Текст книги "Манипулятор"

Что калечит дух, так это когда у тебя на спине

все время сидит кто-то, кто колотит тебя и говорит,

что следует делать, а чего не следует

Карлос Кастанеда. Путешествие в Икстлан

Пролог

Однажды ночью Ваське Гуськову приснился очень странный сон. Как это обычно и бывает во снах, был он там не совсем самим собой, но связь между ним и ночным героем определенно имелась. Связь прямо скажем весьма неожиданная: кто такой Васька Гуськов? Да никто, в общем-то! Студент, балагур и разгильдяй каких в одной Москве наберется не одна сотня. А если с Балашихой, Солнцевом и Химками, так и того больше! В искристом же как ледяное шампанское сне красовался Гуськов Василий Иванович —вальяжный и несколько располневший мужчина средних лет.

Причем не просто так красовался, а ехал в совершенно немыслимом для Васьки черном лимузине: сиденья кожаные, вместо скрипучей пластмассы полированное дерево, стекла темные, под правой рукой рюмка с коньяком размером в пол-литровую банку, под левой – деловые бумаги разбросаны, а там нулей, как клопов в старом диване! Да еще телефон, по которому постоянно звонили и о чем-то почтительно спрашивали.

Все это великолепие неслось по знакомым улицам Москвы, распугивая граждан заунывным воем и голубой мигалкой сильно смахивающей на короткой замыкание, какое бывает если дождем зальет электрощит. Сзади, точно приклеенный несся еще более удивительный автомобиль – вроде УАЗика, только весь обтекаемый как облизанный шоколадный заяц. Он тоже гудел и мигал.

«Ни хрена себе!» – подумал Васька. – «Что делается-то!»

«Да ничего особенного…» – отмахнулся Василий Иванович. – «Просто на работу еду…»

«В ЦК наверное?» – осторожно предположил Васька. В представлении советского студента образца семидесятых такая фантастическая жизнь могла быть только у члена Центрального Комитета КПСС.

В ответ Василий Иванович многозначительно усмехнулся, но объясниться не успел: откуда-то справа, из сплошного, еле-еле ползущего потока автомобилей мимо которого мчался кортеж, вынырнуло нечто невзрачное с треснутым стеклом и ржавыми дырами на крыльях, и вклинилось между лимузином и облизанным УАЗиком.

Сидящий рядом с водителем бугай в черном похоронном костюме встревожено завертел бритой головой и, выхватив из кармана рацию – совсем как в шпионском фильме! – дал команду немедленно удалить нахала (правда, назвал его при этом козлом, а дальше непечатно) из кортежа. Но нахал, которого обозвали козлом, несмотря на все усилия заднего водителя, мигание фар и душераздирающие гудки продолжал удерживать захваченные позиции. Тем более что обойти его слева не давала разделительная полоса, а справа мешали маневрировать прочие участники дорожного движения. Да и сам он очень ловко принимал то чуть влево, то чуть вправо, блокируя любые действия противника.

– Василий Иванович! – бугай повернулся к начальнику, и Васька увидел на квадратном каменном лице признаки волнения, – Разрешите вызвать силовое подкрепление!

– А в чем дело? – Василий Иванович с недовольным видом поставил коньяк, положил бумаги и осмотрелся. – Вы что, собираетесь из-за этого рыдвана в черте города стрельбу устраивать?

– Ничего себе рыдван – под двести идет! Простой жигуль так ехать не может!

– Ну и что? Вас двое, да в джипе четверо – сами разберетесь…

Васька хотел было спросить, что тут происходит, но, увидев крайнее раздражение Василия Ивановича, предпочел пока помолчать. Что охране досталось – это понятно: ничего особенного пока не случилось, а они уже задергались. Но ему-то, Ваське, зачем от самого себя нагоняй под горячую руку получать? Однако дальше началось такое…

Воспользовавшись моментом, когда в правом ряду образовался просвет, машина с охраной вырвалась вперед, и Васька увидел грозно высунувшиеся из окон автоматные стволы.

