Текст книги "Моя дорогая Роза"

– Хорошо-хорошо! – нехотя согласилась с ней Дженни, дав, по своему обыкновению, задний ход. – Это его обычная манера ухаживания! Затащить девчонку на свой концерт. А те и рады! Сами бегут! – Дженни метнула быстрый взгляд на Розу. – Вполне возможно, вы не из таких. Да уж и теперь… после того, что вы сотворили со своими прекрасными волосами…

– Да я никогда в жизни не бегала за парнями! – возмутилась Роза.

– Дело не только в вас! – Дженни немного помолчала, словно прикидывая, стоит ли продолжать разговор на столь рискованную тему. – Мой Тед! Он… На первый взгляд он может показаться кому-то настоящим жиголо. Но он не такой. Он у меня очень влюбчивый, романтичный в душе. И я не хочу, чтобы он – чего доброго! – запал на вас.

– Этого не случится ни при каком раскладе! – заверила хозяйку Роза. – Я не собираюсь, как говорится, крутить с вашим Тедом или заводить с ним серьезный роман. Любовные интрижки не входят в мои планы. Неужели это и так не понятно?

– Роза! – окликнула ее Шона из столовой. – Где тут у вас ближайший населенный пункт городского типа? Надо срочно смотаться туда и купить вам новые шмотки. На вас с Мэдди смотреть противно! Обрядила ребенка в какое-то тряпье! Да и сама не лучше! В этом прикиде вид у тебя, прямо сказать, неприличный.

– На себя посмотри! – вяло огрызнулась Роза. – А ближайший городок – это, наверное, Карлисль.

– Вот и поедем туда прямо сейчас. Вначале переоденем вас в приличное шмотье, а потом уже все остальное! – через полуоткрытую дверь Розе было видно, как подруга ласково взъерошила волосы ее дочери и широко улыбнулась ей. – Но пока мы здесь, может, сварганим хоть по бутерброду с ветчиной, а?

– Да! Вид у вас и правда, будто вы только что сбежали из концлагеря! – Дженни еще раз придирчиво обшарила глазами Розину стрижку. – Да и вещи моей Хейли слишком для вас молодежные, вы для них староваты, – она протянула Розе только что вымытую сковороду. – Можете сами приготовить яичницу с беконом, если угодно. Но только чтобы потом все убрали после себя!

– Спасибо! Обязательно уберем! Но я ничего не хочу. Кусок в горло не лезет. Очень нервничаю.

– Из-за отца? – быстро среагировала Дженни.

– Да! Сама не думала, что наша с ним первая встреча так зацепит меня. – На лице Дженни отразилась задушевная заинтересованность. – Я была уверена, что все мои переживания, связанные с отцом, уже в далеком прошлом. И сюда я приехала совсем не для того, чтобы найти его. Но я его нашла, и, как оказалось, все это волнует меня до сих пор. Сама страшно удивилась своему открытию. Получается, что все эти годы я не переставала тосковать об отце. И это нервирует меня, сильно нервирует! Какая-то странная смесь эмоций, сложный клубок чувств. Тут и обида, и злость, и боль – все, вместе взятое. А он же напротив… Дал мне ясно понять, что ему все равно, что я и где я.

– С чего вы взяли, – голос Дженни снова стал мягким, – что Джон не испытывает аналогичные чувства к вам? Быть может, он мучается угрызениями совести.

– Кто? Он?! Судя по тому, как грубо он меня встретил, едва ли!

