Текст книги "Манипулятор"

«Я не могу платить им привычные деньги, но должен заставить работать на пределе возможностей! Значит, придется подвешивать соблазнительную морковку на длинной палке…» – подумал он, присматриваясь к публике.

В глазах было тревожное ожидание и настороженность. Бунтовать, судя по всему, никто не собирался – и это было хорошо, но и желанием гореть на работе тоже никто не горел – и это было плохо.

«Ничего, – улыбнулся про себя Гуськов, – сейчас я вам фитилек поставлю для бодрости! Сразу забегаете…»

– В древнем Китае жил мудрец имя которого не дошло до нас, – произнеся эту фразу Гуськов растерялся не меньше зрителей, однако продолжал озвучивать идущие откуда-то из глубины сознания слова. – Властители часто советовались с мудрецом, и всякий раз он находил необычные, но правильные решения!

В кабинете стало совсем тихо. Зрители буквально затаили дыхание, пытаясь понять к чему гнет новый шеф, а тот прислушался к голосу своего вдохновения и погнал дальше стараясь и мысли не спугнуть, и в сторону особо не отклониться.

– Однако чаще всего мудреца спрашивали, – Гуськов добавил голоса, – как держать в повиновении народ, как заставить его платить налоги, как искоренить крамолу и измену!

Гуськов сделал драматическую паузу и, поочередно посмотрев на каждого, спросил:

– И как вы думаете, что ответил мудрец?

Народ дружно пожал плечами и промолчал. Странно как-то все начинается, похоже, пора работу искать. Да только сразу разве найдешь?

– Не знаете… – мрачно констатировал Гуськов. – Впрочем, я тоже не знаю… И знать не хочу!

Он встал и решительными шагами прошелся по кабинету:

– Я вам так скажу, просто, ясно и безо всяких там восточных премудростей: есть работа, большая сложная работа! Вы можете остаться и принять в ней участие, а можете собрать вещи и напуганной крысой свалить домой. Лично мне абсолютно все равно, какое решение вы примите, для меня важно одно: решение должно быть принято и принято сейчас!

Народ как завороженный поворачивал головы вслед за вышагивающим по кабинету Гуськовым и внимал. Это был натуральный гипноз. Только Машенька не выдержала напряжения и, заливаясь слезами, выскочила из кабинета. Прямо одуванчик какой-то…

– Тем, кто останется, я обещаю бессонные ночи, работу на пределе сил и радость победы, которую мы разделим на всех! А тем, кто уйдет, придется всю жизнь кусать локти и вспоминать свою позорную слабость в решающие минуты выбора! Итак, кто со мной!

– Я готов, – поднял руку Кутузов. Он, собственно говоря, все решил пока по указанию шефа прописывал хронометраж рекламы с чистоплотным киллером.

Народ робко поинтересовался, будет ли как-то учитываться напряженная работа при определении зарплаты, на что Гуськов сказал:

– Разве те, кто шел с Кортесом завоевывать новые земли, спрашивали о зарплате? – такое уж у Гуськова сегодня было историческое настроение. – И разве не стали они богачами, одержав победу?

Ответом ему было общее согласие.

«Плохо не знать историю! – не без некоторого ехидства подумал Гуськов. – Если бы они хорошо учились в школе и слушали учителя, то знали: да, разбогатели все, но для солдата и десять золотых монет богатство, а капитану бочонок золота кажется мелочью…»

Но виду не показал. Не испытывал Гуськов и ни малейших угрызений совести: свобода подразумевает не только право выбора, но и полную ответственность за принятое решение…

А что же профессор Волабуев? Этот загадочный психолог окончательно обосновался в дымной и ароматной Капотне среди милых и простых людей. Мусаиб с согласия Глафиры выделил ему кусок засиженного тараканами кухонного стола, место в похожем на вывернутый наизнанку сугроб холодильнике и даже договорился с хозяйкой об установке отдельной раскладушки для нового квартиранта. Памятуя болезненный опыт, профессор больше не упоминал о своей причастности к иностранной организации со странным двусмысленным названием фонд Мусороса, а вел себя скромно и незаметно. Вписался, как говорится, в окружающую среду.