«Ни хрена себе!» – второй раз подумал он. – «Что делается-то!»

Однако представление только начиналось: в ответ на угрозу жигуль ощетинился парой крупнокалиберных пулеметов с развевающимися по ветру пулеметными лентами и еще чем-то – коротким и толстым. Васька присмотрелся и понял что это настоящий гранатомет! Поняли это и ребята из охраны Василия Ивановича – они как-то незаметно сбавили скорость и вернулись на прежнее место: мы, мол, тут хоть в войну и играем, но совершенно не по-настоящему.

Ваське сильно захотелось ущипнуть себя за ногу и побыстрее проснуться, пока с ним, будущим, не случилось какой неприятности, но любопытство взяло верх. Тем более что развязка, как водится, произошла внезапно: жигуль исчез также неожиданно, как и появился, за окнами мелькнула грязно-серая, вся в пятнах таких же грязно-серых льдин река, и кортеж, скрипя резиной на крутом повороте, въехал на площадку перед высоким зданием, куда собственно и направлялся. А там все было готово к встрече…

Мрачного вида люди в черных масках и какой-то странной пятнистой форме быстро и слаженно окружили оба автомобиля, десятки стволов многообещающе заглянули в тепло и уют кожаных салонов и охрана, пошептавшись между собой, послушно вышла на промозглый холодный ветер.

Только Василий Иванович, заблокировав двери, еще куда-то названивал по телефону, но, судя по выражению лица, найти решение возникшей проблемы ему никак не удавалось. А люди в масках быстро положили своих чистеньких оппонентов лицом вниз прямо на землю и встали вокруг в ожидании дальнейших распоряжений.

«Этого не может быть!» – Васька попытался понять, что происходит, но кроме совершенно бредовой мысли о съемках художественного фильма из серии «Звериный оскал капитализма», свидетелем которых он стал, в голову ничего не лезло.

И тут в дверь лимузина постучали, – это был такой же точно человек в черной маске, но вместо автомата в руках у него была кувалда на кривой сучковатой ручке. Он выразительно помахал инструментом и Василий Иванович понял, что если немедленно не выйдет сам, его просто вынут через выбитое стекло. Опять же пришло время взять ситуацию в свои руки: охрана в буквальном смысле слова ударила лицом в грязь и так теперь и лежит, а высокопоставленные друзья либо не снимают трубку, либо блеют что-то невразумительное про вмешательство обстоятельств непреодолимой силы.

Все эти мысли Василия Ивановича Васька понял так четко, как будто сам собирался вылезать навстречу опасности. Он даже вроде как узнал человека с кувалдой, но его имя произнесенное Василием Ивановичем про себя с добавлением нескольких энергичных эпитетов было Ваське не знакомо и сразу забылось. Покинув автомобиль, Василий Иванович грозно глянул вокруг и строго спросил что, собственно говоря, тут происходит, после чего пригрозил всяческими карами всем без исключения участникам маскарада.

Но его так же грубо и пренебрежительно положили на землю, причем человек с кувалдой сделал это лично, предварительно передав инструмент ассистенту, сделал с явным удовольствием и неподдельным усердием: если охрана по команде подкрепленной легкими тычками стволов легла сама, то Василия Ивановича буквально ткнули лицом в грязную холодную жижу тающего снега и даже немного поводили туда-сюда. Совсем как нагадившего щенка…

Проснувшись в холодном поту и с сильнейшей головной болью, Васька Гуськов сперва долго соображал, что это такое с ним случилось и как теперь понимать загадочный сон. Может там, в лимузине, а потом в грязной луже был вовсе не он, а какой-то совершенно незнакомый и посторонний Василий Иванович Гуськов? И причиной всему случившемуся, а точнее приснившемуся, был всего лишь портвейн, который он накануне зачем-то пил мало что после водки, так еще и в совершенно неумеренных количествах? Но тут пришел друган Петруха Лебедев с трехлитровой банкой холодного пива и душераздирающим рассказом о том, как он провел ночь, а главное встретил утро.