– Когда мои дети были маленькими, мы взяли к себе в дом собаку. Старую колли. Забрали ее у одного нашего знакомого фермера. Она уже не могла, в силу своего возраста, справляться с функциями сторожевого пса. Вот Брайан и привез ее к нам. Такая была славная девочка! Джинни ее звали. Дети ее просто обожали… Возились с ней с утра до вечера. Мы все ее очень любили! – задумчиво улыбнулась Дженни, видно мысленно представив себе семейную любимицу. – Но однажды случилось несчастье. Она выскочила со двора на проезжую часть улицы и прямиком попала под грузовик. В кои веки через нашу деревню ехал грузовик! Надо же было такому случиться! Как она визжала, бедняжка! Мы тут же отвезли ее к ветеринару, но врач сказал, что ей уже не поможешь. Пришлось усыпить. К чему я рассказываю вам это? Да к тому, что в смерти Джинни виновата я и только я! Это я забыла закрыть заднюю калитку, вот она и выскочила на улицу. Уж как я горевала, как горевала! Но виду не подавала. Дети рыдали в голос, Брайан был сам не свой, а я держалась из последних сил и еще успокаивала их. Дескать, подумаешь! Ведь это всего лишь собака.

– То есть вы хотите сказать… – начала неопределенно Роза.

– Я хочу сказать, что, когда человек считает себя в чем-то виноватым, он может вести себя по-разному. Иногда и не скажешь, что им движет чувство вины.

Разговор они закончили на самой дружелюбной ноте.

Утренний пробег по магазинам заставил Розу на какое-то время забыть о проблемах, но только на очень короткое время. И вместе с тем она получила еще один отличный шанс для дальнейшего самоутверждения. Шона приволокла ей в примерочную целый ворох одежды, на которую раньше она не рискнула бы даже взглянуть: обтягивающие джинсы, яркие летние платья, открытые топики. На них Роза взирала с откровенным страхом. Впрочем, не меньший страх вызывало у нее и собственное отражение в зеркале, пока она примеряла в кабинке все то, что отобрала для нее Шона. Но внезапно ее озарило. Все же просто! Худенькая блондинка, на которую она таращится в зеркале, – это вовсе не она, а какая-то другая, незнакомая женщина. А она занимается тем, что помогает ей подобрать одежду к лицу. И сразу же она почувствовала, что обретает внутреннюю свободу, и мгновенно отказалась от услуг подруги, навязывавшей ей свои вкусы и пристрастия. Роза прошлась по торговому залу и отобрала несколько вещей, которые она, по ее разумению, еще может пока осилить финансово. Во всяком случае, забирая пакет с покупками, она уже точно знала, что представляет собой в новом качестве, хотя и не была уверена до конца, что успела вжиться в этот непривычный для себя облик.

Поход по магазинам придал настроения и Мэдди. Она попыталась скопировать свой гардероб, оставшийся дома, и с радостью влезла в новенькие девичьи джинсы в примерочной и наотрез отказалась снимать их, предложив матери выбросить вон прямо тут, на месте, те мальчиковые штаны, в которых она вынужденно щеголяла два последних дня.

В гостиницу они вернулись в самом приподнятом настроении, и Розе на мгновение показалось, что они здесь просто на отдыхе… А потом она вспомнила о реальности, и легкомысленный настрой улетучился, словно его и не было. Даже в новом своем облачении – хорошего качества джинсы с ручной обработкой швов, темно-зеленый топик с низким вырезом – она не была уверена, что окончательно готова к новой встрече с отцом.

Шона по-прежнему была бледна и чувствовала себя разбитой. Она апатично наблюдала за сборами Розы, которая старалась лишний раз не трогать ее. Роза с трудом вспомнила, сколько она вчера выпила, но Шона наверняка выпила гораздо, гораздо больше. От ее утренней бравады не осталось следа, под глазами залегли глубокие тени, и вид у нее был изрядно помятый.

– А знаешь, – вдруг заметила она глубокомысленно, пока Роза складывала все необходимые мелочи в свою сумочку, поджидая Мэдди, которая тоже собралась в дорогу во всеоружии, то есть с Мишкой и любимой книгой про Древний Египет, – мне нравится твоя новая прическа. Она тебе очень идет. Что я считаю большой удачей. Потому что вчера я очень плохо соображала, что делаю. Да и кто ожидал такой прыти от маленькой скромницы по имени Роза? В следующий раз, когда решишь напиться, постарайся проделать это вдали от всяческих тату-салонов. Кто знает, что еще может взбрести тебе в голову в таком состоянии?

– И верно! – оживилась Роза. – Организую себе пирсинг! Проколю оба соска, вот красота будет!

