Текст книги "Бог есть. Как самый знаменитый в мире атеист изменил свои взгляды"

В аспирантуре у Гилберта Райла я осознал: он явно взял за принцип всегда отвечать напрямую, лицом к лицу, на любое возражение относительно его философских взглядов. Лично мне кажется – хотя Райл, безусловно, никогда не говорил об этом ни мне, ни, насколько я знаю, кому-либо другому, – что он следовал указанию, которое Платон в своем диалоге «Государство» приписывает Сократу: «Мы должны следовать за доказательствами, куда бы они ни вели». Помимо прочего, этот принцип требует, чтобы каждое возражение, сделанное одним человеком другому, разбиралось также между этими людьми. Этому принципу я и сам старался следовать всю свою жизнь, а она оказалась долгой, и споров в ней было очень много.

Этот принцип Сократа дал вдохновение группе “Socratic Club”, поистине бывшей центром интеллектуальной жизни Оксфорда в военное время. “Socratic Club” – позвольте мне именовать его «клубом», – был площадкой активных дебатов между атеистами и христианами, и я был постоянным участником этих собраний. С 1942 по 1954 год его строгим президентом был известный христианский писатель К. С. Льюис. Клуб собирался во время семестра, вечерами, по понедельникам, в комнате отдыха для студентов в колледже святой Хильды. В своем предисловии к первому выпуску журнала «Socratic Digest» Льюис процитировал призыв Сократа «следовать за доказательствами, куда бы они ни вели», и отметил, что эта «арена, специально отведенная для конфликта христиан и неверующих, является новинкой».

Многие из выдающихся атеистов Оксфорда скрестили шпаги с Льюисом и его коллегами-христианами. Несомненно, наиболее известной встречей стали знаменитые дебаты в феврале 1948 года между Льюисом и Элизабет Энском, убедившие Льюиса изменить третью главу в его книге «Чудо»[35]35
  Lewis C. S. Miracles.


[Закрыть]. Все еще помню, как я, возвращаясь с того удивительного спора вместе с небольшой группой друзей, шел позади Элизабет и ее компании. Она ликовала, как и ее спутники. Впереди них, в одиночестве, шагал Льюис, максимально ускоряя шаг, чтобы побыстрее укрыться в своих комнатах в Магдален-колледже, – от моста, по которому мы проходили, до него было совсем недалеко.

Хотя многие позже считали, что Льюиса исход этих дебатов деморализовал на всю жизнь, сама Энском думала иначе. «Встречу в “Socratic Club”, на которой я прочла свою работу, – писала она позднее, – некоторые из его друзей восприняли как ужасное и шокирующее событие, выбившее его из колеи. Но ни доктор Хавард[36]36
  Доктор Роберт Хавард – врач Клайва Стейплза Льюиса.


[Закрыть] (у которого Льюис и я спустя несколько недель были на обеде), ни профессор Джек Беннетт не припоминают подобных переживаний со стороны Льюиса… Я склонна объяснять столь необычную оценку событий, данную некоторыми из его друзей… любопытным примером явления под названием “проекция”» [1].

Мы должны следовать за доказательствами, куда бы они ни вели.

Льюис, безусловно, был наиболее эффективным апологетом христианства в XX столетии, – по крайней мере во второй половине. Когда недавно на «Би-би-си» меня спросили, смог ли я полностью опровергнуть христианскую апологетику Льюиса, я ответил: «Нет. Я просто не считал, что были достаточные основания ей доверять. Но, безусловно, позже, когда я стал задумываться о богословских вопросах, мне показалось, что аргументы в пользу именно христианского откровения очень сильны, если вы вообще верите в какое-либо откровение».

Во время моего последнего семестра в Оксфорде вышла книга А. Дж. Айера «Язык, истина и логика» – и многие в “Socratic Club” уверились, что айеровскую логико-позитивистскую ересь (мнение, что все религиозные утверждения не имеют познавательного значения) необходимо опровергнуть. В своей «Теологии и фальсификации» – единственной работе, которую я прочел в “Socratic Club”, – я предложил, как мне в то время казалось, достаточное опровержение. Я верил, что одержал полную победу и в дальнейших спорах смысла нет.

Еще в Оксфорде я встретил Аннис Доннисон, мою будущую жену. Нас познакомила жена брата Аннис на собрании Лейбористского клуба. После знакомства с ней я уже не обращал внимания ни на кого из присутствующих. Когда собрание подошло к концу, мы договорились встретиться снова – я тогда в первый раз пригласил девушку на свидание. В то время наши социальные условия очень отличались. Я преподавал в Крайст-Черч, сугубо мужском колледже, а Аннис училась на первом курсе женского Сомервилл-колледжа, который, как и все женские колледжи Оксфорда в то время – и еще лет так десять с лишним, – просто-напросто исключал любую студентку, «вступившую в брак».

