Текст книги "Дело Фергюсона"

10

Днем фергюсоновское жилище производило внушительное впечатление: современный серо-зеленый дом из камня, дерева и стекла, невысокий, искусно вписанный в пейзаж. Он не выделялся на фоне моря и холмов, а сливался с ними.

Дверь открылась, едва моя машина свернула на подъездную аллею. Из дома вышел полковник Фергюсон, а за ним по пятам – Падилья. Вид у Падильи был бледноватый и не первой свежести, но он сумел улыбнуться. Угрюмое лицо Фергюсона застыло в глубоких неподвижных складках. Подбородок вокруг ссадины покрылся густой щетиной – угольно-черной вперемежку с серебряно-белой. Он подошел к моей машине.

– Какого черта вам тут надо?

– Естественно, я беспокоюсь о вашей жене...

– Это мое дело. Я сам решаю. Я вышел из машины.

– Но и мое, хочу я того или нет. И требовать, чтобы я сидел сложа руки, вы не можете.

– А я вот сижу.

– Больше вы никаких известий не получали?

– Нет. Но одно я вам все-таки скажу, хоть это вас и не касается. Я связался с управляющим банком – деньги будут готовы.

– Раз уж вы зашли так далеко, почему бы не сделать еще шаг и не обратиться к властям?

Он ощетинился:

– Чтобы Холли убили?

– Вы можете обратиться к ним тайно, без фанфар.

– А толку? Раз у преступников есть связь с полицией?

– Этому я не верю. Они вас просто запугивают, стараются парализовать, чтобы вы не принимали никаких мер. Как я вам уже говорил вчера, я знаю местную полицию: очень порядочные люди.

Падилья беспокойно нахмурился. До известной степени я разделял его тревогу, но подавлял ее. Фергюсон слушал меня, зажав длинный подбородок между большим и указательным пальцами. Я заметил, что ноготь на большом пальце обгрызен почти до мяса.

– Рисковать я не буду, – ответил он.

– Но, возможно, рисковать вам уже нечем.

– Не понял?

– Вашей жены, возможно, уже нет в живых.

Я рассчитывал его встряхнуть, но он окаменел от ужаса. Челюсть отвисла так, что открылись нижние зубы. Он провел по губам кончиком языка.

– Нет в живых? Ее нашли мертвой?

– Этого я не говорил. Но может так случиться, что и найдут.

– Почему? Я же отдам им деньги. А они только о деньгах и думают. Зачем им причинять ей вред? Для меня деньги – ничто...

Я перебил его:

– Вполне вероятно, что деньги вы отдадите, а ее так и не увидите. Вы это понимаете, Фергюсон? Едва они получат деньги, какая им выгода возвращать ее вам? Ни малейшей, а риск большой.

– Не могут же они взять деньги и все равно ее убить?

– Они профессиональные убийцы. Во всяком случае, некоторые из них. Каждый лишний час с ними – опасность для нее.

– Зачем вы ему это говорите? Он и без вас знает. – Падилья покачал темноволосой головой. – Оставьте его в покое, а?

Фергюсон сказал сердито:

– Хватит меня опекать. Можете обо мне не беспокоиться!

– Я больше беспокоюсь о вашей жене. Возможно, ее убивают вот сейчас, пока мы стоим здесь и разговариваем, а своими деньгами вы поможете убийце спастись.

– Я знаю, что ей грозит опасность. Я всю ночь только об этом и думал. Перестаньте долбить одно и то же.

– Поезжайте в полицию.

– Не поеду. И довольно ко мне приставать!

Он провел пальцами по жидким волосам. Они вздыбились и затрепетали под ветром с моря, как серые перья. Фергюсон отошел к обрыву и остановился, глядя вниз. Я слушал, как бьется и плещет прибой – непрерывная горестная нота, пронизывающая утро.

– Оставьте его в покое, а? – повторил Падилья. – Вы хотите, чтобы он сорвался?

