Текст книги "Собака, которая спасла мир"

Глава 12

«Дайте мне неделю», – сказала доктор Преториус. Это почти не выходило у меня из головы. Ещё одна неделя секретности.

Секреты легко хранить, пока никто о них не узнает.

Пока никто тебя не увидит. Кто-то, кто знает твоего брата, скажем. Кто-то, кто только начал работать в Испанском Городе и замечает, как ты выходишь из двери в задней части галереи.

Сестра Сасс Хеннесси, Анна, к примеру, которая учится в параллели с моим братом Клемом и которую её мама устроила работать по субботам в чайную Полли Данкин.

«Дайте мне неделю, дайте мне неделю». Эти слова вертелись у меня в голове, как какая-то прилипчивая песенка, когда я шла из Испанского Города по нашей аллее, размахивая школьной сумкой. Увидев, как Клем выходит из папиной мастерской, вытирая запачканные маслом руки полотенцем, я удивилась.

Мы живём в фермерском доме, только это больше не ферма как таковая. Почти все остальные фермы по соседству распродали под застройку. Если встать у маминого дерева на верхнем поле с коровами, кругом, кроме востока – там в отдалении поблёскивает море – можно увидеть дома, и подъёмные краны, и полупостроенные квартиры. (Коровы не наши, хоть мне этого и хотелось бы.)

Неподалёку от нашего дома находится папина мастерская, где он чинит старые машины, и амбар с моторами, выхлопными трубами, автомобильными дверями и прочими запчастями.

Судя по всему, Клем поджидал меня.

– Привет, Пирожок, – сказал он. Бодрый такой. Впервые за долгое время назвал меня прозвищем, которое сам придумал. Я что-то заподозрила, но улыбнулась.

– Делала что-то интересненькое? – спросил Клем.

По правде? Я была участником средневекового рыцарского турнира, нападая на Рамзи верхом на виртуальной лошади (сделанной из старого табурета для пианино и седла, которое я видела в первый день на погрузочной площадке).

– Я была в Сент-Вуфе, – соврала я. Врать я ненавидела, даже Клему. Я почувствовала, как краснеют мои щёки.

– И как он?

– Кто?

– Тот пёс, Бен?

– А, хорошо! Мы ходили на пляж. Как обычно. Он в норме. – Клем пристально наблюдал за мной, и мне это не понравилось.

Он молчал, казалось, целую вечность, а потом спросил:

– Мгновенное исцеление, значит?

Я посмотрела на него «озадаченным, но невинным» взглядом: полуулыбнулась и захлопала глазами.

Клем сказал:

– Мне звонил викарий. Он пытался до тебя дозвониться. Но у тебя телефон выключен.

Это было правдой: в павильоне доктора Преториус мы всегда отключали телефоны – это как-то связано с электромагнетизмом. Я забыла включить свой.

– Давай всё упростим, лады? – Клем начал загибать перепачканные пальцы, перечисляя: – Первое: пёс по имени Бен болен. Он на карантине. Это сказал викарий. Второе: Анна Хеннесси видела тебя в Испанском Городе с твоим дружком Рамзи Как-там-его и какой-то стрёмной старушенцией. Третье: ты врёшь мне, потому что ты краснеешь. И четвёртое: я хочу знать почему.

– А то что? – Хочу напомнить: он мой брат. Он должен быть на моей стороне.

– А то я расскажу папе.

Ладно, может, он больше не на моей стороне. Клем кивнул, измазанной маслом ладонью поправил очки на переносице и отправился назад в мастерскую, ожидая, что я последую за ним.

Был ли у меня выбор?

Глава 13

До сих пор я не видела Клема, кажется, целыми неделями. Он сдал экзамены, так что в школу ему не надо было до самого сентября. Он собирался ехать в Шотландию с друзьями, но всё сорвалось, когда один из них завёл девушку. Так что заняться ему до тех пор, пока чуть позднее летом мы не поедем в Испанию, больше нечем.