Она вяло улыбнулась своей шутке, ибо мысли ее были всецело заняты предстоящей встречей с отцом.

– Послушай меня, Роза! – сказала Шона, выйдя их проводить и помогая Мэдди устроиться на заднем сиденье. – Не показывай старому хрычу вида, что он тебя обидел или сильно расстроил. И не вздумай там плакать! Мы же обе знаем, как мужики радуются, когда доводят женщин до слез. Так вот! Не давай ему повода для радости.

Роза замешкалась возле дверцы.

– Это у нас с тобой такие мужики, Шона. Нормальные мужчины ведут себя иначе. Поверь мне!

– Ну, раз ты так говоришь!.. – неопределенно пожала плечами Шона. – В любом случае не смей плакать!

– Обещаю! – Роза взяла Шону за руку, и внезапно ей расхотелось ехать и бросать подругу одну. Бедняжка Шона! Непросто ей живется, одной, с двумя детьми на руках, а она еще отчаянно хорохорится, держит хвост пистолетом и старается никого не отягощать своими проблемами. Может быть, давая советы, как ей вести себя, она имела в виду прежде всего себя. Не сметь плакать! Это вполне в ее духе. – Хочешь, я никуда не поеду и останусь с тобой? – вырвалось вдруг у Розы.

– С чего бы это? – Шона остановила на ней озадаченный взгляд. – Проваливай, и скатертью дорога! А я пока поразвлекусь с этой старой перечницей. Подразню ее всласть. Не волнуйся! Все будет в полном порядке! Обещаю…

– Хорошо! – кивнула Роза. – Все подробности расскажу во время концерта. Закажем себе лимонад и…

– Еще чего! Какой лимонад?! – возмутилась Шона и нарочито сделала большие глаза для Мэдди. – Да будет тебе известно, что лучшее средство при похмелье – это водка.

Роза почувствовала, как у нее засосало под ложечкой, когда они въехали в уже знакомый ей грязный двор. Но сегодня хоть светило солнце и не лило сверху. Неяркие лучи золотили неподвижно зависшие тучи, смягчая их угрюмый свинцовый окрас. Такой резкий диссонанс с представлениями о том, что такое летняя погода в августе. При столь сюрреалистическом освещении имение Грозовой дом, включая и сам дом, было похоже на сверкающий драгоценный камень, будто случайно оставленный кем-то на горном выступе. Словом, общая картина была не столь мрачной и безрадостно холодной, как накануне.

Роза заглушила двигатель и немного посидела молча, собираясь с мыслями и разглядывая темные пустые глазницы окон. Мэдди перебралась с заднего сиденья на переднее кресло рядом с водительским местом, видно, в знак особой солидарности с матерью.

– Наверное, в этом доме обитают тролли, – высказала она предположение, пристально обозрев жилище. Нехорошее начало, испугалась Роза, зная, как ее дочь боится троллей и всего, что с ними связано.

А все потому, что в их городской библиотеке какая-то полоумная актерка, возмечтавшая попасть в труппу самого Королевского Шекспировского театра, устроила детям субботний утренник и разыграла перед ними целое представление в лицах из жизни троллей. Это выступление произвело на Мэдди столь удручающее впечатление и поселило в ее душе такой ужас, что на протяжении нескольких месяцев Роза была вынуждена оградить дочь от всяческих культурных походов куда бы то ни было, оставив в расписании только школу и дом. Причем в доме предварительно осматривался каждый, даже самый укромный, уголок на предмет обнаружения кровожадных троллей, обожающих пожирать маленьких деток.

