Текст книги "Трое в одном доме не считая портвейна"

Дальше было бессистемное брожение по узким извилистым коридорам и горячий спор о смысле жизни, тем более что помимо касок народ захватил с собой некоторое количество горючего. Постепенно, пересчитав лбами, к счастью, защищенным касками, изрядное количество протянутых во всех направлениях труб, споткнувшись о всевозможные препятствия и вляпавшись в грязь по полной программе, исследователи вышли в более широкий туннель, где остановились отдохнуть. Воздух здесь был посвежее и не такой сырой, да и неприятные запахи почти пропали. Санаторий, короче. Поросьяна еще удивило, что почти не ощущался холод, с которым он ожидал столкнуться под землей, но мы то поняли, что после принятого ими наверху это было вполне нормально…

В этом месте Поросьян сделал паузу и произнес свистящим шепотом примерно следующее:

– То, что я скажу вам дальше должно остаться строго между нами. Это слишком серьезная информация. Я затрудняюсь даже предположить, что может случиться, если она выйдет за пределы нашего круга. Ясно?

Мы дружно закивали – чего уж тут непонятного? А случилось вот что: где-то далеко, насколько именно далеко сказать трудно и из-за темноты, и потому что под землей в замкнутых пространствах нарушается привычная логика распространения звука раздались шаги. Это были абсолютно спокойные четкие шаги, шаги человека уверенно следующего по своему маршруту. Поросьян вначале решил, что это кто-то из отставших от компании догоняет, но почему без фонаря? На деле, судя по испуганно притихшим попутчикам, все оказалось гораздо страшнее – они сбились в кучу и, направив во все стороны фонари включенные на максимальную яркость, заняли круговую оборону.

Вопросы Поросьяна остались без ответа: не до него было – шаги то приближались, то удалялись, сея страх и хаос своей неотвратимой неопределенностью, и тем, что загадочный Некто передвигался в полной темноте.  Он как будто играл с охваченными ужасом людьми – играл лениво и равнодушно, или просто не замечал их, не обращал внимания, как не замечаем мы паники разбегающихся от нашей грохочущей, сокрушительной поступи муравьев…

Уже наверху, когда дрожащими руками – аж горлышко по стаканом лязгало, была разлита заначенная кем-то на крайний случай и вовремя найденная бутылка водки, и горячая волна пробежала по жилам, отогревая тела и души, Шериф, взяв с Поросьяна самые строгие клятвы в полном молчании и неразглашении, поведал страшную тайну подземелий…

– Парецкий, помнишь того типа, который в твоем Доме из-под земли вроде как вылезал? – Поросьян так посерьезнел, что почти протрезвел. Я судорожно кивнул, уже почти зная, что именно сейчас услышу.

– Так вот, он действительно существует! А еще тебе очень повезло – мало кто выживает при встрече с ним… Возможно, он тебя просто не заметил.

Беркшир дрогнувшим голосом прошептал «кошмар» и боязливо оглянулся, а я прикусил язык – еще мгновенье и я бы нарушил слово данное Бледу и все рассказал. Это была бы еще большая глупость, чем отключка в середине разговора с ним, потому что как говорил забытый мной литературный герой: «если человека что-то и отделяет от бездны, так это его слово». Ведь нарушив данное слово, наносишь непоправимый ущерб в первую очередь себе – твой мир теряет форму, расползается как клякса по промокашке, а вместе с ним теряешь форму и сам. «Кто я?» – спрашиваешь ты себя, а в ответ невразумительное липкое чавканье… Впрочем, многие смотрят на все это гораздо проще.