Единственно, что беспокоило и навевало тревожные мысли, так это поведение подопечного Гуськова. Профессор гордился его напористостью и изворотливостью, его умением заставить себя не сдаваться, но побеждать в, казалось бы, безвыходной ситуации. Однако равнодушие к нему, профессору Волабуеву, стоявшему у истоков, можно сказать корней этого успеха навевало грустные мысли.

– Он мог бы подойти и рассказать, как там что получилось! – обиженно бормотал Волабуев, прогуливаясь вдоль исторического Останкинского пруда.

Вот уже почти неделя, как он дежурил здесь в надежде неожиданно появиться из-за спины Гуськова и с легкостью разрешить ответить на каверзные вопросы и мудрыми советами указать верное направление движения.

– Смешно сказать, – Волабуев продолжал бередить рану, – именно я подсказал ему заняться рекламой, объяснил, что и как надо делать, а он не посоветовавшись, да что там – даже не сообщив, покупает собственную студию!

Волабуев в сердцах пнул пустую пивную банку и она, выполнив в воздухе замысловатую дугу, смачно шлепнулась в вязкий грязно-зеленый ил.

– А его контакты с этим… – профессор раздраженно щелкнул пальцами, – фамилия еще мыльная… А, Пемзуев! Какие-то переговоры, какие-то обязательства!

На самом деле он понимал, что сделать что-то стоящее могут только необычные люди, а с такими всегда трудно. Так что надо просто набраться терпения…

В качестве киллера Гуськов для экономии решил снять своего тезку Васю из технического отдела – уж больно хороша была фактура: низкий скошенный лоб, глубоко посаженые глаза, тяжелая челюсть и мощный торс. Надо сказать, что, несмотря на грозную внешность, Вася был типичным ботаником новой формации, то есть целый день сидел перед компьютером и как заведенный жал на кнопки, играя в дурацкие игры, или копался в программах, пытаясь методом «научного тыка» разобраться что там к чему. Прежнее руководство его терпело исключительно за умение быстро наладить любую электронную технику, но Гуськов нашел ему другое применение:

– А ты можешь с помощью своей машинки разные видеоэффекты делать?

– Могу, – в прозрачных Васиных глазах загорелся интерес, – только программы специальные нужны.

– Напиши мне подробности и завтра утром зайди.

Кутузов, присутствующий при этом, посмотрел на Гуськова с уважением – быстро он въезжает в дело…

Вдохновленный вниманием шефа Вася играл с подлинным вдохновением: он безнадежно рассматривал обильно вымазанную кетчупом рубашку и сокрушенно качал головой:

– Похоже, рубашка совсем испорчена! Эти кровавые пятно так глубоко въелись! Что же делать?

Он с непередаваемой грустью голодного добермана смотрел на зрителя и вопрошал:

– Опять утомительное замачивание?

Тут в глазах Васи загорался огонек профессионального интереса, тонкие как росчерк пера губы кривились улыбкой, от которой становилось немного жутко, в кадре ненавязчиво появлялась торчащая из-за пояса ручка огромного пистолета.

– Этого мне хватает на работе! – он ловко выхватывал из-за спины пачку стирального порошка и торжественно сообщал: – «Пим и Джек» легко разрулит проблему!

Снято все было, что называется на одном дыхании, монтаж тоже прошел без проблем, а вот со звуком пришлось повозиться.

– Мне нужен такой голос, чтобы мороз по коже пробирал! – потребовал Гуськов.

– Но ведь это всего лишь стиральный порошок, – попытался возразить Кутузов, – зачем домохозяек пугать?

– Затем чтоб на всю жизнь запомнили слово «Пим и Джек»! В этом и состоит смысл рекламы – вбить в голову название, образ, мысль… Хочешь, не хочешь, а запомни – если порошок, то «Пим и Джек». И хватит об этом! Мне нужен очень страшный голос. Ищите!

