Текст книги "Дело Фергюсона"

6

Упоение своей духовной силой мгновенно рассеялось, стоило мне поглядеть по сторонам. Из клуба к стоянке шли трое мужчин. Двоих из них я видел в проулке под окном Джерри Уинклера. Солемен явно обладает встроенным радаром для обнаружения полиции, подумал я.

Третий был в смокинге, который носил профессионально. Он проводил полицейских до машины и выразил сожаление, что оказался не в силах помочь им так, как хотел бы. Они уехали, а он пошел назад в клуб. Я перехватил его у дверей.

– Мое имя Уильям Гуннарсон, я адвокат. Дело одного из моих клиентов имеет касательство к служащему клуба. Вы ведь администратор?

Его блестящие печальные глаза оглядели меня. Он обладал тем нервным спокойствием, которое вырабатывается, когда приходится организовывать званые обеды и званые вечера для других, но насмешливый рот смягчал это впечатление.

– Пока еще да. Но завтра, возможно, буду уже подыскивать себе другое место. Идущие на смерть приветствуют себя. Опять Гейнс? Непотребный Гейнс?

– Боюсь, что да.

– Гейнс наш бывший служащий. На той неделе я его уволил. И только-только начал проникаться надеждой, что навсегда благополучно извлек его из своих печенок, и вот – пожалуйста.

– Но что произошло?

– Вероятно, вы знаете об этом больше меня. Его ведь подозревают в грабежах? Я только что беседовал с парой сыщиков, но они старательно ничего мне не говорили.

– Так не могли бы мы обменяться сведениями?

– Почему бы и нет? Моя фамилия Бидуэлл. А вы Гуннарсон, вы сказали?

– Билл Гуннарсон.

Его кабинет был обшит дубовыми панелями, устлан пушистым ковром, обставлен тяжелой темной мебелью. На подносе на углу письменного стола нетронутый бифштекс оброс коркой застывшего соуса. Мы сели за стол напротив друг друга. Я рассказал ему ровно столько, сколько, на мой взгляд, требовалось, а затем начал задавать вопросы:

– Вы не знаете, Гейнс уехал из города?

– Насколько я понял, да. Во всяком случае, это вытекает из слов блюстителей закона. Но при данных обстоятельствах иного было бы трудно ожидать.

– Потому что его разыскивают для допросов?

– В частности, и поэтому, – ответил он неопределенно, пожав плечами.

– Почему вы его уволили?

– Я предпочел бы этого не касаться. Тут замешаны другие люди. Скажем, что по настоянию одного из членов клуба, и на том кончим.

Кончать на том я не хотел.

– Есть ли какое-нибудь основание для слухов, что он довольно грубо приставал к даме?

Бидуэлл выпрямился в своем вращающемся кресле:

– Боже мой! Об этом уже в городе говорят?

– Я, во всяком случае, слышал.

Он провел по губам кончиками пальцем. Настольная лампа освещала только нижнюю часть его лица, и глаз я не видел.

– Ну, это не совсем так. Он просто проявлял излишний интерес к супруге одного из членов клуба. Был к ней очень внимателен, а она, возможно, слегка этим злоупотребляла. Во всяком случае, супруг узнал, и ему это не понравилось. Ну, и я уволил Гейнса. Слава Богу, еще до полицейского расследования! – добавил он.

– А по поведению Гейнса можно было заключить, что он использует свое положение здесь для преступных целей? Например, намечает подходящую жертву для ограбления?

– Полиция меня об этом спрашивала. И я должен был ответить «нет». Но они напомнили, что за последние полгода двоих наших членов ограбили. Последними были Хэмшайры.

Бидуэлл следил за своим голосом, но внутренне был перенапряжен: на кончике его носа образовалась капля пота, отяжелела, засверкала и упала, расплывшись темным кровавым пятном на красной промокательной бумаге.

– А каким образом вы вообще взяли Гейнса?

– Позволил себя провести. Я горжусь своим умением разбираться в людях, но Ларри Гейнс меня провел. Видите ли, говорил он очень хорошо, а к тому же прислал его колледж. Мы почти всегда нанимаем спасателей по рекомендации здешнего колледжа. Возможно, Гейнс именно поэтому и записался туда.

– Он что, записан в колледж?