Между тем, Поросьян продолжал свой драматический рассказ с каждой минутой бронзовее и увеличиваясь в росте, Беркшир испуганно охал и вздрагивал представляя набросанную яркими, стремительными мазками картину подземного кошмара – некоего существа, которого можно иногда услышать, и очень редко увидеть, но выжить после этого почти невозможно. Согласно подземным легендам зовут его вроде бы Блед или что-то в этом роде.  Живет он в недосягаемых для человека глубинах, изредка зачем-то поднимаясь в верхние горизонты. Любое его появление сопровождается необъяснимыми явлениями – вплоть до…

На этом месте Поросьян потер руками глаза, видимо, отгоняя кошмарные видения, и после паузы заполненной тишиной – только у Беркшира мелко стучали зубы, а в животе у самого рассказчика совершенно неуместно бурчало, продолжил:

– Откуда он и что делает под землей не знает никто, но сам факт его существования не вызывает сомнений. Как и кровавые следы его контактов с людьми…

 Поросьян выразительно замолчал, а мне было очень плохо. Я не мог больше терпеть – вся это Поросьяновская эпопея, все эти Шекспировские страсти не стоили и двух слов моего рассказа!  Все эти Шерифы, Рексы и прочие, все это сборище, считающее себя великими и могучими, храбрецами из храбрецов… Герои хреновы! Я представил себе лица Поросьяна и Беркшира, когда они узнают, что с этим самым великим и ужасным Бледом прошедшей ночью я преспокойно пил коньяк! Что мы стали почти друзьями. А все эти байки про ужасы и кровавые следы не более чем плод разгоряченной алкоголем и собственным страхом фантазии. Что-то там, конечно, было – Блед ведь сказал «не люблю, когда на мою территорию заходят», но это любому человеку свойственно. Мой дом – моя крепость…

Поросьян, подбадриваемый неподдельным ужасом в глазах Беркшира, продолжал живописать страшные подробности подземной жизни, а я уже успокоился – в конце концов, и в его словах была правда, и в моем молчании. Правда, ведь, она как судьба – у каждого своя и не поймешь до конца, то ли ты ее выбрал, то ли она тебя…

Впрочем, в одну из пауз я вставил, что, мол, переночевал в Доме, как и собирался. Все вроде тихо и спокойно. «Молодец!» – сказал Поросьян. «Здорово!» – согласился Беркшир. И на том спасибо…

Глава 5

  Утренний звонок, который я спросонья принял за привычную побудку, оказался телефонным. Я долго гонялся за будильником, безуспешно нажимая на все его выступающие части, а он, с ехидной ухмылкой на циферблате, всячески увертывался и даже пытался самым бессовестным образом спрятаться. Наконец, когда я придавил строптивца подушкой, а звон не прекратился, я понял – что-то здесь не так, какая-то тут загадка. Мне что загадок мало? Дом этот, клад, Блед… С учебой проблемы накопились – вчера я дело с мертвой точки сдвинул, но этого мало… Только тут до меня дошло, что звон исходил от телефонного аппарата. Пришлось вставать…

Возмутителем спокойствия оказался Беркшир. Речь его была на удивление ласкова и вкрадчива – похоже что-то ему от меня надо. Впрочем, такая манера мне нравится гораздо больше привычки Поросьяна, пытающегося каждый раз повернуть дело так, что вовсе не ему это надо – напротив, он жертвует собой ради окружающих. Грубо говоря, ты предлагаешь ему разделить выпивку или трапезу – исключительно из чувства дружеской солидарности и желания угостить голодного, безденежного товарища, а он (когда дело сделано, разумеется) вместо благодарности и теплых слов в лучшем случае лениво обронит, что портвейн был не высшего качества, да и закуска оставляет желать лучшего.

А может буквально через десять минут в разговоре заявить, что вынужден был из дружеского расположения и искреннего сочувствия помогать объевшемуся и обпившемуся Парецкому избавиться от лишних припасов. И хорошо если подвернется, кто-то знакомый с данной особенностью, а если посторонний? Что он подумает обо мне после слов: «Смотрю – у Парецкого буквально из ушей уже портвейн капает, а он все наливает и наливает! Нехай, говорит, лучше брюхо лопнет, чем харч пропадет. Пришлось мне все бросать и спасать беднягу!»

