Текст книги "Бог есть. Как самый знаменитый в мире атеист изменил свои взгляды"

Введение

С момента объявления о моем «обращении» к деизму меня множество раз просили предоставить перечень факторов, заставивших меня изменить свое мнение. В нескольких недавних статьях и в новом введении к книге «Бог и философия», написанной в 2005 году, я привлек внимание к последним трудам, важных для современной дискуссии о Боге, однако не развивал свою точку зрения. Но меня, как говорится, попросили дать завет потомкам. И если в двух словах, то сейчас, как гласит название книги, я верю, что Бог есть!

Подзаголовок «Как самый знаменитый в мире атеист поменял свое мнение» придумал не я. Но он меня радует: придумывание и использование уместных и в то же время хлестких названий – что-то вроде семейной традиции Флю. Мой отец-теолог однажды редактировал собрание эссе, написанных им и его бывшими студентами, и дал этой спорной книжке в мягком переплете парадоксальное, но все же подходящее и очень информативное название «Многогранность протестантизма»[13]13
  Многогранность протестантизма (англ. The Catholicity of Protestantism) – слово «catholicity» также переводится как «католицизм», таким образом, название книги можно перевести и как «Католицизм протестантизма».


[Закрыть]. Что до способа презентации (мы не говорим об основных идеях), то я, следуя его примеру, опубликовал в свое время работы с такими названиями, как «Благодетели, не делающие блага» и «Предполагает ли пари Паскаля[14]14
  Пари известного ученого Блеза Паскаля можно выразить следующими словами: «Если я верю в Бога и жизнь после смерти, а вы нет, и в итоге окажется, что Бога не существует, мы оба останемся в проигрыше. Но если Бог есть, вы все равно окажетесь в проигрыше, а я выиграю!»


[Закрыть] только одну выигрышную ставку?»[15]15
  Flew, Anthony, “Do-gooders Doing No Good?”; “Is Pascal’s Wager the Only Safe Bet?”


[Закрыть]

Для начала должен прояснить одну вещь. Когда сообщения об изменении моих взглядов распространились в СМИ и в вездесущем интернете, некоторые комментаторы поспешно заявили, что на мое «обращение» как-то повлиял мой преклонный возраст. Поговаривали, что страх мощно воздействует на разум, и эти критики сделали вывод, будто ожидание предстоящего перехода в загробную жизнь вызвало так называемое обращение к Богу на смертном одре. Разумеется, этим людям были неведомы и мои работы о несуществовании загробной жизни, и мои текущие взгляды на данный вопрос. На протяжении более чем полувека я отрицал существование не только Бога, но и загробной жизни. Мои лекции, прочтенные в рамках Gifford Lectures[16]16
  Gifford Lectures – ежегодная серия лекций, учрежденная Адамом Гиффордом и посвященная изучению и распространению естественной теологии, то есть богословия, основанного на разуме и обычном опыте.


[Закрыть], были опубликованы в работе под названием «Логика смертности»[17]17
  Flew, Anthony, The Logic of Mortality.


[Закрыть] – кульминации рассуждений на эту тему. Это область, в которой я своего мнения не изменил. В связи с отсутствием особого откровения, возможность которого прекрасно представил в этой книге Н. Т. Райт, я не думаю, будто «выживу» после смерти. Чтобы не было недоразумений, хочу похоронить все те слухи, которые изображают меня принявшим сторону Паскаля в его пари.

Более того, должен обратить ваше внимание: я уже не первый раз «меняю мнение» в отношении фундаментальных вопросов. Между прочим, те читатели, которые знакомы с моей активной защитой свободных рынков, могут удивиться, узнав, что некогда я был марксистом (более подробную информацию об этом можно найти во второй главе этой книги). А еще двадцать с лишним лет тому назад я отказался от идеи, гласившей, что каждый выбор человека определяется исключительно материальными причинами.

Поскольку эта книга о том, почему я изменил свою точку зрения по поводу существования Бога, очевиден вопрос, во что я верил до «изменения» и почему. На него я постараюсь ответить в первых трех главах, а остальные семь раскроют то, как я открыл для себя Бога. В подготовке последних семи глав мне очень помогли беседы с профессором Ричардом Суинберном и профессором Брайаном Лефтоу, который в свое время сменил Суинберна на посту главы кафедры им. Ноллота[18]18
  Кафедра им. Ноллота (англ. Nolloth Chair) – кафедра в Оксфордском университете, названная в честь основателя, профессора Чарльза Ноллота, священника и выпускника Оксфорда. Занимается вопросами философии христианской религии.