Поскольку техническим директором был назначен Кутузов, то и голос искать предстояло ему. Следуя строгой директиве шефа максимально использовать внутренние резервы, он для начала опробовал всех сотрудников мужского пола включая приходящего дворника и вечно сонного охранника.

– Шеф приказал, чтоб все пробовались! – строго говорил Кутузов, если кто отказывался произносить дурацкую фразу про утомительной замачивание, которого и так хватает на работе.

Но, несмотря на все усилия, получалось скорее комично, чем страшно. Бедняга уже начал подумывать о новом месте работы, когда на него обрушилась победа – как всегда за шаг до поражения.

Вестником успеха стал последний не опробованный сотрудник «П-студии» Шурупов. Рыцарь света, виртуоз луча и фильтра, непримиримый враг тьмы, а, попросту говоря, осветитель был найден окончательно расстроенным Кутузовым в подсобке, где отсыпался после очередной пьянки. Ни на что, в общем-то, не надеясь, Кутузов решительно потряс Шурупова и предложил произнести заветную фразу:

– Опять утомительное замачивание?

Шурупов тяжело, со скрипом, как старые ставни, разлепил веки, пытаясь понять какая гнида не дает ему поспать. Увидев Кутузова, он пожелал ему счастливого пути:

– Пошел ты… – и попытался поглубже зарыться в старый ватник.

Будь это женщина – надо сказать, что при всей своей невзрачной, если не сказать скверной внешности Шурупов был известным ловеласом – он бы может и согласился вернуться из мира снов, но ради Кутузова никогда! Однако тот не унимался, тряс за плечо, дергал за ногу и кричал:

– Шурупов! Подъем!

Дело в том, что после двух произнесенных Шуруповым слов стало ясно – оно! Именно этот голос требовался для рекламы: свистящий хриплый шепот, от которого кровь стыла в жилах! В нем звучала скрытая угроза, в нем слышалось рычание ночного хищника, лязг затвора и последний хрип жертвы. Не голос, короче говоря, а целая драма в трех действиях с прологом и эпилогом!

Причиной тому были не только перебитый в юности нос и неумеренная тяга к дешевым папиросам, но и странная привычка заедать теплую водку холодным мороженным. Была у Шурупова такая странная аристократическая причуда…

Он еще какое-то время пытался отбрыкиваться, обещал сделать Кутузова похожим на великого однофамильца (в смысле, подбить глаз), даже взывал к человечности и состраданию. Но все напрасно: Шурупов был разбужен, поднят, препровожден в комнату для записи звука и грубо принужден к произнесению в микрофон совершенно идиотских слов, которые не могли придти ему в голову даже с сильного похмелья.

– Есть! – Кутузов сиял. – То что надо! Молодец, Шурупов!

– Пивка бы… – осторожно предположил герой дня так толком и не поняв в чем дело.

– Именно! Очень холодного пивка! И прямо сейчас! – Кутузов лично сбегал в магазин и, велев осветителя больше не беспокоить, скрылся в монтажной…

На следующий день Гуськов лично посетил уважаемого господина Пемзуева и ознакомил с новой рекламой. Пемзуев рекламу одобрил и попросил сделать хотя бы еще один ролик в развитие темы.

– Если все получится так же оригинально и броско, – заверил он Гуськова, – сразу подпишем договор. Но этого орла с кровавыми пятнами и жутким голосом я в любом случае покупаю!

Счастливый Гуськов от души пожал старому товарищу руку, заверил, что все будет сделано в лучшем виде и отбыл.

«Первый шаг сделан, – похвалил сам себя Гуськов, – и сделан весьма успешно!»

Однако теперь надо было разбираться со вторым концом проблемы – телевидением, где у Гуськова якобы имелись серьезные связи и неограниченные возможности…

Да, он мог придти на телевидение и сказать, ссылаясь на доверительные отношения с рекламодателем:

– Я имею эксклюзивную договоренность на изготовление и размещение рекламы стирального порошка «Пим и Джек»!