– Я ведь не для развлечения это делаю. Ситуация на редкость скверная, куда ни кинь.

– Но вы ее не облегчаете, мистер Гуннарсон.

– Должен же кто-то хоть что-нибудь сделать!

– Может, да, а может, нет. Вот ошибки сделать нам нельзя. Это уж точно. А если полковник прав? Он в жизни много чего видел. И достиг своего потому, что не позволял другим решать за себя.

– Беда в том, что никто ничего не решает.

– Иногда нужно ждать, и только. А перегнешь палку – и все посыплется.

– Без поучения я как-нибудь обойдусь. Падилья обиженно отвернулся.

– Послушайте меня, – сказал я в спину Фергюсона. – Ведь это касается не только вас. А в первую очередь – вашей жены, и гораздо больше. Вы берете на себя тяжелейшую ответственность.

– Знаю, – ответил он, не обернувшись.

– Ну так разделите ее с другими. Дайте возможность помочь вам.

– Вы мне поможете, если отвяжетесь от меня! – Он обернулся. Близко посаженные глазки были сухими и жгучими. – Я должен сам с этим разобраться. Для себя и для Холли. Один.

– У вас в Калифорнии совсем нет друзей?

– Ни одного, кому я мог бы довериться. В клубе я для них пустое место. А наши знакомые в Голливуде и того хуже. У них на меня зуб, и по веской причине. Я обнаружил, что так называемые друзья моей жены жили за ее счет, как пиявки. И я ее от них избавил.

– Так, значит, здесь вы совсем один?

– По собственному выбору. Надеюсь, я говорю достаточно ясно?

– Без слуг?

– Шпионящие за мной слуги мне ни к чему. Холли только радовалась, что мы с ней тут вдвоем, и сама все делала. Я не люблю, чтобы за мной шпионили, вам понятно?

Он направился к дому, подняв голову, вздернув плечи. Рядом, передразнивая, бежала его укороченная тень. Кое-что в нем становилось понятным. Упрямый канадец шотландского происхождения, которого деньги обрекли на надменное одиночество. Но он сохранил способность чувствовать, глубины которой я и не подозревал. Трудно что-то понять в человеке, не проникнувшись прежде к нему симпатией.

Падилья не пошел за ним.

– Нельзя ли поговорить с вами, мистер Гуннарсон? С глазу на глаз. Ума у меня немного, а законы я не изучал...

Мне не понравился его осторожный извиняющийся тон.

– Можно сесть в мою машину.

Я сел за руль. Он влез в правую дверцу, закрыв ее очень мягко, словно боялся сломать. Я предложил ему сигарету и хотел дать ему огня, но он ловким движением бармена опередил меня: поднес мне зажигалку и закурил сам.

– Спасибо, Тони. Я был немножко многословен, но это профессиональная болезнь.

– Да, за адвокатами такое водится. Я подумал, не пережимаете ли вы, гоня его в полицию. Против полицейских я ничего не имею. Люди как люди, хотя видывал я, как они мажут. Да и вы это знаете. Чаще они стараются. Но иной раз просто махнут рукой и отвернутся.

– Ну, а конкретно?

– Вчера вечером я отвез Секундину Донато к ней домой. Она много чего наговорила. И дела и ерунды. Я и решил поговорить с кем-то, кто сообразит, что лучше предпринять. А к полицейским тут не обратишься.

– Почему?

Он замялся, а потом сказал быстро:

– Она думает, что Пайк Гранада стакнулся с грабителями. Только не ссылайтесь на меня. И на нее. – Он посмотрел в небо сквозь ветровое стекло, словно высматривая вертолеты. – Ей и так уж скверно, дальше некуда. Осталась без мужа, а детей кормить надо. И я не хочу, чтобы они совсем осиротели.

– Так вы ей верите?