Моя будущая теща, разумеется, была обеспокоена тем, что взрослый академик встречается с ее дочерью, которая намного моложе. Она даже посоветовалась со своим сыном, моим будущим шурином. Он заверил ее, что я был, как она выразилась бы сама, «вроде как влюблен» и что мое сердце будет разбито, если меня лишат этих отношений. Думаю, он просто хотел, чтобы младшей сестре позволили самой распоряжаться своей жизнью, ибо знал, что она благоразумна и не склонна к поспешным решениям.

Хотя я уже давно отказался от веры отца, наставления родителейметодистов на мне отразились: я даже ни разу не пытался соблазнить Аннис до свадьбы, считая подобное поведение аморальным. И равно так же, как сын преподавателя, я и не думал убеждать Аннис выйти за меня до того, как она закончит колледж и получит ученую степень.

В конце сентября 1950 года я официально ушел с поста внештатного преподавателя в Крайст-Черч и первого октября того же года начал читать лекции по философии морали в Абердинском университете, в Шотландии.

В течение тех лет, что я провел в Абердине, я посетил несколько бесед на радио, принял участие в паре-тройке радиопередач, спонсируемых «Третьей программой “Би-би-си”», – недавно созданной радиостанцией для «интеллектуальных снобов», – и побывал объектом нескольких психологических экспериментах. В Абердине нас много что привлекало: почти повсеместное дружелюбие; мощь и разнообразие направлений в сфере образования для взрослых; сам факт того, что Абердин не в Англии, а в Шотландии – а мы и правда не знали; и еще то, что там можно было вдоволь гулять у моря и в Кернгормских горах. Не думаю, что мы хоть раз упустили возможность пойти в очередной поход вместе с альпинистами из “Cairngorm Club”[37]37
  Cairngorm Club – один из старейших альпинистских клубов в Шотландии.


[Закрыть] – раз в месяц ходили точно.

Летом 1954 года я уехал из Абердина, побывал в Северной Америке, а потом стал профессором философии в университетском колледже Северного Стаффордшира. Позже колледж получил статус Килского университета. Я провел там семнадцать лет, и все это время Килский университет из всех образовательных учреждений Соединенного Королевства стоял ближе всего к американским гуманитарным колледжам, таким, как Оберлинский и Суортморский. Я полюбил его всем сердцем и покинул только тогда, когда он начал медленно, но верно терять свою самобытность.

В 1970–1971 годах я побывал в Соединенных Штатах в качестве приглашенного профессора, потом подал в отставку, в конце 1971 года покинул Килский университет (моим преемником стал Ричард Суинберн), а в январе следующего года перебрался в Альберту, в канадский Университет Калгари. Сперва я хотел обосноваться там, однако в мае 1973 года, после всего лишь трех семестров в Калгари, я перевелся в Университет Рединга и оставался там до конца 1982 года.

Перед досрочным выходом на пенсию и добровольной отставкой в Рединге я заключил договор на преподавание в Йоркском университете в Торонто – один семестр в году на шесть лет с обычным учебным графиком. Но прошла лишь половина этого срока, и я подал в отставку, приняв приглашение Центра социальной философии и политики в государственном университете Боулинг-Грин в Огайо – и работал там три года как заслуженный научный сотрудник. Затем приглашение продлили еще на три года. А после этого я полностью и окончательно вернулся в Рединг и пребываю там по сей день.

Это краткое описание моей карьеры не относится к вопросу о том, почему я стал философом. Если учесть мой интерес к философии еще со школьной скамьи, может показаться, что я собирался стать им задолго до того, как попал в Оксфорд. На самом деле в то время я и не догадывался, что есть такая профессия. И даже во втором семестре в Оксфорде, до вступления в ряды Королевских ВВС, моим самым тесным знакомством с философией стали встречи в “Socratic Club”. Моим главным интересом помимо учебы была политика. И она им оставалась по меньшей мере до января 1946 года, после чего в списке предметов, которые я изучал, появилась философия.

