Текст книги "Трое в одном доме не считая портвейна"

Естественно проникнуть в их замкнутый круг оказалось делом чрезвычайно сложным. Но, разумеется не для него – великого знатока человеческих душ. Уж он то знает, как с людьми работать, как ключик найти даже к самому неприступному сердцу! Тем более что задача стояла архисложная – и информацию собрать, и про клад не проболтаться.

– Короче, – прервал его разглагольствования практичный Беркшир, – Что удалось выяснить? Конкретно по Дому, и конкретно по этому сантехнику из подвала.

Обиженный Поросьян стал еще больше похож на вышеупомянутое домашнее животное (морскую свинку, разумеется, а не трехголового дракона) и предложил Беркширу самому попробовать добиться хотя бы части достигнутого им – непонятым героем и благодетелем нашей неблагодарной компании. Они препирались еще минут десять, но сила была явно на стороне хорошо выспавшегося и не нуждающегося в утренней бутылочке холодного пива Беркшира. Тем более что в ходе дискуссии выяснилось, что Поросьян толком ничего не узнал, а всего лишь побывал на заседании по сути представлявшем собой небольшое чаепитие перешедшее, не без участия самого Поросьяна, в большую пьянку. Но зато теперь Поросьян там свой в доску, более того, сегодня ему надо идти на встречу в самом узком кругу. А для этого нужны деньги, которых у него после вчерашнего естественно нет. Так что…

Беркшир с явной иронией в голосе поинтересовался, на что планируется истратить требуемые деньги – не на портвейн ли? После чего Поросьян впал в неистовство и отказался вообще иметь с нами дело. В глубине души я был согласен с Беркширом, но и в словах Поросьяна была своя истина. Так что пришлось выгребать содержимое бумажника на пользу общего дела. Продолжая ругаться, ко мне присоединился и Беркшир, но чувствовалось, что делает он это исключительно из солидарности со мной. Зато Поросьян, как водится, воспринял наши действия не только как должное, но и как чистосердечное признание своей полной и безоговорочной неправоты. Засунув деньги в карман, он почти брезгливо пообещал вечером позвонить и гордо удалился. Минут через десять разошлись и мы – в плане Дома Беркшир собирался раздобыть большую рулетку, а мне предстояло готовиться к этой дурацкой, неизвестно зачем выдуманной и бессмысленной ночевке в засаде…

Впрочем, помимо ночевки у меня имелась еще одна идея – попробовать все-таки узнать о прежних жильцах Дома. Вдруг это быстро получится? Вполне возможно. Но как? Из паспортного стола далеко и надолго пошлют, а вот со старожилами поговорить вполне можно – слухами земля полнится. Может легенды какие с Домом связаны или события памятные? Ведь это только с виду они простые пенсионеры с окрестных лавок – на самом деле это память эпохи, пусть где-то неточная, где-то скандальная, только другой нет. Дело это, конечно, муторное, но результат вполне может получиться. Так что придется по дворам окрестным пройти, но, и это я для себя решил твердо, только после ночевки…

Не знаю почему, но ночь в Доме было решено провести на чердаке, на том самом месте, с которого я видел бледного типа. Может быть хотелось просто оказаться как можно дальше от подвала. А может привычка – ведь там и я один сидел, и мы вместе, когда план кампании составляли. Уже вечерело, когда я во всеоружии заступил на пост. Ночью что самое главное? Правильно – свет. А откуда свет в пустом полуразрушенном доме? Фонарь с батарейкой сдохнет через пару часов, от уличных фонарей толку мало – дом-то среди деревьев и место уединенное. И тут меня осенило: я раздобыл настоящую керосиновую лампу. С ручкой, защищенным решеточкой стеклом и вместительным резервуаром. Хозяин лампы, старый охотник и сосед по площадке (из тех, к кому перед приходом гостей посылают за дробью, дабы восполнить съеденную маленьким Борей черную икру), наполнил его под завязку и обещал равномерное свечение в течение минимум семи—восьми часов. А больше мне и не надо! Еще я взял с собой бутылку коньяка – дорого, конечно, но случай особый – пару красных яблок и плавленый сырок.