И Васька Гуськов с облегчением выкинул все эти никчемные бредни из головы…

Глава 1

Нет ничего приятнее, чем в жаркий летний полдень, когда подошвы и шины прилипают к асфальту, а воздух густо приправленный автомобильным чадом обжигает и сушит гортань, погрузиться в прохладу тенистого зеленого уголка, какие по счастью еще встречаются в Москве. Вдвойне приятней если там скрывается хоть какой-нибудь водоем, – есть все-таки в созерцании воды неповторимое и необъяснимое очарование, делающее человека чище и лучше.

Разумеется, столичный житель не может рассчитывать ни на интимно журчащий ручеек с прозрачной водой и разноцветными камушками на дне, ни на ледяной до ломоты в зубах родник с дрожащей крученой струей и особым неповторимым вкусом. В лучшем случае это будет небольшой пруд с водой мутно-зеленого оттенка, парой осторожных городских уток и многочисленными отблесками порожних бутылок, которые по традиции положено кидать в воду.

Особо такие тихие уголки любили писатели и поэты, обильно населявшие Москву в благодатные советские времена щедрых творческих союзов и спокойного подцензурного существования.

Прогуливаясь в тени деревьев, они обдумывали свои грядущие нетленки, искали вдохновения в единении с природой и настойчиво заглядывали в будущее «сквозь магический кристалл» производства московского ликероводочного завода «Кристалл». Именно здесь обсуждались с товарищами по творческому цеху размеры гонораров, особенности различных издательств и изданий, предпочтения и слабости их редакторов, а также степень въедливости критиков, дежурящих у заветных ворот славы.

Увы, прошли те времена… Канули в Лету бессмысленно и безвозвратно, точно не было их вовсе. И явилось растерянному и потерянному народу новое время: жесткое, хищное, напористое. Однако ж писательскую публику вытравить не удалось. Скорее совсем наоборот – размножилась она безудержно, пообтерлась, повертелась, да и приспособилась к новым условиям.

Бродить в ожидании вдохновения, правда, некогда стало, и в будущее заглядывать интерес угас: гони себе листаж на заданную тему с фиксированным гонораром и голову разной ерундой не забивай! А насчет того чтоб с товарищами по оружию общаться – ни-ни! Того и гляди, удачный поворот сюжета выведают и безо всяких зазрений совести украдут. Оно теперь не зазорно стало – украсть, потому как кто смел тот и съел! Не до прогулок, короче говоря, стало инженерам человеческих душ…

Но нет такого правила, которое хотя бы иногда не мечтало обзавестись исключением. Вот эти двое, к примеру, гуляли себе и разговаривали совсем как в старое доброе время. Который справа был хоть и не писатель, а все равно творческая личность – режиссер Гуськов: солидный, можно сказать красивый мужчина, с густой черной шевелюрой, нос, правда, подкачал размером, прямо скажем не по чину крупный нос, но это ли в человеке главное? Одет режиссер был бедновато, и свойственной богатому человеку сытой снисходительности в глазах не просматривалось.

Зато слева шёл натуральный писатель Лебедев: тоже не мальчик, тоже вполне симпатичный, и нос у него имел вполне нормальные размеры, только шевелюры почему-то совсем не было. То есть за ушами волосы колосились, а вот сверху – совсем ничего! Однако в отличие от многочисленных страдальцев, пытающихся всеми силами скрыть прорехи в шевелюре, писатель не зачесывал на голову волосы со спины, не тратился на втирания с едким запахом и не пытался вопреки воле природы хирургическим путем пересевать газон. Писатель своей лысиной, можно сказать гордился:

– На хорошей крыше трава не растет! – говорил он, с явным удовольствием проводя ладонью по сияющей на солнце голове.

Особого достатка, тем более изобилия в писателе, как и в режиссере, тоже не наблюдалось, даже если предположить, что он просто изучал жизнь городских низов.