В декабре 1947 года, за несколько месяцев до выпускных экзаменов, я рассматривал карьеру философа лишь в качестве некой расплывчатой возможности. Если бы стали явью мои страхи – в виде степени бакалавра с отличием второго класса, – я бы готовился ко второму набору выпускных экзаменов в новую Школу философии, психологии и физиологии, уделяя основное внимание психологии. А так я прямиком отправился работать под руководством Гилберта Райла – в стремлении к новомодному званию бакалавра философии. И только в последние недели 1949 года, после того, как меня с испытательным сроком – и стипендией – назначили научным сотрудником в колледж Крайст-Черч, я определил свой дальнейший путь (и даже сжег за собой все мосты), отказавшись присоединиться к управленческой группе в Home Civil Service[38]38
  Home Civil Service – постоянно действующий секретариат государственных служащих, поддерживающий правительство Соединенного Королевства.


[Закрыть], – о чем жалел до тех пор, пока не получил предложение из Абердина.

В следующих двух главах я постараюсь подробнее описать те аргументы против существования Бога, которые сформулировал за долгие годы. Сперва я подробно представлю атеистические аргументы, которые целых полвека выстраивал и развивал, а затем, с третьей главы, перейду к тем разным извилистым тропкам, по которым шла моя философия, тем более что пролегали они через мои частые споры на тему атеизма.

И все же, надеюсь, вы увидите: мой давний и многолетний интерес к религии был продиктован благоразумием, моралью и простым любопытством. Ничем иным. Я говорю о благоразумии, ибо если существует Бог или боги, которые вмешиваются в людские дела, то будет крайне неразумно не пытаться всеми силами поддерживать с ними хорошие отношения. О моральной составляющей моего интереса я говорю, поскольку был бы рад найти «вечную и не заключенную в нас самих Силу, которая способствует праведности», как говорил Мэтью Арнолд. А о любопытстве, которым проникнут мой интерес, я говорю потому, что любая научно мыслящая личность должна стремиться, если уж на то пошло, узнать по этому вопросу все, что вообще возможно. И даже при этих условиях, может быть, в конце концов никто сильнее меня и не удивится тому, что многолетнее изучение духовных материй привело меня от отрицания к открытию.

Глава 2
Куда ведут доказательства

Когда Алиса в знаменитой сказке Льюиса Кэрролла отправилась в Зазеркалье, она встретила там королеву, которой, по ее собственным словам, был «сто один год, пять месяцев и один день»:

– Не может быть! – воскликнула Алиса. – Я этому поверить не могу!

– Не можешь? – повторила Королева с жалостью. – Попробуй еще раз: вздохни поглубже и закрой глаза.

Алиса рассмеялась.

– Это не поможет! – сказала она. – Нельзя поверить в невозможное!

– Просто у тебя мало опыта, – заметила Королева. – В твоем возрасте я уделяла этому полчаса каждый день! В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей до завтрака![39]39
  Льюис Кэрролл. Алиса в Зазеркалье (пер. Н. М. Демуровой).


[Закрыть]

Пожалуй, я должен посочувствовать Алисе. Если бы я попробовал представить тот путь, по которому пошла моя жизнь и учеба – даже после того, как я начал философские исследования под руководством Гилберта Райла, – я бы определенно признал его невероятным, а то и невозможным.

Едва ли я мог себе представить, когда впервые опубликовал «Теологию и фальсификацию», что за полвека издам еще где-то книг тридцать пять на самые разные философские темы. Да, наиболее известны мои труды о существовании Бога, но ими сфера моих интересов не ограничивается. Много лет я писал на самые разные темы – от лингвистической философии до логики; от моральной, социальной и политической философии до философии науки; от парапсихологии и образования до идеи загробной жизни и дебатов на тему свободной воли и детерминизма.

И хотя я стал атеистом в пятнадцать лет и еще со школы увлекался философией и всем, что с ней связано, мои философские взгляды сформировались и закрепились намного позже. И к тому времени я уже выявил руководящие принципы, которым предстояло не только направлять мои мысли и литературное творчество, но и в конце концов резко развернуть меня от атеизма к теизму.

Некоторые из моих философских взглядов обозначались еще до того, как я попал в школу «Кингсвуд». Я не скрывал своей приверженности к коммунизму и оставался весьма активным левым социалистом до начала 1950-х, когда покинул Лейбористскую партию, британское исторически сложившееся движение левого крыла.

Что меня остановило от вступления в Компартию, куда шли некоторые из моих школьных сверстников, так это ее поведение после Советско-германских соглашений 1939 года (я тогда был еще подростком). В соответствии с распоряжениями из Москвы эта раболепная и вероломная организация стала осуждать войну против национал-социалистической (нацистской) Германии как «империалистическую» и поэтому не касающуюся британского народа. Так они делали и в 1940-м, хотя страна уже была под угрозой военного вторжения. Однако, когда немцы вторглись в СССР, эта так называемая «империалистическая» война внезапно стала для коммунистов «прогрессивной» и «народной». В последующие годы я стал все критичнее относиться к теории и практике коммунизма с его тезисом о том, что история управляется законами, – подобными тем, какие мы знаем из естественных наук.