[Закрыть] в Оксфорде.

Еще в книге два приложения. В первом, за авторством Роя Абрахама Варгезе, приведен анализ так называемого «нового атеизма» Ричарда Докинза и иже с ним. Второе – открытый диалог по вопросу, который представляет большой интерес для большинства религиозных верующих: существует ли какой-либо вид божественного откровения в человеческой истории, с особым вниманием к утверждениям о Иисусе из Назарета. В интересах поддержания диалога специалист по Новому Завету Н. Т. Райт, епископ Дарема[19]19
  Томас Райт был епископом города Дарем с 2003 по 2010 год, а данная книга вышла в 2007 году, когда Райт еще занимал эту должность.


[Закрыть], любезно дал свою оценку сути исторического факта, на котором основана вера христиан-теистов в Христа. Вынужден признать, что епископ Райт, безусловно, представил лучший довод в пользу принятия христианской веры из всех, какие я когда-либо встречал.

Возможно, стоит кое-что сказать о моей «известности» в качестве атеиста, на которую указывает заглавие книги. Первой из моих антибогословских работ стало исследование «Теология и фальсификация»[20]20
  Flew, Anthony, “Theology and Falsification.”


[Закрыть] 1950 года. Его потом напечатали в книге «Новые эссе по философской теологии»[21]21
  Flew, Anthony; MacIntyre, Alasdair, New Essays in Philosophical Theology.


[Закрыть] (1955) – сборнике, который мы издали вместе с Аласдером Макинтайром. В «Новых эссе» мы пытались оценить, как влияет на теологические вопросы то, что позднее было названо «революцией в философии». Следующей значительной работой стала книга «Бог и философия», впервые опубликованная в 1966 году и переизданная в 1975-м, 1984-м и 2005-м. В предисловии к последнему изданию Пол Куртц, один из выдающихся атеистов нашего времени и автор «Второго гуманистического манифеста»[22]22
  Kurtz, Paul, “Humanist Manifesto II”.


[Закрыть], написал: «“Prometheus Books”[23]23
  Prometheus Books – издательская компания, основанная Полом Куртцем в 1969 году.


[Закрыть]с гордостью представляет работу, ставшую классикой в философии религии». После книги «Бог и философия», в 1976 году, вышла книга «Презумпция атеизма», в 1984-м опубликованная в США под названием «Бог, свобода и бессмертие». Другими важными работами были «Юмовская философия веры», «Логика и язык» (первая и вторая части), «Введение в философию Запада: идеи и доказательства от Платона до Сартра», «Дарвиновская эволюция» и «Логика смертности»[24]24
  Оригинальные названия упомянутых работ Энтони Флю в порядке очередности: Flew, Anthony, God and Philosophy; Flew, The Presumption of Atheism (в США под названием: God, Freedom and Immortality); Flew, Hume’s Philosophy of Belief; Flew, Logic and Language; Flew, An Introduction to Western Philosophy: Ideas and Arguments from Plato to Sartre; Flew, Darwinian Evolution; Flew, The Logic of Mortality.


[Закрыть].

По-настоящему парадоксально то, что свой первый опубликованный аргумент в защиту атеизма я представил на форуме, который устраивал К. С. Льюис, величайший христианский апологет минувшего столетия и председатель “Socratic Club”. А еще один парадокс в том, что мой отец был одним из ведущих методистских писателей и проповедников в Англии. Более того, в начале своего трудового пути я вообще не испытывал особого желания стать профессиональным философом.

Поскольку, как известно, все хорошее, если не вообще все без исключения, заканчивается, я тоже буду завершать мою вступительную речь. И пусть читатели сами решат, какие именно причины побудили меня изменить подход к вопросу о Боге.

Я отрицаю Бога
Часть I

Глава 1
Сотворение атеиста

Я не всегда был атеистом. Свою жизнь я начал почти религиозно, рос в христианской семье и посещал частную христианскую школу. По правде, у меня даже папа – проповедник.

Мой отец, выпускник оксфордского Мертон-колледжа, предпочел служить не в традиционной Церкви Англии, а в Методистской церкви, основанной Джоном Уэсли. И хотя сердцем он всегда был предан проповеди Евангелия и, как говорят англикане, приходскому служению, в моих самых ранних воспоминаниях он предстает как преподаватель Нового Завета в методистском теологическом колледже в Кембридже. Позднее он возглавил этот колледж, а со временем ушел на пенсию и там же, в Кембридже, умер. Наряду с научной деятельностью и преподаванием он много работал, представляя методистов в различных межконфессиональных организациях, а еще на протяжении года исполнял обязанности президента на Методистской конференции и в Федеральном совете Свободной церкви.