И это при том, между прочим, что в их годы, – а было им обоим уже определенно ближе к сорока, положено достигать и материального благополучия, и служебного положения, и внутреннего равновесия!

Та еще парочка, короче говоря…

Встретились они совершенно случайно, но про давнее, еще студенческое приятельство вспомнить не постеснялись. Да и что собственно особенного, если будущий писатель и будущий режиссер когда-то безобразили в одном и том же студенческом театре «Штопор», выпивали в одних и тех же компаниях, ухаживали за одними и теми же барышнями и куролесили по кабакам и улицам одной и той же Москвы? Поскольку все это они делали вместе, то многочисленные знакомые и собутыльники, равно как и зрители студенческого театра даже привели их к общему знаменателю и для простоты стали называть «Гуси-лебеди»:

– «Гуси-лебеди» здесь? – осторожно спрашивал свежий гость, заходя в сильно задымленную, грохочущую квартиру. Теперь такие мероприятия стыдливо называются вечеринкой, а тогда считались именно тем чем они были на самом деле – пьянкой.

– А что не слышно? – затравленно пожимал плечами хозяин, делая неопределенный жест в сторону комнаты, откуда доносились взрывы хохота и невнятные выкрики.

Что-что, а повеселиться, да оттянуться «Гуси-лебеди» умели…

После обычных слов, которые произносят старые знакомые по случаю внезапной встречи и дружеских похлопываний по плечу последовали обязательные взаимные обвинения типа:

– Я, между прочим, про тебя каждый день вспоминал!

– А что же ты тогда ни разу не позвонил?

– Так я каждый раз как вспомню, за трубку брался, уже номер начинал набирать, а потом думал – вдруг ты мне сейчас звонить будешь, а у меня занято. Вот я трубку и вешал…

– То-то у тебя как не позвонишь, все время занято было!

Но говорилось все это скорей для порядка, поскольку ни Васька Гуськов, ни Петруха Лебедев никаких телефонов давно уже не помнили и тем более никуда не звонили, – повседневная рутина строго регламентированной взрослой жизни так не похожей на беззаботную студенческую вольницу оказалась пагубной для неразлучной парочки и «Гуси-лебеди» распались…

Но, как оказалось, до времени, поскольку стоило им встретиться, как выяснилось, что оба располагают не только парой часов для общения, но и, что куда важнее, непреодолимым желанием пообщаться. Так что дальше пошли они вместе…

Местом исторической встречи воссоединенные «Гуси-лебеди» избрали, как положено, ближайший природный объект – Останкинский пруд, что подле телецентра. Тот еще зеленый уголок: вместо тенистой аллеи – замусоренная асфальтовая дорожка, вместо вековых лип – воткнутая в небо игла телебашни, а пруд и вовсе без воды, но с кучей кривого ржавого железа, которое вызывающе торчало из черно-зеленого дурно пахнущего ила.

Впрочем, здесь было довольно тихо, совершенно безлюдно, а небольшая будка хоть и на спущенных колесах, зато с гордой и многообещающей надписью «Супермаркет» на фронтоне, обещала глоток-другой чего-нибудь освежающего и пару квадратных метров тени. Приятели прибавили шагу, предвкушая недорогое и доступное удовольствие. А то в горле от городской пыли и волнений пересохло изрядно. Ведь именно сегодня, буквально за полчаса до встречи, и у писателя, и у режиссера состоялись не слишком приятные беседы…

Дело в том, что писателю вернули рукопись романа «Утро наступит утром» на который он возлагал весьма серьезные надежды:

– Очень, очень интересная вещь! – заверил его ответственный сотрудник издательства, – Я, например, читал его с огромным удовольствием. Даже вслух! Слышали бы вы, как ваш пронзительный, полный драматизма слог понравился моей таксе – она восторженно выла почти два часа!

При этом он довольно профессионально придерживал писателя под локоток и двигал в сторону двери.

– Так может быть… – писатель попытался притормозить.