– Разве ты забыла, что тролли селятся только под мостами? – своевременно нашлась Роза, напомнив дочери, как они потом вместе сходили в ту самую библиотеку, где добрая и внимательная библиотекарша, специально нацепившая на нос очки для придания большей весомости своим словам, убедила-таки девочку, что тролли, во-первых, всегда обитают под мостами, а во-вторых, они живут только в Скандинавии, а потому не представляют никакой угрозы для английской ребятни. И в подтверждение своих слов она даже сняла с полки толстенную книгу, где про все это написано. Книга произвела на Мэдди, привыкшей во всем полагаться только на факты, самое положительное впечатление, благотворно подействовав и на ее детские страхи. До поры до времени ребенок забыл про троллей и вот так некстати вспомнил о них сегодня. Только иррациональных страхов дочери ей и не хватало сейчас для полного счастья, с отчаянием подумала Роза. Тут бы со своими собственными комплексами совладать…

– К тому же, – продолжила она бодрым тоном, заметив узкую полоску яркого электрического света, пробивающегося сквозь приоткрытую дверь амбара, – в дом мы не станем заходить. Пойдем прямиком в амбар. Там наверняка мы обнаружим множество интересных вещей.

– Мамочка! Я боюсь! – Мэдди испуганно смотрела на амбар, его суровые очертания явственно проступили на фоне скалы, к которой он примыкал.

– Я тоже боюсь!

– Ты боишься?! – Мэдди недоверчиво повернулась к матери. – Но ты уже взрослая!

– И что с того? Боюсь, и все! Поможешь мне?

– Ну, ладно! Присмотрю за тобой! – Внезапно свалившееся на ее голову бремя ответственности за другого человека заставило Мэдди на время забыть о собственных страхах.

Роза собрала в кулак остатки решимости и медленно вылезла из машины. Растоптанные угги, тоже позаимствованные из гардероба Хейли, явно паленые и к тому же гораздо большего размера, сразу же увязли в грязи. Роза осторожно обошла машину и открыла вторую дверцу для Мэдди, потом крепко взяла дочь за руку, и та уверенно повела ее через грязь прямиком к амбару. Роза чувствовала, как колотится у нее сердце. Да помнит ли отец, что она собиралась к нему сегодня приехать, мелькнуло у нее в сознании.

Не выпуская руку Мэдди из своей, она переступила порог.

Джон стоял, повернувшись к ним спиной. Перед ним висело огромное – во всю стену – живописное полотно. Его фигура в белом выделялась на фоне яркого буйства красок подобно молнии, прочертившей грозовое небо. Он был поглощен работой и не заметил прихода гостей. Роза с радостью воспользовалась этой передышкой, чтобы окончательно успокоиться. Несколько минут она молча наблюдала за тем, как работает отец, и это зрелище непроизвольно перенесло ее в детство. Она вспомнила запах краски и представила себе, какая она на ощупь, маслянистая и тягучая, вспомнила, как любила смотреть на отца в те минуты, когда он рисует. В такие минуты отец казался ей близким, как никогда, даже если он порой и не замечал ее присутствия. О, это пьянящее чувство сопричастности, когда духовный мир другого человека кажется тебе распахнутым настежь. И Розу совсем не обижало отсутствие внимания к ней. Еще совсем маленькой девочкой она хорошо усвоила, что, когда папа работает, для него перестает существовать весь мир. Ну, а когда он не работает, то его единственное желание – это как можно скорее снова вернуться к мольберту. Даже в те редкие мгновения, когда они шли на прогулку к морю или когда он возился с ней дома, кружил по комнате с такой скоростью, что все окружающие цвета сливались в одну сплошную линию, даже в такие минуты Роза точно знала, что мысленно ее отец все равно пребывает в своей мастерской у мольберта. И вот она снова явилась к нему и снова отрывает его от работы.

Заинтригованная увиденным, Мэдди совсем забыла о своем обещании охранять мать. Она почти силой вырвала пальцы из руки Розы и сделала несколько шагов в сторону художника. Ей захотелось поближе понаблюдать за тем, как он рисует, при этом девочка не сделала ни малейшей попытки приблизиться к нему вплотную или как-то заявить о своем присутствии.

Роза растерянно оглянулась по сторонам, не зная, как себя повести в сложившейся ситуации. Но ты же взрослая женщина, тут же напомнила она себе. Ты удрала от мужа, проделала такой долгий путь сюда. Наконец, ты обстригла волосы и перекрасилась! Вот и веди себя, как взрослая женщина, а не как ребенок, который явился клянчить несколько минут отцовского внимания.

