Текст книги "Бабай всея Руси, или Операция «Осень Патриарха»"

Перспективный нацкадр и кастинг преемников Бабая

За два года до эндшпиля

Василич увидел эти цифры на телефоне, когда Владислав Юревич искал себе эдакого «Доцента всея Руси», кого-то системного, организованного, кто привнёс бы чуть больше организации в креативный бардак Юревичевского хозяйства.

Выбор демиурга пал на молодого и перспективного бабаевского кадра, который за последние годы довольно успешно разгреб совсем не креативный, а, скорее, сельсоветовского образца, но тоже тот еще бардак, царивший у Бабая.

Юревич знал, что Василич как раз будет уходить скоро от Бабая, которому он много лет верой и правдой служил в политических делах «правой рукой», но руку эту чудаковатый дед сейчас собирался сменить на протез.

Бабай старел и понимал, что рано или поздно придется уйти.

Разумеется, будучи Бабаем, а не Билл Клинтоном каким-нибудь, к республике он относился как к своей не в смысле только Родине, а в прямом частнособственническом смысле. И, разумеется, кому попало отдать все, что нажито непосильным трудом, он не мог.

Лучше всего, конечно, было бы отдать республику, как положено на востоке, собственному сыну Рахиму. Но в столице большой страны, в состав которой, как на грех, Бабайская область вошла пять веков назад и выйти обратно не имела никакой возможности, Рахима не любили и вообще не ценили традиции прямого престолонаследия от отца к сыну.

Нужен был достойный преемник. Но такой при этом, чтобы родственников Бабая почитал и слушался, потому как власть из семьи в реальности никто отдавать не собирался.

«Правая рука» – Василич был достойным вполне. Да вот беда – находился он в состоянии абсолютного антагонизма с единственным сыном и наследником Бабая. И никого не волновало, что антагонизм возник, когда по команде самого же Бабая Василич отбирал (и с большим успехом) у его собственного сына Рахима власть и бизнес. Папа ведь может врезать сыну ремня, и никто не требует от сына к этому ремню каких-либо теплых чувств? Вот и у Рахима таких чувств к Василичу не было. Так что этот вариант отпадал сам собой.

Начались секретные поездки разных бабаевских любимчиков на просмотр в зловещий офис Рахима за четырехметровым забором в центре Тришурупа. Наконец счастливый билет вытянул тогдашний бабайский министр по имени Роман Желтокнязев.

Он, как и многие другие, дал деду и его сыну все возможные клятвы любви и верности. Однако помимо любви в его случае серьезную роль сыграл и расчет. Расчет на папочку с надписью «Материалы дела», которую вскоре после ухода Романа Желтокнязева занес принцу генерал Асмодеев. Эта папочка еще появится в нашем повествовании, но всему свое время, мы вообще-то рассказывали о Юревиче и его поиске администратора посистемнее.

Юревич сделал Василичу предложение по завершении очередного совещалова по подготовке очередных выборов. Бабаевцы готовились покорить очередной рубеж по уровню любви ко всем, на кого Юревич укажет, и в позициях, в которых он скажет.

Хотел ли он при этом подучить Василича и вернуть его через пару лет назад вместо Бабая? Само собой, он имел в планах возможность держать строптивого деда в тонусе и заставлять пригибаться как можно ниже при рукопожатии, но настолько смелых схем по замене лидера одного из ключевых национальных регионов страны Юревич иметь не мог, даже находясь на пике своего могущества. Этого не смог бы с уверенностью пообещать тогда даже сам Михал Иваныч, потому как финальное решение зависело от слишком многих факторов.

Но глубинка любит теории столичных заговоров, а столица охотно глубинку таковыми пугает. И вот в один прекрасный день в респектабельной федеральной газете под незатейливым названием «Газета» вышла страшная-престрашная, похожая на так называемый «кремлевский слив» заметка с громким заголовком «Преемник Бабая». В роли преемника как раз и был там обозначен наш Василич. А вовсе не помазанник Бабаев Роман Желтокнязев.

Василич в это время уже написал заявление на «отпуск с последующим увольнением» и нежился в этом самом отпуске на излюбленном российском курорте в турецком городе Кемер.

От кремлевского слива нам со Слоном сильно подурнело.