Последние пару недель он развлекался тем, что переписывался с людьми, слушал музыку, помогал папе в мастерской и отращивал клочковатую бородку. Теперь он выглядит лет на двадцать.

Дело вот в чём: я по нему скучаю. Что-то произошло с Клемом примерно год назад. Брат, с которым я выросла – мальчик, игравший со мной, когда я была малышкой, катавший меня на спине, казалось, целыми часами, выгораживавший меня, хоть и не обязан был этого делать, когда я не выключила кран и ванную затопило, давший мне свой логин, чтобы я могла смотреть телик, когда папа не разрешал, как-то раз так смеявшийся над моей пародией на Нормана Два-ребёнка из магазина на углу, что свалился с кровати и ударился головой…

…этот мальчик от нас съехал.

На его месте появился мальчик, выглядящий точно так же, но ведущий себя совершенно иначе. Мальчик, и улыбающийся-то редко, не говоря уже о том, чтобы смеяться. Мальчик, не желающий есть такую, как у нас, еду, а когда папа отказывался готовить ему отдельно, начинающий вопить; мальчик, проводящий целые выходные (я не шучу) в своей комнате, выходя только в туалет; мальчик, отвечающий практически на всё закатыванием глаз, будто всё, что ему говорят, – это несусветная тупость.

Папа говорил, это «нормально».

Но… был один плюс в Клемовых изменениях, и заключался он вот в чём: думаю, мне удалось убедить его не рассказывать папе о докторе Преториус, и это всё благодаря его бороде. Позвольте мне объяснить.

У него было полно вопросов, и главным из них был:

– Почему она такая скрытная? Если бы я изобрёл что-то такое, я бы хотел, чтобы все об этом знали.

– Я не знаю, правда. Говорит, что скоро покажет нам что-то ещё лучше, но прямо сейчас, мне кажется, она боится, что кто-то может украсть её идею.

А потом я добавила кое-что – не то чтобы я хвастаюсь – совершенно и абсолютно гениальное, а я даже не планировала это. Я поглядела в пол, вся такая печальная, и сказала:

– Я знаю, что это неправильно, Клем. Ты правда должен сказать об этом кому-то из взрослых. Но… Наверное, ты теперь тоже считаешься за взрослого?

Клем снял очки и посмотрел через них на свет, проверяя, не заляпал ли их. Он постоянно так делает.

– Значит, требуется идеальное зрение, а? – сказал он, явно польщённый тем, что я назвала его взрослым, и я кивнула.

– Так она говорит. Поэтому она и не может тестировать всё сама.

– Придётся ей это как-то исправить, если она хочет заработать. Две трети людей носят очки, ты в курсе? – Он подобрал со скамьи гаечный ключ и повернулся к старому автодому, который они с папой чинили, – это означало, что наш разговор окончен.

– Ты не расскажешь папе?

– Пока что нет. Но будь осторожна. – Это прозвучало и правда по-взрослому.

Теперь я могла беспокоиться о других вещах. Викарий сказал, что Бен болен. Что это значило?

Как оказалось, всё.

Глава 14

Долго беспокоиться я не могла, потому что тем вечером у нас были поминки по маме.

Мама – мать, которой я никогда не знала.

«Поминки по маме» звучит как какое-то масштабное событие, но это просто небольшая дань памяти, которую мы устраиваем каждый год, в основном ради папы, я думаю.

Мама умерла, когда я была совсем маленькой. У нас осталась куча фоток и видеоклип, снятый на папин телефон, так что я знаю, как она выглядела. В клипе я лежу на игровом коврике, хихикаю и пытаюсь схватить игрушку, которой папа надо мной размахивает.

На фоне играет музыка: песня под названием «Вы двое» из фильма «Пиф-паф ой-ой-ой», и папа подпевает:

«Есть о ком заботиться; есть о ком подумать. У меня есть вы двое!»

Мама тоже там: хорошенькая, с длинными собранными в конский хвост волосами и широкой улыбкой. Она смеётся над папиным хрипловатым пением, и он смеётся тоже. Потом в кадре появляется Клем – до чего же он был миленький в пять лет – особенно его пухленькие коленки – и тоже подпевает.

