. А Бродмен сидел в углу с бутылкой.

В тот же вечер она порвала знакомство с Бродменом. И вообще, она не терпит пьяниц. Ларри выждал четыре дня – самые длинные четыре дня в ее жизни – и позвонил ей. Она испытала такую радость и благодарность, что позволила соблазнить себя. Она берегла свое девичество, но он был таким ласковым, таким бережным!

И после он совсем не изменился к ней, как заведено у мужчин, а оставался все таким же нежным и звонил чуть не каждый вечер. Он сказал, что хотел бы жениться на ней, но может предложить ей так мало! Они оба понимали, что человек с его умом и характером рано или поздно пробьется. Но для этого требовалось время или счастливое стечение обстоятельств. А пока того, что он получал в клубе, включая и чаевые, еле-еле хватало ему одному. Богачи, члены «Предгорий», все скряги, говорил он. Чтобы отодрать от их ладони пять центов, нужны клещи.

А ему особенно тяжело, объяснял он ей, потому что он сам из богатой семьи. Только все свои капиталы они потеряли в биржевом крахе еще до его рождения. И можно взбеситься, надрываясь за гроши, пока члены клуба посиживают на жирных задницах, а деньги для них растут на деревьях!

Вот и ему требуется деревце с долларами вместо листьев, говорил он, и он даже знает, как им обзавестись. Если его план удастся, они смогут пожениться еще в этом году и до конца своих дней жить ни в чем не нуждаясь. Но ему необходима ее помощь. Нужно, чтобы кто-нибудь, работающий в больнице, сообщал фамилии поступающих туда пациентов, особенно толстосумов из отдельных палат.

– И вы помогли ему, Элла?

Она замотала головой.

– Конечно нет!

– Так откуда же у вас брильянтовое кольцо и часы?

– Он мне подарил их до того, как я с ним порвала. Наверное, думал, что после этого я соглашусь. Но чуть я в нем разобралась, так сразу твердо решила ничего общего не иметь ни с ним, ни с его планами. С медсестры, которая подобным образом злоупотребит своим положением, надо сорвать халат у всех на глазах!

– Но полиции вы о его планах не сообщили.

– Ну, не могла я. – Она опустила глаза. – Порвать порвала, но ведь сердцу не прикажешь. А до Ларри я ни в кого по-настоящему не влюблялась. Я совсем потеряла голову. Вот на прошлой неделе... – Она снова оборвала фразу.

– Что на прошлой неделе?

– Я читала в газете про ограбление домов и магазинов у нас в городе. И не могла поверить, что грабитель – Ларри. Ко знала, что он тут как-то замешан. Ну, и почувствовала, что должна узнать точно, так это или не так. Я взяла машину у подруги и поехала к Ларри домой. Думала спросить его напрямую, грабитель он или нет. Правду он мне вряд ли сказал бы, но я хотела увидеть, какое у него будет лицо, когда я спрошу. А уж тогда соображу, как поступить. В доме горел свет. Я оставила машину на шоссе, а сама... ну, подкралась к двери, что ли. Слышу внутри голоса, он был с женщиной. Тут я постучала: мне все равно было, чем это кончится. Он открыл дверь, и я ее увидела – сидит на кушетке блондинка в японском кимоно, том самом, которое я у него надевала. Меня как ожгло, и я его обозвала. Ларри вышел, закрыл за собой дверь. Прежде он никогда не злился. А тут до того разъярился, что у него даже зубы застучали. Сказал, что, если я еще хоть раз туда приеду или буду ему еще как-то надоедать, один его друг пырнет меня ножом в сердце. Я перепугалась. Меня просто ноги не держали. Еле дошла до машины.

– А по имени он этого друга не назвал?

– Нет.

– Может быть, Гэс Донато?

– Ни про какого Донато я ни разу не слышала. Он сказал «друг». Хороши же у него друзья!

– Вам следовало пойти в полицию, Элла.