– Так мне сказали. По-видимому, через несколько недель, если не дней, он перестал посещать занятия. Но мыто продолжали считать его студентом. Для такой роли он, пожалуй, уже недостаточно юн, но, с другой стороны, в наши дни это вовсе не редкость.

– Да, конечно, – сказал я. – Колледж и юридический факультет я окончил после Кореи.

– Неужели? Самому мне даже поступить в колледж не удалось. Наверное, потому-то я и питаю определенную симпатию к молодым людям, которые стараются получить образование. Гейнс сыграл на моем сочувствии, и не только на моем. Среди членов клуба многие были растроганы его академическими устремлениями. Он обладал определенным обаянием. Пожалуй, немного сальным, но действенным.

– Вы не могли бы описать его?

– А нужно ли? Полиция просила меня поискать его фотографии. Гейнс обожал фотографироваться. И сам много снимал.

Бидуэлл достал из ящика стола пять-шесть глянцевых снимков и протянул их мне. Почти на всех них Гейнс был запечатлен в плавках. Узкие бедра, широкие плечи, актерский наигрыш в позе – старающееся сойти за уверенность в себе самодовольство, которое меня всегда настораживает. По-военному остриженная голова была красива, но в темных глазах пряталось тупое упрямство, а губы говорили об избалованности. Вопреки наготе, загару, лепной мускулатуре, он, казалось, терпеть не мог солнца. На вид я дал ему лет двадцать пять – двадцать шесть.

Я отобрал одну фотографию, а остальные вернул Бидуэллу.

– Вы не разрешите мне просмотреть список членов?

Список лежал на письменном столе, и Бидуэлл молча пододвинул его ко мне, – несколько листов со столбцами фамилий, написанных изящным косым почерком. Фамилии были расположены по алфавиту, и перед каждой стоял номер. Патрику Хэмшайру предшествовал номер 345, полковнику Йену Фергюсону – 459.

– Сколько у вас членов?

– Правила ограничивают их число тремястами. Первые имели номера от одного до трехсотого. Когда кто-нибудь... э... удаляется в мир иной, мы исключаем его номер и добавляем новый. Последний номер – четыреста шестьдесят первый, из чего следует, что с момента основания клуба мы потеряли сто шестьдесят одного члена и приобрели соответствующее число новых.

Он излагал эти факты, словно читал торжественное заклинание. Мне пришло в голову, что он говорит со мной только для того, чтобы не разговаривать с самим собой.

– А вы не знаете, Гейнс не был с Хэмшайрами в несколько особых отношениях?

– Боюсь, что был. Он давал их детям уроки плавания в их собственном бассейне.

– Ас Фергюсонами?

Он выпятил нижнюю губу, обдумывая ответ, но тут же снова ее поджал.

– Но разве их ограбили? Я что-то не слышал.

– И я нет. Их номер четыреста пятьдесят девять. Значит ли это, что они стали членами клуба недавно?

– Да, значит! – ответил он сердито. – Ответственность, естественно, лежит на клубном комитете, но у меня есть право вето, и я должен был бы им воспользоваться!

– Но почему?

– Мне кажется, вы знаете почему! – Он встал, прошелся до стены и резко повернулся, точно увидел на ней огненные письмена. Остановившись у стола, он уперся в край кончиками пальцев и наклонился надо мной. – Перестанем ходить вокруг да около, хорошо?

– Ко мне это не относится.

– Пусть так. А ко мне относится. Признаю, но извинений не приношу. Ситуация слишком взрывчатая.

– Вы имеете в виду – между полковником Фергюсоном и его женой?

– Отчасти. Вижу, вам про это кое-что известно, и буду с вами откровенен. Клуб находится на грани чудовищного скандала. И я прилагаю все усилия, чтобы его предотвратить. – Его тон был исполнен невыразимой важности. Так он мог бы сообщить мне, что объявлена война. – Вот поглядите.

Бидуэлл выдвинул ящик, достал сложенную газетную вырезку, дрожащими руками развернул ее и положил передо мной.

«Есть слушок, что аппетитная экс-звезда Холли Мэй, морщившая носик на киногород, старательно доказывает правоту известного присловья про жену полковника. Партнер ее в Великом Эксперименте – великолепный клубок мышц (так она, видимо, считает), который занимается спасением утопающих в клубе для миллионеров, включающих и ее миллионера-муженька. Мы, простые смертные, тоже очень хотели бы ухватить свое. Но рвите розы, пока можно, миссис Фергюсон, и молчок!»