После чего сделать многозначительное лицо и всем своим видом обозначить, что без него, Гуськова, никакой рекламы больше не будет. И все должны будут поверить!

Смог же он убедить Пемзуеву в своих телевизионных связях одной уверенной фразой:

– Стал бы я предлагать, если б не было! Как говорится, все схвачено, за все заплачено!

Однако Гуськов прекрасно понимал, что здесь малейшая его ошибка, малейший признак неуверенности немедленно приведут к ответным мерам со стороны людей, которых он в явном виде лишает части аппетитного денежного пирога.

– Один звонок Пемзуеву с вопросом о моих полномочиях, – грустно констатировал Гуськов, – поставит крест на всем проекте! Что ж это за связи такие, подумает Борька, когда на слово не верят? После этого он вообще со мной работать не будет…

Но все это были не более чем приятные волнения артиста перед выходом на сцену – уже слышен похожий на далекий прибой гул полного зала, за кулисами суета и суматоха, режиссер нервно крутит пуговицу, а он легким движением накладывает последние штрихи грима, улыбаясь своему отражению в старом театральном зеркале…

На самом деле Гуськов все больше и больше входил во вкус: ему нравилась новая жизнь, новый ощущения, новое окружение, да и сам новый Гуськов казался замечательным парнем и весьма перспективной фигурой. Куда до него вечно недовольному, во всем сомневающемуся режиссеру? Одно слово – неудачник…

Смущал только всплывающий временами сон, тот самый – про лимузин, людей в масках и фигуру с кувалдой. И если раньше сон казался не боле чем сном, то теперь, когда в жизни наметился серьезный перелом, вся эта история стала все более походить на правду. И эта правда сильно смущала Гуськова – мало того, что его ткнули лицом в грязный снег, но сделал это некто ему знакомый! Он очень четко помнил весь сон от начала до конца и мог с уверенностью утверждать: тот солидный Гуськов узнал своего обидчика!

Увы, Гуськов-студент по глупости пропустил архиважную информацию мимо ушей. Так что теперь оставалось только присматриваться к окружающим, в надежде узнать врага как можно раньше и не допустить злостного надругательства.

– Главное, – напоминал себе Гуськов почти каждый день, – это сработать на опережение! Вот тогда и посмотрим, кто мордой в снег лежать будет…

Глава 5

Несмотря на приглашение принять участие в работе «П-студии» довольно расплывчато высказанное Гуськовым в бытность его временным квартирантом, писатель Лебедев продолжал усердно трудиться над новым романом.

«Вечер наступит вечером» должен был стать достойным продолжением бессмертного «Утро наступит утром». Того самого, что не поняли и отвергли отдельные недальновидные издательства.

– Не зря говорят, – убеждал себя писатель, – что все редактора это неудавшиеся писатели. Те самые, кому не хватило упорства и терпения бороться до конца! Именно поэтому они испытывают инстинктивное неприятие ко всему талантливому и неординарному!

Однако аргументы пригодные для внутреннего употребления совершенно не действовали на дражайшую супругу и еще более дражайшую мамашу супруги в просторечии именуемую тещей. Эти ничего не смыслящие в настоящей литературе особы постоянно терроризировали писателя дурацкими вопросами:

– Где деньги?

– Когда ты, наконец, займешься делом?

– Сколько можно бумагу марать?

И вообще всячески мешали творческому процессу, даже порывались подвергнуть Петра Николаевича принудительному трудоустройству в привокзальный ларек к каким-то дальним родственникам по линии троюродного дяди.

Писатель пытался напомнить о тяжелой судьбе истинных творцов:

– Да, путь к славе тернист и долог, но и награда прошедшим его достойна велика! Всмотритесь в земной путь известных писателей, и вы увидите…

Однако ни супруга, ни тем более мамаша супруги в просторечии именуемая тещей не желали никуда всматриваться:

– Это ты лучше посмотри на Васю Гуськова! Взялся человек за ум и уже хозяин собственной студии, – слаженным хором говорили они, обходя вниманием проданную Гуськовым квартиру. – А ты видно так и будешь всю жизнь на нашей шее сидеть! Писатель… Пошел бы к товарищу, попросился хоть на какую работу, и то больше проку от тебя было бы!