В отрочестве мне было сложно распознать или выявить какие-либо признаки моих позднейших атеистических убеждений. Учился я в Бате, в школе под названием «Kingswood School», еще известной как К. S. Это была (и, к счастью, остается) общественная школа-интернат. Как это ни парадоксально, во всем ином англоязычном мире подобные учреждения именуются частными интернатами. Школу учредил Джон Уэсли – учить сыновей проповедников. (Лет через сто с небольшим учредили еще и «Queenswood School», призванную принимать дочерей проповедников – во имя равноправия.)

В школу я поступил как сознательный и искренний христианин, хотя и не слишком восторженный. Никогда не мог понять смысл поклонения и всегда был слишком немузыкальным, чтобы с радостью распевать гимны. Никогда не обращался к религиозной литературе с тем неудержимым рвением, с которым поглощал книги о политике, истории, науке и едва ли не по любой другой теме. Посещение капеллы или церкви, чтение молитв и другая религиозная практика была для меня, в той или иной степени, скучной обязанностью. И я никогда не испытывал ни малейшего желания общаться с Богом и молиться.

Сложно сказать, почему я, как говорится, с младых ногтей был равнодушен к религиозной практике и богословским проблемам, формировавшим мир отца. Я просто не могу припомнить, чтобы испытывал энтузиазм или проявлял интерес к подобным ритуалам. И не думаю, будто я когда-либо чувствовал, что мой разум «восхищен» или, как гласит знаменитое выражение Уэсли, «мое сердце полнится странным теплом» от христианской учебы или поклонения. Кто знает, было ли это причиной или следствием (или и тем и другим) моего юношеского безразличия к вопросам религии? Но могу сказать: если у меня и была какая-то вера, когда я поступал в K. S., то ко времени окончания школы она совершенно исчезла.

Я никогда не испытывал ни малейшего желания общаться с Богом.

Говорят, известная христианская организация The Barna Group, посвятившая себя демографическим опросам, на основе исследований заключила: то, во что вы верите до тринадцати лет, определит вашу веру до самой смерти. Верно ли такое заключение или нет, я знаю одно: мои отроческие убеждения оставались со мной большую часть взрослой жизни.

Не могу точно вспомнить, когда и как все начало меняться. Но, несомненно, как это бывает с любой мыслящей личностью, убеждения мои формировались под воздействием множества факторов. Не последнее место среди этих факторов занимает то, что Иммануил Кант называл «старанием ума, которое подобает учености», которым, верю, я обладал наравне с отцом. Мы оба были склонны идти дорогой «мудрости» именно так, как это описал Кант: «Но из тех бесчисленных задач, что сами собой возникают перед человечеством, избрать именно те, разрешение которых важно для него, – это заслуга мудрости». Христианские взгляды убеждали отца, что не может быть ничего более «важного для человечества», чем объяснение, распространение и исполнение истинного учения Нового Завета. Мое интеллектуальное путешествие, конечно же, повело меня по другой дороге, но она была не менее обусловлена «старанием ума».

Вспоминаю, как отец не раз доброжелательно напоминал: когда библеисты хотят познакомиться с каким-нибудь специфическим понятием Ветхого Завета, они не пытаются ломать голову над его смыслом. Они берут тексты на иврите, находят как можно больше различных контекстов, собирают их и изучают все доступные примеры употребления искомого слова. Этот научный подход, по большей части, и лег в основу моих ранних умственных изысканий (включая те, от которых я все же вынужден отказаться), основанных на сборе и изучении, в определенном контексте, всей существенной информации по заданной теме.

И вероятней всего, именно семейное окружение, в котором я возрастал, привило мне интерес к критическому исследованию, которое, в конечном итоге, и привело меня к отказу от веры отца. Ирония судьбы, не иначе.

В некоторых поздних атеистических трудах я говорил: к заключению о том, что Бога нет, я пришел слишком быстро, слишком легко и по причине, которую впоследствии счел ошибочной. Я часто и детально пересматривал это негативное заключение, но на протяжении почти семидесяти лет не находил достаточно оснований, чтобы оправдать любое кардинальное изменение в прямо противоположную сторону. Одной из тех ранних причин моего обращения к атеизму была проблема зла.