Короче, Беркшир приглашал меня принять участие в обмере дома, а то у него никак не получится применение рулетки. Якобы он пытался, разумеется, у себя дома, потренироваться, но увы… Понятно, что к Дому он и на пушечный выстрел не подойдет в одиночку, ну, может, глянет издали и назад. И понятно почему – после мокрых следов на лестнице, люка в подвале и приключений Поросьяна. Знал бы он, что со мной прошлой ночью в этом самом Доме приключилось… Но слово есть слово! Так что я в очередной раз героически промолчал о моем госте и согласился помочь.

Тем более Беркшир очень мягко и ненавязчиво намекнул про нечто имеющееся у него и предназначенного для содействия в работе. Нечто имеющееся оказалось парой золотистых банок финского пива KOFF. Не знаю уж, где их Беркшир раздобыл, но вид они имели весьма шикарный. Да и вкус – что надо, не «Жигулевское» по 37 копеек. Мы выпили сидя на привычном уже чердаке и занялись делом.

Надо признать, что в одиночку с рулеткой действительно не справиться. Тут Беркшир все правильно сказал. Один должен конец ленты с колечком держать в нужном месте, например, у стены, а другой – с катушкой идет к искомой точке. Рулетка разматывается по потребности, потом натягивается по возможности и если тот, который конец с колечком держит, его в самый ответственный момент не выпустит, если лента ни за что не зацепится, если деления и цифры в нужном месте не стерлись, то можно узнать расстояние и даже записать его на бумажке.

Ничего особо сложного тут нет, да и помещений в Доме оказалось не так много, так что к полудню все было вчерне кончено. Получив заслуженную вторую банку, я спустился вниз и присел на крылечке – этакая получилась деревенская идиллия, если не считать мелькающих в створе приоткрытых ворот автомобилей и специфического, характерного для таких огромных городов как Москва, гула необъяснимого, неидентифицируемого, но постоянно присутствующего в качестве фона. Беркшир еще чего-то там доделывал – считал окна, двери и печные трубы. Сразу видно – будущий бухгалтер. Интересно, а чем Поросьян занимается после бурных своих похождений? Я допил пиво и встал – пора по домам двигать, а то после двух ночей короткого и прерывистого сна уже глаза слипаются…

– Беркшир! – крикнул я в прохладный полумрак двери и осекся. Прямо передо мной, и как я только раньше не заметил, на стене, примерно на уровне лица, если подняться на пару ступенек, чем-то белым, видимо куском штукатурки, было нацарапано «Спартак – чемпион», а ниже, чуть помельче: «Спасибо за компанию». Я прислонился к притолоке и засмеялся с облегчением. Значит, не обиделся на меня мой ночной гость, а наоборот вполне доволен. Но до чего же осторожен – посторонний на такую надпись даже внимания не обратит, так скользнет глазом и дальше пойдет. Да даже если и прочитает. Ну «Спартак», ну чемпион, ну спасибо ему за это. Ничего особенного. А я так ни минуты не сомневался, кто это написал и для кого.

Еще мыслишка зашевелилась странная – есть в этой надписи скрытый смысл, намек какой-то. Опять по нервам дрожь прошла, как холодный ветер по мокрой коже… Но сверху уже спускался Беркшир радостно насвистывая для храбрости и предлагая отметить завершение очередного этапа работ – может даже в том замечательном буфете, где мы пили «Мадеру». Благо он сегодня немного при деньгах. Потом додумаю, решил я и мы пошли искать телефон, чтобы пригласить Поросьяна… Но прежде я незаметно для Беркшира быстро нацарапал чуть ниже надписи Бледа «Взаимно».