– Сам не знаю. – Падилья затянулся так, что его сигарета сразу укоротилась на полдюйма, и выдохнул коричневато-серое облачко дыма. – Может, она и выдумывает, да только, по-моему, на такое у нее ума не хватило бы. С Гранадой она давно знакома. Когда-то он был одним из ее дружков. Она, Гэс и Гранада состояли в одной уличной шайке. Очень буйной – курили травку, крали машины, избивали прохожих. Собирались на заброшенном ледяном заводе... там где Гранада пристрелил Гэса.

– А давно это было?

– Да не так уж. Лет десять, не больше. Они же еще все молодые. Секси – они ее Секси прозвали – Секундина говорит, что как-то вечером Гэс и Гранада подрались из-за нее. Гранада играл в футбол, и голыми руками Гэс с ним справиться не мог бы. Но он его подколол. Чуточку продырявил ему грудь ножиком, и Гранада убежал. А потом на завод явилась полиция, и Гэс угодил в исправительную школу за кражу машины.

– Но это вовсе не обязательно причина и следствие.

– Я-то понимаю, но Секундина стоит на своем. Чуть Гэс перестал ему мешать, как Гранада прямо прилип к ней. По ее словам, так оно и продолжалось. Гранада все время допекал Гэса, чтобы приставать к ней.

– Но ведь ее особенно привлекательной не назовешь, верно?

– Видели бы вы ее десять лет назад или даже пять! От нее асфальт плавился. И я точно знаю, что Гранада много лет гонялся за ней и на Гэса зуб держал. Если верить Секундине, он Гэсу не простил, что тогда убежал от его ножа. Из-за этого он вчера и выстрелил в него.

– Я бы сказал, что подано все это очень односторонне. Она пытается отплатить Гранаде.

– Надеюсь, что так. Но она еще много чего говорила. Что Гранада то и дело заглядывал в лавку Бродмена. Мануэль и Гэс видели его там каждую неделю, а то и чаще. Они уходили в заднюю комнату и там разговаривали.

– Интересно...

– Вот-вот. Ведь Бродмен сбывал награбленное, тут сомнений нет. А Гэс был взломщиком и, естественно, про это знал. И еще он говорил Секундине, что они получают сведения из полиции, когда и где безопасно идти на дело. Она думает, что получали от Гранады.

– Не верю.

– Ваше право. – По тону Падильи было ясно, что сам он верит. – Тогда я ничего добавлять не стану.

– А есть что добавить?

– Угу. Добавлю, если хотите. Конечно, может, все это и бред. Как я уже сказал, надеюсь, что так. Но какая-то правда все-таки тут есть, потому что концы сходятся. Вот, например, это похищение. Секундина о нем давно слышала. То есть что задумано крупное дело, а вот какое, она не знала. И Гэс не знал. Но крупное – куча денег на долю каждого, и больше никаких забот. – Падилья иронически улыбнулся.

– А остальные участники кто?

– Она не знает. Один, естественно, был Гэс. И этот тип Гейнс. Гэс знавал его раньше. Познакомились они в Престоне. Только фамилия у него была другая.

– Какая?

– Секундина не знает. Гэс ей не все рассказывал. Да и вообще многое она сама сопоставила из разных разговоров. О том, что главарь у них Гейнс, она узнала только после того, как Бродмен порвал с бандой. Он допустил какую-то промашку, перепугался полиции, ну и решил втянуть рожки. А о намечавшемся деле и слышать не хотел. Секси говорит, что они потому его и прикончили. Он уже готов был их всех заложить.

Мой скептицизм все больше рассеивался. Эти сведения увязывались с тем, что было известно. Разрыв между Гейнсом и Бродменом объяснял, почему Бродмен донес о кольце Эллы Баркер в полицию.

– А что Гэс убил Бродмена, Секундина не отрицает?

– Наоборот. По ее словам, Гэса послали разделаться с Бродменом. Гейнс велел ему прихлопнуть старика и забрать вещи у него из подвала. Но у Гэса не хватило духа. Он никогда еще никого не убивал. Бродмена он раза два стукнул и сбежал. Она видела его сразу же после этого, и ему стыдно было, что он струсил. Слышите – стыдно! Такого она сочинить не могла.