От внимания Розы не укрылось то, что амбар, такой непрезентабельный и даже убогий снаружи, внутри производил совсем иное впечатление. Явно в это помещение отец вложил гораздо больше денег, чем на содержание дома. Внутреннее пространство было разделено на две половины перегородкой из белой сухой штукатурки. К этой стене и была прислонена картина, над которой сейчас колдовал отец. Во вторую половину амбара вела дверь, выкрашенная в белый цвет и запертая на висячий замок. Стены амбара тоже были оштукатурены и покрашены белой краской. В высоком потолке были проделаны продолговатые световые люки, через которые в помещение падал естественный свет. Но если натурального освещения было мало, скажем, в такой пасмурный день, как сегодня, тогда включались мощные лампы дневного света, установленные по периметру. Вот и сейчас они были включены, заливая всю студию неестественно ярким светом и создавая все то же сюрреалистическое впечатление, какое производила и сама усадьба снаружи. Слева от двери, в дальнем углу возле стены, стояла стопка чистых холстов, натянутых на подрамники и ждущих своего часа. Многие из них были выше ее отца. Чуть ближе к ним виднелась законченная работа, странная и немного бессвязная компиляция окружающего усадьбу пейзажа. В углу картины поблескивала свежей краской недавно проставленная подпись отца.

– А у тебя совершенно поменялась стилистика! – неожиданно для себя высказалась Роза, заставив отца вздрогнуть.

Он молча оглядел работу, обхватив себя руками, словно пытаясь попасть в собственные объятия. В такой позе он и повернулся к ней, ничем не выдав потрясения при виде тех перемен, которые произошли в ее внешности. И Роза снова почувствовала себя маленькой девочкой, без спросу вторгшейся во владения отца, хотя мама всякий раз строго наказывала ей не делать этого. Вот она тайком пробирается в его студию, под которую он переоборудовал их гараж во дворе, ползет на коленках по грязному полу, устраивается возле его ног и замирает, удовлетворенная тем, что может молча наблюдать, как из резких взмахов кисти рождается на полотне вселенная ее отца.

Так она могла просидеть несколько часов кряду, пока отец не обнаруживал ее присутствие, подхватывал ее на руки и начинал кружить по комнате, а она заливалась веселым смехом от переполнявшего ее счастья. А потом он отбрасывал кисти, брал ее за руку, и они шли на побережье, где, по словам отца, можно увидеть «столько всего интересного». И они проводили долгие часы в поисках этого интересного, забывая о времени. Благополучно пропускали пятичасовой чай и даже отбой ко сну. Но вот наконец они вспоминали о том, что пора домой, отец отряхивал от песка и камешков ее платье и вел домой.

А порой он видел, как она пробирается к нему, и сам усаживал ее за стол, давал ей лист бумаги или картона, кисти, палитру с красками и говорил, что она сможет оставаться с ним ровно столько, пока будет сидеть тихо. Иногда, хоть и редко, но все же ее присутствие действовало ему на нервы, и он приходил в неистовство от одного ее вида. И тогда он грубо хватал ее за руку, так что пальцы его больно впивались ей в кожу, и тащил обратно в дом, чтобы перепоручить заботам матери, а заодно и осыпать ту упреками и ругательствами как ни на что не годную мать и жену, которая не способна понять, что для работы ему нужны полный покой и абсолютная тишина. Уходя, он громко хлопал дверью, и Роза подбегала к дверям и, прижимая ладони к холодному стеклу, смотрела, как отец возвращается через сад к себе в студию. Конечно же, он не слышал ее сдавленных рыданий, звуки которых скрадывала запертая дверь. Роза никогда не обижалась на отца за эти его приступы молчаливой ярости и гнева, никогда не обвиняла его в том, что свою работу он любит больше, чем ее. Понадобились годы и годы на то, чтобы она стала обвинять отца и уяснила для себя одну простую вещь. Отец с раннего детства приучил ее чувствовать себя лишней в его мире, будто она вторгается на запретную территорию, где ей быть не положено.

