Текст книги "Тот, кто не отбрасывает тени"

Душитель в канализации

На улице Красильщиков есть паб под названием «Гнилой пень», и он действительно настолько очарователен, насколько можно предположить по его имечку. Это излюбленное местечко городских сталкеров, они традиционно собираются там перекусить и обсудить работу. Когда Лара переступила порог «Пня» тем же самым вечером, все разговоры в пабе были сплошь и рядом об ужасном событии, которое произошло всего несколько часов назад.

– Что, серьезно? Четыре трупа в одном месте?

– Разделаны, как туши на бойне! В туннеле под улицей Молочников!

– И я слышал, что это сделал один-единственный убийца! Представляете себе подобного маньяка?

– Я бы не сказал, конечно, что эти ублюдки такого не заслужили, но…

– Да мне их тоже не то чтобы жалко, но сами понимаете!

Лара огляделась, щурясь от наполнявшего помещение густого табачного дыма, и нашла Джо Коротконожку: он сидел с Альбертом Шайнером и Лессом по кличке Четырехпалый у дальней стены. Джо, похоже, все еще считал себя должником Лары, потому что сразу же предложил угостить ее напитком за его счет.

– Где ты была? – спросил Джо тревожно. – Я уже пару дней тебя нигде не видел!

Это была чистая правда. После случая на корабле Лара ненадолго затаилась. В обычной ситуации она бы, не затыкаясь, трепалась о крутом приключении, по сто раз пересказывала бы его любому, кто согласится слушать. Однако тут речь шла о запретных заклятиях, о ведьминской магии, о контрабанде, и последнее, чего хотелось Ларе, – так это чтобы ее имя упоминалось в подобном контексте. Это был прямой путь в лапы полиции, а то и на виселицу.

Она отхлебнула из кружки густой эль цвета осенней грязи и соврала:

– Я немножко приболела, лежала у себя. – После чего она постаралась сменить тему: – А что там за дела были в туннелях? О чем весь этот шум?

Джо быстро огляделся, Альберт и Лесс удивленно подняли брови.

– Ты правда ничего не слышала?

– Нет, конечно, а то зачем бы я спрашивала?

– В туннелях какой-то маньяк убивает сталкеров, – объяснил Лесс. – Ловит их за работой и даже не грабит, просто убивает. У него уже и прозвище появилось – Душитель.

Джо Коротконожка пригубил свой эль.

– Семь трупов на сегодня, и это точно еще не конец!

Лара задумчиво подержала во рту глоток горького, густого, как суп, эля, прежде чем проглотить.

– Бьюсь об заклад, что это Коттон и его банда, – сказала она горько. – Они давно уже берега потеряли, а вот теперь и до убийств докатились, и… – Она осеклась, увидев выражение лица Джо. – Что такое? Что вообще происходит?

– Это не Коттон, – выговорил Джо.

– Откуда ты можешь точно знать?

– Оттуда, – вместо Джо ответил Альберт Шайнер, – что Коттон и его братва – покойники. Душитель добрался до них еще вчера.

Лара резко выпрямилась, забыв, что у нее в руках кружка эля, и едва не расплескала ее.

– Это точно?

Ребята закивали.

– Паре сталкеров удалось избежать смерти, притворившись мертвяками, – продолжил Джо, – и эти ребята, не сговариваясь, повторяют одно и то же: маньяк работает в одиночку. Он появляется как будто ниоткуда. А еще он не отбрасывает тени! Ты можешь в такое поверить, Лара? И у всех своих жертв перед убийством он спрашивает про какую-то деревянную шкатулку.

Ларе это что-то крепко напоминало, только она не могла понять, что именно. «Мужчина, который не отбрасывает тени»… Где она могла это слышать совсем недавно?

– Звучит как детская страшилка про призраков, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно и убедительно. Однако на самом деле внутри нее все сжималось от ужаса. Мир, который она знала, простой и понятный, словно бы ускользал и рассыпался, уходил из-под контроля. Сперва медальон, потом случай в книжной лавке, потом заклятия на корабле, странная музыка в воздухе, а теперь еще и это! Душитель из канализации – пожалуй, это было худшее, что могло произойти: туннели под городом всегда оставались для нее безопасным местом, которое она знала как свои пять пальцев. Укрытием, куда она могла сбежать от мира, если тот уж слишком ее доставал.