Вот и Дом… Строители по-прежнему отсутствовали (а ведь была такая тайная надежда – прихожу, а там работа кипит…), изменений никаких не наблюдалось, ворота были приоткрыты, машины со всех сторон туда-сюда по улице ездили. Все как обычно. Не останавливаясь, чтобы не передумать, я решительно прошел двор, форсировал крыльцо и, не глядя в темный провал подвала, быстро поднялся наверх – почти бегом. Правильно, что засветло пришел – легко удалось пробраться на место и с комфортом устроиться, привалившись спиной к привычным, теплым кирпичам. Славная, все-таки, в этом году осень – долгая, теплая и сухая. Такое редко в наших краях случается. Хорош бы я был под дождем да с ветром…

Не дожидаясь темноты я возжег свой светильник, отрегулировал самый маленький огонек – чего горючее-то впустую жечь пока не слишком темно, разложил на газетке закуску и безжалостно свернул голову призывно мерцающей в лучах заходящего солнца бутылке. Коньяк он, конечно, далеко не портвейн, в смысле гораздо лучше. Чтобы придать великому сидению торжественность я захватил с собой даже маленькую стопочку. Опять же надо благородному напитку уважение оказывать…

Минут пять полюбовавшись натюрмортом, я принял первую дозу и наслаждаясь лёгким жжением в горле и ароматным послевкусием захрустел яблоком. Да, жизнь прекрасна, а ночь коротка! Переживем как-нибудь. Готовясь к мероприятию, я столько передумал и понапредставлял, что, пожалуй, почти забыл о кладе. Главное состояло в преодолении себя – решил ночь провести в жутком месте, значит надо это сделать. Страшно, нестрашно, опасно, неопасно – значения не имеет. Решил – сделал. Тем более, когда публично заявил о своих планах. Не то чтобы засмеют в случае чего: друзья все-таки, да и ситуацию понимают – следы видели, в подвал спускались, но самому потом противно будет на себя смотреть.

В неспешных размышлениях пробежала пара часов и я, нацедив очередную порцию, с удивлением обнаружил, что уже совсем темно – даже краев не видно! Наливать теперь надо с осторожностью. Я поставил бутылку и огляделся. Надо мной гудел небесный купол, и россыпь мерцающих звезд только подчеркивала его черноту. Они были безумно далеки и, наверное, прекрасны. И мне на мгновенье показалось, что стоит подняться, просто встать, и неведомая сила легко подхватит мое невесомое тело и безмятежной пушинкой швырнет в неведомую глубину этого бездонного колодца…

Я опустил глаза и посмотрел вокруг – тьма обступил меня, огни города терялись и мутнели, стих привычный шум. Я был один, абсолютно и безжалостно один. Но нам ли царям быть в печали? Подкрутив маленький винтик, я легко раздвинул круг мерцающего желтоватого света. Тьма отступила за отведенную ей границу и замерла в ожидании. Но храбрый огонек горел ровно и спокойно, удивительно приятно, по-домашнему как-то, пахло горячим железом и керосином, а коньяк точно светился изнутри отражением этого огня. Я не стал смотреть на часы, хотя такое желание было. Текучесть свойственная времени – о ней ли думать сейчас? Когда сама вечность приоткрывает мерцающий полог тайны и готова поведать мне нечто очень важное.

И тут я услышал шаги – кто-то спокойно поднимался по лестнице. Уверенно и не спеша. Наверное, мне надо было испугаться, вскочить, принять меры к обороне или просто спрятаться. Но я остался неподвижен и нем – возможно, я ждал этих шагов, возможно просто не успел ни о чем подумать. Только холодный пот побежал по спине, и в ногах расползлась истома. Шаги приближались. Вот они уже рядом, все ближе и ближе, я уже слышал скрип дерева и влажное, липкое какое-то, хлюпанье. Как в том подвале, а еще в детстве, когда, помесив сапогами весеннюю грязь, выскакиваешь на асфальт…

– Не возражаете? – тихий сипящий голос донесся из темноты.