Вроде и не от чего было переживать. Василича забирают не куда-нибудь, а в Кремль, большим начальником, не может же Бабай беспределить ему вслед?

Но Бабай мог.

Лет десять назад он был моим первым клиентом олигархического типа. Он тогда чуть не продул в одну калитку выборы такому же, как Бобр, олигарху, объявившему ему священный джихад, а потом набрал группу молодежи, которой и дал путевку в жизнь. Ну а молодежь ему делала красиво с утра до вечера и вернула его в привычное состояние политического тяжеловеса.

После этого дед, естественно, решил нас выгнать. Так у них, крутых, заведено. Если кто видел тебя в испуганном состоянии, да еще и приложил руку к твоему возвращению в бронзово-статуйное состояние, то сразу после возвращения в таковое гнать надо таких помощничков взашей.

Мстить ему за это, само собой, никто не собирался. Выгнать – было его святым правом. Мы могли в ответ только благодарить и не имели, по неписаным подковерным понятиям, ни малейшего права раскрывать когда-либо деталей нашего сотрудничества.

Однако негласный протокол Бабай нарушил первым. После того как мы расшаркались перед ним и пошли дальше искать фраеров ушастых, он, со своей стороны, тоже должен был на встрече с любым себе подобным нас всячески расхваливать. Поначалу так он и делал. Но в один прекрасный день он решил, что наша бригада начала антибабайский заговор с целью свержения Бабая и водружения на его трон Василича.

Бабай, недолго думая, на всякий случай дал подчиненным силовикам команду нас закрыть. Или, если закрыть всех не получится, испоганить биографии уголовными делами, отсидками в КПЗ и тому подобным.

В то светлое для губернаторов время менты, судьи, прокуроры и все остальные, как правило, плохо представляли, в какой вообще стороне находится какой-то там «федеральный центр». Зато все очень хорошо знали, где им дают квартиры, где их берут в долян[6]6
  В совладельцы.


[Закрыть] самых разнообразных больших и малых бизнесов, где их всегда любят и ждут – само собой, в областном «Белом доме».

Работа закипела.

Первым делом стражи порядка приняли в ночном клубе сильно нетрезвого раздолбаистого паренька, который был лет пять назад студентом Василича, любившего в свободное от госстроительства время поразмять идеи из своей кандидатской в Институте права. Естественно, в кармане у балбеса был огромный пакет героина. Прямо очень большой, лет на 7 срока с конфискацией. Балбесу была предложена нехитрая альтернатива – или «голуби летят над нашей зоной», или подпиши вот тут, что Василич и его нукеры вымогали с тебя взятку.

– А сколько вымогали-то, тут не написано?

– А, не написано? Ну, напиши – 5 тыщ. Да не рублей, дурило. Это ж не крупный размер. Долларов пиши. За что? За экзамен, ёпта.

Мы каждый день начали узнавать из бабайских газет, что кто-то из нас насовершал все больше всякого подобного, и с этим надо было что-то делать.

В результате после всего этого больше всего в жизни нам захотелось принять участие в заговоре Юревича против Бабая. Проблема была только одна – Юревич не планировал против Бабая никаких заговоров.

Но тут как раз и подвернулся Бобр с его предложениями. Ну и ок. Заговор можно было сплести и без Юревича, участие которого можно было инсценировать, благо переспросить у него все равно никто ничего не может.

Мы прекрасно понимали, что Михал Иваныч скорее введет зеленых человечков в Копенгаген, чем назначит мутноватого миллиардера с неясным происхождением капиталов главой одного из опорных хоть в финансовом, хоть в политическом смыслах краев державы.

С другой стороны – чем черт не шутит, а вдруг в секретных лабораториях уже есть набросок создания Копенгагенской Народной Республики, так что и Бобру в его мечте было отказывать нельзя. Тем более его мечта так удачно решала и наши практические задачи политического выживания.

Но в это время в далекой Швейцарии катались на горных лыжах несколько не сильно приметных людей.

Конкурирующая фирма

Люди были неприметны только на вид. Катались они средне, в ресторанах, как остальные их соплеменники, не бузили, тёлок модельного вида за собой стадами не таскали. Скромные на вид то ли менеджеры среднего звена, то ли разведчики.

Они, собственно, и были разведчиками. В прошлой жизни.