Каждый год на летних каникулах отец возил нас с матерью за границу. И хотя это было не по карману церковному служителю, но стало возможным благодаря тому, что мой отец часто в начале лета принимал экзамены на получение школьного аттестата на повышенном уровне (сейчас это называется свидетельством о среднем образовании продвинутого уровня) и получал плату за эту работу. Нам также было проще путешествовать за границу, поскольку отец свободно говорил по-немецки после двух лет теологического обучения в Марбургском университете до Первой мировой войны. И потому он смог свозить нас на каникулы в Германию и пару раз во Францию, не тратя денег на турагентство. Моему отцу также было поручено быть представителем методистской церкви на нескольких международных теологических конференциях. На них он брал меня, единственного ребенка в семье, и мою мать в качестве гостей, не принимающих непосредственного участия.

Я находился под большим впечатлением от этих ранних поездок за границу в период до начала Второй мировой войны. Ясно помню вывески и лозунги «Евреям здесь не место» на окраинах городков. Вспоминаю вывески перед входом в публичную библиотеку: «Правила данного учреждения запрещают выдачу любых книг евреям». Как-то в Баварии, летом, ночью, я видел, как мимо маршируют десять тысяч штурмовиков в коричневых рубашках. Там же, в семейных поездках, я видел эсэсовцев в их черной униформе и в кепи с «Мертвой головой».

Вот на таком фоне и прошли мои юношеские годы. Эти впечатления побудили меня, как и многих других, усомниться в существовании всемогущего Бога любви, – и этот вызов был неизбежен. Не выразить словами, в сколь великой степени все это повлияло на мои мысли. И даже не будь в моей жизни иного опыта – тот, давний, навечно пробудил во мне осознание двух зол: антисемитизма и тоталитаризма.

Взрослеть в 1930-е и 1940-е годы в такой семье, как наша, – ориентированной на вероисповедание методистов, – означало быть в Кембридже, но не быть его частью. Во-первых, Кембридж, в отличие от иных учреждений, не признавал теологию «королевой наук». Да и семинария к мейнстриму в сфере высшего образования не относилась. А потому я никогда не отождествлял себя с Кембриджем, хотя мой отец и чувствовал себя там почти как дома. В любом случае с 1936 года, когда меня отдали в закрытую школу-интернат, я практически не бывал Кембридже во время семестров.

Тем не менее школа «Кингсвуд» была в те дни чрезвычайно оживленной, и управлял ей человек, несомненно заслуживший звание одного из величайших директоров. За год до моего поступления школа получила от Оксфорда и Кембриджа больше наград и премий, чем любая другая во всей Ассоциации директоров. И наша оживленность проявлялась не только в классной комнате и лаборатории.

Неудивительно, что в столь волнительной обстановке я усомнился в твердой вере отцов, к которой меня и так особо не влекло. К шестому классу[25]25
  Шестой класс (англ. sixth form) – последние два года обучения в средней школе, в течение которых ученики готовятся к сдаче экзамена по программе средней школы на повышенном уровне. Характерен для системы образования Англии, Уэльса и Северной Ирландии.


[Закрыть] (его первая половина – эквивалент одиннадцатого класса в Америке, а вторая – двенадцатого) я постоянно спорил со сверстниками о том, что идея Бога, одновременно всемогущего и всеблагого, несовместима с очевидным наличием зла и несовершенством мира. В мои школьные годы на неизменной воскресной проповеди никогда не упоминали ни про будущую жизнь, ни про рай, ни про ад. Наш директор, А. Б. Сэкетт, проповедовал только про то, как чудесна и прекрасна природа, и то нечасто. Как бы там ни было, к пятнадцати годам я отверг тезис о том, что Вселенная сотворена всеблагим и всемогущим Богом.

Кто-то может резонно спросить: а не хотел ли я обсудить свои сомнения насчет Бога с отцом. Он же священником был! Нет, не хотел. Ни разу в жизни. Ради мира в семье и, в частности, ради спокойствия отца я старался как можно дольше скрывать от домашних мой уход от религии. И преуспевал в этом, насколько мне известно, на протяжении многих лет.

Но в январе 1946 года, когда мне было почти двадцать три, моя тайна раскрылась, и до родителей дошла молва о том, что я – атеист и морталист[26]26
  Морталист – сторонник мортализма, философской доктрины, согласно которой душа является смертной.