– А если сочинил сам Гэс?

– Он? Так он же был тупица, каких мало.

– Но он мог просто не разобраться в том, что произошло. Не сообразил, что нанес Бродмену смертельный удар.

– А вы уверены, что Бродмена не задушили?

– Я ни в чем не уверен! А почему вы спрашиваете?

– Секундина так думает.

– Что его задушил Гранада?

– Имена никакие не назывались, – сказал Тони. Трусом он не был, но в голосе у него звучал страх. – Мистер Гуннарсон, как мне поступить? С той минуты, как она мне все это выложила, я себе места не нахожу. Мне такое дело не по зубам.

– Я поговорю с ней. Где она живет?

– За железной дорогой. – Он продиктовал мне адрес.

Тони выбрался из машины и посмотрел на небо. В бездонной глубине реактивный самолет чертил двойной белый след, волоча по нему грохочущий груз оглушительных звуков. Телефон Фергюсона зазвонил, словно в знак протеста.

Я кинулся к черному ходу. Падилья опередил меня и преградил мне дорогу.

– Что это вы?

Он ответил негромко:

– Это его дело, мистер Гуннарсон. Не мешайте ему поступать по-своему.

– А по-вашему, он для этого годится?

– Не меньше любого другого.

Падилья скользнул ладонью по изуродованному уху и заслонил лицо растопыренными пальцами. Из глубины дома доносился невнятный голос Фергюсона, внезапно сорвавшийся на крик:

– Холли! Это ты, Холли?

– Господи, он разговаривает с ней, – пробормотал Падилья.

Он забыл о своем намерении не пускать меня в дом, и мы вместе вбежали туда. Фергюсон встретил нас в коридоре. Задубевшую кожу его лица морщинила радостная улыбка.

– Я разговаривал с ней. Она жива, здорова и сегодня же вернется домой.

– Значит, ее все-таки не похитили? – спросил я.

– Похитили, она у них в руках. – Казалось, он считал это мелочью. – Но обходятся с ней хорошо. Она мне сама сказала.

– А вы уверены, что говорили со своей женой?

– Абсолютно. Ошибиться в ее голосе я не мог.

– Звонили по местному телефону?

– Да, насколько я мог судить.

– Ас кем еще вы говорили? – спросил Падилья.

– С мужчиной. Одним из ее похитителей. Голос был незнакомый. Но какое это имеет значение? Они ее отпускают!

– Без выкупа?

Он посмотрел на меня не слишком ласково. Разговор с женой принес ему такое облегчение, что всякое напоминание о препятствиях, пока еще мешающих ее возвращению, было ему неприятно. Подобное ликование, подумалось мне, сродни отчаянию.

– Выкуп я уплачу, – ответил он бесцветным голосом. – И с радостью.

– Когда и где?

– С вашего разрешения, полученных мною инструкций я касаться не буду. И каждая минута у меня теперь на счету.

Он с неуклюжей поспешностью повернулся и неверными ногами пошел к себе в спальню. Я последовал за ним. Комната была просторной. За одним окном земля обрывалась в голубизну моря, скудная обстановка оставляла ощущение пустоты. Голые плоскости мебели, на стенах фотографии жены и его самого. Он с костлявой лихостью позирует в форме под шляпой-блином. Он делает стойку на параллельных брусьях. На одном снимке он стоял, выпрямившись, совсем один на фоне плоской прерии под пустым небосводом.

– Что вы тут делаете, Гуннарсон?

– Вы убеждены, что звонок этот не мог быть ложным?

– Каким образом? Я же говорил с Холли.

– А не было это магнитофонной записью?

– Нет... – Он взвесил мое предположение. – Ведь она отвечала на мои вопросы.

– Почему она содействует им?

– Потому что хочет вернуться домой, естественно, – сказал он с широкой застывшей улыбкой. – А почему бы и нет? Она знает, что деньги меня не волнуют. Она знает, как я ее люблю.