От этого маме становится ещё смешнее, камера показывает крупным планом её лицо с огромной улыбкой, а потом видео останавливается.

Так что, я думаю, это не настоящее воспоминание, не так ли? Это видеоклип, снятый на папин телефон. Я видела его целые сотни – а может, даже тысячи – раз.

Это называлось «коровий грипп»: то, от чего она умерла. Одиннадцать лет назад вирус разнёсся по миру на подошвах обуви, на ногтях и в желудках людей, в заражённом мясе, в продуктах и в молоке. Тысячи и тысячи людей погибли, большинство – в Южной Америке. Ещё больше тысяч скота пришлось забить, чтобы остановить распространение болезни. Молоко уничтожалось миллионами литров, пока доктора и учёные круглыми сутками работали над созданием вакцины: особой прививки, которая остановила бы заболевание.

Они нашли её, конечно. В конце концов. Но для мамы было слишком поздно. Она стала одной из двенадцати людей в Британии, умерших от коровьего гриппа.

(Также именно поэтому папа и встретил Джессику. Каждый год он собирает деньги для новой биоботической лаборатории по исследованию заболеваний. Там-то и работает Джессика, и папа говорит: «От добра нашёл добра…»)

А мамин прах захоронили под вишнёвым деревом в поле, где обычно пасутся коровы. Знаю, это звучит странновато – похоронить того, кто умер от коровьего гриппа, рядом с коровами, но папа настоял.

«Она обожала животных, прямо как ты, Джорджи, – сказал он как-то раз. – Она бы не стала винить коров за коровий грипп».

Мамино дерево видно из окна нашей кухни – оно стоит на фоне неба, прилетающие с моря ветра гнут и колышут его, а коровы – удобряют. Иногда я застаю папу сидящим за кухонным столом, пьющим свой любимый суперкрепкий кофе и глядящим на дерево. Оно цветёт каждую весну, превращаясь в прекрасное белое облако, напоминающее огромную сахарную вату, но никогда не плодоносит. Папа говорит, это потому что тут слишком холодно.

Каждый год на её день рождения мы – папа, Клем и я – собираемся под маминым деревом. Только в этом году с нами была папина девушка Джессика. Вы, наверное, догадываетесь, что я думала на этот счёт.

Был вечер, солнце садилось, и становилось прохладнее.

– Она хорошо выглядит, – сказал папа, когда мы вчетвером шагали по полю к дереву. Папа всегда зовёт дерево «она».

«Через неделю или около того она начнёт сбрасывать листья…»

«Она хорошо выстояла бурю…»

И всё в таком духе. Думаю, это из-за того, что ему нравится представлять, будто дерево – это и есть мама, но я осознала это лишь недавно. Как-то год назад я поделилась этим с Клемом, а он лишь закатил глаза, будто я сказала, что мёд, оказывается, сладкий.

Викарий из Сент-Вуфа уже стоял под деревом, когда мы к нему явились. Он пришёл другим путём.

Мы не то чтобы очень религиозны, но викарий – давний папин друг: взрослые иногда могут быть друзьями, даже если у них огромная разница в возрасте. Папа был одним из последних, кто ходил в церковь Святого Вулфрана, прежде чем она закрылась.

В тот вечер викарий был одет по-викарски – чёрная туника с белым воротничком – под курткой на молнии.

Мы собрались под кудрявой листвой, глядя вниз с холма на море, и сделали в точности то, что делаем каждый год.

1. Папа читает стихотворение. Всегда одно и то же: мамино любимое, говорит папа, какого-то древнего старикана по имени Альфред Теннисон. Начинается оно так:

 
Закат вдали и первая звезда,
И ясный дальний зов!
И пусть теперь у скал замрёт вода;
К отплытью я готов…[1]1
  Пер. Г. Кружкова.