Они раньше служили с Самим Михал Иванычем в тех самых, каких надо Комитетах и Службах. Возглавлял группу лыжников неприметный человек с говорящей для разведчика фамилией Наружкин.

Формально в госиерархии Наружкин был непосредственным начальником Юревича. Однако тот оказался в политике сильно раньше шефа, имел большое влияние на Митю и много прямого общения с ним, а потому мог играть в свои, почти абсолютно самостоятельные политические игры.

Наружкин и Юревич относились к двум противоборствующим лагерям в окружении Михал Иваныча. К первому условно относили «силовиков», а ко второму – «либералов». Первый лагерь всегда призывал «ловить» и «не пущать», называя либералов предателями и агентами Запада; а второй призывал влияние генералов ограничить, пока они не объявили войну всему миру и не устроили в стране геноцид и голодомор, а с Западом (да и остальными частями света) дружить и совместно мутить[7]7
  Организовывать взамодействие.


[Закрыть] на радость и процветание элит всех стран.

Наружкин, один из заметных представителей генеральского лобби, тоже имел свои виды на Бабайскую область. Силовики на тот момент были давно уже вошедшими во вкус и понявшими, что основа власти – не только пушки и пулеметы, а посильнее «Макарова» будут те пистолеты, которые вставляются в баки на заправках.

Иными словами, «Байнефть» силовикам нужно было вернуть себе. Им очень не нравилось, что сейчас ею командовал тот самый Пентюх, который утверждал, и небезосновательно, что «Митя еще генералам покажет».

Для того чтобы вернуть «Байнефть», губернатором Бабайской области желательно было сделать кого-то своего. Не то чтобы губер[8]8
  Губернатор.


[Закрыть] мог как-то на этом этапе развития страны повлиять на само решение о переходе этого куска в чьи-то руки, но на скорость и информационный фон при передаче – вполне мог.

Поэтому Наружкин катался на лыжах в этот раз с Хамидом Рустамовым, который разведчиком не был, а был, напротив, по своей биографии вполне себе либералом.

Он заявился в бабайской политике в начале девяностых, когда самыми трендовыми темами в обществе были экология и выборы народных депутатов. Ну, Рустамов не подрастерялся и выбрался народным депутатом на платформе защиты населения от экологических бедствий.

С как раз пришедшим к власти хозяином области – Бабаем у Хамида как-то сразу не сложилось. Бабай Рустамова за своего не принимал. Он был не из одного с ним района, а вообще с другого конца области, а для ультраконсерватора Бабая это было важно. Рустамов и внешне не был похож на большого начальника. Худой. Турист. КСП-шник (это которые «Изгиб гитары желтой»). Эколог (Бабай природу любил, но защитников ее почему-то презирал всей душой). «Несерьезный какой-то щеловек!» – с этой характеристикой Бабая на серьезную карьеру в Тришурупе Хамид рассчитывать не мог.

Однако худой усатый человек с гитарой оказался не так уж прост. Не получается рядом с Бабаем – начал делать карьеру по федеральной линии. Поначалу войти в нее было легко, в «федералы» никто не стремился, кормушка Бабая была многократно сытнее. Однако с приходом Михал Иваныча к власти все изменилось. Это раньше, когда Хамид представлял некое московское ведомство в Тришурупе, в приемной у него ветер гулял. А при освоившемся Михал Иваныче – Рустамов стал солидным чиновником с весьма и весьма хорошей «проходкой»[9]9
  Так чиновники называют трудовую биографию, которая может или дать, или не дать «пройти» на высокие позиции.


[Закрыть].

Когда Наружкин начал осматриваться и думать, кого бы могли поддержать генералы в толкотне за право рулить Бабайской областью, человек с десятком пусть и средней величины, но вполне солидных федеральных должностей, выходец из Тришурупа, да еще и не аффилированный с Бабаем, его внимание не привлечь не мог.

Либеральный рустамовский имидж Наружкина не смущал. Изучив биографию контрагента, он пришел к единственно верному выводу, что Хамид верен вовсе не либерализму, а федеральному центру. Будучи одним из высших чинов этого самого центра, Наружкин знал, какие слова сказать при вербовке, чтобы будущий губер оставался верен вербовщику.

А будучи разведчиком и изучив натуру кандидата, Наружкин понимал, что для Рустамова важна и эмоциональная составляющая. Организовать турпоход с песнями у костра – пожалуй, будет ту мач[10]10
  Too much – слишком много, часто используемое чиновниками клише (англ.).