– Конечно знает, – сказал Падилья с порога и движением головы поманил меня к себе.

Воздух был словно заряжен электричеством, хотя я не понимал почему. Вздрагивая, будто от ударов током, Фергюсон подошел к зеркалу на стене и начал расстегивать воротник рубашки. Пальцы плохо его слушались, и с бешеным нетерпением он рванул рубашку обеими руками. Отлетевшие пуговицы застучали по зеркалу, как крохотные пули.

Лицо Фергюсона в стекле выглядело изможденным. Он увидел в зеркале, что я слежу за ним. Наши взгляды встретились. Глаза у него были старыми и ледяными, по лбу стекал пот.

– Запомните, если вы как-то помешаете ее благополучному возвращению, я вас убью. Я уже убивал людей.

Сказал он это не обернувшись. Своему отражению и моему.

11

Я проехал под колизеевскими арками путепровода, потом – между товарной станцией и лесными складами. Пахло свежими опилками и дизельным топливом. За высокой проволочной изгородью станции на фоне глухих складских стен виднелись освещенные солнцем смуглые фигуры. Я свернул на Пелли-стрит.

Домик семьи Донато стоял среди смахивающих на курятники дощатых лачуг, которые располагались по трем сторонам пыльного квадратного двора, замыкавшего тупик. Одинокий кизиловый куст, способный расти где угодно, тянул к солнцу кисти ярко-красных ягод. В его длинной перистой тени компания ребятишек сосредоточенно играла среди пыли.

Они изображали индейцев. Многие из них, наверное, и в самом деле оказались бы индейцами, если бы удалось проследить их родословную. Старуха с лицом индианки, изборожденным морщинами, следила за ними с крылечка одной из лачуг.

Она сделала вид, будто не замечает меня. Не тот цвет кожи и приличный костюм, а приличный костюм стоит денег. А откуда берутся деньги? Из пота и крови бедняков.

– Миссис Донато здесь живет? – спросил я. – Секундина Донато?

Старуха не подняла глаз и ничего не ответила. В моей тени она окаменела, как ящерица. Дети у меня за спиной умолкли. Из открытой двери доносился женский голос, тихонько напевающий испанскую колыбельную.

– Секундина живет здесь, верно?

Старуха пожала плечами. Под порыжелой черной шалью это движение было еле заметно. В дверях появилась молодая женщина с младенцем на руках. У нее были глаза Мадонны и печальный рот – прекрасный, пока не раскрылся.

– Чего вам тут надо, мистер?

– Я ищу Секундину Донато. Вы ее знаете?

– Секундина моя сестра. Ее тут нет.

– Где она?

– Не знаю. Вы ее спросите. – Она посмотрела вниз, на безмолвную старуху.

– Она не отвечает. Или она не понимает английского?

– Понимать-то понимает, но сегодня она молчит. Одного из ее мальчиков вчера застрелили. Вы же сами знаете, мистер.

– Да. И мне надо поговорить с Секундиной о ее муже.

– Вы из полиции?

– Я адвокат. Сюда меня прислал Тони Падилья. Старуха быстро и хрипло заговорила по-испански.

Я разобрал имена Секундины и Падильи, но это было все.

– Вы друг Тони Падильи? – спросила молодая.

– Да. А что она говорит?

– Секундина в больнице.

– С нею что-нибудь случилось?

– Там в морге ее Гэс.

– А что она сказала про Тони Падилью?

– Да так. Она говорит, что лучше бы Секундине выйти за него.

– Выйти замуж за Тони?

– Так она говорит.

Старуха все еще говорила, опустив голову, уставившись на пыль между своими черными потрескавшимися башмаками.

– Что еще она говорит?

– Да так. Она говорит, что в больницу только дура пойдет. Ее-то вот никто не заставит. Больницы – это там, где умирают, говорит она. У нее сестра – medica[4]4
  Здесь – лечит (исп.).


[Закрыть].