– Интересно, что это за шкатулка и что у нее внутри, – произнес Джо. – За чем он охотится?

– Что бы это ни было, – отозвался Лесс Четырехпалый, – наверняка оно драгоценное. Стоит как драконье яйцо.

Они молча посидели за липким столом прокуренного паба, размышляя над этим, пока Джо наконец не прервал молчание:

– Тьфу ты, я чуть не забыл!

Он вытащил из-под стола коричневый бумажный сверток и протянул его Ларе. Та недоуменно подняла брови:

– Это еще что?

– Открой – и увидишь.

Лара разорвала бумагу – и обнаружила новенький фонарь с драконьим дыханием, наплечный, на кожаном ремне: светильник того типа, который постоянно использовали сталкеры в канализации.

– Джо Коротконожка! Я тебя предупреждала, что если ты вздумаешь…

– Лара, ну пожалуйста. Ты спасла мне жизнь там, внизу, а я тебя еще никак не отблагодарил, если не считать миски супа. Возьми фонарь, прошу тебя. Там сейчас маньяк разгуливает. Вдруг именно свет этого фонаря поможет тебе от него спастись. Ну вдруг.

Лара нахмурилась, изображая недовольство, но на самом деле она чувствовала благодарность и облегчение. Без хорошего наплечного фонаря сталкер, считай, и не сталкер. Она покрутила колесико в основании светильника – и тот засиял теплым огнем, пляшущим за стеклянной стенкой. Глядя на мерцающее пламя, Лара вдруг на долю секунды вообразила, что видит в нем силуэт летящей птицы. Но стоило ей как следует присмотреться, морок исчез.

В западне

Черпак бесцветной овсянки шлепнулся в миску Двух-Восьмерок комковатой кучкой. Две-Восьмерки перевел взгляд с овсянки на раздатчика – здоровенного, солидного работника столовой в белом фартуке и поварском колпаке. На конце его огромного носа налился здоровенный двухголовый прыщ, такой гадкий, что Две-Восьмерки невольно подумал – он вот-вот лопнет и брызнет гноем прямо в тарелку.

– Спасибо, – поблагодарил он раздатчика, развернулся и занял место за одним из длинных столов. Столовую заполняли сотни Белых ведунов, почти все сидели молча, с бесстрастным видом черпая ложками свою овсянку и запивая ее водой. Рацион Белых ведунов никогда не менялся: на завтрак они получали кашу и воду, на обед – хлеб и по куску сыра, на ужин – похлебку с бараниной.

Две-Восьмерки принялся за еду, с трудом заталкивая в себя комковатую массу. В столовой было тихо – никто не болтал между собой, Белые ведуны не умели дружить, не образовывали компаний. Подружиться с кем-то – это ведь означает открыть ему свою душу. Тишину нарушали только спонтанный скрип ножек стула по полу, стук ложек о края мисок, звуки жевания и глотания.

Звон колокола, как всегда, оповестил, что время завтрака закончилось. Две-Восьмерки вместе с прочими потянулся прочь из столовой, дальше по главному коридору – и на выход, на мощеные улицы ведунского квартала. Снова лил дождь, и Две-Восьмерки накинул на голову капюшон своей ведунской белой робы. Капюшон заодно защищал от ветра, который, как назло, сильно задувал по дороге к воротам, прочь от высотных мрачных зданий ведунских общежитий.

Из квартала Белых ведунов был только один выход, он же вход. Массивные железные ворота открывались дважды в сутки – поутру и поздно вечером, выпуская ведунов на работу на фабрики, а после работы впуская их обратно. Весь квартал был обнесен каменной стеной пятидесятифутовой высоты, другого выхода, кроме как единственные ворота, не было.

Две-Восьмерки влился в толпу собратьев, ожидавших открытия ворот. Дождь хлестал по капюшону. Тысячи Белых ведунов стояли плечо к плечу, при этом как будто бы и не замечая друг друга. Они не разговаривали, не обменивались улыбками, не переглядывались. Наконец огромные ворота заскрипели, разъезжаясь в стороны, и поток ведунов хлынул на улицы Королевской Гавани.

