Текст книги "Пустой дом"

3

Она была в Пенфолде лишь однажды, всего один раз, в прохладных сумерках весеннего вечера десять лет назад.

– Нас приглашают на праздник, – объявила Элис за ланчем.

Мать Вирджинии была заинтригована. Она всегда обожала светские мероприятия, а сейчас, когда у нее на руках была семнадцатилетняя дочь на выданье, простого упоминания о празднике было достаточно, чтобы завоевать ее безоговорочное внимание.

– Как чудесно! Куда? К кому?

Элис рассмеялась ее любопытству. Она была одной из немногих, кому дозволялось рассмеяться в лицо Ровене Парсонс, не опасаясь грозных последствий, – все потому, что они были знакомы уже долгие годы.

– Не радуйся заранее. Это не совсем то, что ты думаешь.

– Элис, дорогая, что ты имеешь в виду? Объясни!

– Ну, есть здесь одна пара, Эймос и Фенелла Барнет. Возможно, ты слышала о них: он скульптор, современный, даже авангардный. Они снимают одну из старых студий в Порткеррисе, и у них целый выводок детишек, довольно невоспитанных.

Не дожидаясь продолжения, Вирджиния выпалила:

– Почему бы нам не пойти?

Судя по описанию, это был как раз тот круг, с которым ей всегда хотелось познакомиться.

На лбу миссис Парсонс между красиво очерченными бровями пролегла неодобрительная морщина.

– Праздник будет в студии? – спросила она, уже представив себе крепкое спиртное и сигареты с наркотиками.

– Нет, в Ланьоне, на ферме под названием Пенфолда, что-то вроде барбекю у скал. Костер, жареные колбаски… – Элис видела, что Вирджинии страшно хочется туда поехать. – Думаю, там будет очень весело.

– А по-моему, звучит ужасающе, – сказала миссис Парсонс.

– Я и не думала, что ты захочешь пойти. Но мы с Томом, видимо, сходим и можем взять Вирджинию с собой.

Миссис Парсонс обратила холодный взгляд на дочь:

– Тебе хочется пойти на барбекю?

Вирджиния пожала плечами:

– Возможно, там будет весело.

Она давно поняла, что в присутствии матери не стоит проявлять энтузиазм к подобным вещам.

– Ну что же, – сказала та, накладывая себе лимонный пудинг. – Если ты так представляешь себе приятный вечер и если Элис и Том не против взять тебя с собой… Только, ради всего святого, оденься потеплее. На улице ужасный холод. На мой взгляд, погода совершенно не для пикника.

Она оказалась права. Было холодно. На фоне бирюзового вечернего неба вырисовывался черный силуэт Карн-Эдвора, с моря дул колючий ветер. Когда они поднимались по холму, выезжая из Порткерриса, Вирджиния оглянулась назад и увидела огни города, сверкающие далеко внизу, и чернильные воды гавани с переливающимися отражениями. На другом краю бухты с дальнего мыса посылал предупреждающие сигналы маяк. Вспышка. Темнота. Вспышка. Темнота снова. Будьте осторожны. Впереди опасность.

Предстоящий вечер сулил уйму восхитительных возможностей. Ощутив прилив радостного возбуждения, Вирджиния развернулась и наклонилась вперед, обхватила спинку переднего сиденья руками и уперлась в нее подбородком. Она сделала это необдуманно и сразу же застеснялась такой неприкрытой демонстрации своего приподнятого настроения, которое привыкла скрывать, следуя суровым наставлениям матери.

– Элис, а куда именно мы едем?

– В Пенфолду. Это ферма, сразу за Ланьоном.

– А кто там живет?

– Миссис Филипс. Вдова. И ее сын Юстас.

– Чем он занимается?

– Фермой, глупенькая. Я же сказала тебе.

– Они друзья Барнетов?

– Наверное. Здесь живет много художников. Хотя я не представляю, где они могли познакомиться.

Том сказал:

– Наверное, в «Русалке».

– А что это за «Русалка»? – спросила Вирджиния.