Я поехал в больницу, но меня тут же остановила мысль о многом другом, что мне нужно было сделать безотлагательно. В первую очередь я обязан был подумать об Элле Баркер. Начинался ее третий день в тюрьме, а я обещал, что попытаюсь снизить сумму залога. Правда, я не надеялся чего-то добиться, но попытаться все же следовало.

Время было самое подходящее. Куранты на башенке суда показывали одиннадцать, и когда я вошел в зал, там был перерыв – объявленный, видимо, ненадолго, так как подсудимые, скованные попарно, оставались на своих местах. Они сидели неподвижно и молча под охраной вооруженного судебного пристава. Почти все они походили на мужчин, прислонявшихся к стенам и изгородям Пелли-стрит.

Из своих комнат, волоча черную мантию, вышел судья Беннет. Я перехватил его взгляд, и он кивнул. В свои шестьдесят лет судья был очень импозантен. Он напоминал мне кальвинистского Бога моей бабушки минус борода плюс чувство юмора. Но во время судебных заседаний юмор этот не давал о себе знать, и всякий раз, когда мне по дороге к судейскому креслу приходилось пересекать колодец старомодного зала с высоким потолком, меня мучило ощущение, что наступил Судный день, а грехи мои все при мне.

Судья наклонился в мою сторону боком, словно отъединяясь от величия Закона.

– Доброе утро. Как Салли?

– Все хорошо. Благодарю вас.

– Ведь уже скоро?

– Ждем со дня на день.

– Она молодец. Мне нравится, когда милые люди обзаводятся детьми. – Его умудренный жизнью взгляд остановился на моем лице. – Вас что-то тревожит, Уильям?

– Не Салли, а Баркер, медицинская сестра... – Я замялся. – Мистеру Стерлингу следует выслушать то, что я собираюсь сказать, ваша милость.

Кит Стерлинг, окружной прокурор, сидел за своим столом справа, склонив седеющую голову над бумагами. Судья подозвал его к себе и сел прямо. Я продолжал:

– Мне кажется несправедливым, что Элла Баркер в тюрьме. Я твердо убежден, что никакого отношения к кражам она не имела. Похищенные ценности она получила как подарки. Единственная ее вина – излишняя доверчивость, так за что же ее карать?

– Ее не карают, – возразил Стерлинг. – Она просто задержана до расследования всех обстоятельств.

– Но факт остается фактом: она в тюрьме.

– Я назначил залог, мистер Гуннарсон, – сказал судья.

– Но пять тысяч долларов – не слишком ли это крупная сумма?

– По нашему мнению, нисколько, – ответил Стерлинг. – Она обвинена в серьезном преступлении.

– Я сказал «крупная» в том смысле, что такой суммы ей взять неоткуда. У нее нет семьи, нет сбережений, нет собственности...

– Временем выслушивать споры я сейчас не располагаю, – перебил судья и, дернув плечом, водворил мантию на место. Секретарь, ожидавший этого сигнала, объявил заседание суда открытым. Стерлинг сказал мне вполголоса:

– Обратись с этим к Джо Ричу, Билл. По-моему, он вообще хочет с вами поговорить.

Джо был у себя в кабинете на втором этаже. Он сидел за письменным столом, заваленным бумагами и кодексами, щетинившимися закладками. Джо был рабочей лошадкой прокурора, и дело Баркер входило в десяток других, которыми он занимался в данное время.

Заставив меня потомиться минуту, он бросил на меня взгляд исподлобья, который обычно предназначал для свидетелей защиты.

– Тяжелая ночь, Билл? Вид у вас как с похмелья.

– Только не алкогольного. За это ручаюсь. От мыслей.

– Садитесь. Вы все еще кипятитесь из-за этой Баркер? Видно, она порядочно отложила на черный день.

– Я рад, что вы заговорили об этом. У нее нет ничего. Пять тысяч долларов слишком высокая сумма для одинокой девушки без состояния и доходов. Первый арест, не говоря уж о том, что она невиновна.