Я отрицательно помотал головой и даже рукой подтвердил приглашение, указав на место, где два дня назад, а может и не два дня, а целых два века назад, сидел Беркшир. Гость сел и вполне дружелюбно посмотрел на меня, болезненно щурясь от света. Тот самый, бледный как гриб выросший в самом дальнем углу сарая, абсолютно лысый, но на это раз меня видящий и со мной разговаривающий.

– Я не помешал? Возможно, вы ждете кого-то? – он улыбнулся вполне по-человечески, даже немного робко, и я неожиданно для себя понял, не логикой, но интуицией, что он не опасен для меня, во всяком случае, сейчас. Удивителен, загадочен, может быть страшен, но не опасен. Просто человек пришел на огонек, одинокий огонек в ночи. Пришел как гость. И, как гостеприимный хозяин я принял его в круг своего света и тепла.

– Нет, нет. Все нормально. Присаживайтесь… – это, пожалуй, было лишним – он и так сидел, да и голос мой мне не слишком понравился – слишком сдавленный. Еще подумает, что я боюсь! Я подвинул в его сторону уже налитую рюмку и предложил присоединиться – уже потверже и поувереннее.

– Не откажусь. Признаться, запах этого славного коньяка я услышал еще в подвале. Но из чего будете пить вы? – я постепенно привыкал к странному сипящему голосу. Кстати, действительно, а из чего буду пить я? Но мой гость уже решил вопрос – порывшись в кармане, он извлек чуть помятый металлический стаканчик и, взглядом спросив разрешения, наполнил его из моей бутылки. Наши руки на мгновенье встретились и я не почувствовал какого-то могильного холода инстинктивно ожидаемого за мгновенье до прикосновения. Это была абсолютно нормальная теплая человеческая рука. Уф… Начитаемся с детства кошмаров, а потом удивляемся, что психика неустойчивая.

– Ваше здоровье! – первый тост по праву хозяина был за мной.

– Ваше здоровье! – был вежливый ответ. Мы чокнулись и выпили. Прежде чем поставить стаканчик я посмотрел на него повнимательнее – наверное, меня привлекла его тяжесть. Раньше такие я видел только в музейной витрине. Формой он напоминал обычную стопку, но достаточно толстые стенки покрывал резной растительный орнамент. Старинная вещь. Мы выпили еще по одной – судя по тому, как мой визави смаковал каждую капельку, коньяк ему понравился.

– А я вас еще тогда днем заметил, когда выходил немного проветриться, в смысле на слух и по запаху, при свете я, честно говоря, давно ничего не вижу. Но пили вы что-то другое, типа крепленого вина. И почему-то подумал, что вы обязательно придете еще…– он деликатно откусил кусочек яблока, и также медленно, как коньяк, стал жевать, явно наслаждаясь его вкусом, – Такое же вино, кстати, пил, один совершенно мне несимпатичный старик, долго живший в этом доме. Всех уже давно выселили, а он не съезжал ни в какую почти год. И из органов за ним приезжали, и по-хорошему уговаривали. Такой, право, упрямец. Я почему так подробно все знаю – к этому дому хороший подход снизу, но пока жильцы есть, пользоваться им для моих коротких прогулок, разумеется, нельзя. Таких тихих, удобных мест, на самом деле, не так много. Потому я и присматривал, чтоб не упустить момент и хоть пару-тройку раз на воздух выйти подышать. Прошлой осенью его, все-таки, отселили, а строители, видите сами, только сейчас появились, так что погулять я все-таки успел.

Беседа потихоньку завязывалась. Я назвал себя, он, помедлив, тоже представился, но несколько необычно:

– Мое имя давно забыто наверху и это, пожалуй, хорошо. Последний раз я разговаривал с человеком, – он на мгновенье задумался, видимо считая про себя, – почти пятнадцать лет назад. Но те, кто спускаются под землю и бродят по границам моего мира уже давно называют меня Блед. Не знаю почему. Ведь я  с ними не разговаривал, просто слышал несколько раз. Почему-то, произнося это имя, они или убегали, или боязливо сбивались в кучу, светя во все стороны фонарями. Хотя ничего плохого я им, как мне кажется, не делал.