– «Герб русалки», паб в Ланьоне. В субботу вечером там собирается вся округа, ну и художники с женами захаживают тоже выпить и поболтать со знакомыми.

– Кто еще будет на вечеринке?

– Как и ты, мы можем только гадать.

– Ну хоть кого-нибудь вы можете назвать?

– Ну… – выдавила из себя Элис, – художники, писатели, поэты, хиппи, разные бездельники, фермеры, ну и парочка скучных обывателей вроде нас с Томом.

Вирджиния крепко обняла ее за шею:

– Вы не обыватели и совсем не скучные. Вы классные.

– Возможно, к концу вечера ты уже не будешь считать нас классными. Возможно, тебе там совсем не понравится, так что не спеши с выводами.

Вирджиния откинулась на спинку сиденья в уютной темноте машины, обхватив себя руками. Мне не может не понравиться.

Словно светлячки, фары множества машин двигались с разных направлений, встречаясь у Пенфолды. С дороги был виден фермерский дом с ярко освещенными окнами. Они пристроились к длинной череде разномастных автомобилей, которые, фырча, протискивались по узкой извилистой дорожке, спускавшейся к морю, а потом заехали на большой двор фермы, временно превращенный в паркинг. В воздухе носились голоса и смех, знакомые приветствовали друг друга, и ручеек человеческих фигур уже прокладывал себе путь мимо каменной ограды через поле к скалам. Некоторые были обвернуты в ковры, некоторые несли в руках старомодные лампы, некоторые – Вирджиния обрадовалась, что мать не поехала с ними, – тащили позвякивающие бутылки.

Кто-то воскликнул:

– Том! Ты что здесь делаешь?

И Том с Элис отстали, дожидаясь друзей, а Вирджиния пошагала вперед, наслаждаясь внезапным одиночеством. Обступившие ее мягкие сумерки пахли торфом, взморником и дымом костра. На небе угасали последние отблески заката, а синева моря была так глубока, что казалась черной. Она прошла сквозь проем в изгороди и увидела внизу, на другом краю поля, золотистые отблески костра, вокруг которых плясали огоньки ламп и суетились человеческие тени и силуэты, наверное около тридцати. По мере приближения становились различимы их лица, освещенные пламенем; все смеялись и болтали, все были знакомы друг с другом. На деревянных козлах стоял бочонок с пивом, из которого непрерывно наполняли кружки, и над ними поднималась шапка пены; пахло печеным картофелем и жиром, капающим в огонь. Кто-то принес гитару и наигрывал на ней, и вот уже несколько человек собрались вокруг и нестройным хором затянули песню:

 
Корабль плывет,
По морю плывет.
Он груз везет
Над глубинами вод.
Но глубже вод Моя любовь…
 

Юноша, пробегавший мимо Вирджинии, внезапно споткнулся в темноте и налетел на нее.

– Извините!

Он схватился за ее руку, в попытке не повалить ее и не упасть самому. В другой руке он держал фонарь, свет которого падал ей на лицо.

– Кто вы?

– Вирджиния.

– Какая Вирджиния?

– Вирджиния Парсонс.

У него были длинные волосы, схваченные надо лбом пестрым платком, что придавало ему сходство с индейцем из племени апачей.

– Я так и подумал, что вы не местная. Вы одна?

– Я… нет. Я пришла с Элис и Томом, но… – она оглянулась, – потеряла их… они должны быть где-то здесь… наверное…

– Я Доминик Барнет.

– О, так это ваша вечеринка.

– Вообще-то, ее устроил мой отец. По крайней мере, он заплатил за пиво, что дает ему право называться хозяином вечеринки, а мама принесла колбаски. Пойдемте, возьмем чего-нибудь выпить.

Он еще крепче ухватил ее за руку и подвел к шумному тесному кружку, освещенному пламенем костра.

– Эй, пап, тут кое у кого ничего не налито.

Гигантский мужчина с бородой, напоминающий в свете огня средневекового разбойника, выпрямился над краном бочонка.