В то время я, как и многие из сверстников, открыл для себя «разъяснительные сочинения» С. Э. М. Джоуда. В то время Джоуд был популярен у британской публики благодаря участию в радиопередачах на философские темы и доходчивому стилю письма (в общей сложности он написал где-то семьдесят пять книг). Отчасти именно в его книгах я находил ссылки на бестселлеры о психических исследованиях, ныне широко известных под именем парапсихологии, – впрочем, как я понял впоследствии, бестселлеры эти, как ни прискорбно, не заслуживали никакого доверия.

Полагаю, многие из нас (ибо все мы стареем) оглядываются на свою молодость со смущением и ностальгией. Даже уверен, что почти все. Однако не всем «повезло» записать – и более того, опубликовать, – то, о чем потом не столь приятно вспоминать. А это именно мой случай.

Как ни прискорбно, бестселлеры по парапсихологии не заслуживали никакого доверия.

Мой интерес к парапсихологии привел к тому, что в 1953 году я издал свою первую книгу, вымученную и очень плохо написанную. В 1951 году я пару раз выступил на радио – критиковал стереотипы о парапсихологических феноменах. И после этих выступлений издатели предложили мне написать на эту тему книгу, которую я в порыве юношеского нахальства назвал «Новый подход к психическому исследованию»[40]40
  Flew, Anthony, A New Approach to Psychical Research.


[Закрыть].

В ней я рассматривал заявленные факты и философские проблемы парапсихологии. Надеюсь, мне простят некоторые стилистические ошибки: в некоторой степени они присутствуют из-за желания издателей получить фривольное эссе. Однако там были и более существенные недочеты. Для практической части я использовал впоследствии опровергнутую экспериментальную работу С. Дж. Соала, математика и исследователя из Лондонского университета. Что же до философского компонента, тогда я еще не понимал, сколь важны всей важности для парапсихологии тех аргументов, которые изложил шотландский философ Дэвид Юм в 10-м разделе своего первого «Исследования»[41]41
  Юм, Дэвид. Исследование о человеческом познании. 1748.


[Закрыть]. Спустя несколько десятилетий я скомпилировал из лекций книгу, в которой, как мне кажется, данная тема освещена лучше, нежели во всех, что были прежде. Она получила название «Лекции по философским проблемам парапсихологии» – и в ней, как редактор, подвел итог тому, что узнал о решении имеющихся проблем за все эти годы.

Два дополнительных интереса в философии появились у меня под воздействием научно-популярных книг, которые я читал в юности. Первый заключался в предположении, что эволюционная биология может дать гарантию прогресса. Об этом со всей уверенностью заявил Джулиан Хаксли – в одной из своих ранних работ под названием «Записки биолога»[42]42
  Huxley, Julian, Essays of a Biologist.


[Закрыть]. Он работал над ней с постоянно нарастающим отчаянием до самой смерти. В работах «Время: животворная река» и «История на нашей стороне»[43]43
  Needham, Joseph, Time, the Refreshing River; Needham, History Is on Our Side.


[Закрыть] Джозеф Нидэм объединил это предположение с марксистской философией истории – доктриной, отстаивающей естественные права неумолимого исторического развития. Марксисты верили в то, что существуют универсальные законы, управляющие развитием общества – та же неизбежность классовой борьбы. Когда в середине 1960-х меня попросили внести свой вклад в серию новых исследований по этике, я взялся за объемное эссе под названием «Эволюционная этика»[44]44
  Flew, Anthony, Evolutionary Ethics.


[Закрыть] отчасти с той целью, чтобы доказать несостоятельность той литературы. (Отчасти по этой же причине я написал «Дарвиновскую эволюцию», когда меня попросили поддержать ряд направлений и идей в начале 1980-х. В этой более поздней книге я стремился показать, что авторитет дарвинизма подняли с целью поддержать другие идеи и убеждения, не имеющие никакого твердого основания, например – идею о том, что дарвиновская теория является гарантией человеческого прогресса.)

Второй философский интерес, возникший в процессе чтения научно-популярной литературы, заключался в попытках извлечь необерклианские выводы из открытий, сделанных в физике в XX столетии. Необерклианцы[45]45
  Название течения происходит от имени Джорджа Беркли – епископа Клойнского в Ирландии и английского философа, известного своей системой спиритуалистической философии.