– К величайшему моему сожалению невозможно! – издательский сотрудник надавил на локоть сильнее, – Решительно невозможно! Рынок переполнен, жесточайшая конкуренция, а ваш роман э-э-э…

– Совсем плох? – писатель довольно удачно зацепился ботинком за ножку стола и попытался завязать дискуссию, – Но чем именно? Сюжет не подходит? Или герои не те?

– Что вы, что вы! – ловким, почти неуловимым движением писатель был снят с якоря, и движение к выходу продолжилось. – Сюжет просто замечательный и герои прямо-таки выпирают со страниц! Но написан роман слишком литературно, слишком правильно.

– Так разве это плохо!? – писатель ожидал чего угодно, любых замечаний, безжалостной критики и полного художественного разгрома, но это! Признать литературное произведение негодным только потому, что оно слишком хорошо написано?! Бред какой-то! Он попытался было объясниться, но оказалось что уже стоит на лестнице в полном одиночестве, а дверь издательства только что захлопнулась и гулкое ухо еще гуляет в бездонном провале мрачного лестничного колодца…

Что же касается режиссера, то с ним случилось почти то же самое: его предложение поставить веселый мюзикл про индюков «И полетим как птицы!» было отвергнуто. И кем! Какой-то маленький самодеятельный театрик без названия ютящийся в тесном и сыром подвале. Да кому вообще о них известно, а туда же… Вначале думали почти месяц, потом еще неделю вообще никто не появлялся и бедный режиссер по полдня бесцельно бродил подле обитой ржавым железом двери. А потом заявили, что их мало интересуют забавные эпизоды из жизни индюков.

– Но там же есть драматический подтекст! – попытался возразить расстроенный режиссер.

– Индюшачья трагедия интересует нас еще меньше! – довольно грубо ответил директор театра, с откровенной ловкостью набивая косячок. – Нас вообще индюки не интересуют. Об человеках думать надо!

– А как же известный мюзикл «Кошки»? – попытался апеллировать к классике вконец расстроенный режиссер. – Мы могли бы попробовать повторить их мировой успех!

Но директор мало что отказался менять свои взгляды, но еще и обозвал занудливого режиссера натуральным индюком. После чего скрылся в облаке одуряющего, едкого дыма всем своим видом показывая, что беседа закончена. Режиссер грустно заметил:

– Обидеть художника может каждый…

После чего подбил хаму правый глаз, сломал два-три стула, уронил шкаф и покинул негостеприимный подвал, решив про себя никогда больше сюда не возвращаться…

Окопавшийся в будке бывший житель гор и бывший пастух, а ныне мелкий столичный ларечник Мусаиб представил вниманию жаждущей публики богатый выбор хорошо охлажденного пива и прочих напитков:

– Очень хороший пиво! Совсем свежий! – с гордостью заявил он, – И газированный кока-кола тоже только что привезли!

Приятели взяли по паре немецкого пива, сели в благодатной тени ларька на какие-то порожние ящики и чокнулись запотевшими бутылками. Звук получился правильный – глухой и сочный, совсем как в молодости.

– За встречу! – сказал писатель.

– За встречу! – согласился режиссер.

Поначалу разговор не очень клеился: о работе поговорили, которой ни у того, ни у другого толком не было, о пиве, которое теперь можно на каждом шагу купить, причем отменного качества – раньше такое только за валюту продавался, о необычно жаркой погоде, а дальше что? Молча сидеть и цедить пиво?

Однако после третьей бутылки скованность прошла, слова стали легко цепляться друг за друга, а после пятой разговор пошел нормальным темпом. И тема получилась очень даже интересная: о воздействии на умы и мысли людей…

– Я так считаю, – писатель решительно рубанул свободной рукой ни в чем не повинный воздух, – книга должна нести в себе положительный нравственный заряд! Как говорится «сеять разумное, доброе, вечное»!