Час был очень ранний, так что большинство населения города еще спало. Власти старались расписать время отправления ведунов на работу таким образом, чтобы обычные граждане с ними почти не сталкивались. Две-Восьмерки был этому даже рад – когда ему случалось шагать по городу в неурочное время, было неприятно встречать испуганные, настороженные и даже ненавидящие взгляды горожан, слышать их приглушенные реплики, которые ранили его чувства.

«Для них мы вообще не люди. Не такие, как они. Мы для них просто животные… или даже хуже, чем животные».

Дождь все усиливался. Как будто сама природа в конце концов оскорбилась количеством грязи, скопившимся в городе, и решила хорошенько это все отмыть. Но под каждым смытым потоками слоем грязи обнаруживался новый, а под ним – еще один, и еще… Сточные канавы были наполнены бурлящей дождевой водой, чернильно-темной и вонючей.

Колонна Белых ведунов уже вливалась в ворота фабрики.

Две-Восьмерки последние три года проводил здесь каждый день – с того дня, как он был признан совершеннолетним, а значит, его магия достигла необходимой зрелости. Тогда из школы ведунов его распределили на завод, который, впрочем, располагался в том же самом здании. Ничего никогда не менялось. Он мог бы пройти этот маршрут с закрытыми глазами, возникни у него такое желание: в ворота фабрики – по коридору – к своему рабочему месту. К рабочему столу в длинном ряду одинаковых скамей, в помещении, полном монотонным унылым шепотом беловедунской магии. На столе стоял котел для варки заклинаний, в котором Белый ведун развел огонь, что он также проделывал каждый божий день. Покопавшись в ящиках стола, он извлек наружу необходимые ингредиенты в закрытых колбах и начал отмеривать на весах нужное количество.

Его работа все три года состояла в производстве заклятий одного и того же типа.

Он знал, что, вообще-то, в мире магии неисчислимое количество заклятий, что ведьмы из Западной Ведунии едва ли не каждый день изобретают что-то новое, творческое и сумасшедшее. У Белых ведунов дела обстояли иначе: их работа состояла в том, чтобы каждый день, месяц за месяцем и год за годом производить ту же самую рутинную магию. Порой Две-Восьмерки невольно воображал, как здорово было бы создавать что-то новое, совсем другое, перед его глазами рисовались образы цветных всполохов, поднимающихся над его рабочим котлом. Как это, наверное, здорово – хоть разок в жизни задействовать свое воображение, сотворить что-то уникальное, а не одно и то же, не унылые одинаковые заклятия, которые потом проинспектируют, пронумеруют и очистят от малейшей примеси жизни и цвета…

Конечно, он всегда знал, что подобными мыслями нельзя ни с кем делиться. Даже ребенком он отлично осознавал, что он отличается от прочих и не встретит среди них понимания. На курсе обучения Белых ведунов постоянно повторялось, что эмоции равнозначны слабости, что все мысли и побуждения правильного ведуна должны быть направлены на служение госпоже Хестер и Серебряному Королю. Поэтому Две-Восьмерки старательно прятал свою тайну в глубине сердца и постоянно чувствовал себя странненьким, неполноценным, дурачком каким-то. С ним явно было что-то не так. Но, возможно, он ошибался. Возможно, скоро он будет свободен от подобных тревог и от этой работы. Каждую ночь после той встречи с ведьмой в прачечной он послушно капал по паре капель заклятия себе на кожу, хотя пока не ощущал особых эффектов. Он размышлял, сколько может потребоваться времени, чтобы начать чувствовать что-то особенное… Сколько дней ему еще осталось до настоящей свободы, и будет ли он готов к этой самой свободе, когда пробьет час.

Работа Двух-Восьмерок – как и всех прочих Белых ведунов в этом цеху – состояла в производстве заклятия, которое превращало обычную бумагу в магическую. Довольно простое заклинание, рутинное. Сперва Две-Восьмерки выкладывал на стол листок бумаги, дальше следовал инструкциям, изложенным в «Книге Заклятий Серебряного Королевства» (авторства самой госпожи Хестер, к слову сказать). Следовало начертать на бумаге в строгом порядке следующие символы: птица, сердце, компас, облако.