Бидуэлл читал через мое плечо и постанывал.

– Это было напечатано на прошлой неделе. Разослано агентством по всей стране.

– Но ведь никаких доказательств здесь нет.

– Так-то так, но для нас подобный выпад все равно ужасен. Могу ли я на вас положиться, мистер Гуннарсон?

– В каком смысле?

– Что вы не будете никому повторять того, что сейчас сказали мне.

Я, собственно, ничего не говорил, но раз уж ему почудилось...

– Если этого не потребуют интересы моей клиентки. Даю вам слово.

– Но при чем тут интересы вашей клиентки?

– Ее подозревают в том, что она сообщница Гейнса. Между ними действительно что-то было, но вполне невинное. Она в него влюбилась.

– Еще одна? Как это у него получается? Красивое животное, не спорю. Но грубое.

– Некоторые любят грубую пищу. Видимо, миссис Фергюсон принадлежит к таким.

– Ну, и она сама, и ее муж не столь уж восхитительны. В этом году я допустил две большие ошибки: нанял Гейнса и не воспрепятствовал Фергюсонам проникнуть в клуб. И две эти ошибки вместе составили самую огромную ошибку моей жизни.

– Ну, вряд ли все-таки дело обстоит так скверно.

– Ах, вряд ли? Моя жизнь, возможно, находится под угрозой.

– Со стороны Гейнса?

– Да нет. Его давно и след простыл. Они уже наверное в Акапулько. Или на Гавайях.

– Они?

– Я думал, вы знаете. Эта Холли Мэй удрала с ним. А полковник Фергюсон винит во всем меня. Он сейчас сидит в баре и лакает шотландское виски. Я уверен, он набирается смелости убить меня.

– Вы серьезно, Бидуэлл?

Он наклонился так, что на его лицо упал свет. Глаза у него были абсолютно серьезными.

– Он же маньяк. Запил с той минуты, как она улепетнула, и ему втемяшилось взвалить их бегство на меня.

– Когда она уехала?

– Вчера, и прямо отсюда. Обедала с мужем в столовой. Ее позвали к телефону. А она, как повесила трубку, сразу вышла на стоянку. Гейнс ждал ее там.

– Откуда вы знаете?

– Их видел там член клуба, а потом сказал мне.

– Полиции вы об этом сообщили?

– Разумеется нет. Ситуация очень деликатная, мистер Гуннарсон. Кошмарная, но очень деликатная. – Он выдавил бледную улыбочку. – Наш клуб – наиболее уважаемый к западу от Миссисипи...

– Но ему недолго таким оставаться, если один из членов пристрелит администратора за то, что тот содействовал спасателю в покушении на целомудрие Холли Мэй.

– Не надо, будьте так добры! – Он с содроганием закрыл глаза. – Впрочем, если он меня пристрелит, всем моим тревогам придет конец.

– Вы, кажется, почти не шутите? Он широко открыл глаза.

– Пожалуй, что и так.

– У Фергюсона есть пистолет?

– Целый арсенал. Нет, серьезно. В числе прочего, он еще и охотник на крупную дичь. Ему нравится убивать.

– А не поехать ли вам домой?

– Ему известно, где я живу. Он уже являлся туда рано утром. Орал у дверей.

– Мне кажется, вам следовало бы вызвать полицию. Он может оказаться опасным.

– Он опасен без всяких «может». Но я не могу и не стану впутывать в это полицию. Слишком многое поставлено на карту.

– Что именно?

– Репутация клуба. Ни даже тени скандала после двойного самоубийства Абернети, а это было еще до меня. Пока мне остается только стоять твердо и уповать на спасение без пяти двенадцать.

– Ну, будем надеяться, мистер Бидуэлл.

– Зовите меня Артуром, если хотите. Давайте я вам налью.

– Нет, спасибо.

Он старался затянуть разговор. Я поглядел на часы. Не без пяти двенадцать, но все-таки почти девять. Дело Эллы Баркер завело меня очень далеко и угрожало увести еще дальше. Пора было возвращаться домой к Салли. Мысль о ней была точно резинка, которая растягивается, но никогда не лопается.

Вот только иногда она продолжала и продолжала растягиваться.