[Закрыть]
 

Я не очень понимаю смысл, хоть папа мне и объяснял. Оно про смерть, по сути, что довольно печально, но у папы приятный голос, и мне нравится его слушать.

2. Викарий произносит молитву старомодными словами. Я слушаю её каждый год и помню почти наизусть: «Господь Всемогущий, мы молимся за Кассандру и за всех тех, кого больше нет с нами…» И моя любимая часть: «и свет вечный им да сияет». Я шевелю губами, молча произнося слова, если могу их вспомнить.

3. Потом папа достаёт свою ирландскую свистульку, а Клем – большую старую блокфлейту, которую ему как-то подарили в начальной школе. Вдвоём они играют древний гимн под названием «Amazing Grace». В любых других обстоятельствах это звучало бы ужасно: высокий свист и скрипучая не попадающая в ноты игра Клема. Но почему-то прохладным летним вечером мелодия становится идеальной, она взвивается над маминой вишней и улетает, подхваченная ветром, к океану.

И всё это время у Джессики такое лицо, словно она предпочла бы быть где угодно, только не здесь.

Пока викарий произносил молитву, я приоткрыла глаза и увидела её: глаза круглые, пялится кругом, вообще не молится. Потом наши взгляды встретились на мгновение, и она просто таращилась на меня. Мне жаль это говорить, но в тот момент я её ненавидела.

Когда музыка закончилась, я с удивлением обнаружила, что вокруг нас собрались коровы, образуя почти правильный полукруг. Их огромные глаза следили за нами, а хвосты хлестали по кремово-коричневым бокам.

Папа отнял свистульку ото рта. Он вытер глаза и улыбнулся.

– Привет, девочки, – сказал он коровам. – Пришли присоединиться?

Словно отвечая ему, одна из них тихонько замычала, а другая подняла хвост и громко, с брызгами, плюхнула на землю лепёшку. Мы все рассмеялись, кроме Джессики, которую передёрнуло от ужаса.

Была у нас ещё одна традиция. По очереди мы с Клемом встали спиной к дереву. Папа достал складной нож и вырезал на стволе отметины на уровне нашего роста, а потом мы сравнили их с прошлогодними. Клем за год вырос примерно на шесть сантиметров. А я? Почти ни насколько.

Папа улыбнулся, складывая ножик.

– А, не переживай, дружок: скоро и у тебя будет скачок роста. Время у тебя ещё есть!

Вот так они и проходят: поминки по маме.

Папа хлопнул в ладоши и повернулся к викарию.

– Ладненько, Морис. Зайдёшь к нам выпить?

Викарий удивился, хотя каждый год происходит одно и то же.

– Раз уж ты предлагаешь, Роб, я не против. – Но потом он достал телефон и что-то в нём прочёл. – Ох. Видимо, не получится.

– Что-то случилось? – спросил папа.

Викарий поджал губы и посмотрел на небо.

– Надеюсь, нет. Мне нужно встретиться с ветеринаром. В другой раз, а, Роб? Храни вас всех Господь. Обо мне не беспокойтесь – я пройдусь.

Он увидел выражение моего лица.

– Что-то с Беном? – спросила я, тут же вспомнив, что ещё не говорила с ним об этом. Потом добавила: – Или с мистером Мэшем? – Я боялась того, что он мог мне ответить.

– Уверен, ничего страшного не стряслось, Джорджи. И мистер Мэш в порядке. Пока что, – сказал он, а потом повернулся и целеустремлённо зашагал в направлении Сент-Вуфа, что-то бормоча себе под нос.

Пока что!

Позднее оказалось, что встреча викария с ветеринаром положила начало всему самому плохому, что только со мной случалось.

Глава 15

Ладно. Думаю, теперь вы в курсе почти всего, что вам нужно знать.

Сейчас последняя неделя четверти, и все – включая учителей – как будто немножко с ума посходили.