Надо сказать, что рыбный ресторан на Чистых прудах вместе с любимым нашим буфетом оказался закрытым – санитарный день. Пришлось дожидаться, пока подъедет вызванный Поросьян (он как раз выспался после ночных похождений и жаждал действия) и плюхать на противоположный берег пруда в пивной бар, именуемый в народе «Шпала». Собственно располагался он не то чтобы у самого берега, а выходил низкими мутными окнами на трамвайные пути, бегущие по Бульварному кольцу к Яузе. Именно они и послужили причиной возникновения столь странного названия. Народу там было под завязку, но нам удалось устроиться в уголке, занять половинку круглого стоячего стола и, плотно сдвинувшись, организовать товарищеский уголок для интимной беседы и розлива принесенного портвейна в пивные кружки.

– Я все-таки не понимаю, почему мы должны прерывать связь с компанией Шерифа! – Поросьян был предельно возмущен – только он установил контакт, как оказывается, что он никому не нужен и смысла в его дальнейшем развитии нет. Причем все нормально вяжется и ладится. Но некий Парецкий при поддержке некоего Беркшира вставляют палки в колеса и утверждают – для решения поставленной задачи данная компания интереса не представляет. И все! К сожалению, я не мог привести главный аргумент – слова Бледа, который точно определил и присутствие золота, и его расположение выше уровня земли. Так почему-то всегда и бывает в человеческой истории – ушедший далеко вперед вынужден стоять в ожидании замешкавшихся попутчиков, теряя темп и все преимущества своего героического рывка…

Пришлось прибегнуть к неким умозрительным рассуждениям: мол, в подземельях прятать не будут – слишком сложно и слишком заметно. Представьте себе почтенного господина (назовем его условно господин Икс), который, скользя на осклизлых ступенях и неумело бранясь, лезет в узкий зев люка: его белоснежная сорочка вымазана мерзкой зелено-коричневой жижей, безукоризненно завязанный галстук сбился на сторону, а пенсне уже давно жалобно звякнуло в бездонной тьме колодца… Картинка, прямо скажем, маловероятная!

А в том, что именно вышеупомянутый господин Икс являлся владельцем клада, никто из нас не сомневался, он вообще появился на свет, или правильнее говоря, вернулся из небытия в результате коллективного мыслительного процесса. Я сразу сказал, что если клад в Доме есть, то спрятал его один из жильцов, скорей всего накануне революционных событий, в крайнем случае, в самом их начале. Беркшир предположил, что это должен быть человек состоятельный, но не чрезмерно богатый – миллионщики в подобных домах не жили, да и ерундой такой не занимались. Эти все украденное у простого народа, выжатое с потом и кровью из угнетенного пролетариата заранее за границу вывезли для дальнейшей безбедной жизни и гнусной клеветы на советскую власть.

Ну а Поросьян, хотя и требовал продолжения подземных исследований, в оценке господина Икс полностью с нами соглашался. Даже развил некую психологическую теорию, посвященную кризису постигшему российских интеллигентов в канун революционных бурь – они приветствовали перемены, они поддерживали их, но являясь обладателями капитала и собственности, привыкшие к бытовому комфорту и определенной роскоши в то же время страшились грядущих событий… Откуда с неизбежностью следовало желание как-то обезопасить свое будущее, обеспечить сохранность хотя бы части капитала.

Пить портвейн, да и другие крепкие напитки из пивной кружки это, скажу я вам, совершенно особенное ощущение. Ведь недаром люди придумали целую науку пития и сопутствующих ему ритуалов. Возьмем к примеру водку: я хоть и небольшой любитель этого напитка, но пробовал.  Так вот ее положено пить из стопочки небольшой емкости – максимум грамм пятьдесят. Когда такую емкость опорожняешь по назначению, события развиваются следующим образом: обжигающая жидкость, иначе говоря «огненная вода», прямым ходом следует в пищевод, не травмируя полость рта и нежную кожу губ созданную для поцелуев.

А теперь возьмем пивную кружку и нальем туда искомые пятьдесят грамм – увиденное у нормального человека может вызвать только смех: огромный хрустальный сосуд, почти дворец, на дне которого смущенно плещется жидкость в таком мизерном количестве, что просто хочется сесть и заплакать. Значит приходится наливать сто грамм и более, а это уже перевод напитка – время летит в два раза быстрее, а удовольствие приобретает сомнительный характер гонки за лидером.