Телефон на столе Бидуэлла зазвонил. Он поднял трубку с усилием, точно тяжелую гантель, послушал шелестящий голос и сказал:

– Ради всего святого, Падилья, я же сказал вам, чтобы вы его спровадили... Нет, не вызывайте! На мою ответственность.

Бидуэлл кинулся к двери, захлопнул ее, запер и прижался к ней спиной, раскинув руки, словно готовясь быть распятым.

– Падилья говорит, что он идет сюда.

– Так лучше отойдите от двери. А кто такой Падилья?

– Бармен. Фергюсон сказал ему, что ждать больше не желает. – Его лицо покрывалось каплями, точно холодное стекло. – Поговорите с ним, а? Объясните, что я совершенно ни при чем. Абсолютно. И не имею никакого отношения к тому, что его благоверная уехала.

Он на заплетающихся ногах отошел в угол и прислонился к стене.

– А откуда у него такая мысль?

– Он сумасшедший. Делает из мухи слона. Я просто позвал ее к телефону к себе в кабинет.

– Звонил Гейнс?

– Если он, то сильно изменил голос. Мне он показался женским. Но незнакомым. А Фергюсон, видимо, воображает, что я в сговоре с Гейнсом – и только потому, что я вызвал его жену из столовой!

– Я тебя слышу, Бидуэлл! – донесся голос из-за двери.

Бидуэлл подпрыгнул, как от удара током, и привалился к стене, точно ток его убил.

– А если бы я не слышал тебя, Бидуэлл, то учуял бы. По запаху узнал бы, что ты там. – Дверная ручка задергалась, голос поднялся на октаву. – Впусти меня, свинья трусливая! Мне с тобой, свинья Бидуэлл, надо потолковать. И ты знаешь о чем, Бидуэлл.

При каждом упоминании своей фамилии Бидуэлл вздрагивал. В третий раз он бросил на меня отчаянный взгляд.

– Поговорите с ним! Когда я пытаюсь что-то сказать, это только разъяряет его еще больше. Вы же адвокат, вы умеете говорить с людьми!

– Вам нужен не адвокат, а телохранитель.

Фергюсон подтвердил мой вывод сокрушительным пинком в нижнюю филенку.

– Открывай, Бидуэлл, не то я высажу дверь ко всем чертям!

Он пнул еще раз, филенка треснула, на ковер посыпались хлопья лака.

Бидуэлл взмолился:

– Выйдите к нему! Вам бояться нечего. Он не на вас зол, а на меня.

От третьего пинка филенка подалась. Встав сбоку, я отпер дверь и распахнул ее.

Фергюсон пнул пустоту и ввалился внутрь – дюжий мужчина лет пятидесяти с лишним в костюме из мохнатого твида, словно обросший медвежьей шерстью. Длинное лошадиное лицо, под косматыми бровями – маленькие глазки, глубоко и близко посаженные. Они свирепо шарили по комнате.

– Где он? Где паршивый сводник?

Бидуэлл пребывал между дверью и стеной, где и остался.

– Крепковатые выражения, вам не кажется? – спросил я.

Фергюсон стремительно повернул голову в мою сторону, потерял равновесие и привалился к косяку. В кармане у него что-то металлически звякнуло.

– Пистолет лучше отдайте мне, полковник. Не то ненароком прострелите себе бедро, а такие раны бывают очень болезненными.

– Я умею обращаться с огнестрельным оружием.

– И все-таки лучше отдайте его мне на некоторое время. Вы же не хотите, чтобы кто-нибудь пострадал...

– Не хочу? Бидуэлл у меня еще как пострадает! Продырявлю ему шкуру, освежую проклятого койота и прибью шкуру сушиться к его собственной двери.

Разбушевавшийся пьяница. Но разбушевавшиеся пьяницы бывают опасны.

– Нет. Как представитель закона я вас арестую! Отдайте пистолет.

– Катитесь к черту! Еще один бидуэлловский красавчик, специалист по краже жен!

Он ринулся на меня, опять потерял равновесие и еле успел уцепиться за край двери, потянув ее на себя. Перед нами возник вжавшийся в стену Бидуэлл. Фергюсон захрипел, как волынка, и потянулся к карману.

Я ухватил его за воротник рубашки под торчащим кадыком, рванул на себя и ударил в тяжелый подбородок. Съездить по физиономии полковника было моей давней мечтой.