– Это я от вас уже слышал. Но мы расходимся во мнении. Да и вообще залог назначил судья Беннет.

– Мне кажется, он снизит сумму, если вы здесь возражать не будете.

– Но мы будем возражать. – Рич открыл ящик, извлек шоколадный батончик с миндалем, развернул его, переломил пополам и протянул мне кусок поменьше. – Возьмите. Для восстановления энергии. Мы не можем допустить, чтобы она внесла залог и сбежала, когда речь идет уже об убийстве. Послушайте моего совета и не поднимайте этого вопроса. Не то сумма залога может быть повышена.

– Это смахивает на предвзятое отношение. Рич свирепо захрустел миндалем.

– Весьма сожалею, что вы это сказали, Билл. Она ухитрилась заручиться вашими симпатиями, э? Жаль-жаль. Научитесь, наконец, не относиться к подобным вещам серьезно.

– Я ко всему отношусь серьезно. Вот почему я плохо лажу с легкомысленными людьми вроде вас.

Рич сделал обиженную мину. Легкомыслия в нем не больше, чем в Верховном суде.

– По-моему, сегодня я от вас уже достаточно натерпелся. Уберите-ка булавку и включите свое прославленное умение мыслить. Попробуйте охватить взглядом всю картину. Дружок Эллы Баркер был вдохновителем банды грабителей, а то и похуже. Но она не желает говорить о нем. Она не хочет помочь нам в розысках.

– Она сказала все, что ей известно. И кстати, как только она его раскусила, он перестал быть ее дружком.

– А почему она тогда же не пришла к нам?

– Боялась. В законе ничего не сказано о том, что люди обязаны бежать к вам, чуть что узнав. – Слушая свои слова, я вдруг заподозрил, что оправдываю не только Эллу Баркер, но и себя.

– Она бы избавила нас от больших неприятностей и избежала бы их сама.

– И потому вы ее наказываете.

– Награждать ее медалью за гражданское мужество мы действительно не собираемся.

– Я утверждаю, что это жестокое и неоправданное наказание...

– Поберегите такие рацеи для суда.

– Какого суда? Расписание забито, и раньше чем через полмесяца ее дело рассматриваться не будет. И все это время она будет гнить в тюрьме!

– А она согласится пройти проверку на детекторе лжи? Вопрос не только мой. Его задают и репортеры.

– С каких это пор вы идете на поводу у прессы?

– Не лезьте в бутылку, Билл. Дело получило большой резонанс. Оно затрагивает многих людей в городе, а не только вашу клиенточку. Вот если бы она вывела нас на Гейнса...

– Ладно. Поговорю с ней еще раз. Но я убежден, что вы ставите не на ту лошадь.

– А я ни в чем не убежден, Билл. Вы слишком полагаетесь на априорные выводы. Не стоит. Я двадцать лет играю в эти игры, и все-таки люди то и дело меня удивляют. И не только лживостью, но и правдивостью. Дайте Элле Баркер возможность удивить вас. Что вас останавливает?

– Я же сказал, что поговорю с ней сегодня еще раз. А пока забудем про нее. Наверное, на Гейнса должны быть и другие выходы. Неужели он не оставил никаких следов в квартире, которую снимал?

– Ни единого. Марсианин, да и только, из чего следует, что за ним уже что-то числится и Ларри Гейнс – временное имя. Водительские права он получил на Гейнса и не пожелал дать отпечатки пальцев.

– Какая у него машина?

– Зеленый «плимут» последней модели. Я щедро делюсь с вами информацией, а когда получу что-нибудь в обмен?

– Сию минуту. В сентябре Гейнс поступил в колледж Буэнависты. Значит, у них должна быть копия его школьного аттестата.

– Но ее нет. Уиллс побывал там утром. Гейнса приняли условно до представления копии. Он со дня на день обещал принести ее, но так и не принес, и его выгнали вон.

– А что он намеревался изучать?

– Театральное искусство, – ответил Рич. – Он актер, ничего не скажешь.