– Да знаю я. Вы считаете, что мне лучше рассказать им все сейчас, так?

– Безусловно.

– Вы правда уверены, что меня отпустят, если я дам показания?

– Так просто, боюсь, не получится. Если окружной прокурор признает их чистосердечными, он, конечно, согласится снизить сумму залога. Ведь она очень высока.

– Пять тысяч долларов. Таких денег мне взять неоткуда, и пяти сотен заплатить поручителю у меня тоже нет. А насколько вы сможете ее снизить?

– Обещать я ничего не могу. Все зависит от обстоятельств.

– Каких?

– Ну-у... сказали вы мне всю правду или нет. И скажете ли всю ее полиции и прокурору.

– А вы не верите, что это правда?

– Откровенно говоря, мисс Баркер, кое-что меня смущает. Почему вы продали Бродмену кольцо, которое подарил вам Ларри?

– Я хотела, чтобы Ларри знал, что я думаю о нем и о его паршивом кольце. Бродмен ведь был его приятелем, и я думала, что он ему доложит.

– А как мог Бродмен узнать, откуда у вас оно?

– Я ему сказала.

– Сказали Бродмену?

– Да.

– Он знал, что кольцо вам подарил Ларри?

– После того как я ему сказала, естественно, знал. Мы уставились друг на друга.

– Вы думаете, Бродмена убил Ларри? – спросила она.

– Или подослал к нему убийцу.

4

Я связался с Уиллсом и помощником прокурора Джо Ричем. Мы сидели с Эллой в комнате для допросов на первом этаже здания суда. Она повторила свой рассказ, а пожилой судебный секретарь Эл Джелхорн стенографировал его на машинке.

Нередко честные люди оказываются плохими свидетелями, так как неспособны дважды рассказать свою историю хоть сколько-нибудь убедительно. А история Эллы, даже в первый раз звучавшая не слишком правдоподобно, при повторении, когда истерическая настойчивость вдруг сменялась унылой неуверенностью в себе, производила впечатление неуклюжей импровизации. Уиллс и Рич ей не поверили. А вдобавок решили, что и я не верю.

Уиллс то и дело возвращался к Донато, стараясь вынудить ее к признанию, что она знакома с подозреваемым. Рич настаивал на том, что она прекрасно знала, чем занимается Гейнс, и, конечно, была его сообщницей. Чтобы про своего сожителя и не знать...

Тут я его перебил:

– Хватит, Джо! Мисс Баркер добровольно дала исчерпывающие показания, а вы пытаетесь извратить их и подать как признание.

– Если кто-то что-то извращает, так я знаю – кто.

– Ну а эта блондинка, – вмешался Уиллс, – которую вы, по вашим словам, видели у Гейнса в каньоне?

– Да, я ее видела, – ответила Элла.

– А описать ее можете?

Она обвела мужские лица взглядом, полным отчаяния.

– Я спрашиваю, описать ее вы можете?

– Дайте же ей собраться с мыслями, лейтенант! Уиллс свирепо оглянулся на меня:

– Описать кого-нибудь, если ты говоришь правду, можно и не собравшись с мыслями.

– Но зачем бы я стала врать про нее? – сказала Элла.

– Если она не существует, например. А если она существует, так опишите ее нам.

– Так я же не отказываюсь. Она очень красивая. Хотя свежести уже нет – ну, вы понимаете, о чем я говорю. И крашеная, по-моему. Но все равно очень красивая. Вы в кино ходите?

– При чем тут это?

– А вы когда-нибудь видели новую звезду, ну, Холли Мэй? Так вот женщина, которую лапал Ларри, похожа на Холли Мэй.

Уиллс и Рич обменялись ироническим взглядом. И Рич сказал:

– Какое отношение кинозвезда может иметь к таким подонкам?

– Но я же не сказала, что это она. Я сказала, что она похожа на нее!

– А вы уверены, что она существует на самом деле? Тут я озлился, сказал Элле, чтобы она перестала отвечать, и вышел. Уиллс и Рич вышли следом за мной.