Завершив каллиграфическую часть, Две-Восьмерки опускал лист бумаги в котел, где тот начинал скручиваться и чернеть под действием магического пламени. Дальше требовалось добавить в огонь ингредиенты, призванные запечатать заклятие: капли дистиллированного лунного света, ложку молотых орлиных перьев, стрелку компаса.

Потом наступала самая ответственная часть работы, именуемая «Ведунской молитвой». Две-Восьмерки тщательно и чисто выговаривал слова, не позволяя себе сбиться:

 
Порождение огня,
Прими силу от меня,
Мощью Матери-Земли
Силой мысли воспали
То заклятье, что пою,
Кровь и магию мою.
 

Дальше – вспышка света. Котел начинал вибрировать, от него поднимались клубы пурпурного пара. Привычными быстрыми и ловкими движениями Две-Восьмерки откупорил ряд одинаковых флакончиков и начал наполнять их заклятием, пока котел не опустел. Потом он упаковал флакончики с магией в ящик, устланный соломой, подписал на бирке название заклятия и позвонил в колокольчик, оповещая, что закончил очередную партию. Через минуту к его столу проковыляла пожилая служительница с тележкой и погрузила ящик с заклятиями к остальным, точно таким же: теперь их требовалось отвезти на пункт обесцвечивания. Она молча забрала продукт и укатила тележку, не удостоив Две-Восьмерки ни слова, ни одобрительного взгляда.

Так проходил каждый день Белого ведуна в течение последних трех лет его жизни. Закончи серию, звякни колокольчиком, сдай серию, работай дальше.

Две-Восьмерки еще не знал, что этот день будет очень сильно отличаться от всех предыдущих. Что этот день изменит всю его жизнь.

Приближался обеденный перерыв, и в целом Две-Восьмерки был доволен своей сегодняшней работой. Он произвел восемь партий заклятий – неплохой результат и для полного рабочего дня. Вытирая ладонью потный лоб, он осознал, что желудок его бурчит от голода. Именно в этот миг он заметил, что двое других Белых ведунов, совершенно незнакомых, направляются к его столу.

Это были очень крупные мужчины, один – темнокожий, с бритой наголо головой, а второй, наоборот, такой бледный, что кожа его казалась голубоватой, и с копной спутанных седых волос.

Они остановились прямо напротив стола Двух-Восьмерок, меряя его странными взглядами.

– Восемь-Восемь-Пять-Четыре-Семь-Шесть? – спросил темнокожий, называя Две-Восьмерки его полным именем.

Тот кивнул, не сумев выдавить ни звука, – горло его внезапно пересохло.

Бледный и седой выхватил палочку. Прежде чем Две-Восьмерки успел отреагировать, тот направил палочку ему прямо в лоб и выстрелил каким-то ярко вспыхнувшим заклятием.

Голову Двух-Восьмерок прошила острая, разрывающая боль. Он пытался кричать, но горло крепко перехватило, и он просто покатился в темный водоворот пустоты. Ведун потерял сознание раньше, чем тело его ударилось об пол.

Клетка души

– Просыпайся, котеночек. Вот так, вот так.

Две-Восьмерки с трудом открыл глаза, моргая от неожиданно яркого света облачных небес, пробивавшегося через узкое окно. Он попытался шевельнуться – и понял, что не может этого сделать. Потому что он, похоже, был по рукам, лодыжкам и щиколоткам привязан ремнями к креслу. Паника тут же набросилась на него, проникая в самое сердце. Изо рта невольно вырвался перепуганный короткий вскрик.

На плечо ему легла чья-то рука. Кто-то стоял у него за спиной, а теперь этот кто-то медленно обошел кресло, чтобы заглянуть ему в лицо. Глаза Двух-Восьмерок расширились от ужаса, ногти впились в подлокотники кресла.