День после поминок по маме был днём без формы: приносишь три фунта на благотворительность и можешь носить что угодно. Близнецы Ли оделись как Штучка Один и Штучка Два из «Кота в шляпе». Рамзи пришёл в форме. Сказал, что забыл, хотя это на него не похоже. А мистер Паркер, наш новый директор, на собрание явился в килте, и все очень смеялись, когда он исполнил небольшой танец.

У Рамзи чуть глаза не вылезли из орбит.

– Он в юбке! – прошептал он мне. Я попыталась ему объяснить, но это оказалось непросто.

Он прошипел:

– Так что, все мужчины в Шотландии их носят?

– Нет! Не всё время! Почти никогда, в смысле… – Я умолкла, потому что мистер Спрингэм громко прочистил горло и строго на меня посмотрел.

А значит, никто особо не слушал очередную лекцию мистера Паркера о Риске Передачи Заболеваний.

Всё, что я услышала, – про какую-то ЭПП – эболу чего-то-там какую-то – и неудивительно, что с таким-то названием я не провела параллели с Сент-Вуфом, а стоило бы.

После школы мне до смерти хотелось рассказать папе про килт мистера Паркера, так что домой я практически бежала. Над этим он точно посмеётся своим низким пахнущим кофе смехом, да ещё и добавит пару шуточек от себя. Вот только когда я вошла, за кухонным столом вместе с папой и Клемом сидела Джессика. Как правило, она так рано с работы не возвращается (чему я обычно рада), значит, что-то было не так…

– Джорджина, – сказала она, упираясь острыми локтями в стол. – Боюсь, у меня плохие новости. – Нужно отдать Джессике должное: она никогда не тянет кота за хвост. Наверное, это хорошо, но иногда мне хочется, чтобы она не была настолько прямой. Острая и прямая: в этом вся Джессика. Моё настроение, начавшее падать, стоило мне её увидеть, упало окончательно. Я почувствовала себя пустой, как взорвавшийся шарик.

Она сказала:

– Ты же знаешь, что в последнее время я много работаю?

Я кивнула. Как я уже говорила, Джессика работает в медицинской исследовательской лаборатории, прикреплённой к больнице, помогает разрабатывать вакцины. В последние несколько недель она задерживалась допоздна и работала по выходным.

– Все отпуска на следующий месяц отменили. Ситуация чрезвычайная – эта ЭПП выходит из-под контроля и, что ж… требуются все специалисты, какие только есть.

Я со стыдом признаю, что моей первой реакцией было не беспокойство из-за смертельного заболевания – таким нас и раньше пугали. И вот опять: ЭПП. Никогда об этом не слышал, а потом из каждого утюга только об этом и говорят…

Но я не знала, что означают эти буквы, или почему это плохо, или откуда оно взялось – вообще ничего.

Нет, моя первая реакция была полностью эгоистичной.

– Значит, в Испанию ты не поедешь?

В разговор вступил папа.

– Мы всё равно поедем в Испанию, солнышко. Просто Джессика с нами поехать не сможет.

Я скорчила разочарованную рожицу, но чувствовала совершенно противоположное. Это должна была быть наша первая заграничная поездка за много лет. Я уже купила два новых купальника, один – за свои деньги. Я твердила себе, что присутствие Джессики – невеликая плата.

А теперь платить вообще не придётся! Мои ноги под столом исполняли восторженную джигу.

– Всё будет хорошо, солнышко, – сказал папа, перегибаясь через стол, чтобы приобнять меня. – Обещаю, мы с Клемом не будем тебе надоедать своими мальчишескими штуками. – Он подмигнул Клему, который, вот молодец, подмигнул в ответ.

Я думала: «И где тут плохие новости? Пока что новости только хорошие…», и тут папа сказал:

– Есть ещё кое-что…

О-оу.

Он глубоко вдохнул и очень тихо пробормотал:

– Больше никакого Сент-Вуфа.

Я посмотрела сначала на папу, потом на Клема, потом на Джессику, потом на всех сразу. Лица у них были разные: брови папы практически встретились на переносице от беспокойства – он знает, что Сент-Вуф для меня значит. Клем опустил взгляд на колени. Поначалу я подозревала, что он на меня наябедничал, но потом он посмотрел на меня через очки и едва заметно покачал головой, будто говоря «Это не я». Лицо же Джессики было холодным и твёрдым, словно мрамор.