– Вы совершаете ошибку, – сказал лейтенант. – Ведь теперь речь идет об убийстве. Ваша клиенточка сильно вляпалась. Лучше откройте все свои карты.

Джо Рич кивнул.

– Ваш долг перед вашей клиенткой – втолковать ей, что она должна рассказать правду. Я знаю, к чему клонится дело, когда свидетель начинает описывать лица с экрана. У меня гораздо больше опыта...

– Но пользы вам от него чуть. Слышите правду и не узнаете ее!

– Да неужели? Пусть она изложит эту версию в суде, и мы от нее камня на камне не оставим.

– Как бы не так!

Уиллс положил мне на плечо ладонь:

– Ладно-ладно, не нервничайте. Так до конца жизни и будете вспыхивать по всякому поводу? Пора бы чему-то научиться.

– Она же водит вас за нос, – сказал Рич. – А вам самолюбие мешает признать это.

Но я уже ослеп от ярости, пропитавшись адреналином. Повернувшись на каблуках, я вышел. На этот раз они не последовали за мной.

Телефонная будка в вестибюле остановила меня, точно часовой. Я прыгнул в нее и позвонил домой.

– А я поняла, что это ты, – сказала Салли. – Чуть он затрезвонил. Теперь ты поверишь в телепатию?

– Ну, раз уж у тебя столь сильно развито умение читать мысли на расстоянии, так скажи, зачем я звоню.

– Только не говори, что ты не вернешься домой к обеду! Я обошел этот скользкий вопрос:

– Ты все время ходишь в кино. Имя актрисы Холли Мэй тебе что-нибудь говорит?

– Еще бы! Ее все знают.

– Кроме меня.

– Только потому, что ты помешан на своей работе. Води ты меня в кино почаще, знал бы, что делается на свете. Но только она больше не снимается. Решила покончить с крысиными гонками, пока безвозвратно не лишилась душевного здоровья. Последнее – прямая цитата.

– Ты опять почитываешь журналы о кино?

– Нет. Так она мне сама объяснила.

– Ты знакома с Холли Мэй?

– С понедельника.

– А почему мне ничего не сказала?

– Вчера вечером попыталась, но ты не стал слушать. Мы встретились в больнице в понедельник днем. Она спросила у меня, который час. Я ей сказала и спросила: «А вы не Холли Мэй?» Она не стала отрицать, но добавила, что не хочет, чтобы об этом стало известно. Она предпочтет сохранить инкогнито.

– А что она тут делает?

– Насколько я поняла, она живет тут с мужем в уединении. Но разговаривали мы минуты две – меня позвал доктор Тренч. Он говорит, что для женщины на девятом месяце я в прекрасной форме.

– Чудесно. А фамилии мужа она не назвала?

– Нет. Но я запомнила ее с прошлого лета, когда читала в газетах об их свадьбе. По-моему, она вышла за канадца, разбогатевшего на нефти. Фамилия у него вроде бы шотландская – Баллантайн или что-то в этом духе. Во всяком случае она как будто не прогадала, если судить по норковому манто и прочему и прочему.

– Но что она за женщина?

– Для киноактрисы очень симпатичная, без вывертов. Спросила, когда мой срок и вообще. Сногсшибательная красавица, но головы ей это вроде бы не вскружило. А что?

– Да, собственно, ничего. Просто ее упомянули. А я и понятия не имел, что она живет тут.

– Ну тут полным-полно людей, про которых ты даже не слышал. – В голосе Салли появились зловещие ноты. – Например, никому не ведомая домохозяйка, умеющая сотворить шедевр из ноги барашка. Она сидит в своем скромном жилище, ожидая, когда же ее талант получит признание...

– Ты готовишь ногу барашка?

– Уже приготовила. С мятным желе. Я знаю, Билл, что мы не можем позволять себе подобную роскошь, но мне захотелось угостить тебя чем-нибудь повкуснее, а то последнее время я часами грежу и совсем тебя забросила. Ты ведь вернешься к обеду?