И вот она снова пробралась в его студию, словно лазутчик. Как же он поступит на сей раз? Обнимет ее, поцелует, начнет кружить по комнате? Или просто вышвырнет вон? Впрочем, ответ был ей известен.

– В чем ты видишь эти перемены? – спросил у нее отец, принципиально не замечая присутствия Мэдди, которая медленно, но неуклонно приближалась к холсту.

Надо отдать ей должное. Она тоже полностью проигнорировала присутствие художника, сосредоточившись на его картине.

Вторая реплика далась Розе с еще большим трудом. Да и что сказать, право?

– Ты стал… более… мягким, – проговорила она, осторожно подбирая слова. – И ты… меньше похож на себя прежнего. Сам решай, как назвать твою новую манеру. Я могу вспомнить лишь несколько твоих прежних работ, совпадающих по стилю письма с этой.

Если быть абсолютно точной, Роза смогла бы назвать только две такие картины. Этот пейзаж Милтуэйта, запечатленный на открытке, которую она хранила столько лет, и портрет Тильды, той женщины, ради которой он оставил их с матерью. Портрет она позволила Ричарду выбросить вон как мусор вскоре после их свадьбы вместе с теми немногими отцовскими вещами, которые чудом сохранились в доме до тех пор, пока в нем не стал хозяйничать Ричард. Интересно было бы взглянуть на портреты Тильды сегодняшней, подумала она. Любопытно, как сложилась их дальнейшая совместная жизнь. Она вдруг поймала себя на мысли, что ей было бы неприятно узнать, что Тильда все еще присутствует в жизни отца. Однако не меньшим ударом будет для нее и то, если вдруг окажется, что он бросил эту женщину, разрушил и ее жизнь так же легко и бездумно, как он разрушил их семью. И все же слабая надежда, что вдруг эта женщина выплывет из соседней комнаты с чайным подносом в руках, еще теплилась. Увидит ее и назовет солнышком, как называла когда-то, когда она была маленькой. Впрочем, отец ни словом пока не обмолвился о Тильде, а она не решалась начать расспросы.

– Ты хочешь сказать, что это откровенно коммерческие поделки? – неожиданно согласился с нею отец без тени обиды. – Так оно и есть! Все это предназначается для продажи, на оплату счетов. Свои настоящие работы я держу в другом месте.

– Пусть так! Но все равно, они проще в восприятии. Вот эта, к примеру! – Роза ткнула пальцем в незаконченное изображение, которое показалось ей даже красивым. – Мне нравится!

Легкая улыбка тронула губы отца.

– Это все для тех, у кого много денег, но абсолютно нет вкуса.

– У меня нет ни денег, ни вкуса, – промолвила Роза, почувствовав себя уязвленной. Впрочем, едва ли он намеревался обижать ее. Скорее всего, просто констатировал очевидное. – Так что же у тебя получилось в итоге? Ради сохранения своей творческой цельности как художника ты был готов на все. Разрушил нашу семью, искалечил столько жизней. И все во имя высокого искусства… А кончил тем, что переключился на ширпотреб в виде открыток с умилительными пейзажиками? Современные пасторальки… Усладить вкусы толпы…

Слова сорвались с ее уст сами собой и выстрелили, словно пули. Она не искала их, не заготавливала впрок, не начиняла их чрезмерной насмешливостью, так вышло. Просто ей вдруг до боли в висках захотелось ответить ударом на удар, и это ей удалось.

Но Джон остался внешне безучастным к тем стрелам, что просвистели над его ухом.

– А! Все эти разговоры о творческой цельности и прочее, все это одна лабуда… Для молодых разве что…

– Но ты и в молодые годы не очень любил подобные разговоры. Высокие темы не привлекали тебя. Что-то я не припоминаю горячих дискуссий об искусстве, которые бы велись в моем присутствии, когда я была ребенком.