[Закрыть], видимо, подумал разведчик и сделал так, чтобы не такой уж и крупный чиновник вдруг оказался с ним в одной компании на горнолыжном курорте.

Сам Рустамов не знал тогда и не знает теперь, было ли это их знакомство, взаимная симпатия и решение двигаться в сторону его губернаторства в Бабайской области тщательно спланировано Наружкиным или присутствовал тут элемент случайности. Но это только придавало «старшему товарищу» таинственного флера и отбавляло решимости спорить с ним, о чем бы то ни было.

Так или иначе на наследие Бабая нарисовалась тогда со всей отчетливостью конкурирующая фирма. Методы конкурентов отличались друг от друга кардинально. Им еще предстояло познакомиться с другими претендентами на бабаевский трон и узнать, чье кунг-фу в итоге оказалось сильнее.

По закону или по совести

Претендентом номер один на бабайский трон был, само собой, тот, кого хотел видеть своим преемником сам Бабай. Роман Желтокнязев уже был объявлен преемником стареющего лидера и назначен премьер-министром областного правительства.

Но крылья Роману едва не подрезали прямо на взлете. За пару дней до подписания указа об этом назначении к Бабаю записался на прием генерал Асмодеев…

Генерал был старорежимным силовиком. Исключительно интересной личностью исчезающего вида. Главной целью его жизни было – служить. Именно служить, а не работать в органах. Служить, как верный пес служит своему хозяину.

«Что за времена наступили? Служить некому», – опрокинув третий подряд стакан коньяка, со слезами на глазах сказал Асмодеев однажды, когда понял, что его и Бабая власть кончилась. Пусть не де-юре, но де-факто уж точно. Губернская элита обмельчала, стала лишь тенью столичной и не вершит больше судеб миллионов людей.

Своей работой он считал силовое обеспечение именно такой, вершащей миллионы судеб власти. Он был профессионалом высшей возможной пробы. Он знал все обо всех. О каждом чиновнике. О каждом коммерсанте. О каждом уголовном авторитете.

Но это не означало, что он с утра до вечера носился с дубиной за всеми по всем известным ему поводам.

Он понимал, что человек (в том числе и чиновник) – грешен, а законы – слишком строги. «Был бы человек – статья найдется», – любил говаривать он расхожую фразу, будучи на собственном жизненном опыте уверенным ровно на 100 % в ее буквальном семантическом наполнении. И считал, что если за буквально каждое нарушение закона посадить каждого, то сядут все 4 миллиона жителей Бабаестана. Предпоследним он должен будет отправить в тюрьму Бабая, а последним – недрогнувшей рукой – самого себя.

Это было бы неправильно, ведь если сидеть будут все, кто будет обеспечивать функционирование государства? Примерно так рассуждал генерал.

Этот ход мысли подсказывал ему, что сажать или не сажать тех или иных людей – нужно решать в зависимости от государственных интересов и политической целесообразности.

Гораздо важнее формального исполнения законов для него было следование людьми на всех уровнях кастового Бабаестана «понятиям», неким негласным представлениям слоев общества о совести.

«Принцип Джавахарлала Неру гласит, что брать надо в меру!» – улыбаясь и пристально глядя собеседникам в глаза, говорил он, выпивая с чиновниками. И каждый прекрасно знал, что в этой шутке нет ни малейшей доли шутки. Что, если чиновник, отвечающий, например, за строительство, в целом нормально выполняя свои обязанности, заведет на рынке свою фирмочку среднерыночного размера, которая будет строить и зарабатывать, пусть даже и на госконтрактах – генерал Асмодеев похлопает как-нибудь такого чиновника по плечу в ходе застолья и скажет: «Молодец, парень. Не грубишь». Чиновник в ответ взбледнёт и выдавит из себя что-то вроде:

– Ну я же С ПОНЯТИЕМ человек, не бандит какой-нибудь.

А вот если тот же чиновник со своей фирмой начинал наглеть, занимал год от года все приближающуюся к ста процентам долю рынка, остальные предприятия душил и обкладывал данью – на такого беспредельщика заводилась папка, куда аккуратно складывались особенно выпуклые факты. Потом папка относилась Бабаю, и он, как правило, абсолютно и слепо доверяясь верному легавому, незамедлительно выписывал нарушителю принципа Неру «волчий билет».