[Закрыть] принадлежат к философской школе под названием «идеализм». Идеалисты считают, что вся физическая действительность является чисто умозрительной – есть только разум и то, что в нем содержится. Основными книжными источниками здесь служили работы сэра Джеймса Джинса и сэра Артура Эддингтона. Еще была Сьюзан Стеббинг со своим произведением «Философия и физики»[46]46
  Stebbing, Susan, Philosophy and the Physicists.


[Закрыть], научившая меня тому, как прорубить себе путь в этих джунглях.

Годы спустя в книге «Введение в западную философию» я постарался показать, что подобный идеализм был губительным для науки. Я цитировал отрывок из книги «Разум, восприятие и наука», автором которой является известный британский невролог У. Рассел Брейн с подходящим прозвищем «Господин Мозг»[47]47
  Созвучие: в английском слово «мозг» и фамилия Брейн – омонимы.


[Закрыть]. Он отмечал: неврологи, как правило, идеалисты, и они верят, что восприятие предмета – всего лишь событие в мозгу субъекта. Я также цитировал слова Бертрана Рассела – о том, что «восприятие не дает непосредственного знания о физическом объекте». Я заявил: будь это правдой, не существовало бы такой вещи, как восприятие. И поскольку ученые полагаются – и должны полагаться – на конечное подтверждение своего открытия после прямого наблюдения, это заключение неизбежно дискредитирует те сведения, на основе которых само же и было получено. Одним словом, подобная точка зрения разрушает основу всех научных выводов. Против нее я выдвигал довод о том, что при нормальном здоровом восприятии я должен иметь соответствующий чувственный опыт (возьмем, например, звук и вид молотка, забивающего гвоздь); и далее, если говорят, что нечто в действительности было воспринято, тогда эти вещи (молоток и гвоздь) должны были стать частью причины, по которой я их воспринял.

С 1946 по 1950 год, когда я учился в Оксфорде, на пике славы пребывал новый подход, который еще иногда называли «революцией в философии». Два года в качестве студента, еще один в качестве аспиранта и полтора – в роли младшего преподавателя в колледже Крайст-Черч я проникался этой «новой философией», которую многие ее противники описывали как «лингвистическую философию» или «философию обыденного языка». В то время главными философами Оксфорда были Гилберт Райл и Джон Остин. Райл, как я уже отмечал, был моим руководителем в процессе получения степени бакалавра философии. С Остином я познакомился поближе, когда после назначения в Крайст-Черч смог постоянно посещать его знаменитые “Saturday mornings” – утренние беседы по субботам в его комнатах в Оксфорде, где мы обсуждали прогресс науки.

Эта оксфордская философия 40-х и 50-х годов даровала мне несколько ценных прозрений, которые я до сих пор считаю истинными. Пожалуй, вот самое важное и обширное: мы должны ясно, четко и навсегда осознать, как именно вся философия (в той степени, в какой она является понятийным исследованием) должна соотноситься с правильным употреблением слов. Мы можем получить доступ к понятиям лишь в том случае, если изучим, как они употреблялись в языке – и если будем применять те слова, через которые эти понятия выражались. Это напоминает мне о библеистах, которых приводил в пример отец, – когда они для изучения специфических понятий Ветхого Завета собирали и изучали все доступные примеры употребления того или иного слова на иврите, отыскивая как можно больше различных контекстов.

Эта «новая философия» – столь же впечатляющая, головокружительная, пьянящая и важная для развития моего собственного пути в философской науке, как и сами те давно минувшие дни, – не была ни новой, ни столь подробной и точной, какой ее иногда изображали. «Революция» мыслилась в понятийной грамматике; в использовании понятий в обыденном языке; в исследовании, способном устранить многие из очевидных проблем в философии. Одна из этих проблем заключалась в том, можем ли мы обрести знание через знакомство с «внешним» (доступным для логики) миром. Ее впервые сформулировал в XVII веке Декарт, и в дальнейшем, вне всякого сомнения, ее признавали большинство его известных последователей, среди которых были Локк, Беркли, Юм и Кант. Впрочем, «новая философия» отклонила данную проблему картезианского[48]48
  Картезианство – направление в истории философии, идеи которого восходят к Декарту.


[Закрыть] скептицизма, отвергнув ее отправную точку: мнение о том, что субъект бестелесен и обладает лишь частным опытом. Подобное представление было несовместимо с принятием в нашей обычной речи точки зрения о том, что нам знакомы и физический мир, и другие люди. Но, как я уже сказал, ничто не ново под луной: Платон, автор «Теэтета», и Аристотель, творец «Никомаховой этики», на семинарах Райла и Остина чувствовали бы себя совсем как дома.