[Закрыть], что не верю в загробную жизнь и вряд ли уже что-то изменится. Перемена во мне была столь полной и бесповоротной, что я счел бесполезным вести с близкими какую-либо дискуссию. Но сегодня, спустя более чем полвека, могу сказать: отец был бы в восторге, узнай он о моих нынешних взглядах на бытие Бога, и не в последнюю очередь потому, что увидел бы в этом великую помощь делу христианской Церкви.

Из школы я перешел в Оксфорд – в 1942 году, на триместр святого Илария (зимне-весенний, с января по март). Шла Вторая мировая война, и вскоре после того, как мне исполнилось восемнадцать, я прошел медицинский осмотр и был официально призван в ряды Королевских военно-воздушных сил. В дни войны почти все годные по здоровью студенты по ходу триместра один день в неделю отдавали соответствующей обслуживающей структуре. В моем случае это была Авиационная эскадрилья при Оксфордском университете[27]27
  Авиационная эскадрилья при Оксфордском университете (англ. Oxford University Air Squadron) – учебное подразделение Королевских военно-воздушных сил Великобритании в Оксфордском университете.


[Закрыть].

Эта военная служба, первый год занимавшая полдня, а потом – целый день, была полностью тыловой. Мы понемногу учили японский в Школе изучения стран Востока и Африки при Лондонском университете, а затем переводили в Блетчли-парке[28]28
  Блетчли-парк (англ. Bletchley Park) – особняк в городе Блетчли, где в период Второй мировой войны располагалось главное шифровальное подразделение Великобритании.


[Закрыть] перехваченные и расшифрованные сигналы японских ВВС. Когда Япония капитулировала (и пока я ждал своей очереди на демобилизацию), я переводил перехваченные сигналы недавно сформированной французской оккупационной армии, стоявших в тогдашней Западной Германии.

В январе 1946 года, когда я вернулся в Оксфорд на очную форму обучения – выпускные экзамены предстояли летом 1947-го, – университет был уже совсем другим, намного более захватывающим, чем тот, который я покинул около трех лет тому назад. По сравнению с тем, что было после Первой мировой, значительно расширился спектр гражданских и действительных военных профессий, – и более того, теперь мы могли учиться спокойно и без страха. Я готовился получить степень бакалавра с отличием в гуманитарных науках[29]29
  Гуманитарные науки (Literae Humaniores) – четырехгодичный курс классических языков и философии в Оксфордском университете.


[Закрыть]. Лекции по истории классической Греции нам порой читали ветераны войны, помогавшие греческому Сопротивлению как на Крите, так и на материковой Греции; в глазах студентов это придавало занятиям волнительный и романтический ореол.

Я сдал выпускные экзамены в летнем триместре 1947 года. К моему удивлению и восторгу, я получил степень с отличием первого класса. И тогда, вернувшись к Джону Мабботту, моему куратору в колледже Сент-Джонс, я сказал, что отказался от прежней цели – получить вторую степень бакалавра в только что учрежденной Школе философии и психологии. Я вознамерился получить ученую степень по философии.

Экзамены я сдал, и Мабботт устроил меня в аспирантуру на кафедру к Гилберту Райлу, в то время занимавшему в Оксфордском университете должность профессора метафизической философии на кафедре им. Уэйнфлита[30]30
  Профессор метафизической философии на кафедре им. Уэйнфлита (англ. Waynflete Professor of Metaphysical Philosophy) – должность в Оксфордском университете; одна из четырех должностей, названных в честь Уильяма Уэйнфлита (William Waynflete) – основателя Магдален-колледжа.


[Закрыть]. Во втором семестре того учебного года (1947/1948) Райл возглавлял в Оксфорде три философские кафедры.

И только спустя много лет, из «Оксфордских воспоминаний», замечательной книги Мабботта, я узнал, что они с Райлом дружили с тех пор, как впервые встретились в Оксфорде. Будь я в другом колледже и спроси меня другой куратор, кого бы из трех возможных научных руководителей предпочел я сам, – я бы определенно выбрал Генри Прайса. Мы с ним разделяли интерес к тому, что сейчас называют парапсихологией, а тогда все еще называли психическим исследованием. К тому же свою первую книгу я озаглавил «Новый подход к психическому исследованию», и мы с Прайсом выступали на конференциях по таким исследованиям. Но я уверен: если бы я писал дипломную у Генри Прайса, не видать бы мне университетской премии по философии как ушей своих – даже в самый благоприятный год. Мы бы потратили слишком много времени, обсуждая наши общие интересы.