Иногда бывало и наоборот. Кто-то из конкурирующих силовых организаций приносил Бабаю компромат на какого-либо чиновника. Бабай в таких случаях никогда вслепую решение не принимал и просил Асмодеева проверить информацию.

Однажды, когда я заведовал в бабаевском аппарате пиаром, компромат принесли на меня. Асмодеев пригласил меня в свой красивый кабинет на Успенской улице, налил до краев два стакана «Хеннесси» и начал без предисловий:

– Бабай попросил тебя проверить. Кто-то сказал ему, что ты вместе с Веременко втихаря собираешь медиахолдинг. С прицелом на следующие выборы…

Стальной холод его глаз немецкой овчарки не оставлял никакого выбора. Несвязные признания в совершении ряда преступных деяний потекли из меня, тогда 25-летнего щегла, сами собой:

– Радмир Устинович, ну да, я купил… Ну то есть на родню записал, так что не я, так-то… несколько СМИ у оппозиционеров, и у Веременко тоже… Но не против же Бабая! Наоборот, пусть люди читают, доверяют информации, мы же там будем государственные интересы аккуратно проводить! Ну а если заработаю чего заодно – я ж не украл, а на свои купил?!..

В горле пересохло. Сделав большой глоток коньяка, я уже представлял себе стены камеры и все такое. «Злоупотребление служебным положением в личных интересах», – кажется, так закон говорит о таких, как я, деятелях. Я ведь еще не знал тогда, что Асмодеев живет, как он же говаривал, «не по закону, а по совести».

– Я знаю, сынок, – неожиданно для меня сообщил он. – Поэтому и рассказываю тебе про поручение Бабая. Информацию по тебе ему «конторские»[11]11
  «Конторой» на чиновничьем сленге называют Службу Государственной Безопасности описываемой страны.


[Закрыть] принесли. Я-то не стал его этим беспокоить, видел, что ты не грубишь. Так что тебе надо поаккуратнее вести себя пару месяцев. Открыто не встречайся с подельниками своими по холдингу. По телефону ничего не обсуждай. Когда тебя и они, и мы с прослушки снимем, я дам знать. Но лучше вообще на всякий случай всегда имей в виду, что любое твое слово могут услышать, записать и использовать против тебя. Хоть с женой говоришь, хоть с другом, хоть с подругой. Ты в политике теперь, сынок. Плесни-ка еще коньячку.

Лихорадочно схватив бутылку за круглое пузо трясущейся рукой, я почему-то начал наливать «через руку». Так говорят, когда кисть правой руки при разливе вращается по часовой, а не против, как обычно.

Тут глаза Асмодеева недобро сверкнули:

– Слава, ты умный мальчик и нравишься мне. Но если ты вот так будешь наливать – то далеко не пойдешь!

Порядок разлива коньяка, очевидно, тоже был установлен кодом из свода асмодеевских понятий, нарушать которые было нельзя ни в одном из параграфов.

А на тех, кто понятия нарушал, продолжали перманентно пухнуть папки. Папка Желтокнязева достигла предельных значений толщины, на его беду, аккурат перед возможным назначением. К тому же Асмодеев знал о возможности такого назначения и решил рассказать Бабаю, чего накопилось о возможном преемнике по линии нарушения неписаного кодекса поведения чиновника.

Бабай листал папку, чернея от листа к листу все больше.

– Думаешь, действительно Рома убил его?

Речь шла о нашумевшем убийстве одного из силовиков, расследовавших коррупцию в ведомстве, которым как раз руководил в те годы Желтокнязев.

– Есть данные в пользу такой версии, шеф. Не сам, конечно. Но может быть причастен. Полностью мы работу не закончили по этому эпизоду. Но там и хорошо исследованные есть, посмотрите.

Вечером Бабай решил сообщить сыну новость о том, что они чуть не доверили судьбу родины и семьи человеку, которого верный Асмодеев подозревает в причастности к убийству. Ответ удивил его не меньше самого генеральского доклада:

– Да знаю я, пап. Но это же хорошо. Мы не можем поставить кого-то, на кого ничего нет. Мы же не смогли бы такого контролировать!

Дед пожал плечами – «вам жить-то!» – и подписал наутро указ.