Роза приблизилась к отцу и посмотрела на него внимательным взглядом, словно пытаясь отыскать в его лице следы того человека, который был когда-то ее любимым отцом, с которым они вместе гуляли у моря, отыскивая всякие интересные штуковины. Ничего общего с прежним Джоном Джекобзом! Роза подавила вздох разочарования. Да и помнит ли отец то далекое время? Наверняка он успел забыть и то утро, когда прощался, присев перед ней на корточки. Такое жизнерадостное у него получилось тогда прощание. Нет, ничего у нее с этим человеком не завяжется, подумала она с отчаянием. Они стали совсем чужими, и, как бы она ни пыталась достучаться до него, он не позволит ей заглянуть себе в душу. И сам не станет лезть в ее душу с расспросами и утешениями. Надо уходить! Прощаться и уходить! Ничего у нее не вышло. Обидно, но это так!

Вот только ноги отказывались подчиняться.

– Кстати, вот моя Мэдди, твоя внучка, – проговорила она, пытаясь оставаться спокойной и собранной.

Джон не отреагировал на слова дочери и не взглянул на девочку. А снова повернулся к холсту.

– Может быть, ты с ней поздороваешься? – Пренебрежение собой она еще может стерпеть, но чтобы так обращаться с ее ребенком…

– Припоминаю, вчера я согласился ответить на некие твои вопросы, – отвечал ей отец холодно. – Но, по-моему, ясно дал понять, что не заинтересован в восстановлении родственных уз в любом их качестве. Я сказал тебе это, Роза, или нет? Так чего же ты ждешь от меня?

– Я тоже не хочу никаких родственных уз! – подала голос Мэдди. И в ее словах было столько убежденности, что Джон скользнул по ней взглядом, словно желая удостовериться, что ребенок не шутит. – Мне просто захотелось посмотреть на тебя. Ты старый, грязный, ты мне не понравился! Ты совсем не интересный. А вот что мне интересно… Как это ты так ловко растираешь краски между пальцами? На вид она кажется скользкой, как клей, каким расклеивают афиши, а на картонку ложится ровно. И что это ты за кружочки все время делаешь вместо того, чтобы смешивать их? Расскажи мне, как ты смешиваешь свои краски и при этом умудряешься различать все их оттенки.

Джон отошел от картины и в удивлении стал разглядывать внучку.

– Во-первых, это не картонка, а холст! – поправил он девочку. – Вот, пожалуйста, смотри!

Он взял палитру, густо измазанную красками всех цветов и оттенков, и стал смотреть за тем, как Мэдди осторожно взяла немного алой краски и стала растирать ее пальчиками, потом поднесла краску к носу и сделала глубокий вдох.

– Она вязкая, – поделилась Мэдди первыми ощущениями с Розой, молча наблюдавшей за ней на некотором удалении. – И жирная.

Она вымазала краской ладошку и весело приложила ее к лицу. Краска приятно холодила щеку, и от нее едко пахло химией.

– Я тоже хотела бы рисовать такими красками!

– Нам пора, Мэдди! – засобиралась Роза, опасаясь, что очередной отказ может огорчить ее дочь. – Ты же видишь, дедушка занят! Он работает!

– Нет! – не согласился с ней Джон. – Я же обещал тебе, следовательно, я готов тебя выслушать. А девочка пусть себе порисует, пока мы будем с тобой разговаривать. Раз ей так хочется, пусть попробует.

Он огляделся, извлек из кучи хлама небольшую картонку, снял с полки старую фарфоровую тарелку и выдавил на нее краску из пяти или шести разных тюбиков. Тарелку он поставил прямо на пол, картонку прислонил к стене и бросил туда же две истершиеся кисти.

Без лишних слов Мэдди опустилась на грязный пол и ухватила кисточки.

– А что мне нарисовать? – спросила она у художника.

– Рисуй то, что видишь вокруг себя, – посоветовал тот и снова повернулся к своему холсту. – И запомни раз и навсегда! Настоящий художник всегда рисует только то, что видит. Ведь главное не то, что ты видишь, а как ты видишь это! Понятно?