– Ну, предположим, я тоже первым делом хотел убежать! – засмеялся я.

– Так ведь не убежали, – Блед улыбнулся, – И правильно сделали. Единственное, чего я не люблю и не прощаю – вмешательства в мои дела и проникновения на мою территорию. Но ведь это вполне естественно…

Наша странная беседа продолжалась. Наверное, у моего собеседника время от времени (раз лет в пятнадцать) возникало желание пообщаться с себе подобным, и я оказался в такую минуту рядом. Периодически мы принимали по стопочке под соответствующий тост типа «будем здоровы» и «за встречу» – хорошо, что у меня вторая бутылка в заначке была. Сам не знаю, зачем ее купил, но сейчас она оказалась к месту, хотя пустела как-то слишком быстро… Постепенно мы перешли на «ты», и по ходу дела я поделился своим мыслями о кладе, который обязательно должен в этом Доме быть. Блед понимающе кивнул и сказал, что где-то рядом определенно есть золото. Много золота. Он, к сожалению, не может показать, где именно, но ясно чувствует его присутствие. Причем оно дышит.

– Дышит? – переспросил я, подумав, что ослышался.

Блед пояснил – в земле золото засыпает, а вот если не закопано оно, а просто в тайник спрятано, то слышно его дыхание. Помочь найти?

– Но ведь тогда это будет моя добыча, – засмеялся он, – Поверь, случайное богатство, как и наследство, не приносит счастья. Счастье надо выстрадать, его надо дождаться и заслужить. Так ведь?

Я согласился. Он вообще начинал мне нравиться все больше и больше. Мне даже захотелось его познакомить с друзьями. Но он категорически и твердо отказался. Более того, попросил дать слово, что я никогда, ни при каких обстоятельствах, никому не скажу ни о нем, ни о нашей встрече. Это было его право, и слово я дал.

Потом он рассказал о себе. Оказалось, что ему уже за шестьдесят. Еще в детстве его захватила страсть к разным подвалам и подземельям. Проживая поблизости от руин давно заброшенной усадьбы, он постоянно копался в земле в поисках подземных ходов и кладов. Тем более что фактура попалась благодатная. Тогда же у него начали проявляться удивительные способности – он точно видел сквозь землю. Ему удалось даже найти вход в полузасыпанный подвал – там где сотни раз проходили местные жители, превратившие усадьбу в место добычи дров и всякой нужной в хозяйстве мелочи. Народ тогда был больше озабочен вопросами выживания, а не мифическими подземельями. Протиснувшись в узкую щель между осевшими сводами и слежавшимся мусором, он оказался в винном погребе – среди огромных бочек и пыльных бутылок…

Оказавшись в полной темноте, он с удивлением обнаружил, что почти все видит, во всяком случае, различает предметы и свободно ориентируется. Ему очень понравилось в этом погребе. Он каждый день стал приходить сюда, а иногда даже ночевал, наслаждаясь темнотой и одиночеством. Потом он откопал в углу начало какого-то лаза оказавшегося подземным ходом. Он исследовал и его – до самого выхода в заросший овраг на окраине деревни. Это был его мир, и он ему все больше нравился. Трудно сказать, как бы сложилась его судьба дальше. Скорей всего, он постепенно забыл бы о своем удивительном мире, под грузом насущных проблем утратил уникальные способности. Короче, стал бы таким же, как все.