Он хлебнул пивка, ловко стряхнул коварно полезшую из горлышка пену и вопросительно посмотрел на режиссера – оценил ли тот сказанное. Но режиссер только пожал плечами:

– А зачем тебе тратить на всю эту ерунду время? Кому это надо?

– Ничего себе ерунда! – писатель даже обиделся. – Обращаясь к вечным ценностям, я вызываю в душе читателя своеобразный резонанс, отклик. Именно так я устанавливаю с ним заочный контакт и получаю доступ самым потайным уголкам сознания.

– И что дальше? Причем здесь твое так называемые «разумное, доброе, вечное»? На мой взгляд, все гораздо проще: можешь ли ты заставить человека заплакать парой трогательных абзацев или нет?

– Могу! Обязательно могу! К сожалению, писатель общается с читателем через молчаливого посредника – книгу. И ему не дано увидеть очищающие слезы катарсиса…

Фраза так понравилась писателю, что он тут же достал блокнот и, поминутно встряхиваю капризную ручку, подробно все записал.

– Как-то все это слишком сложно и запутанно, – режиссер старался говорить спокойно, но чувствовалось, что обсуждаемая тема волнует его чрезвычайно, причем волнует давно. – Мне зрительный зал нужен. Чтоб все сидели, затаив дыхание, смеялись, если я скажу смеяться, и плакали, если я скажу плакать. Я когда свой первый спектакль ставил в Доме культуры колхоза имени Лопе де Веги, так двух механизаторов и одного зоотехника в медпункт отправили с нервным расстройством – прямо из зала, а доярки целую неделю боялись в темный коровник заходить! Я их знаешь как крутил…

– А что это было? Какой спектакль?

– Новое прочтение «Гамлета»! – с гордостью ответил режиссер. – Я из него натуральный ужастик сделал в стиле Хичкока: с оживающими мертвецами, отрубленными конечностями, черными силуэтами за окном и медленно открывающимися дверями…

– А двери почему открывались?

– Не почему, а для чего!

– Ну для чего?

– Для страха! Причем за дверью никого не оказывалось, – режиссер мечтательно смотрел куда-то внутрь своих воспоминаний, – только пустой черный коридор и редкие мерцающие огоньки!

– Но ведь в «Гамлете», по-моему, ничего подобного не было, – не слишком уверенно возразил писатель. К собственному глубочайшему стыду он не читал великое произведение Шекспира и черпал свои знания о нем из фильма «Берегись автомобиля».

– Было, не было… Значения не имеет! – отрезал режиссер.

– А кто у тебя играл самого Гамлета? – еще более осторожно поинтересовался писатель, пытаясь вспомнить, кто именно был Гамлетом в фильме: Смоктуновский или Ефремов.

– Да причем здесь этот философствующий нытик?! – отмахнулся режиссер. – Его у меня вообще не было. Главное – это образ, картинка! Она должна занозой цеплять. Давать по мозгам как мешок с цементом упавший из окна второго этажа. С ее помощью можно сделать зрителя податливым и пластичным. Это такое наслаждение, – режиссер аж застонал, – когда овладеваешь чужой волей! Она вначале сопротивляется, дергается, а потом вдруг слабеет, подается и все… И чем больше людей передо мной, тем легче работать. После этого я беру их мозги и придаю им любую форму какую пожелаю!

Яркая метафора произвела на писателя такое сильное впечатление, что его охватило непреодолимое желание уйти, прямо сейчас, просто встать и, сославшись на дела, покинуть гостеприимные берега высохшего пруда и этого странного типа, совершено непохожего на старого приятеля времен бурной молодости. Но он этого не сделал, потому что откуда-то сзади подошел незнакомец и остановился буквально в двух шагах.