Каждый Белый ведун королевства с раннего детства знал это лицо. Оно смотрело с сотен уличных плакатов, с портретов, с картинок в учебниках. Перед ним стояла не кто иная, как госпожа Хестер, Королевская Ведунья, глава и повелительница Белых ведунов всего мира.

– Ничего не говори, – предупредила она, приставляя длинный палец к своим полным алым губам. – Ни слова, пока я не прикажу иначе.

Две-Восьмерки, сильно дрожа, умудрился все же кивнуть. Он трясся всем телом – никогда в жизни ему еще не было настолько страшно.

– Должно быть, ты уже слышал, – произнесла госпожа Хестер медленно, – что у нас в королевстве некоторые непорядки. Пара-тройка Белых ведунов умудрилась сбежать в Западную Ведунию, воспользовавшись помощью ведьминов. Я считаю, что это просто омерзительно. Какая подлость с их стороны. Разве мы не кормим вас, ведунов, не воспитываем? Не предоставляем вам прекрасное жилье и условия работы? Разве здесь вы не получаете все, о чем можно только мечтать? Разве нет?

И снова Две-Восьмерки сумел качнуть головой вперед. Ужас все нарастал, сковывая члены ледяным холодом.

Госпожа Хестер запустила руку в складки своей прекрасной снежно-белой мантии и вытащила наружу что-то маленькое, сияющее теплым светом. Две-Восьмерки чуть не вырвало от страха: он узнал этот флакончик. Флакончик с ведьминским заклятием, которое он прятал под половицей.

– Один из верных королевству ведунов из твоего дортуара донес на тебя, – сказала госпожа Хестер. Она поднесла флакончик к глазам, глядя, как в нем свивается и мерцает яркая магия. А потом она выхватила палочку – тонкую, черную полированную полоску смерти, в металлический барабан которой был заряжен единственный флакончик с ядовито-зеленым содержимым. – Кто дал тебе ведьминское заклятие? Отвечай!

Две-Восьмерки, мотая головой, вжался в спинку кресла, его трясло так сильно, что сам пыточный стул начал вибрировать, хоть и был привинчен к полу.

– Я… я не знаю. Правда н-не знаю… Я… н… никогда не видел ее в лицо.

Госпожа Хестер наклонилась ниже, ее взгляд был так ужасен, что Две-Восьмерки подумал – у него навсегда перехватило горло, он больше не сможет выдавить ни звука. Ведунья была весьма красива, но каким-то образом он чувствовал – эта красота не настоящая, она служит всего лишь маской, под которой кроется страшное, гниющее истинное обличье.

– Значит, ты «н-н-никогда не видел ее в лицо»? – с усмешкой передразнила она. А потом взмахнула палочкой, содержимое флакончика вспыхнуло, и из палочки вырвалась длинная зеленая лента, в воздухе обратившаяся в извивающуюся кобру. Змея встала в угрожающую стойку, покачиваясь туда-сюда и оскалив ядовитые клыки, а потом резко клюнула Две-Восьмерки в кисть привязанной к подлокотнику руки. Тот отчаянно вскрикнул от боли и ужаса – змеиный яд стремительно проник ему в кровь, причиняя ужасную муку. Все его существо забилось в агонии, вопило, мечтало о смерти, лишь бы прекратить эту боль…

Госпожа Хестер чуть отстранилась, и змея повторила ее движение.

– И снова повторяю свой вопрос: кто дал тебе ведьминское заклятие? Кто пытался помочь тебе сбежать?

Две-Восьмерки почти ослеп от слез. Слезы прихлынули, когда отхлынула острая боль. На руке не осталось ни следа от укусов. Две-Восьмерки беспомощно всхлипнул.

– Клянусь Матерью-Землей… Я правда ее не видел! Я не видел ее в лицо! Я не знаю…

Змея снова ужалила в руку, и снова все внутренности ведуна скрутило от боли.

Словно издалека он услышал собственный крик.

«Пожалуйста, пусть я сейчас умру, – воззвал он не пойми к кому, – пусть этот кошмар просто кончится».

Змея снова отстранилась.

За ближайший час ей предстояло напасть еще пять раз.

Госпожа Хестер с живым интересом наблюдала, как корчится от боли и вопит Две-Восьмерки, как на его лбу и руках от криков выступают вены, как глаза наливаются кровью.