Ведь именно так происходит со всеми нами. Мы забываем детские мечты, мы равнодушно предаем их. Меняем на сытую жизнь и теплую постель. И уже не властны над нами смешные страхи и глупые желания. Мы становимся умными и серьезными. Мы уверенно управляем своими судьбами. Прокладываем, как говорится, свои маршруты. Не желая и не умея замечать, как вместе со всем этим глупым и смешным уходит сказка. Мы навсегда покидаем волшебную страну. Безболезненно, но не бесследно. И глупо спрашивать потом себя с самым серьезным видом «зачем я живу?» или «в чем смысл моего существования?». Мы знали ответ. И сами убили его в себе…

Но с Бледом (неважно, как тогда его звали) случилось иначе – зигзаг судьбы бросил его в Москву. Причем в самый ее исторический центр, где проживали какие-то дальние родичи. Первый же выход в город потряс его – подземный мир был везде. Тут и там, прямо под ногами и за поворотом. Этот мир ждал и звал его. В первый же вечер прямо во дворе дома он нашел лаз в старый подвал, когда-то стоявшего там, но давно снесенного или сгоревшего дома. Как и в усадьбе сотни людей проходили здесь, ничего не видя, а он подошел и проник в саму суть.

Дальше – больше. Он где-то работал, даже принимал какое-то участие в общественной жизни. Но ночью уходил под землю. Постепенно хаотичные поиски и блуждания стали обрастать взрослым смыслом – он понял, что его мир в состоянии не только прокормить, но и сделать великим. Как именно он пока не знал, но чувствовал, что искать надо вглубь, туда, где уже давно не ступала нога человека. Если вообще там когда-то была…

К сожалению, простой житейской мудростью он не обладал. Найденной спокойно продавал на толкучке – будь-то предметы быта, холодное оружие или ювелирные украшения. Ведь все это было никому не принадлежащее старье, а он, по праву нашедшего, становился хозяином. Его взяли на карандаш. Блуждая по подземным коридорам, он часто оказывался в самых неожиданных местах, причем его появление случалось и при свете дня – ведь под землей время идет совсем иначе… На него обратили более пристальное внимание. И время такое было, и копался он слишком близко от Кремлевских стен. Не враг ли скрытый?

А он уходил все глубже и глубже. Первый уровень подвалов и действующих коммуникаций был исследован и понятен. Это были улицы, площади и переулки его города. Пожалуй, он знал их даже лучше, того, что было наверху. Второй уровень – тайные ходы, выложенные камнем, с ловушками, схронами и убежищами тоже не представлял особой тайны. Просто следовало соблюдать осторожность и помнить, что делалось все это не для праздного хождения, а с определенной целью – спрятать, скрыть, сохранить. А иначе, зачем в землю зарываться? Будь он чуть пообразованней – цены бы не было его знаниям. Уже потом, в лагерях, когда он познакомился с разными учеными да академиками и по ночам рассказывал о своем мире – как они охали и тряслись: «А вы действительно прошли по этому маршруту? И стены белым камнем выложены? И плитка на полу чугунная? Не может быть! Это же…» Еще его про книги все время спрашивали, – видел, мол, книги там старинные? Ну, видел, только толку в том…

Но все это позже было. А пока он сумел проходы в третий уровень найти – там даже ему жутковато было. Стены деревянные, из огромных бревен обернутых в окаменевшую от времени кожу, проходы узкие и извилистые. Дышать почти нечем. Где-то вода сочится, где-то метропоезд над головой грохочет. Скелеты находил часто – кто просто лежит, кто в цепях… Но именно по этим ходам шел он все дальше и дальше, глубже и глубже. Пока в один прекрасный день не оказался надолго, где положено за такие чуждые советскому человеку занятия.

С одной стороны грустно, с другой – именно там познакомился он с умными людьми и многое для себя понял. И про себя самого, и про жизнь свою, и про мир свой удивительный… Когда вернулся, в контакты ни с кем вступать не стал, а сразу домой, под землю. Так с тех пор и живет. Он что-то рассказывал еще, видно накопилось за столько лет, но я уже куда-то плыл в сладкой полудреме периодически, впрочем, кивая и поддакивая рассказчику. Так оно всегда и бывает – слабые засыпают мордой в салате, а сильные – лицом в десерте, но ведь все равно засыпают! Сколько же мы в жизни теряем интересного и важного вот так неожиданно, но ожидаемо заснув…

Глава 4

Меня разбудило солнце – самые первые нежные лучики скользнули по лицу и смущенно спрятались за случайное облачко. Потом еще раз – и вот я уже пытаюсь открыть слипшиеся глаза. Пробуждение нельзя было назвать приятным. Все тело ломило, а в ребрах так вообще застряло какое-то бревно, к которому я не слишком удачно привалился, засыпая на своем вынужденном и весьма жестком ложе. Еще было немного прохладно, если не сказать просто холодно и в голове изрядно гудело.