– Тогда вот вам пиво, – сказал он, и у Вирджинии в руках оказалась великанских размеров пивная кружка. – А вот и колбаса.

Юноша аккуратно подхватил с подноса колбаску, наколотую на палочку, и протянул Вирджинии. Вирджиния взяла из его рук колбаску и уже готовилась вступить с ним в приличествующую случаю беседу, но тут Доминик заметил знакомое лицо по другую сторону костра, крикнул: «Марианна!» – или другое похожее имя – и был таков, а Вирджиния вновь оказалась одна.

В темноте она попыталась отыскать Лингардов, но не смогла. Все остальные сидели, поэтому и она уселась тоже, держа великанскую кружку в одной руке, а колбаску, все еще слишком горячую, чтобы есть, – в другой. Ее щеки пылали от жаркого пламени, а спина мерзла под холодным ветром, который к тому же постоянно сдувал волосы ей на лицо. Она отпила глоток пива. Это был первый раз, когда она его попробовала, и у нее ужасно засвербело в носу. Вирджиния громко чихнула, и где-то у нее за спиной веселый голос отозвался:

– Будьте здоровы!

Вирджиния отдышалась и сказала:

– Спасибо!

Она обернулась посмотреть, кто с ней заговорил, и увидела высокого молодого мужчину в вельветовых брюках, резиновых сапогах и просторном вязаном свитере. Он глядел на нее сверху вниз, широко улыбаясь, и в свете костра его загорелое лицо казалось медным.

Она пробормотала:

– Это от пива…

Он присел на корточки рядом с ней, аккуратно взял кружку у нее из рук и поставил на землю между ними.

– Чихнете еще раз и расплескаете все до дна, а это будет очень обидно.

– Да.

– Вы, наверное, знакомая Барнетов.

– Почему вы так решили?

– Я никогда вас раньше не видел.

– Нет, я их не знаю. Я пришла с Лингардами.

– С Элис и Томом? Они здесь?

– Да, где-то тут.

Он так обрадовался, услышав о Лингардах, что Вирджиния вообразила, будто он немедленно отправится на их поиски, однако вместо этого он поудобнее устроился на траве рядышком с ней и погрузился в блаженное молчание, с удовольствием наблюдая за другими участниками вечеринки. Вирджиния принялась за свою колбаску, съела ее всю и, поскольку он по-прежнему не говорил ни слова, решила попытаться еще раз:

– А вы друг Барнетов?

– Что?

Отвлекшись от молчаливого созерцания, он повернулся и устремил на нее немигающий взгляд своих прозрачных синих глаз.

– Простите?

– Я просто спросила, дружите ли вы с Барнетами.

Он рассмеялся:

– Это им нужно дружить со мной. Они же нарушили границы моих владений.

– Получается, вы – Юстас Филипс.

Он подумал над ее словами.

– Да, – произнес он наконец. – Получается, это я.

Вскоре после этого его кто-то позвал – одна из гернзейских коров забрела на поле с соседнего пастбища, и какая-то сумасшедшая девица, перепившая вина, решила, что на нее напал бык, так что она устроила форменную истерику. Юстасу пришлось идти наводить порядок, а Вирджинию наконец разыскали Элис и Том, и хотя остаток вечера она постоянно искала глазами нового знакомого, больше он ей не попадался.

Тем не менее вечеринка имела шумный, запоминающийся успех. Ближе к полуночи, когда пиво было допито, бутылки пусты, припасы съедены, а от набросанного в костер плавника огонь поднимался на высоту больше двадцати футов, Элис осторожно предположила, что им, пожалуй, лучше отправиться восвояси.

– Твоя мама и так, наверное, думает, что тебя похитили или сбросили в море. Тому в девять нужно быть на работе, и вообще стало ужасно холодно. Что ты скажешь? Ты хорошо провела время? Тебе было весело?

– Очень! – воскликнула Вирджиния, которой совсем не хотелось уезжать.

Однако им действительно было пора. В молчании они прошли мимо шумной толпы у костра и поднялись по склону холма к фермерскому дому.