Незнакомец был невзрачен, невысок ростом, одет в самый обычный костюм, однако имелась в его манерах особенность: он вроде как был здесь, совсем рядом, но пребывание это выглядело столь ненавязчивым, что вроде как его и не было вовсе. Так ведут себя либо очень стеснительные, либо очень хитрые люди. Примерно также смотрелась и аккуратная бородка от уха до уха плавно переходящая в усы – она вроде бы придавала лицу вид простодушный и незатейливый, но внимательный наблюдатель заметил бы про себя:

«А не плутовская ли физиономия скрывается там? Если бы не эти глубоко посаженые глазки, еще можно было бы поверить, что нет более простодушного и незатейливого человека, но глазки все меняют. Глазки он ведь любой другой орган перевешивают, даже бороду!»

Глазки у неизвестного действительно были хитроватые, можно сказать с подвохом. Этими самыми глазками он внимательно посмотрел на замолчавших от такого пристального внимания приятелей, после чего вежливо улыбнулся, слегка поклонился и ни с того ни с сего заявил:

– Хотел мимо пройти, но не смог… – незнакомец ловко наступил на край ящика, так что тот встал вертикально. – Уж больно интересные вещи вы тут обсуждаете. Прямо за душу берет!

И он сел на свой ящик, сложив руки на коленях и с интересом поглядывая на писателя и режиссера поочередно. Всем своим видом он словно говорил:

«Ну-с, что же вы замолчали?»

– Тебе чего надо? – довольно грубо спросил режиссер. Он вообще не отличался особой вежливостью и мог без особых размышлений что называется «чесануть в грызло» и за менее наглое поведение, чему пример его сегодняшняя дискуссия с директором театра.

– Мне ваша мысль насчет мозгов понравилась, – совершенно спокойно ответил незнакомец, – очень, знаете ли, меткое определение и…

– Я тронут, – не меняя тона, перебил режиссер, – а теперь двигай отсюда и быстро!

И он слегка поджал ноги, чтобы сподручнее было вскочить и показать этому небритому хаму верное направление движения.

– Да, – писатель, как человек более деликатный, склонный к мирному разрешению конфликтов выразился несколько мягче, – вы бы шли по своим делам!

Но незнакомец, не меняя позы, коротко усмехнулся и быстро, явно стараясь успеть до начала мордобоя, заговорил. Он буквально в двух словах, но очень ярко и убедительно разъяснил, почему забавная история про индюков с драматическим подтекстом не имеет сценической перспективы, отчего Гуськов уже начавший вставать как-то расслабленно опустился обратно на скрипнувший ящик и растерянно посмотрел на писателя. А тот с не менее растерянным видом внимал откровениям незнакомца уже в адрес своего неудавшегося романа:

– Где конфликт? Где накал страстей? Вот вы пишите о провинциальной девушке, обманутой развращенным столичным ловеласом, она у вас еще потом на вокзале стоит, на самом краю платформы… – незнакомец презрительно усмехнулся, – Это господин писатель не страсти, а страстишки пропахшие нафталином! Вот если бы она своего обидчика утюгом по голове стукнула и с помощью тупых ржавых ножниц навсегда лишила возможности шалить подобным образом…

– Ну, знаете ли! – писатель слегка поджал ноги, чтобы сподручнее было вскочить и популярно разъяснить этому нахалу что к чему. – Такую гадость вы сами пишите. И вообще нечего копаться в чужих рукописях!

Но тут он почувствовал, как режиссер положил руку ему на плечо и тихо, но убедительно произнес:

– Подожди… Пусть скажет…

– Да ты послушай, какую чушь этот козел несет! – писатель был возмущен до глубины души. Это же надо было так обойтись с его романом: он придумал светлый и чистый образ, точно сотканный из прозрачных лунных лучей, а его превратили в какого-то кровавого монстра орудующего утюгом!

– Напрасно вы так господин писатель, – в голосе незнакомца зазвучала неприкрытая обида, он даже головой сокрушенно покачал, – я, между прочим, просто хотел вам помочь. Совершенно от души!

– Помочь в чем? – не унимался писатель.

Не держи его товарищ, он бы сейчас точно этому философу накатил по торцу! Несмотря на все свои миролюбивые теории и пацифистские взгляды, которые хороши лишь до определенного момента. Потому что нет ничего печальнее надгробной надписи: «Он был прав, переходя улицу в установленном месте на разрешающий сигнал светофора»!