– Потороплюсь как смогу. Поставь в духовку.

– Ногу барашка в духовку ставить нельзя! Она высохнет!

– Так это же объедение! Что может быть вкуснее вяленого мяса?

Салли повесила трубку, не дослушав меня, а в моих жилах опять разбушевался адреналин. Я решил прогуляться пешком, чтобы его утихомирить. И что-то – но только не телепатия! – повлекло меня по длинной Главной улице в сторону трущоб.

5

На двери в лавке Бродмена красовалась полицейская печать. Я заглянул в запыленную витрину. Косые лучи вечернего солнца ложились на мебель и всякий брик-а-брак, припасенные Бродменом на черный день до того, как дни перестали для него существовать.

Тут я обнаружил, что прислушиваюсь к голосам, доносящимся из-за соседней двери: надрывный женский и пробивающийся сквозь него мужской – глуховатый и сердитый. Я направился туда и заглянул в окно закусочной. Мужчина в белом колпаке препирался через стойку с черноволосой женщиной, цеплявшейся за край стойки словно за уступ скалы, сорваться с которого означало бы смерть.

– Но они его убьют! – кричала она.

– И пусть. Он сам напросился.

– А как же я?

– Тебе будет только лучше.

Его глаза под белым колпаком были словно две щелки, залитые коричневой жидкостью. Вдруг они расширились – он увидел меня сквозь стекло двери. Я подергал ручку. Заперто.

Он помотал кудрявой головой и махнул мне – уходи. Рука его двигалась толчками, точно крыло семафора. Я указал на плакатик в витрине: «Открыто с 7 утра до полуночи». Он вышел из-за стойки, приоткрыл дверь и высунул нос наружу. Нос казался длиннее и острее, чем в первой половине дня.

– Извините, но закрыто. За углом на Главной улице есть очень хороший ресторан. – Тут он всмотрелся в меня внимательнее. – Вы что, полицейский? Я вас видел днем с мистером Гранадой.

– Я адвокат Уильям Гуннарсон. Нельзя ли мне поговорить с вами, мистер Донато?

– О моем брате я уже говорил с полицией.

Женщина почти навалилась ему на плечо. Она была молодой и хорошенькой, но ее лицо опухло и исказилось от горя. Запустив пальцы в спутанные блестящие волосы, она крикнула:

– Ничего ему не говори!

– Помолчи, Секундина. Ты дура. – Он обернулся ко мне, пытаясь справиться с обуревавшими его чувствами. По его щекам и лбу разбегались тени тревоги, точно трещины на засохшей глине. – Вы, значит, узнали, что полиция ищет моего брата. И предлагаете свои услуги?

– Вовсе нет. Я хотел бы поговорить о Бродмене, вашем соседе... вашем бывшем соседе.

Но Донато, казалось, меня не слышал.

– Мне адвокат не нужен. У меня нет денег платить адвокату. (Я понял, что он все еще продолжает свой спор с женщиной.) Будь у меня деньги, я бы сходил купить новую веревку покрепче и повесился.

– Врешь! – сказала она. – У тебя есть денежки в банке, а он твой единственный брат!

– А я – его единственный брат. Ну и что он сделал для меня?

– Он на тебя работал.

– Бил тарелки. Не протирал пол, а размазывал грязь. Но я ему платил. И ты не голодала.

– Фу-ты ну-ты!

– Фу-ты ну-ты – это Гэс. Он изображает из себя, а я подбираю осколки.

– Ведь он же невинен!

– Как сам дьявол невинен. Ее зубы бешено сверкнули.

– Врун поганый! Ты не смеешь так говорить.

– А Гэс, значит, правдивый? Вот что: мне до Гэса больше дела нет. Он мне не брат. Пусть живет, пусть подыхает, я про это знать ничего не хочу! – Он повернулся ко мне. – Ушли бы вы, мистер, а?