Наблюдая со стороны за почти дружеской беседой Мэдди и Джона, Роза уже в который раз снова поразилась непредсказуемости поступков отца. Откуда в нем вдруг этот всплеск интереса к ее дочери? Ведь он повел себя с ней совсем как ее родной дедушка. И что дальше? Изначально ее план был предельно прагматичен и прост. Впрочем, как, наверное, и его. Никаких сантиментов и пустых разговоров. Но уже первый обмен репликами разозлил ее настолько, что она готова была отказаться от своей затеи и уехать. И вот такой неожиданный поворот. У отца вдруг прорезался голос, он заговорил сам, по своей воле, и даже продемонстрировал некоторую приязнь по отношению к внучке.

А ведь Роза прихватила с собой Мэдди совсем не за тем, чтобы с ее помощью наводить мосты с отцом или как-то задобрить его и разговорить. Но в результате все получилось совсем не так скверно, как она того опасалась. У дочери даже останутся крохи воспоминаний о дедушке, и они с Мэдди смогут хотя бы изредка вести какие-то беседы на тему, как они навещали его, оставляя за скобками особенности его характера. В принципе, любая попытка понять, что за человек ее отец сегодня, оценить его, так сказать, с высоты собственных прожитых лет, такая попытка и разумна, и оправданна. Впрочем, одно Роза успела понять со всей определенностью. Тот отец, которого она запомнила ребенком, яркий, жизнерадостный красавец-великан, источавший столько обаяния, в которого невозможно было не влюбиться, тот человек не имеет ничего общего с изможденным седым стариком, который стоит перед нею. Вот он снова повернулся к ней спиной и стал яростно счищать мастихином краску с холста.

– Говори! – приказал он, не глядя в ее сторону. И Роза на миг растерялась, не зная, с чего начать.

– Наверное, Милтуэйт – приятное место для жизни, – сказала она первое, что пришло в голову, чувствуя неловкость от того, что затевает с отцом какой-то пустопорожний разговор. Да и не станет он терпеть ее болтовню слишком долго.

– Место как место, – ответил он ровным голосом. – Но доживать я собираюсь в нем. Природа здесь богатая и очень подходит для моей работы. Все эти горожане, томящиеся в клетках многоквартирных домов, им нравятся подобные пейзажи. Они смотрят на горы, и воображение подсказывает им, что, оказывается, в мире есть еще много чего интересного и важного, помимо их бессмысленного и серого существования.

– Но с деревенскими ты не общаешься, да? И друзей здесь не завел? – Роза запнулась. – Живешь один?

– Да, я живу один. Послушай! Мы не виделись с тобой двадцать с лишним лет. И как видишь, все эти годы я отлично справлялся без дочери. Так зачем же мне нужен кто-то посторонний? Чтобы он тут путался под ногами и мешал работать! – Джон отвернулся от холста и посмотрел на Розу с нескрываемым раздражением. – Уж таким я уродился! В этой жизни мне никто не нужен. Единственное, чего я хочу, – это чтобы меня оставили в покое. Все! Одиночество – это самое лучшее из того, что мне надо. В какой-то мере здесь я его обрел.

Роза вздохнула и снова обратила взор на полуоткрытую входную дверь. Развернуться бы сейчас и бежать отсюда, неожиданно мелькнуло у нее в голове, бежать и бежать без остановки, пока хватит дыхания в легких. И только потом остановиться где-нибудь на склоне и вдохнуть в себя полной грудью чистый свежий воздух, не загрязненный присутствием этого странного и совершенно чужого ей человека. Неужели ее отец всегда был таким? Нелюдимым анахоретом и бирюком. А ее пронизанные солнечным светом детские воспоминания – это всего лишь игра воображения, фантазии, которые она сама себе напридумывала о человеке, которого когда-то любила.

– А куда же подевалась Тильда? – осмелилась наконец спросить Роза, чувствуя солоноватый привкус на искусанных до крови губах. Как, какими словами можно пробудить в нем хоть какие-то чувства? – Ее ты тоже использовал и выбросил вон? После всего того, что ты сотворил с мамой, бросил ее, разрушил семью, ушел из дома, не оглянувшись, ты повторил то же самое с ней?