Именно так я и сказал товарищам, пока мы допивали пиво, взятое для разминки и в целях получения кружек. Беркшир в целом со мной согласился, но заметил, что есть в пивной кружке с водкой некоторая доля романтики, этакая веселая бесшабашность. Что-то от привала в дальнем походе, когда весело горит костер, тьма боязливо отползла к кустам, и сильные бородатые мужчины греют у разгорающегося огня тяжелые натруженные руки. А Поросьян сказал, что портвейн вообще надо пить или из горлышка, пустив бутылку по кругу – именно так создается в компании доверительная обстановка.

Наконец, портвейн занял свое место в еще хранивших хлопья пены кружках, пустая бутылка перекочевала в бездонный карман клеенчатого фартука, проходивший мимо уборщицы в благодарность не ставшую поднимать шум по поводу категорически запрещенного «приносить и распивать спиртные напитки». И мы, поерзав локтями по липкому столу в поисках удобного положения, продолжили беседу…

Поросьян не без гордости поведал нам, что несколько дней назад познакомился в метро с классной телкой. «Девушкой…» – поправил его Беркшир. «Да, девушкой, но как телка – просто класс!» – согласился Поросьян, – «Зовут Танькой». В процессе выяснилось, что работает она в библиотеке при какой-то серьезной научной организации, где академики по коридорам косяком ходят, более того именно в отделе старых и редких книг. То есть, возможно, отдел назывался как-то иначе, но, по сути, новая знакомая имела дело именно с такой литературой. Глаза Поросьяна загорелись, и он весь во власти воспоминаний плавно перешел из сферы можно сказать производственной в область более интимную.

Мы узнали в подробностях, какая замечательная у Таньки фигура и какая буйная у нее фантазия, не говоря уже о темпераменте. Это была не женщина, а настоящий ураган, особенно в руках великого любовника Поросьяна. В описании отдельных моментов рассказчик переходил на интимный полушепот и многозначительно чмокал. За соседними столами замолчали,  глаза слышавших рассказ и без того уже мутные подернулись легкой зыбью давно утраченной мечты…  А одно из лиц, почему-то показавшееся мне знакомым, так вообще приобрело такой задумчивый и мечтательный вид, что я немного испугался за его обладателя: в таком месте и в такое время нельзя принимать происходящее слишком близко к сердцу!

Только Беркшир слушал Поросьяна довольно рассеянно – у него в Плешке таких Танек имелось без ограничений. Он вообще по женской части лучше всех устроился – в среднем по институту пропорция один кавалер на полтора десятка барышень. Так что внимание обеспечено, особенно такому милому пирожку как Беркшир – пухленький, гладенький, глазки с поволокой… Может именно от такого изобилия внимания к своей персоне, особого интереса к слабому полу он и не проявлял – сидел себе, как моль в шубе… Как говорится, потребности у него с возможностями полностью совпадали.

Покончив, ко всеобщему разочарованию, с интимными подробностями, Поросьян перешел к изложению очередной гениальной идеи – дружно использовать Таньку по прямому назначению! Тут и без того выпуклые глаза Беркшира стали еще больше – у нас как-то не было принято устраивать групповуху, тем более в кругу друзей.  Но Поросьян пояснил, что имеет в виду исключительно поиск нужной информации в старых книгах – мы уже обсуждали, что надо разузнать подробно про старых жильцов Дома, но не знали с какого боку подойти. А тут все само собой получается, он даже придумал легенду прикрытия – типа, реферат пишет про старую Москву, но чтобы все на конкретных примерах. Завтра же он решил начать.

Мы выпили за хорошую идею, и ее скорейшую реализацию. Между тем, на улице давно стемнело и окна превратились в таинственные искажающие и без того искаженную реальность зеркала или колодцы – в такой заглядываешь ярким солнечным днем надеясь увидеть прозрачную до дна воду, а видишь только холодный черный квадрат… Все светлое – наши лица, руки, поднятые кружки казалось там темным, все темное – одежда, столы, стены – терялось в черной глубине.  Мы видели там свои лица – существующие абсолютно независимо, вне времени и пространства, витающие среди звездного неба мерцающих красных огоньков, и не узнавали их…

Курили тут, конечно, многовато, впрочем, как и в любом подобном месте, несмотря на многочисленные таблички и плакаты. Сизые клубы дыма подобно облакам роились между одиноких засиженных мухами тусклых лампочек, воздух был густ и сперт. Периодически хлопала входная дверь, олицетворяя связь мира внутреннего – сумрачно-призрачного и внешнего, наполненного грохотом проносившихся трамваев и ярким светом витрин.

Тот странный мир врывался к нам на мгновенья – так прорывается плотина, построенная из грязно-серого снега на пути весеннего ручейка. Скользил по лицам порывом свежего, почти холодного, осеннего воздуха, пытливо вглядывался в потухшие глаза в бесконечной и бессмысленной надежде увидеть там хоть искорку, хоть отсвет, но все напрасно… И как вода втягиваемая гудящей воронкой слива вновь исчезал за дверью.

Внутренний мир тоже не упускал возможности выглянуть наружу – аккуратно так, не сходя с порога пахнуть на спешащих прохожих тяжелым, спертым духом, поманить призрачным, ненастоящим теплом, пошептать обрывками бессмысленных, никчемных споров «заходи на огонек за жизнь поговорить…» и назад, скорей назад, в душную, грязную нору, пока дверь не захлопнулась, оставив наедине с жизнью…

Дальше разговор не получился – неожиданно подвалил Кузя с друзьями, имена которых я не помнил или не знал вовсе. Как говорится, наше вам с клизмочкой! Обычно он терся в центре, по преимуществу на Калине, то есть был так называемым «центровым», но сегодня там случилась то ли массовая облава, то ли повальное спецобслуживание. Посему визитеры были снаряжены горючим под завязку, но не имели пристанища. Такой у нас получился взаимовыгодный контакт – наши кружки и полстола, их «Анапа» и свежие анекдоты…

Закончилось все обычным бессмысленным скандалом. На это раз между Поросьяном и одним из подошедших – при ближайшем рассмотрении оказалось, что они знакомы и даже встречались пару месяцев назад на дне рожденья этого типа где-то в районе Таганки. Как попал туда Поросьян мы так и не выяснили, но скорей всего кто-то из общих знакомых, как водится, встретил его – случайно бредущего по улице в сильно задумчивом состоянии и зачем-то затащил на банкет. Ясное дело, выпили, спели, пошли на улицу гулять.

А там какой-то местный хулиган из встречной компании прицепился к имениннику и начистил ему торец, раньше, чем опешивший народ с обеих сторон вмешался и прекратил безобразие. Особенно усердствовал, естественно Поросьян: быть в гуще событий – его право и обязанность! Когда все более—менее успокоилось он, отвел хулигана в сторону и начал ему объяснять, что так не делают, что поступок его – неправильный, что на кривом фундаменте не построишь ровное здание… Долго объяснял, все уже разошлись давно, наконец, убедил. Идем, сказал, ты перед ним извинишься за испорченный праздник. Вернулись обратно, зашли в квартиру, благо кто-то как раз уходил, и дверь была открыта, – а именинник уже спит.

Хулиган растерялся: первый раз в жизни извиняться пришел, а не получается. Ничего, успокоил его Поросьян, сейчас все будет нормально. Подошел к постели, хулигана подвел, рядышком поставил и разбудил спящего.

– Ты меня извини, – чуть смущенно, но вполне убедительно говорит хулиган, – Я не прав был!

А тот вскочил и спросонья в драку полез. Хулиган ему опять морду набил, уже по серьезному, обозвал обескураженного таким разворотом событий Поросьяна непечатно и ушел. Сам ушел, а вот Поросьяна сбежавшиеся на шум гости, из тех, кто допоздна засиживается, выгнали с треском. И, что интересно, тоже обозвали непечатно.

Короче, нам с Кузей пришлось вначале растаскивать своих, причем Поросьян все-таки успел получить по репе и требовал категорической сатисфакции.  Потом пришло время объясняться с побеспокоенными соседями – в результате хоть по разу, но попало всем, хотя в целом счет был явно в нашу пользу. Оторвавшись от погони, вся компания побрела по бульвару, горланя песни и горячо обсуждая насущные проблемы. Там еще в ходе разговора какая-то фраза прозвучала, неясная и неопределенная, даже кто произнес ее, я не помнил, но скрытый смысл в ней определенно был. Но никак я не мог поймать фразу эту, к тому же вскоре компания распалась, и народ двинулся по домам.

А может оно и к лучшему – по делу все равно основные вопросы обговорили, а ни о чем сопли жевать, что бы потом на последнее метро бежать, теряя тапки, смысла и удовольствия мало. И только когда я остался один, заветные слова не без ехидства всплыли в засыпающем мозгу: «Если кто прирос к чему, к месту или делу какому, ни в какую ничего менять не хочет, тут скорей всего интерес личный есть, тут простой привычки мало…» – это Кузя сказал про какого-то корешка своего, в крысятничестве подозреваемого, в левых каких-то раскладах. Но чем эта фраза показалось мне интересной, я так и не понял…

Глава 6

На следующий день я получил два почти одинаковых, но совершенно несовместимых предложения: Беркшир приглашал поучаствовать в создании плана Дома на основе сделанных измерений, говорил что-то про пиво, но по легкой неуверенности скользнувшей в голосе я догадался, что финского баночного у него больше нет. Говорил он, конечно, убедительно, но в каждом слове просто сквозило сильное желание навесить на меня всю черновую работу по расчетам и черчению. Сам он при этом взял бы на свои плечи тяжелое бремя общего руководства процессом. Ну, может, еще пиво подносить и разливать.

С другой стороны, Поросьян, между делом, как будто случайно, обмолвился о походе в библиотеку к той самой знаменитой Таньке и предположил, что полную информацию с большей вероятностью удастся получить в случае комплексного подхода, то есть если работать вдвоем. И хотя я сразу понял, что ему просто не охота в одиночку копаться в книгах, это предложение мне понравилось больше. Тем более, что Поросьян обязательно чего-нибудь притащит для разогрева. Примерно так оно и вышло.

Пока Поросьян с Танькой зачем-то (???) заперлись в отдаленной темной кладовке, я копался в каталоге, стоя по ходу дела на стреме и потихоньку посасывая принесенное любвеобильным Поросьяном полусладкое шампанское. В принципе получилось вполне симпатично – сидишь себе, карточки перебираешь, слова разные читаешь знакомые, как горло пересохло – осмотрелся, нагнулся, из—за ножки стола пузырек вытащил, хлебнул незаметно, обратно поставил. Таньку никто не искал, если не считать какого-то наглого типа с показавшимся мне немного знакомым голосом – впрочем, я его не видел, а только слышал краем уха, как он без приглашения вперся прямо в служебное помещения и стал допытываться где Татьяна. Но мое вмешательство не потребовалось: одна из сотрудниц библиотеки довольно строго сказала, что Татьяны сейчас нет – вышла по делам, и тип отвалил, злобно хлопнув дверью. Так что дежурство мое прошло в целом спокойно…

Но обнаружить хоть что-то относящееся к делу не удалось, да я, честно говоря, и не представлял, что именно надо искать, и когда ближе к обеду появился Поросьян с подругой, похвастаться было нечем. Так я им и сказал. Поросьян повозмущался, что я так бездарно использовал предоставленные мне время и возможности, предоставленные, между прочим, благодаря его значительным усилиям, он многозначительно приобнял Таньку, оказавшуюся действительно вполне симпатичной, и полез за шампанским. Вот тут-то его возмущение стало неподдельным, как говорится, такое не сыграешь, поскольку шампанское я выпил. И, как мне кажется, вполне законно – ему досталась женщина, а мне вино. Чего ж тут возмущаться? Вокруг в ожидании представления потихоньку стал собираться народ, в том числе и академики, даже заведующая заглянула на шум – Поросьян разошелся не на шутку, да и мне как-то обидно стало. Сидел бы с Беркширом сейчас и план рисовал в свое удовольствие!

И тут Танька проявила себя в высшей степени разумно: первым делом она ограничила круг участников конфликта, мягко переместив нас из общей залы в служебное помещение, затем плотно закрыла дверь, рассадила нас по разным концам стола и предложила свою помощь в плане поиска искомых первоисточников. Мне оставалось только мысленно ей поаплодировать, а Поросьян даже подмигнул мне – смотри, мол, какой кадр!

Дело пошло на лад, когда до Таньки дошло, что нам надо всего лишь узнать кто жил в определенном доме, а Поросьян именно так поставил задачу – в конце концов, может он выбрать для своего реферата конкретное место без объяснения причин? «Вполне», – ответила Танька и притащила старую, потертую на сгибах и дырявую на углах карту Москвы начала века. До чего же интересно было ее изучать! Даже просто рассматривать.

Там, где на карте роилось великое множество переулочков, улочек и названий, теперь равнодушно пролегли широкие проспекты. Легкая грусть об утраченном безвозвратно внезапно охватила меня. А ведь это была всего лишь карта – простой лист бумаги! Я попытался мысленно пройтись по тем булыжным и деревянным мостовым, а где и грязь помесить после дождя, увидеть разнокалиберные дома – каменные и деревянные, покосившиеся и роскошные, высокие и низкие… Таким домам даже номера не нужны – у каждого свое особенное лицо и обрамление: где палисадник с цветущей сиренью, где забор высоченный с цепными псами, а где окна прямо на улицу распахнуты – только занавески белые по ветру трепещут…

 И все это многообразие равнодушно пустили под бульдозер, смели с лица земли. Живую ткань города рассекли безликие магистрали: уже не улицы, каждая со своим особым лицом и духом, не похожие одна на другую, а так – одинаковые, как две бутылки портвейна, направления движения в обоих направлениях… Я в принципе хорошо представляю карту современной Москвы, поскольку давно живу здесь и на месте не сижу, но попытка привязать к изображенной на карте Москве нынешнюю ее структуру не всегда удавалась с первого раза. Слишком радикальные изменения случились за прошедшие сто лет!

 Особенно по окраинам, тогдашним окраинам, где извилистые узкие дороги со знакомыми названиями неспешно ползли от одной деревеньки к другой, минуя кольцо пограничных монастырей когда-то защищавших город от вражеских набегов, загородные дома знати, поля, леса и огороды. А еще там были реки, речушки, ручейки, прудики разные – все со временем или ушло под землю – в холодную темную трубу, или было безжалостно засыпано мусором…  Я мысленно наложил квадратики современных кварталов – получился совсем другой город. Ан нет! Вот здесь остался кусочек – в десяток домов, не более, повторяющий исходное направление старой дороги. А здесь название микрорайона оказалось названием давно исчезнувшей деревеньки… Это напоминало встречу со старым другом, знакомое лицо которого вдруг мелькнуло в толпе, и вот вы уже с улыбкой жмете друг другу руки: «Сколько лет!» Впрочем, хватит лирики…

А вот и наш Дом! Мне даже показалось, что он выделен более толстой линией, особо отмечен, но возможно это была простая случайность. Танька записала на бумажке точный адрес почти столетней давности – как ни странно, он звучал почти так же как и сейчас, и стала аккуратно сворачивать карту.