В конце концов, Лебедев сдался, наступил на горло собственной песне, влез в самый приличный польский костюм купленный еще в далекие советские времена товарного дефицита по спецталону и поехал к Гуськову поговорить насчет работы:

– Все-таки не пивом торговать! – убеждал он себя. – И, между прочим, очень даже все может интересно оказаться. Сценарии там разные делать, сюжеты придумывать…

Ему уже рисовались перспективы экранизации своих романов, аплодисменты, цветы, восторженные поклонницы и длинная очередь редакторов жаждущих заполучить для издания хоть что-нибудь написанное пером великого мастера. Увы, жизнь оказалась куда проще и грубее:

– Молодец что пришел! – вполне искренне приветствовал писателя вальяжный и уверенный в себе хозяин шикарного кабинета мало похожий на прежнего Гуськова. – У меня как раз работа есть! Надо про стиральный порошок сделать еще один сюжет.

После чего писателю показали кошмар с чистоплотным киллером, выделили небольшое помещение со столом, стулом и компьютером, пообещали со временем много денег и пожелали всяческих успехов. Как говорится:

– Ветер в корму, флаг в руки и барабан на шею…

Согласно информации полученной от всезнающего Кутузова разговаривать о рекламе следовало с неким господином Бирюлькиным. Несмотря на легкомысленную фамилию это был еще тот волчара! Кутузов, во всяком случае, настоятельно советовал быть крайне осторожным:

– Вы, Василий Иванович, следите за каждым его словом и движением! Главное бдительности не терять. А еще не давайте ему зайти сзади – у них там такие порядочки, такие нравы, что всякой гадости можно ожидать!

Однако на деле все оказалось совсем не так как представлялось Гуськову…

Для начала господин Бирюлькин заклеймил позором рекламного киллера:

– Своими действиями вы возбуждаете в людях самые низменные чувства! Я понимаю, что в погоне за прибылью не приходится считаться ни с общепринятой моралью, ни с простой человеческой нравственностью, но почему надо действовать с такой циничной прямотой? Этого я не приемлю и не одобряю…

– А что собственно такого… – попытался возразить несколько растерявшийся Гуськов.

– И вы еще спрашиваете? Мало того, что дети вместо индейцев и партизан теперь играют в разных там киллеров и диллеров, так вы хотите прославить еще и человеческие качества наемных убийц! Мол, такие они хорошие и хозяйственные, что сами свои вещи стирают. Прямо идеальный жених какой-то! Мечта, понимаешь, хозяйки…

Однако, выслушав деловые предложения Гуськова, Бирюлькин сменил гнев на милость и, поигрывая золоченной ронсоновской зажигалкой, стоимостью в пять своих месячных зарплат поинтересовался подробностями:

– Сколько раз в день хотите показывать рекламу? В какое конкретно время? Есть ли предпочтения по передачам? Я бы, например, не советовал ставить ее в криминальную хроники – там и без того столько крови, что ваш сюжет просто потеряется.

Гуськов обрадованный переходом разговора в деловое русло достал заранее подготовленный план-график изложенный на трех неровно сшитых Машенькой листах. Бирюлькин просмотрел материала и, написав что-то на обороте последнего листа, вернул Гуськову. Тот, разумеется, поинтересовался надписью, но, увидев, что это всего лишь «10%» заклинился. Не дался ему с ходу смысл этой простой и ясной надписи.

«До чего туго соображают все эти новоявленные коммерсанты! – грустно думал господин Бирюлькин, созерцая растерянного Гуськова. – Сразу видно не прошли в молодости школы комсомольского актива! Непонятно как они вообще умудряются работать. Вот этот, например, у меня в райкоме дальше сектора учета не поднялся бы, а тут смотри-ка – сумел «Пим и Джек» в оборот взять! Смутные времена грядут, ох смутные…»

Бирюлькин глянул на швейцарские часы (стоимостью примерно в полтора года безупречной государственной службы), поправил эксклюзивный галстук (еще полгода напряженной работы на благо народа) и чтобы не терять драгоценного времени спросил:

– Что-то не так?