– Где ваш брат?

– В камышах где-нибудь. Почем я знаю! А знал бы, так сдал бы его в полицию. Он забрал мой пикап.

– На время взял, – возразила миссис Донато. – Он хочет его вернуть. Он хочет поговорить с тобой.

– Вы его видели, миссис Донато?

Ее лицо утратило всякое выражение.

– Откуда вы взяли?

– Значит, я вас неверно понял. Не могли бы мы пойти куда-нибудь побеседовать? Мне очень нужно задать вам несколько вопросов.

– О чем?

– О людях, про которых вы, возможно, слышали. Например, есть такой Ларри Гейнс. Он работает спасателем в клубе «Предгорья».

Глаза у нее стали тусклыми, смутными, пыльными, как стеклянные глаза оленьих чучел.

– Я там в жизни не была. И никого из тамошних не знаю.

– Тони Падилью ты знаешь, – сказал ее деверь, многозначительно на нее взглянув.

– Кто он такой, мистер Донато?

– Бармен в этом клубе.

– А какое он имеет ко всему этому отношение?

– Никакого, – ответил он невозмутимо. – Как и мы с ней. А теперь, может, вы извините нас, мистер? Вы же видите, у нас семейная беда. И посторонним тут делать нечего.

В «Предгорья» я поехал на такси и сказал шоферу, чтобы он меня не ждал. На окруженной тенистыми деревьями автостоянке среди «кадиллаков» и спортивных машин приютился полицейский «форд-меркюри». Беседовать с полицейскими у меня никакого желания не было. Я прислонился к стволу подальше от «форда» в ожидании, когда подчиненные Уиллса покинут клуб.

Даже мысль о полицейских в этом клубе была ни с чем не сообразна. Клуб «Предгорья» принадлежал к тем монументально благопристойным заведениям, в стенах которых все еще можно тешиться иллюзией, будто солнце никогда не заходит над международной элитой. Вступительный взнос составляет здесь пять тысяч долларов, а число членов строго ограничено тремястами. Даже если у вас нашлись бы лишние пять тысяч, вам бы пришлось ждать смерти одного из них. А потом пройти проверку на голубизну крови.

С поля для гольфа от девятнадцатой лунки по двое, по трое к клубу тянулись его члены, выглядевшие так, словно каждый намеревался жить вечно. Мужчины с начищенными до блеска кожаными лицами, следующие за солнцем от Акапулько до Жуан-ле-Пэн. Пожилые широко шагающие женщины в туфлях на среднем каблуке с английскими интонациями возмущались ценами напитков или намерением клуба сократить расходы на обогревательную систему бассейна.

Одна из них громогласно поинтересовалась, что произошло с этим милым мальчиком, дежурившим в бассейне. Сребровласый мужчина, кутавший шею белым шарфом, ответил не без злорадства, что его выгнали. Он позволил себе слишком уж большую вольность ну-вы-знаете-с-кем, хотя, по его собственному мнению (его голос теперь холил и лелеял каждое слово), она виновата не меньше спасателя, как бишь его там? Слишком много новых лиц, клуб сдает позиции.

Автостоянка была обсажена эвкалиптами, которые называют «серебряными долларами» – в данном случае более чем уместно. Их металлические листья посверкивали в угасающем закате. Сумерки скапливались в складках предгорий и синим туманом скатывались в долину, запутываясь в ветвях разбросанных по ней дубов. Склон с полем для гольфа растворился в темноте. На западном небосклоне Венера зажгла свою лампаду. Я подумал о Салли, о ноге барашка. От клуба веяло запахом жаркого. Может быть, бифштекс из единорога или грудка феникса под стеклом.

Здание клуба расползлось примерно на акр – красная черепичная крыша, минимум четыре крыла и множество входов. Оно, подобно горам вдали и деревьям вокруг, казалось, стояло тут очень давно. Я и сам уже начинал чувствовать себя неотъемлемой частью окружающего. Нет, не членом клуба – ни в коем случае! – а диким созданием природы, обитающим в здешних местах.