Этот выпрямился во весь рост, торжественно прошествовал к бидуэлловскому столу, повернулся на каблуках, опасно накренившись, и грузно плюхнулся в бидуэлловское кресло. Затем открыл рот, словно председатель правления, готовый сформулировать новую политику фирмы, улыбнулся нелепости всего сущего и впал в глубокое забытье. Кресло закрутилось и сбросило его на пол.

– Что вы натворили! – сказал Бидуэлл. – Он предъявит нам иск.

– Иск мы ему сами предъявим.

– Ничего не выйдет. С двадцатью миллионами не судятся. Он наймет лучших адвокатов в стране.

– Вы сейчас разговариваете с одним из них, – сообщил я, продолжая испытывать душевный подъем, потому что мне таки довелось съездить полковника по физиономии. – Всю жизнь предвкушал такой иск!

– Но он же меня не тронул, – возразил Бидуэлл.

– Вы как будто разочарованы? Бидуэлл смерил меня угрюмым взглядом.

– Полагаю, мне следует поблагодарить вас за спасение моей жизни. Только, честно говоря, никакой благодарности я не испытываю.

Присев на корточки рядом с распростертым на полу полковником, я извлек из его кармана симпатичный короткоствольный пистолет, довольно увесистый, потому что обойма была полна, и показал его Бидуэллу.

Но он отвел глаза.

– Будьте добры, спрячьте.

– А, так вы забрали у него пистолет! – произнес кто-то с порога. – Часа два назад я убедил его отдать мне тот, который был при нем. Значит, в его машине имелся еще один.

– Убирайтесь, Падилья, – сказал Бидуэлл. – Не входите.

– Слушаюсь, сэр.

Падилья ухмыльнулся и вошел. Кудрявый, с изуродованным ухом молодой человек в белой куртке бармена. Он окинул Фергюсона профессиональным взглядом.

– Ссадина на подбородке. Пришлось дать ему раза?

– В тот момент мне это показалось самым уместным. Хотя мистер Бидуэлл и предпочел бы получить пулю. Но было бы жаль, если бы такой ковер залила кровь.

– Не смешно, – сказал Бидуэлл. – А что нам с ним теперь делать?

– Пусть отоспится, – весело порекомендовал Падилья.

– Только не здесь! Не у меня в кабинете.

– Зачем же? Доставим его домой. Скажите Фрэнки, чтобы он меня подменил, а мы отвезем его к нему домой, уложим в постельку, и утром он ничего помнить не будет. Решит, что порезал подбородок, когда брился.

– Откуда вы знаете, что он ничего не вспомнит?

– Так ведь поил его я. Он дул виски с шести часов. Я наливал и наливал в расчете, что он вот-вот одуреет. Но у него желудок из дубовой клепки, стянутой медными обручами.

Он нагнулся и ткнул Фергюсона в живот указательным пальцем. Фергюсон улыбнулся во сне.

7

Падилья знал, где живет Фергюсон, – ему уже доводилось отвозить его домой в голубом «империале». Я отправился с ним прокатиться и получить ответ на некоторые вопросы.

– Вы хорошо знали Ларри Гейнса?

– Бывшего спасателя? Естественно. Я сразу вычислил, что он подонок, только это меня не касалось. Но в первую же неделю, как он там появился, у меня был с ним разговор по душам. Еще в сентябре. Он вздумал угостить в баре шестнадцатилетнюю девочку. Так я сказал, чтобы он шел вон и больше не возвращался. – Падилья нажал на кнопку, опускавшую стекло левой передней дверцы, сплюнул в темноту и, посмотрев через плечо на Фергюсона, поднял стекло. – От ветра в лицо он может очнуться. Алкоголь он переносит будь здоров, можете мне поверить.

Я тоже оглянулся на Фергюсона. Он мирно спал.

– Миссис Фергюсон, я полагаю, вы тоже знали?

– Естественно. Редкостная женщина. С обслуживающим персоналом всегда мила, умеет пить и не терять себя. По моим меркам настоящая леди. Пока я работал в «Оазисе» в Палм-Спрингсе, насмотрелся на голливудскую шатию-братию. Только успеют сунуть передние ноги в корыто, и сразу выламываются, будто им весь мир принадлежит. А Холли не такая. То есть миссис Фергюсон.