Папа заговорил:

– Мне жаль, Джорджи, но это слишком опасно. Это только на время. Я переговорил с Морисом, он всё понимает.

Я почти не слушала. Я таращилась на ничего не выражающее лицо Джессики, а она таращилась на меня в ответ. Наконец я сказала ей:

– Это всё из-за тебя, не так ли?

И папа сказал:

– Джорджи, солнышко, это не…

Но меня было не остановить.

– Сначала у меня появляется пёс, но мне нельзя его оставить – из-за тебя. Теперь мне даже видеться с ним нельзя – из-за тебя!

– Речь не обо мне, – спокойно ответила Джессика. – Речь о тебе, Джорджина. Речь о том, чтобы ты была в безопасности.

– И с каких это пор тебя волнует это? Ты мне не мама, – выплюнула я.

Папа сказал:

– Джорджи, довольно.

Я с шумом отодвинула свой стул и потопала к выходу из кухни мимо Джессики, чьё пустое лицо так и не переменилось.

– Мне жаль, Джорджина, – сказала она. – Но эта ЭПП – это серьёзно.

Эта ЭПП.

– Меня это не волнует!

А волноваться стоило бы.

Позднее тем вечером Джессика сидела на диване и смотрела телевизор, хотя звук был выключен. В последнее время она частенько так делает, и поначалу она даже не заметила меня, когда я плюхнулась на другой конец дивана.

Я не пыталась «помириться», понимаете, но с «ты мне не мама» я, пожалуй, переборщила. И это папа сказал мне, что я больше не смогу ходить в Сент-Вуф, а не Джессика.

Когда мне грустно, я могу пообниматься с папой: у него большое уютное пузо, и тёплые сильные руки, и толстые пальцы, и он всегда пахнет, ну… папой. Но даже если бы я захотела пообниматься с Джессикой – она просто не обнимательная. Совсем. Она не столько даже худая, сколько жёсткая, и руки у неё холодные. Она вся какая-то угловатая, а вот папа мягонький. От неё всегда пахнет мылом, которым она пользуется на работе. И не цветочным – скорее медицинским.

Я нагнулась, чтобы взять пульт, и на какой-то неловкий момент Джессика решила, будто я нагибаюсь, чтобы обняться.

Как бы не так!

Она раскрыла мне объятья, но я уже отодвинулась обратно на свой край дивана, и ей пришлось опустить руки, как будто ничего и не произошло. Мне почти стало её жаль. Почти.

Её глаза были закрыты, а рот от беспокойства превратился в тоненькую ниточку, вокруг которой собрались морщинки. У неё короткие тёмные волосы, которые обычно намазаны гелем и стоят торчком. Но сегодня они были просто прилизаны.

– Привет, Джорджина, – сказала она. Вот ещё что: она никогда не называет меня Джорджи. – Как дела в школе?

– Нормально, – ответила я. Я мысленно репетировала, как расскажу им о сегодняшнем дне, и о килте мистера Паркера, и как он отплясывал, и что Рамзи забыл про день без формы, но я не собиралась распыляться ради Джессики.

Она отвернулась к окну и глубоко вдохнула, будто раздумывая, стоит ли что-то говорить. Потом снова повернулась ко мне, и я увидела на её бледном лице страх.

– Передай мне мой ноутбук, пожалуйста. Хочу кое-что тебе показать.

Она вбила несколько слов, ища нужную страницу.

НЕЗАВИСИМАЯ КОРПОРАЦИЯ НОВОСТЕЙ СРОЧНЫЕ НОВОСТИ

Новая болезнь собак «Быстро распространяется», – сообщает МФЗ.

Нажмите, чтобы читать подробнее

Я нажала, хотя чувствовала, что у меня трясутся руки. Я уже поняла, что хороших новостей ждать нечего.