Я осмотрелся, пытаясь совместить свой внутренний, еще хаотичный и разрозненный мир с миром внешним возможно упорядоченным и наверняка осязаемым. Картинки постепенно совпадали. Вот две пустых бутылки коньяка, вот остатки закуски, вот лампа – еще горит, но уже совсем слабо. А может, просто пришел день? И чудный огонек, светивший и согревавший всю ночь, будучи не в силах соревноваться с его ослепительным сиянием, тихо и беспомощно сник, поняв всю тщету и бессмысленность своего существования. Так падает на поле брани последний смертельно раненый воин, не видя более смысла ни в борьбе, ни в победе.

Тут мой проясняющийся с каждой минутой взор остановился на  маленьком желтом стаканчике – Блед! Я сразу все вспомнил – и гостя своего ночного, и рассказы его, и свой позорный поступок. Надо же было так глупо и не во время заснуть! Вот ведь козлина… Другого слова нет. Я еще раз все внимательно осмотрел в поисках записки или какого-нибудь знака, но, увы, безуспешно. Кроме стопки никаких материальных фактов существования Бледа не наблюдалось. Мой стеклянный стаканчик, кстати, был на месте – стало быть, я подарок получил. Итак, стопка – я повертел ее и не найдя ничего особенного, кроме того, что она достаточно старая, убрал в портфель. Какая никакая, а память. Хотя сейчас мне больше хотелось забыть о случившемся…

В наказание за проступок я, несмотря на дурное настроение, ужасное самочувствие и непрезентабельный внешний вид отправился в институт, где мое появление произвело немалый фурор. Особенно керосиновая лампа, которую я не стал прятать в портфель – наоборот: на переменах я с независимым видом носил ее с собой, а в аудитории ставил на стол. Для роли «Вампира с Честерсейского гумна» не хватало только заступа могильщика и чистой тряпицы для подвязывания челюсти. К тому же хотя керосин почти выгорел, но запаха меньше не стало. В коридоре-то это не бросалось в глаза, в смысле запах не чувствовался, а вот в теплом помещении он медленно, но верно брал верх над прочими крепкими ароматами студенческой братии, придавая атмосфере неповторимый, почти парфюмерный, шарм. Кстати, некоторым это понравилось.

В итоге я вполне продуктивно поработал, зачистил кучу долгов и даже сдал какой-то случайный зачет. Впрочем, хвостов оставалось еще изрядно. Уже вечерело, когда с сознанием хорошо выполненного долга я вышел на улицу. В правой руке я держал портфель, а в левой – неизменную керосиновую подругу. Только тут до меня дошло, что обещал по завершении ночных бдений отзвонить с докладом Беркширу и Поросьяну. Вот так номер! Мало того, что я заснул не во время, так еще и про товарищей забыл! Короткая пробежка, разогретая солнцем, пропахшая мочой кабина автомата, две копейки…

И нулевой результата: ни того, ни другого дома не оказалось. Понять где они по тону длинных гудков также возможности не представлялось. Пришлось отложить общение до дома и, скрипя на поворотах, двинуться в сторону метро, никуда не заходя и ничем не радуя исстрадавшийся организм – наложенный за провинность карантин еще не кончился…

Вызванный на улицу Беркшир был озабочен и печален:

– А, здорово… Ну как дела?

– Да вот, – я скромно потупился, – Переночевал в Доме! Вроде жив и здоров.