– Вы называли ее Холли?

– Естественно. А она меня – Тони. Холли я называл ее в баре. Только там. Настоящая демократка. Из рабочей семьи. Она мне сама сказала.

– И с Ларри Гейнсом она была демократичной?

– Говорят. – В голосе у него прозвучало разочарование. В Холли? Или во мне? – Вместе я их ни разу не видел. Он старался держаться от меня подальше. Что-то там было, но ставлю сто против одного, совсем не то, что думают некоторые. Я полгода наблюдал за ней из-за стойки, а оттуда людей видишь такими, какие они есть. И любовался, как она давала по рукам большим докам по этой части. Ей просто было неинтересно. Не такая она, и все тут.

– А я слышал другое.

– Ну, кое-кому она не нравится, так и что? – воинственно спросил Падилья. – Свои недостатки у нее есть, я же не отрицаю. А сказал только, что она не из тех, кто погуливает на стороне. И хотите знать мое мнение? Мужа она любит по-настоящему. Красавцем его не назовешь, но что-то, значит, в нем должно быть. Только войдет в бар, а она уже вся словно светится изнутри.

– Так почему же она от него сбежала?

– По-моему, она не сбежала, мистер Гуннарсон. По-моему, с ней что-то случилось. Сами прикиньте: только что она была душой компании, а в следующую минуту вдруг исчезла.

– Куда?

– Не знаю. У меня секунды свободной не было смотреть по сторонам. Как она уходила, я не видел. Знаю только, что ушла и не вернулась. И ее муж с ума сходит от страха за нее. Потому-то он и бесится, если вас интересует мое мнение.

– Но что могло с ней случиться? Падилья вздохнул.

– Этот город, мистер Гуннарсон, мне известен куда лучше, чем вам. Я тут родился и вырос – прямо в конце Пелле-стрит. Здесь найдутся люди, которые вас прикончат, чтобы выгрести мелочь у вас из карманов. А вчера на Холли... на миссис Фергюсон брильянтов было за пятьдесят тысяч.

– Откуда вы знаете, сколько стоили ее драгоценности?

– Еще не хватает вам меня подозревать! Да я бы волоска у нее на голове не повредил. Покажите мне этого подонка – я его до смерти измордую!

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Про брильянтовую брошь? Подарок мужа, ну, она и хвастала немножко. Я ее предостерег, что язык надо держать за зубами. Даже в «Предгорьях» не стоит кричать направо и налево, сколько... Э-эй! (Машина вильнула в сторону, так сильно дернулись его руки.) По-вашему, Гейнс подбирался к ее драгоценностям?

– Не исключено. – У меня в сознании складывались два образа Холли Мэй, но они никак не хотели слиться в одну доступную пониманию женщину. – А вы говорили о своих подозрениях кому-нибудь?

– Только Фрэнки. Он мой помощник. Попробовал поговорить с мистером Бидуэллом. Но он и слушать не захотел. А полковнику и так тревог хватает.

– Он считает, что его жена стала жертвой преступления?

– По-моему, да. Только он не хочет себе в этом признаться. И притворяется перед собой, будто она сбежала с любовником, лишь бы бушевать, а не... не дергаться от страха.

– Вы психолог, Тони.

– Во-во! С вас двадцать пять долларов! – Но он не засмеялся. Ему удалось напугать не только меня, но и себя.

Мы перевалили за гребень гряды, отделяющей долину от побережья. Я вдохнул запах моря, ощутил его необъятность, открывающуюся во мраке внизу под обрывом. Ночь рассекал вращающийся луч маяка. Он скользнул по шпалере деревьев на обрыве, по плоской крыше одинокого дома и повернулся к морю, где его поглотила стена тумана.

Падилья свернул на дорогу между двумя живыми изгородями, в зеленую траншею, вырванную из темноты. Она вывела нас на разворот за домом с плоской крышей. Подогнав машину ко входу, Падилья вытащил из замка зажигания связку ключей, отпер входную дверь и зажег свет внутри и снаружи.

Совместными усилиями мы извлекли Фергюсона из машины и пронесли через весь дом в спальню. Он обмяк тряпичной куклой, но оказался таким тяжелым, словно кости у него были чугунными. Меня начинала мучить тревога.