– Да нет… – до Гуськова постепенно дошла суть происходящего. – Все нормально.

– Вот и хорошо! – Бирюлькин вежливо улыбнулся. – Завтра жду вас с договором. Стандартный образец может взять у моего секретаря.

Это была победа! Полная и окончательная! Гуськов не просто сделал рекламу, но и разместил ее на телевидение. Это значит что очень скоро на счет «П-студии» поступят первые деньги от Пемзуева! Правда немного смущала ситуация с Бирюлькиным – Гуськов готовился убеждать, хитроумничать и вести тонкую игру, но ничего этого не понадобилось отчего вкус победа слегка горчил разочарованием.

– Но ведь это правильно, – рассуждал Гуськов, следуя по бесконечным пыльным коридорам телецентра в поисках выхода, – работая на государственном канале этот тип никакого интереса кроме зарплаты не имеет. А такой посредник как я дает ему возможность очень даже неплохо заработать! Однако спрашивается, чего тогда он вначале разорялся про мораль и нравственность?

Тут Гуськову вспомнился мальчик, который, незаметно заглянув как-то ночью в родительскую спальню, грустно заметил:

– И эти люди не разрешают мне ковырять в носу…

Гуськов усмехнулся и, отбросив никчемные сомнения, поспешил навстречу новым свершениям…

Чтобы окончательно овладеть деньгами Пемзуева следовало сделать еще одну рекламу для ротации. И сегодня писатель докладывал свое видение проблемы на ранней утренней встрече. За открытым окном шуршали еще свежими, чуть влажными листьями деревья – видно ночью незаметно прошел дождь. И легкий ветерок, гуляющий по кабинету, был так же свеж и чуть влажен. Где-то за домами едва слышно гудел просыпающийся город, а здесь, в тихом переулке идиллию нарушали только мелодичная трель отбойных молотков и незлобливый мат рабочих разыскивающих под асфальтом такую-то такую-то (непечатно) дырявую трубу.

– Темп! Сейчас главное не потерять темп! – многозначительно заметил Гуськов потягивая из тяжелой кружки горячий кофе. – Первый ролик заказчик принял, на канале я обо всем договорился, но сам понимаешь, – пока договор не подписан, всякое может случиться!

– Ясное дело! – писатель энергично закивал. – Я поэтому подготовил несколько вариантов на выбор. И мне кажется получилось довольно симпатично…

Чувствовалось, что он горд результатами своей работы, но как всякий автор немного волнуется. Однако по мере того как он говорил, внимание на лице Гуськова постепенно сменялось недовольством. Ему явно не нравились идеи старого товарища. А тот все глубже и глубже погружался в туманные глубины творческой мысли.

– Создавая свои сюжеты, я стремился найти необычный, особый взгляд, – писатель говорил все более эмоционально, – который разбудил бы в зрителях не просто желание купить стиральный порошок, но и внес бы в их повседневную жизнь немного тепла и света!

Несмотря на четко поставленную задачу и наличие образца в виде киллера, писатель породил на свет целый паноптикум мечтательных и нежизнеспособных героев. Тут были субтильные барышни, нежные юноши и убеленные сединами старцы. Барышни рассеянно роняли на целомудренные белоснежные блузки шоколадные птифуры или проливали туда же кофе из маленьких чашечек, потешно ахали, даже краснели, но «Пим и Джек» легко возвращал пострадавшей одежде первозданный вид.

Юноши по большей части оказались поэтами – известное дело: хуже писателей только поэты! Они рассеянно садились в белых брюках на окрашенные скамейки или мечтательно опрокидывали на них же (брюки, разумеется) пузырьки с чернилами. Гуськов попытался представить, откуда мог взяться этот пузырек:

«По-моему, современные поэты пишут шариковыми ручками или вообще сразу печатают. Откуда же там чернила?»