– Это ты молодец, – еще более равнодушно произнес Беркшир, – А Поросьян-то пропал. Представляешь – как вчера утром от нас отвалил, так до сих пор ни ответа, ни привета. Еще и дома не ночевал…

– Ну и что! – я не на шутку разозлился, – Мало ли какие у него дела. Не пацан, все-таки. Да и куда он может деться кроме как вкушать портвейн в очередной компании очарованных им и его умом…

– Не в том дело! Мне кажется, да нет, я почти уверен, – Беркшир замялся и вполголоса осторожно предположил, – Его забрали. В Контору. Вместе со спелеологами этими, чтоб не шарили, где не положено. Я всегда говорил – с государством в игры не играют.

Версия Беркшира постепенно захватила и меня. Другой вопрос – что делать дальше? Сунуться на Лубянку: «Тут к вам наш друг затесался, так то совершенно напрасно!» Итог будет малоутешителен – Поросьяна не отпустят, а нас скорей всего убедительно пригласят на беседу. Собственно, ничего дурного за нами нет, но антиобщественное поведение всегда можно навесить… А дальше по проторенной дорожке – телега в деканат, пистон по комсомольской линии, снятие стипендии и так далее. А то и того хуже – Беркширу в его космополитичной Плешке ничего не будет, а у меня как никак режимный Бауманский…

Вот влипли. Тут Беркшир с грустью обронил пару слов про не совсем законные свои делишки имевшие место пару недель назад – студенты из братских стран приторговывали всякой мелочью, а Беркшир оттачивая свое экономическое чутье как-то в этом участвовал… Тут еще я Бледа вспомнил – он тоже не слишком с законом в ладах живет. Правда Беркширу не сказал, слово есть слово. Выходило со всех сторон, что сидеть нам надо тихо и молчать в тряпочку.

Толку от нашей активности Поросьяну все равно не будет, скорей даже вред. Но товарища в беде кидать тоже не дело. Хотя, если подумать, ничего страшного с Поросьяном не случится: побеседуют, повоспитывают, на карандаш возьмут, да и отпустят. В крайнем случае, из института попрут. Мы до магазина прошлись за беседой, и даже до закрытия успели. Но заходить не стали – слишком муторно было на душе. Так и разошлись по домам ничего не решив кроме исконного нашего: «Утро вечера мудренее…»

Утро настало в пол второго ночи – правда, я еще не спал, думал думу и мыслил мысли, пытаясь поймать ускользающую в хаос и бессистемность нить хоть какой-то логики поступков. Своих поступков, разумеется. В трубке оказался сильно нетрезвый Поросьян, требующий немедленной аудиенции у подъезда. Не буду отрицать, что менее чем через десять минут я прибыл на место – Поросьян решительно ходил взад и вперед слегка покачиваясь и спотыкаясь на разворотах. Откуда-то из темноты доносился приближающиеся знакомые шаги – стало быть Беркшир тоже получил приглашение.

– Поросьян! – Беркшир первым завладел пропащим и прижал к груди, – Мы тут чего только не передумали!

Я присоединился к дуэту ни о чем не спрашивая: в конце концов, главное, что мы снова вместе, а остальное выясним потом. Тем более, как выяснилось из первых же слов Поросьяна, никто и никуда его не забирал. Мы с Беркширом облегченно вздохнули, но тут же слово в слово вопросили: «А что же тогда случилось, что ты пропал на сутки с лишним?»

– Да все нормально! – тронутый нашим беспокойством Поросьян дрогнул голосом и почти прослезился, – Я же говорил, что иду на встречу в узком, очень узком кругу. На благо нашего общего, – он подозрительно огляделся – нет ли вокруг посторонних, – именно общего и весьма важного дела.

Мы дошли до ближайшей лавки и сели, иначе все внимание Поросьяна уходило на поддержание равновесия, а нам хотелось подробного рассказа. С легким шуршанием, не слышным обычно за шумом дневной суеты, падали с деревьев листья – кто-то удивительно красиво сказал про это: «…сколько листьев, чтоб выжить, платят зиме деревья?…» Пахло сырой землей и прелью, ночной воздух был прохладен и чист, как вода лесного ручья, далекие фонари раздвигали локтями света вязкую толпу темноты…  Мы были абсолютно одни в этом огромном спящем мире, не считая случайной темной фигуры такого же как мы полуночника нетвердой походкой проследовавшей в неопределенном направлении.  И даже не слишком внятный рассказ Поросьяна не мог нарушить очарования этой ночи.