Я зажег лампу на тумбочке и посмотрел на его застывшее лицо. Оно покоилось на подушке, как в изголовье гроба.

– Да ничего с ним такого нет, – сказал Падилья, разгоняя мои опасения. – Отсыпается, только "И всего.

– А вы не думаете, что надо бы вызвать врача? Ведь я ударил его довольно сильно.

– Ну, проверить это нетрудно.

Он вошел в смежную ванную, вернулся с водой в пластмассовом стакане и вылил немного на лицо Фергюсона. Вода расплескалась о лоб, стекла в височные впадины, смочила жидкие волосы. Глаза Фергюсона сразу открылись. Он приподнялся, сел на кровати и сказал очень внятно:

– Что там еще, ребята? Землянка протекла?

– Ага. Виски льет как из ведра, – ответил Падилья. – Как вы себя чувствуете, полковник?

Фергюсон сидел, опираясь на локти, вжав голову в приподнятые плечи и соображая, как он себя чувствует.

– Я пьян. Мертвецки. Господи, ну и пьян же я! – Он прижал волосатый кулак к одному глазу, а другой глаз скосил на Падилью. – Зачем ты мне наливал, Падилья?

– Вы из тех людей, полковник, которым трудно сказать «нет». Даже невозможно.

– Все равно не наливай.

Фергюсон спустил отяжелевшие ноги на пол, встал на них, как на каучуковые ходули, и, пошатываясь, побрел через комнату к двери в ванную.

– Надо влезть под холодный душ. Прочистить старые мозги. Нельзя, чтобы Холли увидела меня в таком виде.

Он встал под душем как был, одетый, и стоял под струями очень долго, отфыркиваясь и ругаясь. Падилья заботливо следил за ним.

Я оглядел комнату. Это была женская спальня. В старину ее назвали бы будуаром – всюду шелк и стеганый атлас. Верх тумбочки делили розовый телефон и розовые часы. Они показывали без пяти десять. Мысль о Салли свела меня судорогой.

Я протянул руку к трубке, и в тот же миг телефон зазвонил, словно мое движение замкнуло контакт. Сняв ее, я сказал:

– Дом Фергюсона.

– Полковника Фергюсона, пожалуйста.

– Очень сожалею, но полковник занят.

– Простите, кто говорит? – Голос был мужской, негромкий, нарочито спокойный и бесцветный.

– Знакомый.

– А полковник здесь?

– Да. Он, собственно, принимает ванну.

– Дайте-ка его на провод, – произнес голос, утрачивая бесцветность. – И пошевеливайтесь, приятель.

Меня тянуло возразить, но я почувствовал, что дело действительно не терпит отлагательств, и подошел к двери в ванную. Падилья помогал полковнику стаскивать набухший от воды твид. Фергюсона бил такой озноб, что пол под моими подошвами вибрировал. Он слепо посмотрел на меня:

– Чего вам надо? Падилья, чего ему надо?

– Вас к телефону, полковник. Вы можете взять трубку? Падилья помог ему доплестись до кровати. Фергюсон присел на край и поднес трубку к уху. Он был голым по пояс. Покрывшаяся пупырышками кожа отливала мертвенной бледностью. Грудь покрывали спутанные седеющие волосы. Он слушал, полузакрыв глаза, лицо его вытягивалось, дряблело. Я думал было, что на него снова накатывается пьяное забытье, однако он несколько раз четко произнес «да», а потом сказал:

– Да, обязательно. Можете рассчитывать твердо. Очень жаль, что мы не установили контакта раньше.

Он положил трубку, не сразу попав на рычаг, встал, посмотрел на Падилью и уставился на меня из-под набрякших век.

– Свари мне кофе, а, Падилья?

– Один момент! – И Падилья бодрой рысцой исчез из спальни.

Фергюсон повернулся ко мне.

– Вы из ФБР?

– Отнюдь. Я адвокат. Мое имя Уильям Гуннарсон.

– Трубку вы сняли?

– Да.

– Что вам сказали?

– Звонивший мужчина сказал, что хочет говорить с вами. И срочно.

– А о чем, он не сказал?

– Нет.

– Вы уверены?

– Абсолютно уверен.

Говорил он оскорбительным тоном, но я подыгрывал ему, не зная, насколько он отрезвел и обрел ясность мысли.

– И вы не представитель закона?