Но кроме запавшей в память картинки из школьного учебника литературы: большая чернильница с крышечкой похожая на пивную кружку и бодро торчащее из нее длинное гусиное перо в голову ничего не пришло. Чушь какая-то, короче говоря.

Ну а слушать про старцев Гуськов уже не мог:

– Подожди, подожди! Ты меня извини, но это совсем не в кассу. Это не реклама, а какой-то кисель с манной кашей!

– Что значит кисель? – сбитый с мысли писатель посмотрел на Гуськова. – Чего тебе собственно не нравиться?

– Все! Точнее говоря, практически все, – Гуськов встал и привычно прошелся по кабинету (это вам не в малогабаритной кухне на мебель натыкаться!). – Ну, может быть, кроме этой твоей барышни в белом. Только ей жизни надо добавить!

Где-то в глубине Гуськова вдруг встрепенулся забытый во всей этой суете режиссер. Он попытался вступиться за писателя – мол, хорошие идеи, и реклама получится хорошая. Романтическая вполне! Но новый Гуськов довольно грубо велел Гуськову-режиссеру заткнуться и не высказываться по вопросам, в которых ничего не смыслишь.

– И как ты это понимаешь? – писатель был явно обижен, даже лысина порозовела.

– Грудь пятый номер, блузка на пару размеров меньше, чтобы аж расходилась между пуговиц! – Гуськов показал на себе что имеет в виду, как будто его слова можно было истолковать двояко. – Как только такая штучка появится на экране, мужиков сразу заклинит. А от твоих одуванчиков они побегут на кухню за пивом!

– А какое отношение будет иметь твоя, как ты говоришь, штучка к стиральному порошку?

– Элементарно! У тебя там птифуры падали, – Гуськов вполне доброжелательно улыбнулся, было видно, что ему не слишком приятно распекать товарища, но дело есть дело. – В принципе идея хорошая, но невнятная. Большая часть даже не поймет, что там на экране случилось. Уж больно эти птифуры мелкие. А вот если мы пустим в дело большой торт – весь такой красивый, с кремовыми цветами и шоколадным зайцем…

– То есть она на себя целый торт уронит? Но это как-то нереалистично…

– Зачем уронит? Она в торт упадет! Смотри такой вариант: в ресторан заходит наша секс-бомба, цепляется каблуком за ковер – даем такой броский кадр, и падает прямо в стоящий на столе праздничный торт. Да, а в торте горящие свечи, потому как день рожденья!

– Чей день рожденья?

– Да без разницы! – Гуськов расходился все больше и больше, – Все, что я сказал, проходит буквально в несколько секунд короткими яркими штрихами. А дальше главное: крупно идет испачканная донельзя блузка, сзади в легком тумане девица. Естественно голая…

– Почему голая?

– Так она стирать собралась! Или ты думал, что можно одежду прямо на теле стирать?

– А покажут такое по телевизору? Особенно днем?

– Брось! Сегодня не стоит вопрос – покажут или нет, проблема только в том, сколько это будет нам стоить. Поэтому я и сказал, что тело будет в легком тумане. Для экономии. То есть вроде оно есть и хочется всмотреться, но определенности и четкости не получается!

– А дальше что?

– Дальше она скажет что-нибудь типа: «Ах, моя блузка совсем испорчена! Ну, ничего, ведь теперь у меня есть «Пим и Джек» – лучший стиральный порошок!» Как тебе такой вариант?

Писателю захотелось сказать, что все это пошло, глупо и ужасно. Что он не желает принимать никакого участия в этом балагане и прямо сейчас, немедленно прекращает всякое участие в рекламной деятельности. Да! Прекращает и уезжает домой! Однако при слове «дом» ему живо представились кислые физиономии дражайшей супруги и еще более дражайшей мамаши супруги в просторечии именуемой тещей. Что он им скажет? Поэтому писатель взял себя в руки и сказал, что в целом получается нормально. Однако чтоб хоть как-то выразить протест позволил себе тонко съязвить:

– А еще она может сказать: «Пока другие замачивают, я отдыхаю!» – писатель многозначительно усмехнулся. – И по бокам появляются два культуриста, тоже по пояс голые, тоже в легком тумане. Слева Пим, справа Джек!