А дело было так: снаряженный за наш счет Поросьян вчера вечером быстро напоил весь узкий круг в сборе и по частям, ребята в долгу не остались, благо запасы у них имелись. Разговор пошел серьезный и обстоятельный, собравшиеся не без помощи наводящих вопросов Поросьяна погрузились вглубь собственных мироощущений, в самую внутреннюю свою суть и задумались, а чего, собственно, они под землей забыли?

– Я для начала разобраться должен был, зачем они туда лезут. – Поросьян мутным взглядом посмотрел на нас. – Понимаете?

Мы с Беркширом на всякий случай кивнули, а то подумает, что мы совсем тупые, и рассказ продолжился: постепенно события приняли практически неуправляемый характер: часть следопытов глубин рассеялась, часть продолжила веселиться в меру сил и собранных денег. Дальше Поросьян несколько смешался и понес какую-то несвязную чушь про некого Рекса, оказавшегося полным и окончательным козлом и великого Шерифа правильно представляющего ход событий.

Мы с Беркширом понимающе переглянулись – было очевидно, что Поросьян достал одного из членов компании своими глубокомысленными рассуждениями и идиотскими вопросами, начался конфликт – с хватанием за одежду и всяческим рукоприкладством. И хотя Поросьян напрямую об этом не сказал (из чего мы, кстати, сделали вывод, что счет оказался не в его пользу), но глубокая свежая ссадина на подбородке рассказчика с неопровержимостью свидетельствовала о печальных итогах глубоких психологических изысканий. По мере развития событий в конфликт вмешался Шериф, как старший всех разнял и успокоил, предложив простой и эффективный способ решения всех вопросов – спуститься вниз, причем немедленно.

Только тут до нас с Беркширом дошло, что именно во внешнем виде Поросьяна с первых минут показалось странным, и это несмотря на темноту – одежда его была изрядно испачкана, на лице просматривались следы плохо стертой грязи, а обычно густая, чуть кудрявящаяся шевелюра слиплась и местами дыбилась. Все ясно – Поросьяну, задававшего слишком много вопросов «почему» да «зачем», решили помочь самому разобраться в интересующей его теме и спустили под землю. Судя по всему утром, уже сегодняшним утром, то есть в то самое время, когда Беркшир заподозрил неладное, а я мучимый жаждой вкалывал в институте.

Так вот в чем причина его долгого отсутствия и растрепанного вида! Впрочем, чувства высокой собственной значимости, я бы даже сказал величия, Поросьян не утратил.  Более того, по мере развития событий в не слишком связном, но достаточно живом повествовании, его роль в происходящих событиях стал быстро расти, постепенно оттесняя на второй и третий планов прочих участников событий, в том числе и совсем не великого, а так себе Шерифа и безмерно тупого, но наглого Рекса. И уже не эти испуганные и растерявшиеся бездари, а он, именно он – Поросьян, прокладывает дорогу в неизведанное, умело обходя опасности и преодолевая трудности.

Судя по разрозненным техническим подробностям, изредка встречавшимся в рассказе, путешествие началось прямо в подвале заседаний – в темном углу оказалась массивная железная дверь, за ней коридор и колодец с вбитыми в стенку скобами. Нацепив на буйные головы оранжевые каски с шахтерскими фонариками, вся компания поперла вниз, отдавливая друг другу пальцы и нещадно ругаясь… К счастью, кто-то из этих, по словам Поросьяна, спелеологов—недоучек прицепил к последней скобе веревку, иначе, тут мы с Беркширом понимающе переглянулись, хана – обратную дорогу они точно бы не нашли. Последняя фраза прозвучала несколько снисходительно, как будто ему, Поросьяну, потеряться вовсе не грозило – погулял бы, да вышел по мере необходимости…