Эту премию – стипендию им. Джона Локка по философии сознания – я завоевал в 1948 году, пока готовился к получению ученой степени под руководством Райла. Затем меня назначили на должность, которая в любом Оксфордском колледже, кроме Крайст-Черч, называлась бы ассистентской (с испытательным сроком) – иными словами, на пост преподавателя в режиме полного рабочего дня. Однако, используя лексикон Крайст-Черч, я, как там говорят, стал младшим научным сотрудником (с испытательным сроком).

В том году в Оксфорд проникли доктрины известного философа Людвига Витгенштейна, чей подход к философии повлиял и на меня. Однако эти доктрины, позже опубликованные в его «Голубой книге», «Коричневой книге» и «Замечаниях по основаниям математики», появились в форме машинописных копий отдельных лекций, и к каждой Витгенштейн писал письма, указывая, кому можно показывать те или иные лекции, а кому нельзя. Мы с коллегой ухитрились, не нарушая данного Витгенштейну обещания, выпустить копии всех его лекций, доступных в то время в Оксфорде, так что любой желающий мог их прочесть.

Этого счастливого финала (выражаясь словами философов-моралистов того периода) мы достигли так: сперва опросили всех философов-теоретиков Оксфорда, есть ли у них любые машинописные копии лекций Витгенштейна, и если да, то каких. Все это происходило задолго до появления копировальных аппаратов, а потому мы нанимали машинистку и заказывали необходимое количество запрошенных копий. (И мы даже не подозревали, что распространение этих плодотворных текстов только среди своих, связанных тайной клятвой, приведет к тому, что непосвященные начнут заявлять, будто Витгенштейн – который, несомненно, был гениальным философом, – часто ведет себя как шарлатан, претендующий на роль гения!)

Райл познакомился с Витгенштейном, когда австрийский философ посетил Кембридж. Позднее они подружились, и Райл убедил Витгенштейна составить ему компанию в путешествии по Озерному краю[31]31
  Озерный край (англ. Lake District) – заповедник на северо-западе Англии.


[Закрыть] – то ли в 1930-м, то ли в 1931 году. Райл никогда ничего не рассказывал ни о походе, ни о знаниях, полученных тогда от Витгенштейна, ни о том, что сумел узнать о нем самом. Однако после этой прогулки и в дальнейшем Райл выступал в роли посредника между Витгенштейном и тем, что философы называют «внешним миром».

То, сколь необходимо порой такое посредничество, можно представить, взглянув на запись разговора между Витгенштейном, который был евреем, и его сестрой сразу после того, как армия Гитлера захватила Австрию. Витгенштейн убеждал сестру, что благодаря их тесным связям с «высокопоставленными лицами и семьями», принадлежавшими к старому режиму, ни ему, ни им не грозит никакая опасность. Когда позднее я стал профессиональным преподавателем философии, пришлось рассказать ученикам, что Витгенштейн, которого мы с коллегами считали гением философии, совершенно не разбирался в делах мирских.

Однажды я видел его, что говорится, в действии. Это было еще в мои студенческие годы, когда Витгенштейн посетил Общество Джоуэтта[32]32
  Общество Джоуэтта (англ. Jowett Society) – форум для философских дискуссий в Оксфордском университете.


[Закрыть]. Объявленная им тема носила название «Cogito, ergo sum»[33]33
  Cogito, ergo sum – Мыслю, следовательно, существую (лат.).


[Закрыть], – естественно, отсылка к известной фразе французского философа Рене Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую». Аудитория была забита до отказа. Публика ловила каждое слово великого гения. Но единственное, что я могу теперь вспомнить о его комментариях, так это то, что они не имели абсолютно никакой заметной связи с заявленной темой. И когда Витгенштейн закончил, со своего места поднялся почетный профессор Г. А. Причард и с явным недовольством спросил, что «господин Витгенштейн» (доктор философии из Кембриджа, очевидно, не получил такого же признания в Оксфорде!) думает о «Cogito, ergo sum». В ответ Витгенштейн поднял правую руку, коснулся указательным пальцем лба и сказал лишь: «Cogito, ergo sum. Это очень необычное высказывание». Я тогда еще подумал, и до сих пор так думаю, что наиболее подходящим ответом на слова Витгенштейна была бы перефразированная подпись к одной из иллюстраций Джеймса Тербера в книге «Мужчины, женщины и собаки»:[34]34
  Thurber, James, Men, Women and Dogs.


[Закрыть] «Может, у вас и нет очарования, Лили, но вы загадочны».