Теперь в нем было освещено только одно окно на первом этаже, однако полная луна, напоминающая белоснежную тарелку, плыла по небу, заливая все вокруг серебристым светом. Они прошли через ограду во двор, и тут дверь дома распахнулась, пролив желтый свет на мощеную дорожку, и голос позвал их из темноты:

– Том! Элис! Зайдите, выпейте чая или кофе – чего-нибудь, чтобы согреться перед дорогой.

– Привет, Юстас. – Том направился к двери. – Мы думали, ты уже спишь.

– Ну, до утра торчать на скалах я точно не собирался. Так что же вы выпьете?

– Я бы не отказался от виски, – сказал Том.

– А я – от чашки чая, – отозвалась Элис. – Какая прекрасная мысль! Мы совсем окоченели. Но ты уверен, что мы вас не побеспокоим?

– Мама еще не ложилась, она будет рада повидаться с вами. И чайник уже на плите…

Они вошли в дом, в прихожую с низким потолком, отделанную деревянными панелями, и плиточным полом, покрытым яркими ковриками. Юстас едва не задевал макушкой потолочные балки.

Элис уже расстегивала пальто.

– Юстас, ты знаком с Вирджинией? Она гостит у нас в Уил-хаусе.

– О да, мы уже познакомились, – сказал он, не глядя на нее. – Проходите в кухню – это самое теплое место в доме. Мама, у нас Лингарды. Элис согласилась выпить чашку чая. А Том хочет виски.

С высоты своего роста он взглянул на Вирджинию:

– Что будете вы?

– Чай, если можно.

Элис и миссис Филипс засуетились: миссис Филипс заваривала чай, а Элис доставала чашки и блюдца из расписного буфета. Одновременно они обсуждали вечеринку у Барнетов, посмеиваясь над девицей, принявшей корову за быка, а мужчины устроились за выскобленным кухонным столом с высокими стаканами, сифоном с содовой и бутылкой скотча.

Вирджиния тоже присела – на широкую скамью под окном у противоположного края стола – и слушала успокаивающее жужжание голосов, не следя за содержанием разговора. Оказавшись после пронизывающего холода в тепле и уюте сельской кухни, она сразу разомлела, да и выпитое с непривычки крепкое пиво тоже давало о себе знать.

Плотно завернувшись в свое теплое пальто, засунув руки в карманы, она обводила глазами кухню и думала о том, что никогда еще не бывала в такой обволакивающей, спокойной атмосфере. По потолку проходили балки с ввинченными в них железными крюками для копченых окороков, широкие подоконники были уставлены горшками с цветущей геранью. На огромной плите посвистывал чайник, кошка свернулась клубочком в камышовом кресле-качалке, на стене висел «календарь хлебороба», окна закрывали хлопчатобумажные занавески в клетку, и повсюду витал запах свежеиспеченного хлеба.

Миссис Филипс, в отличие от своего рослого сына, была миниатюрной, седовласой и исключительно опрятной. Она выглядела так, словно работала не покладая рук с самого своего рождения, и, глядя на то, как они с Элис проворно снуют по кухне, невинно сплетничая про забавную чету Барнет, Вирджиния думала, как здорово было бы иметь такую мать. Спокойную, всегда в хорошем настроении, с просторной уютной кухней, где на плите в любое время греется чайник, приглашая к чаепитию.

Приготовив чай, женщины наконец присоединились к остальным за столом. Миссис Филипс налила Вирджинии чая и протянула ей чашку. Вирджиния выпрямилась, вытащила руки из карманов, взяла чашку и с некоторым усилием произнесла:

– Спасибо.

Миссис Филипс рассмеялась.

– Ты совсем сонная, – сказала она.

– Да уж, – согласилась Вирджиния.

Теперь они все смотрели на нее, но она помешивала свой чай, не поднимая глаз, потому что не хотела встретиться с его синим насмешливым взглядом.

Однако им пора было двигаться. Снова застегнув пальто, они столпились в маленькой прихожей. Лингарды и миссис Филипс уже стояли у раскрытой входной двери, и тут у себя за спиной Вирджиния услышала голос Юстаса.

– До свидания, – сказал он.

– О! – Смущенная, она обернулась. – До свидания.

Она хотела было протянуть ему руку, но он, очевидно, не заметил ее жеста, потому что своей не подал.

– Спасибо, что пригласили.

Казалось, он забавлялся, глядя на нее.

– Мне было очень приятно. Буду рад, если вы зайдете еще, в другой раз.

Всю дорогу до дома она смаковала его последние слова, наслаждаясь ими, словно драгоценным подарком, полученным на прощание. Однако она так и не вернулась в Пенфолду.

До сего момента, десять лет спустя, в июльский день, исполненный пронизывающей красоты. На обочинах, откуда неслось пение малиновок, цвела желтая мать-и-мачеха, полыхал утесник, а скалы, поросшие папоротником, казались изумрудными на фоне морской воды цвета гиацинта.

Вирджиния настолько погрузилась в свои хлопоты, беспокоилась о ключах, о том, как ей найти Бозифик, размышляла о приземленных материях вроде плиты, холодильника, постельного белья и посуды, что небом посланное ей дивное утро каким-то образом прошло незамеченным. Однако сейчас она вновь обратила внимание на мир вокруг, вспомнила почему-то маяк – как он вспыхивал и гас над темным морем, – и тут же без всяких видимых причин ее согрело внезапно нахлынувшее радостное предчувствие.

Тебе уже не семнадцать лет. Ты женщина, двадцатисемилетняя, независимая, с двумя детьми, машиной и домом в Шотландии. Жизнь не стоит на месте. Все изменяется. Ничто не остается таким же, как было.

У начала проселка, спускавшегося к Пенфолде, стояла деревянная платформа для молочных бидонов, за которой дорога круто шла вниз, петляя между высокими каменными изгородями. Боярышник, истерзанный зимними ветрами, приникал к земле. Когда Вирджиния вслед за «лендровером» Юстаса въехала во двор фермы, откуда ни возьмись выскочили две колли, черная и белая, от пронзительного лая которых бросились врассыпную, недовольно кудахча, коричневые куры породы леггорн.

Юстас остановил «лендровер» в тени амбара и уже вылезал из него, мягко отстраняя собак с дороги. Вирджиния припарковала свою машину следом за ним, открыла дверцу, и колли немедленно бросились к ней; продолжая лаять, они пытались допрыгнуть до нее, поставить лапы на грудь, тянулись, чтобы лизнуть ее в лицо.

– А ну-ка кыш… да успокойтесь вы, черти!

– Ничего страшного… – Она погладила узкие головы собак, потрепала пушистую шкуру. – Как их зовут?

– Бикер и Бен. Это – Бикер, а это – Бен. Тихо, тихо, разбойники. Каждый раз одно и то же!

Его веселость, хотя и немного напускная, свидетельствовала о том, что, сидя за рулем, он обо всем подумал и решил избрать именно такую манеру поведения, чтобы не превратить остаток дня в панихиду по Энтони Кейли. И Вирджиния, которой этого совсем не хотелось, была признательна ему за понимание. Шумное вторжение собак помогло преодолеть первоначальное смущение, они непринужденно зашагали бок о бок по вымощенной булыжниками тропинке к дому и вошли внутрь.

Она увидела потолочные балки, плиточный пол, коврики – все без изменений.

– Так я все и запомнила.

По дому плыл запах пирожков, от которого бежали слюнки. Юстас прошел в кухню, предоставив Вирджинии следовать за ним. По дороге он взял с полки прихватку, подошел к плите и, склонившись, открыл дверцу духовки.

– Они не подгорели? – озабоченно спросила она.

Из духовки доносился аромат поджаристой корочки.

– В самый раз.

Он закрыл дверцу и выпрямился.

Она спросила:

– Ты их сам приготовил?

– Я? Ты, должно быть, шутишь.

– Тогда кто?

– Миссис Томас, моя помощница. Хочешь чего-нибудь выпить?

Он подошел к холодильнику и вытащил оттуда банку пива.

– Нет, спасибо.

Он улыбнулся:

– Кока-колы у меня нет.

– Я не хочу пить.

Разговаривая с Юстасом, Вирджиния внимательно осматривала кухню, опасаясь, что она могла перемениться, что Юстас мог передвинуть мебель или перекрасить стены. Однако все осталось таким же, как запомнилось ей. Выскобленный стол в эркере у окна, герани на подоконниках, буфет с пестрой посудой. После стольких лет кухня осталась такой же образцовой – настоящим сердцем дома.

Когда они стали владельцами Кирктона и занялись обустройством дома, переоборудуя его от чердака до подвала, она попыталась создать для себя такую же кухню, как в Пенфолде. Ей хотелось, чтобы кухня была уютной и теплой, чтобы в ней собиралась вся семья выпить чая и всласть наговориться за чисто выскобленным столом.

– Но кому захочется сидеть на кухне? – спросил Энтони с непонимающим видом.

– Всем нам. Кухня в деревенском стиле – это почти гостиная.

– Ну, я-то не собираюсь жить в кухне, сразу тебе говорю.

И он заказал мебель с фасадами из нержавеющей стали и яркими пластиковыми столешницами, а на пол положили в шахматном порядке черную и белую плитку, которую дьявольски тяжело было поддерживать в чистоте.

Вирджиния облокотилась на стол и с чувством глубокого удовлетворения произнесла:

– Я боялась, что тут все изменилось, но кухня точно такая же.

– Зачем бы я стал что-то менять?

– Просто так. В общем, я боялась. Все вокруг меняется. Юстас, Элис сказала мне, что твоя мама умерла. Мне очень жаль.

– Да. Два года назад. Она простудилась, развилась пневмония.

Он смял пустую банку и аккуратно опустил ее в мусорное ведро, а потом повернулся и внимательно посмотрел на нее, опираясь спиной о кухонную раковину.

– А как твоя мать?

В его голосе не было никакого выражения, при всем желании она не смогла заметить в нем ни неодобрительности, ни сарказма.

– Она умерла, Юстас. Через несколько лет после того, как мы с Энтони поженились, мама сильно заболела. Это было страшно, потому что болела она очень долго. И ухаживать за ней было трудно, потому что она жила в Лондоне, а я – в Кирктоне… Я не могла находиться при ней постоянно.

– А других родственников у нее не было?

– Нет. И это тоже было проблемой. Я навещала ее так часто, как могла, но в конце концов нам пришлось перевезти ее в Шотландию и устроить в частный санаторий в Релкирке, где она и умерла.

– Нелегко тебе пришлось.

– Да. Она была еще молода. Удивительно, что происходит с тобой, когда умирает мать. Пока этого не случилось, ты все еще остаешься ребенком, – сказала Вирджиния и поспешила поправиться, – по крайней мере, я так чувствовала. Ты-то повзрослел задолго до того.

– Я не задумывался над этим, – ответил Юстас. – Но я понимаю, что ты имеешь в виду.

– В любом случае, с тех пор прошло много лет. Давай не будем говорить о грустном. Расскажи мне о себе и о миссис Томас. Знаешь, Элис Лингард сказала, что у тебя наверняка есть хорошенькая служанка или любовница, которая не против взять на себя домашнее хозяйство. Мне не терпится с ней познакомиться.

– Придется подождать. Она поехала в Пензанс навестить сестру.

– Она живет в Пенфолде?

– Да, в коттедже, примыкающем к дому. До того как мой дед купил это место, тут было три коттеджа. В них жили три семьи, хозяйствовали на нескольких акрах. Держали полдюжины коров, чтобы иметь молоко, и отправляли сыновей работать на оловянные рудники, когда нужда стучалась в двери.

– Два дня назад, – сказала Вирджиния, – я приехала в Ланьон и устроилась на холме, смотрела на комбайны, которые убирали солому, и на людей, складывавших тюки в штабеля. Я подумала: возможно, ты тоже там был.

– Возможно, был.

Она сказала:

– Я думала, ты женат.

– Я не женат.

– Я знаю. Элис Лингард сказала мне.

Допив пиво, он стал доставать из выдвижного ящика ножи и вилки и раскладывать их на столе, но Вирджиния остановила его:

– Погода слишком хороша, чтобы сидеть в четырех стенах. Может, съедим твои пирожки в саду?

Юстас выглядел удивленным, однако сказал:

– Ладно, – и вытащил корзинку, в которую уложил приборы, тарелки, солонку, перечницу и стаканы, а потом достал из духовки пышущие жаром пирожки и, наклонив противень, дал им соскользнуть на большое керамическое блюдо в цветочек, после чего они вышли через боковую дверь в освещенный солнцем заросший палисадник.

Траву давно нужно было подстричь, но клумбы бушевали яркими и неприхотливыми сельскими цветами, а на веревке жизнерадостно полоскались на ветру белоснежные наволочки и простыни.

Садовой мебели у Юстаса не было, поэтому они уселись прямо на газон, из которого кое-где поднимались ромашки и подорожники, и расставили вокруг себя посуду.

Пирожки оказались гигантских размеров, так что Вирджиния осилила только половину и с ужасом взирала на остатки, пока Юстас, опираясь на локоть, приканчивал свой.

Она сказала:

– Не смогу проглотить больше ни крошки, – и отдала ему остаток пирога, который он безмятежно отправил в рот. Пережевывая тесто и картофельную начинку, он произнес:

– Не будь я так голоден, я бы заставил тебя доесть все до конца, чтобы ты хоть чуть-чуть поправилась.

– Но я не хочу поправляться.

– Ты слишком худая. Ты и всегда была тоненькой, но сейчас выглядишь так, словно тебя унесет первым же порывом ветра. И ты обрезала волосы. Они были длинные, до пояса, и развевались на ветру.

Он протянул руку и обхватил ее запястье большим и указательным пальцами.

– От тебя остались кожа да кости.

– Наверное, все дело в той простуде.

– Я-то думал, ты стала толстухой после стольких лет поедания овсянки, копченой селедки и фаршированных рубцов.

– Ты хочешь сказать, что в Шотландии питаются только этим?

– Мне так рассказывали.

Он выпустил ее запястье и снова принялся за пирог, а потом начал собирать тарелки в корзину, чтобы отнести обратно на кухню. Вирджиния попыталась было ему помочь, однако он приказал ей оставаться на месте, так что она подчинилась, растянулась на траве и стала рассматривать серую крышу амбара с примостившимися на ней морскими чайками и гонимые ветром кудрявые белые облачка, которые наплывали с моря по головокружительной небесной голубизне.

Юстас вернулся с сигаретами, парой зеленых яблок и термосом с чаем. Вирджиния так и лежала на траве, поэтому он бросил ей яблоко, и она поймала его, а он уселся с ней рядом и стал отвинчивать крышку термоса.

– Расскажи мне про Шотландию.

Вирджиния повертела яблоко, гладкое и прохладное, в ладонях.

– Что тебе рассказать?

– Чем занимался твой муж?

– Что ты имеешь в виду?

– Он работал?

– Не совсем. Не с девяти до пяти. Но ему досталось это поместье…

– Кирктон?

– Да, Кирктон, от дяди. Большой величественный дом, около тысячи акров земли; после того как мы привели дом в порядок, он большую часть времени занимался хозяйством. Выращивал деревья, ухаживал за поместьем… ну, не своими руками, конечно… я имею в виду, у него был управляющий, жил в фермерском доме. Мистер Макгрегор. Собственно, он делал большую часть работы, но Энтони тоже всегда находил себе занятие. Я хочу сказать, – слабым голосом закончила она, – он умел как-то заполнять свое время.

В сезон охотился пять дней в неделю, рыбачил и играл в гольф. Ездил на скачки, каждую зиму на пару месяцев отправлялся в Санкт-Мориц. Не было смысла описывать образ жизни такого человека, как Энтони Кейли, такому человеку, как Юстас Филипс. Они принадлежали к разным мирам.

– А что делается в Кирктоне сейчас?

– Я же сказала, за ним следит управляющий.

– А дом?

– Стоит пустой. Правда, мебель осталась на месте, но там никто не живет.

– И ты собираешься вернуться в этот пустой дом?

– Собираюсь. Когда-нибудь.

– А как насчет детей?

– Они в Лондоне, с матерью Энтони.

– Но почему они не с тобой? – спросил Юстас без критики, но заинтересованно, словно ему любопытно было узнать.

– Мы решили, что мне будет полезно отдохнуть самой по себе. Элис Лингард прислала письмо и пригласила меня приехать, мы все обсудили, и вот я здесь.

– А почему ты не привезла детей?

– О, я даже не знаю… – Эти слова прозвучали неуместно и надуманно даже для нее самой. – Своих детей у Элис нет, дом для них не приспособлен… Я имею в виду, там все такое ценное, и дорогое, и хрупкое. Ну ты знаешь, как это бывает.

– Вообще-то, не знаю, но продолжай.

– Да и потом, леди Кейли нравится, что они живут с ней.

– Леди Кейли?

– Это мать Энтони. И няне нравится жить у нее, потому что раньше она работала у леди Кейли. Воспитывала Энтони, когда тот был маленьким.

– Но твои-то дети уже большие.

– Каре восемь, а Николасу шесть.

– Тогда зачем им няня? Почему ты не воспитываешь их сама?

За прошедшие годы Вирджиния бессчетное количество раз задавала себе этот вопрос, но так и не нашла на него ответа, и теперь, когда Юстас непрошено произнес его вслух, она испытала к нему странную неприязнь.

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что сказал.

– Я воспитываю их. Я имею в виду, мы проводим много времени вместе…

– Они только что лишились отца, и, уж конечно, единственный человек, с которым им хочется быть рядом, – это их мать, а не бабушка или нянька, доставшаяся по наследству. Им наверняка кажется, что их бросили.

– Ничего подобного!

– Чего же ты злишься, если так в этом уверена?

– Мне просто не нравится, что ты завел этот разговор и рассуждаешь о том, чего не знаешь.

– Зато я знаю тебя.

– И что же?

– Мне известно, как легко заставить тебя плясать под чужую дудку.

– И под чью дудку я пляшу сейчас?

– Точно не могу сказать. – (Изумленная, она осознала, что, несмотря на внешнюю холодность, он разозлен не меньше ее.) – Но первая кандидатура, которая приходит в голову, – это твоя свекровь. Судя по всему, когда умерла твоя собственная мать, бразды правления перешли к ней.

– Не смей говорить о моей матери в таком тоне!

– Но это же правда, не так ли?

– Нет, неправда!

– Тогда привези детей сюда. Это бесчеловечно – бросать их в Лондоне на летние каникулы в такую погоду, когда они должны свободно бегать по берегу моря и по полям. Потрудись протянуть руку, набери номер твоей свекрови и вели ей посадить детей в поезд. И если Элис Лингард не сможет пригласить их в Уил-хаус, потому что слишком дрожит за свои драгоценные безделушки, поселись с ними в мотеле или сними коттедж…

– Именно так я и собираюсь поступить и не нуждаюсь в твоих советах.

– Тогда начинай искать дом.

– Уже начала.

На мгновение он умолк, и она удовлетворенно подумала: «Наконец-то мне удалось немного сбить с него спесь».

Но это было всего лишь на мгновение.

– Ты что-то нашла?

– Сегодня утром я посмотрела один дом, но он мне не подошел.

– Где?

– Здесь. В Ланьоне. – (Он молчал, ожидая продолжения.) – Называется Бозифик, – неловко добавила она.

– Бозифик! – Он, казалось, обрадовался. – Это же чудесное место!

– Ужасное!

– Ужасное? – Он ушам своим не верил. – Мы говорим о коттедже на холме, где когда-то жил Обри Крейн? Тот, что Керноу унаследовали от тетушки со стороны мужа?

– Тот самый, но он жуткий, и жить там невозможно.

– