Текст книги "Эксперимент"

– Простите, доктор Гледстоун, я на секунду, – заверила она и аккуратно прикрыла за собой дверь.

Джек не сопротивлялся. Брови его вытянулись в горизонтальную линию, а на переносице образовались складки недовольства. Он нетерпеливо уставился на жену.

– Почему ты не дала мне расспросить его?

– Джек, милый, – умоляющим тоном простонала Эстер. – Давай не будем устраивать сцен.

Джонни оторвал уставшую голову от стены и рывком подпрыгнул с лавки, как только увидел Эстер в коридоре.

– Что сказал доктор? – тут же осведомился он.

– Ты, – Джек тыкнул в него пальцем и смерил грозным взглядом, – заткнись. И не влезай в наш разговор. – Затем Джек снова повернулся к Эстер и испытывающее на нее уставился.

– Джек, – тихо пролепетала Эстер, – ты очень рассержен, я понимаю. Но у меня нет сил на ссору, я очень устала, и у меня болит голова, и… – Эстер обратилась к Джонни. – Все нормально, не переживай. Останусь здесь до завтра, сдам анализы.

Эстер сделала паузу и крепко обняла мужа.

– Я пойду. Уверена, что все будет хорошо, – напоследок пробормотала она и вернулась в кабинет доктора Гледстоуна.

Джек поднял глаза к потолку и прикусил губу. Свет в полупустом коридоре стал каким-то блеклым, а продолговатые лампы в форме трубочек издавали звуки, напоминающие жужжание. Сначала жужжание было приглушенным, но потом заполнило собой все пространство. Джек поспешил скорее выйти из лабиринта больничных стен, чтобы не закружилась голова. Он собрался с мыслями и быстрым шагом направился к регистратуре. Джонни уныло следовал за ним.

– Что ты собираешься сейчас делать? – спросил Джонни, после того как Джек закончил диалог с консультантом регистратуры.

– Поеду в отель, – сухо откликнулся Джек.

Он уже направился в сторону машины и был готов распрощаться с раздражающим его другом. Да и можно ли было назвать Джонни другом после сегодняшнего происшествия?

– Хорошо, я вызову такси. Это не проблема. Но завтра я приеду в больницу, чтобы узнать о состоянии Эстер, – уведомил Джонни спину Джека.

– Зачем ты приедешь? – зло переспросил тот и круто развернулся.

– Чтобы узнать о ее здоровье, – спокойно повторил Джонни.

Джека настолько поразила уверенная физиономия Джонни, что он чуть не подавился слюной от негодования, но отвечать ему все же не стал.

– Извини, Джек. Ты должен меня понять – я чувствую себя виноватым, – прокричал Джонни ему вслед. В ответ он услышал многозначительное молчание.

В номер Джек вернулся около восьми. Он осмотрелся вокруг. Оставаться здесь ему не хотелось совсем – он чувствовал себя неуютно, а главное, одиноко. Джек перешагнул через разбросанные вещи и прямиком направился на балкон.

«Врач просто идиот, – подумал Джек. – Нельзя же так играть чувствами людей. То у него есть подозрения, то он не хочет их озвучивать. Надо подать на них в суд», – Джек сел на пластиковый стул, угрюмо ожидающий его в дальнем углу балкона, и устало ссутулился. Ему стало противно и неприятно, захотелось разбавить эти чувства чем-то светлым и родным. Джек решил набрать Розу.

– Привет, – тихо прошептал он в трубку.

– Привет, Джек! Как отпуск? – бодрым голосом отозвалась сестра.

– Если честно, дерьмово, – признался Джек хриплым голосом.

– Что случилось?

– Эстер положили в больницу.

Молчание.

– Почему ты молчишь? – раздраженно спросил Джек.

Роза торопливо затараторила:

– Да, извини. Это просто как-то неожиданно. Все ведь было хорошо.

– Это Джонни, черт его побери. Ты была права. Не нужно было с ним видеться, – нервно проговорил Джек. – Он прыгнул с утеса, потащил Эстер за собой, и теперь ее оставили в больнице на ночь. На дополнительное обследование. Еще врач достался больной на голову – не может сказать толком, в чем проблема, – на одном дыхании рассказал Джек.

Роза внимательно выслушала брата и, как всегда, постаралась быть объективной.

– Что значит «потащил»? – скептически спросила она.

– То и значит, – нетерпеливо проговорил Джек. – Подошел с ней к краю обрыва, взял ее за руку и прыгнул.

– Взял за руку? – уточнила Роза.

– Да.

– И прыгнул?

Джек терял всякое терпение. Он позвонил Розе, чтобы услышать поддержку и слова утешения, а она начала задавать ему глупые вопросы.

– Чего ты добиваешься? – не скрывая раздражения, спросил он.

– Джек, – поспешила прервать его Роза, – ситуация странная. Почему Эстер пошла с Джонни к краю обрыва? Где был ты? И почему ее можно взять за руку, как ребенка, и куда-то потащить? Сама хотела – вот и прыгнула, – звонким голосом высказала свое мнение Роза.

Джек пришел в бешенство. Чтобы не нахамить сестре, он положил трубку.

«Все женщины в моей семье говорят, что я чего-то не понимаю, – подумал он. – Но если они все понимают, тогда почему, мать их, не могут подобрать нужных слов, когда это необходимо?!»

Джек решил пойти в бар, чтобы выпить немного виски для успокоения нервов. Телефон в его кармане завибрировал, он нехотя вытащил его и посмотрел на содержание сообщения, которое Роза отправила сразу после разговора: «Извини, Джек. Я не то говорю. Понимаю, ты переживаешь. Я могу прилететь завтра, если все плохо».

Джек несколько раз перечитал сообщение и небрежно засунул телефон обратно в карман. Момент уже был упущен. Джек в который раз решил, что многие непростые эмоции в своей жизни ему придется пережить в одиночестве. И при этом помогать тем, кто называет его «бесчувственным» и «холодным». Джек нервно засмеялся. Ему показалась смешной парадоксальная ситуация: он часто выслушивает жалобы жены, тревоги Розы, но он сам ни разу не поделился с ними своими проблемами. А их было предостаточно – и нервная работы, и ссоры с Эстер, и неопределенность будущего. Джек был сам по себе. Сам в себе. Он не обременял людей своими заботами и теперь понял почему. Люди не хотят говорить о ком-то другом – они всегда хотят о себе.

Наутро, когда Джек только успел разлепить глаза, он сразу же бросился умываться и варить кофе, чтобы как можно раньше оказаться в больнице. Дожидаться звонка из регистратуры не стал – напряжение в одиночестве было невыносимым. Джек нацепил на себя первое, что попалось ему под руку, и почти бегом помчался на парковку.

Уже с утра дороги Лос-Анджелеса были забиты арендованными автомобилями с туристами. Пахло жжеными шинами, бензином и утренней свежестью. Джек большими глотками пил крепко заваренный кофе, чтобы немного взбодриться, но бессонная ночь не могла пройти бесследно. Глаза грозились слипнуться, когда он, стоя в пробке, слушал успокаивающее урчание двигателя. Ему лишь изредка приходилось нажимать на педаль газа, чтобы продвинуться на метр вперед за чередой разноцветных машин. Они выстроились длинной гирляндой до самого перекрестка, и каждый из водителей, сидящих за рулем, задавался вопросом: «Что там произошло? Наверное, авария. Видно ли копов? Скорая приехала? Кто-нибудь умер?»

В больнице Джек оказался только через полтора часа. Он сел в зоне ожидания на кожаный диван, чтобы дождаться звонка от медсестры. Беспокоить врачей не хотел. «Пусть проведут обследование тщательно», – подумал Джек. Монотонным голосом женщина из приемной отвечала на частые звонки телефона. Главная дверь то и дело открывалась, расставляя пробелы между фразами «как я могу вам помочь» и новым «здравствуйте». Рассеянный свет лился в помещение из-за белого полупрозрачного тюля. Солнце приласкало щеку Джека, оно играло в его кудрявых волосах, убаюкивало. Через какое-то время Джек сдался – он заснул.

Когда Джек не без усилий разлепил глаза, первым, кого он увидел рядом с собой, был Джонни. Джек даже дернулся от него в сторону. Его разум, еще заторможенный ото сна, собирал кусочки пазла воедино – жена, ревность, утес, трагедия.

– Что ты здесь делаешь? – холодно спросил Джек. – Я же сказал, чтобы ты больше никогда не приближался к Эстер.

– Джек, – приглушенно начал Джонни, – я понимаю тебя. Но я переживаю и имею на это полное право. Ведь я причастен к произошедшему.

– Ты сделал все, что от тебя требовалось, а теперь, будь добр, оставь нас в покое, – перебил его Джек растерянным голосом. Он уже говорил это вчера, и ему представилось, что слова, которые он произносит вслух, испаряются в пространстве, тают. Иначе как объяснить появление этого мерзавца.

– Если хочешь, я могу отойти от тебя, но не проси меня уехать.

Джек с досадой покачал головой.

– Твою бы настырность да в нужное русло, – холодно уронил он и отвернулся.

Так они просидели почти до пяти вечера, лишь иногда отлучаясь в соседний ресторан за едой. Джонни был нелеп в желании смягчить гнев Джека. Он рассказывал ему истории, извинялся, пытался шутить, но все попытки наладить отношения сводила к нулю закаменелая уверенность Джека в том, что Джонни сделал это намеренно.

Наконец телефон зазвонил, и Джека вызвали в кабинет. Он рассеянно глянул на Джонни, затушил сигарету об асфальт и поторопился в госпиталь. Джонни остался в главном зале, чтобы не вывести Джека из себя окончательно.

Кабинет доктора Гледстоуна остался таким же, каким его вчера запомнил Джек, – аскетичный, выкрашенный в белый, заурядный кабинет со шкафами, высоким стулом, кушеткой и компьютером. Но кое-что все же изменилось – печальное и жалостливое выражение глаз Эстер, смиренно ожидающей мужа в углу. Джек обнял ее, как только увидел.

– Добрый вечер, доктор Гледстоун! – как бы между прочим поздоровался Джек. Доктор ему откровенно не понравился, и Джек был готов демонстрировать это без стеснения. – Привет, милая.

– Привет, Джек, – тихо отозвалась она.

– Здравствуйте, мистер Эванс, – строго поздоровался доктор. Он сидел за столом и что-то быстро печатал. – Садитесь, прошу вас.

Джек вопрошающе посмотрел на Эстер, но та лишь указала ему на стул и не смогла выдавить из себя ни слова.

– Что все это значит? – нервно спросил Джек, уже начавший раздражаться.

Доктор Гледстоун еще несколько секунд помолчал, допечатал последние слова и отодвинул от себя клавиатуру. Ему будто нравилось испытывать терпение Джека.

– Прогноз неутешительный, – отчетливым и тихим голосом произнес доктор. Он поправил очки, натянув их повыше – к глазам, и уставился на Джека. – Мне очень жаль. Вы так напористо меня расспрашиваете, что я не стану затягивать с объяснением.

– Ну? Говорите уже!

– У миссис Эванс обнаружили заболевание, не поддающееся лечению.

Джек сузил глаза и с подозрением, переходящим в негодование, посмотрел на доктора.

– Что вы имеете в виду? – переспросил он, немного подавшись вперед, чтобы лучше слышать.

– Я говорю, что лечения для этой смертельной болезни не существует, – повторил доктор, добавив ключевое слово, от которого у Джека перехватило дыхание.

Словосочетание «смертельная болезнь» резануло Джека где-то внутри, оставляя невидимую кровоточащую рану. Он потерял дар речи и мог лишь молчаливо наблюдать за что-то продолжающим говорить доктором.

– Мы постараемся продлить время, но заболевание все равно неминуемо приведет к потере сознания, а затем к гибели.

Лицо Джека вытянулось от изумления. Он долгим испытующим взглядом посмотрел на собравшуюся в комок жену, сидящую на кушетке, потом на нарочито соболезнующего доктора. Захотелось курить. Потом подраться с Джонни. Не от большого смысла – без Джонни они не узнали бы о диагнозе. Но так раньше расправлялись с гонцами, принесшими дурную весть. Джек, подавленный гневом, был несправедлив.

Над ним зло пошутили. Иначе как объяснить циничное выражение глаз человека, призванного спасать жизни? Неужели издержки профессии охладили чувствительность доктора настолько, что он был лишен способности искренне сопереживать?

Эстер негромко всхлипывала и беспомощно терла запястья. Кажется, она не совсем осознавала, что происходит в данный момент в кабинете. Почему Джек с такой ненавистью поглядывает на врача? Да и понимает ли сам Джек? Ему сказали, что его жена умрет, но этого не может случиться. Такое происходит только с незнакомыми людьми и еще, может быть, в фильмах. Но не с Эстер, не с его любимой.

Джек сел. Сейчас его раздражало буквально все: и растрепанные волосы на собственной голове, и скользкая плитка на полу кабинета, и странный диагноз. Но больше всего Джека раздражала собственная беспомощность.

Мать часто говорила Джеку, что жизнь – река. Против течения не выплыть. Нужно оставаться покорным и смиренным. Могло ли это успокоить его сейчас? Ничуть. Наоборот, от фразы веяло обреченностью, которая была недопустима.

– Что это за болезнь? Откуда вы так уверены, что она неизлечима? Двадцать первый век, в конце концов! Какая-то дурь! – выругался Джек.

Доктор Гледстоун ожидал разных вопросов, которые на него посыплются, и поэтому подготовился лучше, чем в тот раз, когда он сообщил первой пациентке о ее диагнозе, а она оказалась дочерью врача. Мать испытуемой решила проверить анализы и угрожала скандалом, если сотрудники клиники поставили ее дочери неверный диагноз. Гледстоун рисковал должностью и репутацией, когда согласился на участие в эксперименте, но надеялся, что это было оправданно, это во славу науке.

– Синдром Альфреда Уотсона[1]1
  Синдром Альфреда Уотсона – заболевание, выдуманное автором, не имеющее ничего общего с медициной (примеч. авт.).


[Закрыть], – отчетливо проговорил доктор, не отрывая взгляда от больничных листов.

– Какой синдром? – скептически уточнил Джек, продолжая зло смотреть на врача.

– Синдром Альфреда Уотсона, – повторил бесцветным голосом доктор.

Джек растерянно осмотрелся, уперся ладонями в бока, а затем звонко рассмеялся.

– Точно, шутка! Какой еще синдром? Ни разу о таком не слышал. Эстер, ты знала о подобном заболевании? Я – нет, – сказал Джек, продолжая смеяться.

– Это очень редкое заболевание. Оно врожденное, – тут же перебил Джека доктор, переходя на серьезный тон. – В теле перестает естественным образом вырабатываться ряд необходимых для жизнедеятельности веществ, это порождает сначала нужду в их восполнении, что невозможно по ряду причин, о которых я, естественно, расскажу позже. Потом, когда этих веществ становится недостаточно, появляется деменция, невероятная нагрузка на органы, а затем смерть.

Эстер слушала речь доктора Гледстоуна с открытым ртом. Слово «деменция» произвело на нее особенно сильный эффект. Заторможенность показалась Эстер более унизительным состоянием, чем физическая боль. Если в преодолении боли было что-то героическое и стоическое, то в слюнях, стекающих по подбородку, ей виделось одно оскорбление. Плевок в лицо от жизни напоследок. Вот, мол, близкие запомнят тебя такой.

Джек, не в силах больше сдерживать внутреннее напряжение, принялся нервно расхаживать по кабинету.

– Допустим. Допустим, так, – сказал Джек, не переставая двигаться. – Вы говорите про какие-то вещества. Их что, нельзя искусственным образом вводить в организм?

Доктор Гледстоун впервые за долгое время решился посмотреть Джеку в глаза.

– Понимаете, цельные вещества организм расщепляет на более мелкие ферменты. Это необходимо для их усвоения. Организм Эстер потерял способность превращать крупные вещества в пригодные для употребления. В этом заключается особенность этого заболевания. Я дам вам информацию для изучения. Понимаю, сейчас вы оба пребываете в шоке, но нужно продолжать жить, несмотря ни на что.

Джек остановился и стал громко кричать на врача:

– Ты понимаешь, что ты несешь? Надо продолжать жить?

– Успокойтесь, мистер Эванс. Я понимаю, что вы сейчас чувствуете, – спокойно ответил доктор Гледстоун.

Эстер, до этого момента не издавшая ни звука, собрала остатки сил и выдавила из себя вопрос. Вопрос страшный и нежеланный, но все же необходимый.

– Сколько мне осталось? – утирая слезы тыльной стороной ладони, робко спросила она.

Доктор удивленно посмотрел на Эстер, как будто и вовсе забыл о ее существовании. Опустив голову, он тихим голосом произнес:

– Год. Вам остался примерно год.

Эстер обмякла в кресле и расплакалась.

После непродолжительного тревожного молчания Джек стал подробно расспрашивать доктора о диагнозе, стал вместе с ним искать альтернативные пути решения проблемы, Джек делал все, что сделал бы любой другой человек, находящийся на его месте. Доктор Гледстоун постоянно твердил как заученную скороговорку, что все дорогостоящие процедуры, различные препараты не будут иметь никакого положительного воздействия на больной организм. «Все слишком далеко зашло. Вы можете потратить огромные суммы, пройти десятки обследований, но услышите то же самое», – разочарованно уверял доктор.

Джек, как оробевший ребенок, стоял посередине тесного кабинета и все пытался найти какой-нибудь путь, лазейку, сбой в традиционной системе лечения, чтобы выкроить для Эстер дополнительное время. Но Гледстоун был тверд как утес, с которого упала Эстер.

– И что? Совсем ничего нельзя сделать? – в последний раз отчаянно спросил Джек.

– Увы… – отозвался доктор и виновато отвел взгляд.

Джек схватил Эстер за руку, без слов вывел ее в коридор и громко хлопнул дверью.

– Он не понимает, что говорит! – бормотал себе под нос Джек. – Мы поедем в другую клинику. Пройдем сотни врачей, если понадобится!

Эстер безучастно слушала мужа – его голос доносился до нее как из-под толщи воды.

– Да. Вернемся домой, там и решим, что делать дальше, – продолжал Джек. – Может быть, нам стоит слетать в Израиль, говорят, там лучшая медицина.

Джек полностью погрузился в поиски решения проблемы. Он забыл о том, что держит Эстер за руку, забыл о вчерашнем дне, забыл обо всех заботах, которые его тревожили, а также забыл о Джонни, смирно дожидающемся его возвращения в холле больницы.

Джонни то и дело оборачивался на двери, в которые вошел Джек. Его ладони похолодели, и где-то в животе клокотало нарастающее волнение. Медсестры выходили в главный зал и озвучивали фамилии: «Джонсон, Смит, Коллинс», люди быстро вставали со своих мест и следовали за девушками в зеленом, а Джонни с нетерпением и даже какой-то жадностью провожал медсестер взглядом – какая-то из них наверняка знает, что происходит с Эстер.

Он, Джонни, не виноват. Он не желал Эстер плохого, не хотел причинить ей боль, не нанес ей вреда сознательно. Что она теперь о нем думает? Вероятно, даже видеть его не хочет. А он – Джонни – просто невыносимо жаждет знать, что все обошлось. Что он снова не причинил боли человеку, который возродил в нем желание творить. Всю ночь Джонни рисовал Эстер, утопающую в океане. Он не мог сомкнуть глаз. Отрешенное спокойствие, которое Джонни увидел на лице Эстер, когда она потеряла надежду на спасение, так сильно залегло в его памяти, что стоило ему закрыть глаза – и он снова видел ее. Сильную, но хрупкую. Бесстрашную, но трепещущую. Напуганную. Джонни поражали противоречия, борющиеся в ней. То одна, то другая крайность захлестывали Эстер, как волны океана. Этим она была похожа на него самого. Вторая сущность всегда жила в нем и терпеливо ждала, когда обессилеет первая. Эта беспощадная борьба чувств и разума длилась бесконечно, а Джонни лишь метался из стороны в сторону, стараясь угодить каждому из начал. Иногда он так сильно выматывался и путался в собственных чувствах, что уходил в долгие запои или спасался кокаином. Но Эстер! Она открылась ему в момент опасности. Это было откровение без слов. Ему не привиделось.

Дверь больничного коридора распахнулась. Джек шагал вперед, как будто в бреду, не видя перед собой никого и ничего, а Эстер с красными от слез глазами поспевала за ним следом. Сердце Джонни ухнуло в груди. Он подбежал к Джеку и, дернув его за плечо, беспокойно спросил:

– Что случилось?

Молчание.

Тогда Джонни взволнованно уставился на Эстер. Она помотала головой из стороны в сторону и прижала ладонь ко рту. Из глаз ее снова полились слезы. Ноги Джонни стали ватными.

– Джек! – требовательно крикнул Джонни. – Прошу тебя!

Джек резко остановился, так, что Эстер врезалась в его спину, и, круто развернувшись к Джонни, смерил его полным горечи взглядом. Джек повторил то, во что отказывался верить:

– Она умирает. Ей остался год, – с бессильной злобой выдавил Джек и, видя, как лицо Джонни растягивается в немом изумлении, сразу же добавил: – Нет, это не твоя вина. У нее нашли неизлечимое заболевание.

Джонни остался стоять на месте. Его губы дрогнули в нервной усмешке – мышцы лица одеревенели, и нелепая улыбка еще некоторое время сохранялась на лице. Он всмотрелся сквозь стеклянную дверь больницы в два удаляющихся силуэта, а затем бросился вслед за ними.

Джек продолжал идти по наитию, он не мог остановиться. Если он сделает это, то паника и страх непременно нагонят его и лишат способности думать. А терять способность к сопротивлению сейчас невозможно – им предстоит преодолеть сложный путь – съездить во все известные клиники США и удостовериться в словах доктора Гледстоуна. Найти лечение. В кромешной тьме отыскать луч света, ведущий к спасению.

Джек подумал, как мало он сделал для жены. Мало радовал, мало уделял внимания, редко просил прощения. И почему он понял это только сейчас, так поздно, когда Эстер может его оставить навсегда?

«Я уверен, произошла ошибка. Эстер будет жить! – повторял Джек про себя, по пути утирая скупые слезы. – Это несправедливо. Это невозможно!»

Все трое возвращались в отель в полной тишине. Никто не решался издать ни звука, чтобы не вызвать новую волну огорчения друг у друга.

Эстер перестала плакать и просто наблюдала за видами в окне: за цветной вереницей проезжающих мимо машин, за людьми, праздно гуляющими по тротуару с собаками, за мигающими светофорами, отражающимися в лужах. Прошел дождь, но свежее от этого не стало, наоборот, город превратился в огромный душный парник. Эти прохожие и не подозревали, как жизнь может перемениться в считаные секунды, так, что ничего нельзя будет исправить.

Как часто люди задают себе вопрос: что они станут делать, если им останется год? Как распорядятся временем? Продолжат жить в крошечной квартире и копить на ремонт или пустятся в кругосветное путешествие? Бросят ли работу, выжимающую из них все соки? Проведут остаток дней с близкими? Выберут ли рутинную определенность в угоду туманному счастью? Эстер почувствовала, как больно ее задел последний вопрос. Стабильность – камень преткновения, о котором она могла размышлять часами.

Для получения удовлетворения от стабильности людям всегда требуются веские причины. Первая возможная причина – желание жить в комфортных условиях. Вторая – высший замысел – потребность воспитать детей в полной семье, прожить с одним человеком всю жизнь, подать пример окружающим. Третья – усталость от жизненных потрясений – желание верить, что завтра не будет хуже, чем вчера. Четвертая – трусость – боязнь принимать рискованные решения. И, наверное, сто прочих причин, необходимых для оправдания своего сознательно выбранного заточения.

Альпинист, задавшийся целью взобраться на Эверест, так же, как и человек, желающий стабильности, идет к вершине, не обращая внимания на неудобства, нужды и потребности, – у него есть цель, и он готов многим пожертвовать ради ее достижения.

Желание стабильности, если хотите, – это результат работы холодного ума, чтобы обезопасить себя от окружающего мира. Корыстный расчет уставшего или запуганного человека. Однако всему этому, казалось бы, нерушимому торжеству разума над безрассудством требуется еще одна совершенно необходимая переменная, при отсутствии которой вся стройная система ценностей потеряет значимость, – неограниченный запас времени, создающий иллюзию бесконечности жизни. Так, людям легче верить в то, что они в любое время могут оставить насиженное место и отправиться в погоню за мечтой. В этом состоит насмешка жизни над человечеством, постоянно ищущим легкости. Люди либо обманываются, считая, что у них впереди целая жизнь, либо жизнь вносит свои коррективы без предупреждения. И в том и в другом случае человек до последнего верит, что все успеет.

Если отбросить навязанные страхи и смело взглянуть на то, что скрывается за флером благополучия, мы получим ответ на животрепещущий вопрос – что нам действительно необходимо для счастья. Что прячется у нас в тайном сейфе, код к которому знает только сердце?

Эстер посмотрела на белое как полотно лицо Джека, вцепившегося в ее руку. Она почувствовала трепетную нежность к нему, благодарность, жалость. Потом повернула голову к водительскому сиденью, на Джонни. В висках застучало, к горлу подступил ком. При взгляде на Джонни Эстер отдыхала. Как будто в ее серых буднях наступили внеплановые выходные. Джонни был спасением. Он был воздухом, которого ей недоставало.

После постановки диагноза мысль, за которую Эстер готова была провалиться под землю еще несколько часов назад, с новой силой продолжила штурмовать ее разум. Негласные правила, придуманные Эстер для себя самой, померкли перед ощущением, которое она испытывала лишь в присутствии Джонни.

Эстер как можно крепче обняла Джека, стараясь тем самым заглушить в себе чувство вины. Она знала наверняка, что покинет его прежде, чем оставит этот мир навсегда.

Добравшись до номера отеля, Джек буквально провалился в кровать, ощущая на себе невидимый груз сожаления и боли. У него не осталось сил даже на то, чтобы находиться рядом с Эстер – слишком печально было смотреть на нее – живую, румяную, красивую. Реальность представлялась Джеку противоречивой и искаженной. Не может человек, будучи в полном видимом здравии, взять и умереть, если его, конечно, не настигнет несчастный случай. Джек лежал, глядя в потолок, и размышлял над этим. Эстер и Джонни сидели на диване молча. Джонни понятия не имел, как начать разговор и стоит ли его начинать вовсе, а Эстер продолжала чего-то ждать.

Спустя некоторое время Джонни набрался храбрости для откровения.

– Ты можешь рассказать мне толком, что случилось? – аккуратно спросил он, потупив взгляд.

На лице Эстер появилось сомнение – стоит ли рассказывать Джонни подробности.

– Могу, – неуверенно пробормотала она. – Я проходила обследование, в ходе которого врач поставил мне диагноз – синдром Альфреда Уотсона.

– Что? – озадаченно спросил Джонни. – Синдром кого?

Он всем телом развернулся к Эстер, так, что его колени коснулись голых ног девушки.

– Да, мы с Джеком тоже впервые о таком слышим.

Джонни схватил первую попавшуюся под руку вещь – ей оказались ключи от машины – и начал вертеть их в ладони. Он хотел взять паузу, осмыслить сказанное и попытаться заговорить вновь.

– Никогда не думала, что жизнь закончится так быстро, – мрачно сказала Эстер.

Комната почудилась ей частью сновидения, которое она когда-то видела. У нее было стойкое ощущение, что все вещи вокруг не более, чем текстуры, нарисованные на компьютере. Предметы, созданные для определенного ряда действий. Кофеварка нарисована, чтобы варить кофе, кровать – чтобы спать и восстанавливать энергию, телевизор – чтобы деградировать. И все эти предметы ограничены узким списком, таким же, как в компьютерной игре. Здание ратуши тоже часть большой текстуры мира: войдешь внутрь, а действий, которые можно выполнить в помещении, только два: «сходить в туалет» и «задать вопрос о повышении налогов». Видимо, так предусмотрено программистом.

А люди? Для чего созданы они? Эстер посмотрела на Джонни.

«Может быть, он мне понравился потому, что с ним можно выполнить больше действий, чем с Джеком? Например, в характер Джека не заложена способность к сильным эмоциям и импровизации, – подумала Эстер. – А у Джонни произошел системный сбой. Кто-то ввел ключ разработчика, и ему открылись новые способности, недоступные для других героев».

– Но ведь… – послышался отрезвляющий голос Джонни. – Лечения от этой болезни не существует, я правильно понимаю? – спросил он не без надежды, затаившейся в голосе.

Лицо Джонни оказалось так близко к девушке, что та могла почувствовать мятный запах его дыхания. Как будто Джонни только что съел конфету.

Эстер подавила слабую улыбку, услышав вопрос, прозвучавший за сегодняшний день много раз.

– Да, ты понимаешь правильно, – сказала она и искоса взглянула на Джонни. Он посерьезнел и, казалось, постарел лет на десять.

– Эстер, – волнительно прошептал Джонни. Он с подозрением глянул на Джека, чтобы удостовериться, что тот спит. Джек накрылся одеялом с головой и, кажется, уже давно перестал прислушиваться к их разговору. – Я скажу сейчас вещь, в которую ты не поверишь, в лучшем случае, а в худшем – съездишь мне по морде и будешь права. Но я обязан сказать это сегодня, сейчас, сию же минуту.

Эстер слабо улыбнулась в ожидании очередной сумасбродной идеи Джонни, которая если не убьет ее, то приблизит скорую участь.

– Ты понравилась мне сразу, как только я тебя увидел, – уверенным голосом сказал Джонни. Один бог знает, сколько он готовился, прежде чем смог выдавить эти слова. Джонни не отводил взгляда от Эстер и для убедительности даже взял ее за руку. – Ты понравилась мне безотчетно и совершенно неразумно.

Джонни сделал паузу. Он увидел, как улыбка на лице Эстер медленно угасает, а на смену ей приходит возмущение и страх. Эстер запоздало дернулась от неожиданного признания, словно от кипятка, обжегшего ей руку, и готова была вскочить с дивана, но Джонни дернул ее за кисть и усадил на место.

– Стой, послушай, – сказал он, чуть повысив голос. – Да, это неправильно. Но кто знает, что в этой жизни правильно, а что нет? Я, например, не знаю. Но уверен, что будет лучше, если ты останешься. И для тебя, и для меня.

Эстер бросила на Джонни яростный взгляд, полный осуждения, и сказала:

– Да, действительно! Никто этого не знает, когда живет порывами. Вот ты, например, прекрасно все понимаешь, но все равно делаешь по-своему, потому что тебе так хочется. Я думаю, тебе наплевать на меня, на чувства Джека и на диагноз. Ты хочешь новизны, не принимая в расчет, что будет с другими участниками твоей эгоистической игры. Будь у тебя хоть капля чувства ко мне, ты бы никогда не предложил мне подобного.

Эстер с силой вырвала свою руку и прижала к бунтующему сердцу. Она была оскорблена. Неужели ей можно делать предложения подобного характера? Она похожа на легкомысленную девицу? Джонни предложил побег, о котором Эстер мечтала, но стоило ему озвучить мысль, облачить ее в слова, как Эстер трусливо попятилась.

– Позволь мне закончить, – перебил Джонни и краешками губ улыбнулся. Он ожидал подобной реакции. – Я бы не осмелился сказать это тебе, если бы не чувствовал, что нам обоим необходимо быть вместе. Ты нужна мне, а я тебе. Если хочешь, я поговорю с Джеком сам, когда представится подходящий случай. Только не улетай. Я встретил тебя слишком поздно, но это не моя вина.

Слова Джонни звучали искренне. Он был убежден в своей правоте и чувствах, но больше всего он хотел вселить уверенность в Эстер, поэтому смотрел в ее глаза прямо и бесстрастно.

– Джек неплохой, – продолжил Джонни. – Наверное, он хороший муж. Я знаю, ведь мы знакомы с ним давно. Но с Джеком ты не будешь счастлива. Я отчетливо вижу, что ты бунтарка. Нельзя потратить оставшееся время на вранье самой себе. Неужели до встречи со мной ты не думала о разводе? Не поверю! Я не причина – я лишь следствие. Следствие отношений, которых нет. Ты строишь замки из песка.