– В известном смысле представитель. Но активная его защита в мои обязанности не входит. А в чем дело, полковник?

– Чисто личное, – ответил он резко. – Могу ли я узнать, почему вы находитесь в спальне моей жены?

– Я помог Падилье доставить вас домой из «Предгорий». Вы ничего не соображали.

– А-а! Благодарю вас. А теперь вы не откажете в любезности уехать?

– Когда освободится Тони Падилья. Мы приехали на вашей машине.

– А-а! Еще раз благодарю вас, мистер Гуннарсон. Он утратил ко мне всякий интерес. Его глаза беспокойно шарили по стенам. Внезапно он душенадрывающе вскрикнул «Холли!», а потом со словами «нашел время нализаться!» прошел к туалетному столику и уставился на свое лицо. Видимо, ему не понравилось то, что он увидел, – под его кулаком зеркало разлетелось вдребезги.

– Прекратить! – рявкнул я своим сержантским голосом.

Он оглянулся и ответил с нежданной кротостью:

– Вы правы. Сейчас не время для детских выходок.

В дверь заглянул Падилья.

– Что тут еще?

– Ничего, – ответил Фергюсон. – Я просто разбил зеркало. Утром я куплю жене другое. Как насчет кофе, Тони?

– Закипает. А вы бы надели что-нибудь сухое, полковник. Еще воспаление легких схватите.

Падилья, видимо, питал к нему теплые чувства. В отличие от меня. Но я все-таки остался. Телефонный звонок и реакция на него Фергюсона меня заинтриговали. После звонка атмосфера стала тяжелой, заряженной электричеством.

Падилья подал кофе в гостиную – огромную комнату с окнами по двум стенам, отделанную тиковыми панелями с легким креном в корабельную романтику. Плеск прибоя внизу и то возникающий, то исчезающий луч маяка поддерживали иллюзию, будто мы расположились в судовой рубке.

Фергюсон выпил по меньшей мере кварту кофе. Чем больше он трезвел, тем напряженнее становился. Закутанный в махровый халат, он походил на гималайского святого на грани мистического озарения.

Наконец он встал и прошел в соседнюю комнату. Когда он зажег там свет, за аркой двери я увидел белый концертный рояль и задрапированную арфу. На рояле стояла фотография в серебряной рамке.

Фергюсон взял ее, несколько секунд пристально рассматривал и прижал к груди. Его словно свела судорога, некрасивое лицо стало почти уродливым. Казалось, он рыдает – беззвучно и без слез.

– Бедняга, – сказал Падилья, подошел к арке и остановился, чтобы не вторгаться в чужое горе.

Я был менее деликатен и прошел через арку.

– Фергюсон, звонили о вашей жене?

Он кивнул.

– Ее нет в живых?

– Они говорят, что она жива. Не знаю.

– Они?

– Ее похитители. Холли увезли.

– Похитили?

– Да. Они требуют двести тысяч долларов. Падилья у меня за спиной присвистнул.

– Они вам уже звонили?

– Да. Но меня не было дома. Я весь день сюда почти не заглядывал.

– Этот звонок – ваш первый контакт с ними?

– Да.

– Почему вы сразу не сказали? Нам, возможно, удалось бы установить, откуда они звонили.

– В этом направлении я ничего делать не хочу. И вам с Падильей ничего объяснять не хотел. Очень жалею, что проговорился.

– Один вы не справитесь.

– Почему? Деньги у меня есть. Пусть забирают, лишь бы вернули мне Холли.

– У вас есть двести тысяч наличными?

– Даже больше. Я перевел их в местное отделение Американского банка, потому что думал купить тут участок. И могу получить их утром, как только банк откроется.

– Когда и где вы должны отдать деньги?

– Он сказал, чтобы я ждал дальнейших инструкций.

– Вы узнали голос?

– Нет.

– Значит, это был не Ларри Гейнс?

– Нет, не Гейнс. А и будь он, какая разница? Она у них. Я готов ее выкупить.

– Возможно, все не так просто. Мне очень неприятно говорить это, полковник, но что, если вас дурачат? Какой-нибудь мелкий мошенник узнал, что ваша жена пропала, и пытается нагреть руки.

– Об этом я не подумал. – На его лицо легла черная тень сомнения, но он тут же ее прогнал. – Исключено. Но если и нет, то меня такой риск не остановит.