Уже на грани обморока он услышал ее голос, произносящий:

– Ничего, не важно. Похоже, я тебе все-таки верю. Но мы все равно поймаем негодяйку и ее сообщников.

Сверкающая магическая змея испарилась, а Две-Восьмерки просто обмяк в кресле и плакал навзрыд, испытывая странное смешанное чувство ужаса и облегчения.

Госпожа Хестер отошла в полумрак комнаты. Вернулась она, неся с собой что-то, напоминающее птичью клетку, только вот прутья этой клетки были сработаны из серебристого металла происхождением из другого мира: будто мастер создал сплав из лунных лучей и перевил их между собой. В клетке сидело очень странное существо. Сперва Две-Восьмерки подумал, что это птица, сотканная из золотистого света, но чем больше приближалась клетка, тем меньше Две-Восьмерки понимал, на что же похоже это создание. Чувство, которое оно вызывало в его сердце, тоже было очень странным – смесь восторга, желания и невероятной печали.

– Ты знаешь, что это такое?

Две-Восьмерки внезапно понял, что знает. Он знал это так же ясно, как то, что небо синее, а море мокрое. Это существо за прутьями клетки не было никаким отдельным существом – это была часть его. Его душа.

Две-Восьмерки увидел свою собственную душу.

– Верно, – отозвалась госпожа Хестер, хотя Две-Восьмерки не произнес ни слова: она все поняла по тому, какую муку выразило его лицо. – Ты принадлежишь мне. Как и всякий Белый ведун.

Она коснулась пальцами лба и прищурилась, и на миг ему показалось, что он разглядел ее истинное лицо – древнее, полусгнившее. Ведьма вытянула руку и коснулась кончиком палочки его груди.

Две-Восьмерки зажмурился и приготовился к боли.

Однако же госпожа Хестер не стала стрелять в него новым заклятием.

– Думаю, я могла немножко недоработать, когда извлекала твою душу, – сказала она, постукивая палочкой по его грудной клетке напротив сердца. – Кусочек остался внутри. Отсюда и эта нелепая тяга к свободе. – Она снова склонилась над ним так низко, что кончики их носов почти соприкасались. Две-Восьмерки чувствовал запах ее дыхания – гнилость и разложение. – Но ты никогда не будешь свободным, запомни это. Я могла бы забрать их прямо сейчас – я имею в виду остатки твоей души. Это вовсе не трудно. А мне будет приятно смотреть, как твой взгляд стекленеет, как из твоей головы испаряются все нелепые идеи об иной жизни.

– Пожалуйста, – прошептал Две-Восьмерки умоляюще, не в силах оторвать взгляда от сияния собственной души. Ее свет стал калейдоскопом цвета сквозь призму его слез.

Госпожа Хестер распрямилась.

– Но я так делать не собираюсь, – сообщила она. – Я не буду выскребать из тебя оставшуюся частичку души. Хочешь знать почему? – Она ласково погладила по сверкающим прутьям клетки. – Когда Белый ведун умирает – если это был хороший ведун, верный слуга королевства, – я отпускаю его душу на волю. А это означает, что Серая Элис может проводить его душу через Костную Пустыню к следующей жизни. Ведун получит шанс переродиться свободным. Но предатель… нет, предатель не заслуживает освобождения через смерть. Я хочу, чтобы ты послужил примером для прочих. Хочу показать твоим собратьям, какая участь ожидает предателя. Я хочу, чтобы ты был показательно повешен на площади Жнеца, и когда твои ноги перестанут дергаться, я выставлю твою душу на всеобщее обозрение, чтобы ты, мальчишка, навеки застрял между жизнью и смертью. Ха! Посмотрим после этого, сколькие еще из твоих собратьев осмелятся на побег!

Она наклонилась, чтобы смахнуть слезы со щек Двух-Восьмерок, и он снова почувствовал гнилостный запах ее дыхания.

– Впрочем, учись искать во всем хорошую сторону. Большинство Белых ведунов живет и умирает, не оставляя в мире никакого следа, а ты собираешься вот-вот войти в историю.