– Помочь овладеть вниманием и мыслями людей, – незнакомец качнулся на ящике вперед-назад, – разве не об этом мечтает любая творческая личность?

– Если для этого надо бить утюгом по голове и пускать в ход тупые ножницы, то избавьте меня от подобных мечтаний, – писатель повернулся к товарищу, надеясь найти поддержку, но тот напротив очень внимательно смотрел на незнакомца.

И это не осталось без внимания:

– А вы господин режиссер что скажете? – взгляд незнакомца неожиданно и жестко впился в лицо Гуськова.

– Да… Насчет овладеть вниманием все правильно… – Гуськов говорил медленно, но вполне уверенно, точно стараясь не ошибиться в правильном переводе мыслей в слова. – Скажу больше – овладевать надо не только вниманием, но и волей! Да ты, по-моему, как раз и подошел, когда я про это говорил…

– Говорить легко, да делать трудно, – довольно невежливо перебил его незнакомец и презрительно скривил губы, точно умышленно нарываясь на грубость, – особенно не имея достойной трибуны.

– Трибуны?

– Ну не собираетесь же вы всерьез посвящать жизнь этим жалким театральным опусам? Даже добившись максимального успеха, вы будете иметь в своем распоряжении набитый зрителями зал! И все! Поймите – все. Один зал.

– А что же делать?

– Для начала посмотреть вокруг, – незнакомец широко раскинул руки, как человек обнимающий весь мир, – и понять, что для сильного желания нет ничего невозможного!

Режиссер послушно посмотрел вокруг, но ничего особенного не увидел, – правда почти стемнело, но вдоль улицы идущей параллельно противоположному берегу обезвоженного пруда зажглись фонари. Обычный вечер. Что же касается сильного желания, то про это он сам писал в своем мюзикле: там один индюк мечтал научиться летать и в финале у него это получилось!

А незнакомец встал, отряхнул брюки, поправил пиджачок и небрежно обронил в пространство:

– Телевизор…

После чего, не обращая более ни малейшего внимания на крепко задумавшихся инженеров человеческих душ, спросил в ларьке бутылку минералки, тут же ее выпил – не спеша, со вкусом, и замер в блаженной истоме, как человек исполнивший, наконец, свое самое заветное желание.

– Телевизор? – режиссер вскочил. – Именно телевизор! Миллионная аудитория – сразу, воздействие – прямое, эффективность – максимальная!

Он повернулся в сторону незнакомца, но того почему-то на прежнем месте не оказалось. Режиссер растерянно обошел вокруг ларька – никого, покопался в куче пустых ящиков – никого, даже под будку попытался заглянуть, но только испачкал единственные порядочные брюки.

– Куда он мог деться? – спросил он после второго круга поисков у писателя, который после всего услышанного обхватил голову руками и погрузился в глубокие раздумья.

– Кто? – писатель не без труда вернулся в реальный мир и с неподдельным удивлением посмотрел на приятеля.

– Ну, этот… С бородой… – режиссер для убедительности показал на собственном чисто выбритом лице, что он понимает под словом борода. – Который про телевизор рассказывал!

– А-а-а… – писатель растерянно осмотрелся и развел руками. – Ушел, наверное.

– Да не мог он уйти! Только что здесь был и вдруг пропал, как сквозь землю провалился!

– А если и провалился, то что? Выкапывать будем?

Режиссер замялся и как-то быстро остыл: чего это он вправду? Подошел какой-то хрен с бородой, сказал пару фраз – пусть даже и умных – и дальше пошел. Нормальная ситуация. А что внезапно все получилось, так может он спешил по делам. Сидел себе, а потом вдруг вспомнил, что, как говорится, корова не доена и жена, мягко говоря, без супружеского внимания осталась. Так что нечего шум из-за всякой ерунды поднимать!