– Гениально! – Гуськов буквально засиял, – Молодец, просто молодец! Ведь можешь, когда захочешь! Именно так – два качка слева и справа и эта фраза, как там: «Пока другие замачивают…»

– Пока другие замачивают, я отдыхаю, – писатель не знал, как на все это реагировать.

Он ведь только пошутил, позволил себе поиронизировать над идеей Гуськова, а получилось совсем наоборот. И что ему теперь делать? Радоваться? Грустить? Или просто улыбнуться?

– И насчет имен просто гениально! Я думаю им надо кепки одеть с надписями, чтоб ясно было, как их зовут. У левого будет «Пим», у правого «Джек». Я тебе гарантирую, что через месяц словосочетание «Пим и Джек» станет нарицательным и войдет в каждую семью. А это значит настоящий и полный успех!

– Думаешь?

– Не думаю – уверен! Так что немедленно приступаем к съемке, а ты пока помозгуй, как в том же ключе твоих поэтов представить…

Вернувшись в свою каморку, писатель сперва тоскливо смотрел в окно, потом сел за стол, тяжело вздохнул, поморщился, по-шоферски почесал затылок, обхватил голову руками, еще раз вздохнул… Короче сделал все, что положено человеку погруженному в тяжелые думы и погрузился в тяжелые думы. К своему величайшему сожалению он понимал, что здоровый цинизм Гуськова куда ближе к потребностям общества, нежели его мечтательный идеализм.

– Совершенно ясно, что моя реклама никуда не годится! – бормотал писатель, с ненавистью глядя на собственное отражение в темном экране компьютера. – Но можно ли в угоду сиюминутной выгоде изменять принципам? Любой творец, будь то писатель, художник или режиссер должен иметь внутреннего цензора. Строгого и неподкупного!

Писатель испытывал почти физическое отвращение к себе, к своей работе, к людям вообще и к старому другу Гуськову, который умеет играть на их низменных интересах.

– Талант лишенный моральных устоев просто опасен для общества! – писатель стукнул кулаком по столу, чуть не разбив клавиатуру.

Однако где-то в глубине сознания надоедливыми мухами зароились сомнительные мыслишки о деньгах, которые можно заработать, об известности, которой можно добиться, о связях, которые можно наладить…

– Не дури! – вкрадчиво вещал незнакомый внутренний голос. – Такого шанса может больше не быть. И возраст уже не тот, чтоб ждать лучших времен. Прогнись чуть-чуть, а потом снова будешь писать то, что нравится.

Писатель промучился до самого вечера, но так ничего не решив, поехал домой в ужасном расположении духа. Точнее вначале он решил пойти куда-нибудь и хорошенько выпить, но потом представил себе как будут поджимать губы жена и мамаша жены в просторечии именуемая теща, как запрутся потом на кухне, обсуждая недостойное – его, Петра Лебедева, поведение, как утром начнут на два голоса поливать грязью и обзывать разными обидными словами…

Мысль о подобной перспективе показались писателю столь неприятной, что он отказался от идеи вечерней пьянки и побрел домой всухую…

Насчет съемок Гуськов договорился в ресторане «Прага» при условии, что в кадре мелькнет исторический фасад и сделано все будет строго в ранние утренние часы, пока нет посетителей. Свою роль сыграло и старое-старое знакомство с халдеем Федей, который теперь значился метрдотелем и отзывался исключительно на Федора Рувимовича.

Ведь это только при нынешнем капитализме ресторан стал недоступным для большинства населения местом, особенно такой как «Прага», а в старые советские времена студент Гуськов вполне мог себе позволить заскочить сюда вечерком на пару рюмок водки «Столичная» со «Столичным» салатиком.