На шоссе со стороны города появился автомобиль. Перед въездом на стоянку лучи его фар задвигались, как усики насекомого. Он остановился между каменными столбами ворот.

Из автомобиля вылез мужчина и торопливо направился ко мне.

– Поставь ее на место, приятель.

Он был низенький, широкоплечий, со скуластым лицом и грудью колесом, словно в детстве его слегка пристукнуло паровым молотом. Светлый костюм, галстук с солнцем в сиянии лучей, светлая шляпа и лента на ней под стать галстуку. Голос его напоминал сирену на маяке, а дыхание, которым он обдал меня, подойдя поближе, – атмосферу в задней комнате бара.

– Ты что, оглох?

Я почувствовал себя деклассированным бродягой, но ответил достаточно мягко:

– Я не сторож. Поставьте сами. Но он не стронулся с места.

– Так управляющий, э? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Хорошенькое у вас заведеньице. Я бы и сам не отказался от такого клуба: высший класс, богатая клиентура, тихое место. Сколько гребете в неделю?

– К управлению клубом я ни малейшего отношения не, имею.

– А-а! – По какой-то неясной причине он решил, что я член клуба и брезгаю им. – По этому «форду» обо мне не судите. Прокатная дрянь. А дома у меня гараж на четыре машины, и только «кадиллаки». Не хочу хвастать, но клуб ваш я могу купить за наличные – и деньги на бочку.

– Рад за вас, – ответил я. – Вы занимаетесь недвижимостью?

– Пожалуй, оно так и выходит. Солемен моя фамилия.

Он протянул мне руку. Я ее не взял. Она повисла в воздухе, как мертвая камбала. Его глаза под надвинутой на лоб шляпой влажно заблестели.

– Значит, руку дружбы пожать не желаете? – сказал он голосом, в котором угроза и сентиментальность мешались, точно асфальт с патокой. – А, ладно. Забудем. В Калифорнии я прежде не бывал, но сразу видно, что хваленым ее радушием здесь и не пахнет. Если хотите знать мое мнение, одно хамство, и ничего больше.

Он снял шляпу, и казалось, вот-вот в нее расплачется. Его густая курчавая шевелюра сразу бойко вздыбилась, прибавив ему роста несколько дюймов и изменив его внешность. Вопреки его нахальству в нем было что-то жалобное.

– А вы откуда, мистер Солемен?

Он ответил сразу, точно ждал моего вопроса:

– Из Майами. У меня там деловое предприятие. И не одно. А сюда я прилетел, чтобы, как говорится, соединить приятное с полезным и сэкономить на налоге. У вас в клубе состоит дамочка по имени Холли Мэй?

– Холли Мэй?

– Может, вы ее знаете как миссис Фергюсон. Как я понял, она выскочила за какого-то Фергюсона. После того, как мы с ней... подружились. – Он причмокнул на этом слове или от ассоциации, им порожденной. – Между нами, девочками, говоря, высокие блондинки – это моя слабость.

– Ах, так! – Мои запасы нейтральных ответов истощились. Как и мое терпение.

– Вы с ней знакомы?

– Собственно говоря, нет.

– А разве она не член клуба? В газете же так прямо и указано. В заметочке о том, что у нее шашни со здешним спасателем.

Он грозил вот-вот наступить на носки моих ботинок и дышал мне прямо в лицо. Я оттолкнул его, вернее слегка отодвинул. Последовало конвульсивное преображение, и он измученно затявкал:

– Держи свои лапы при себе! Вот прострелю тебе башку!

Его рука нырнула под пиджак и принялась дергать бесформенную опухоль под левой мышкой. И вдруг он окаменел. Застывшее лицо с оскаленным ртом превратилось в маску дьявола, вырезанную из бело-синего камня.

Я сказал внезапно осипшим голосом:

– Проваливай! Убирайся в свою подворотню! И, как ни странно, он послушался.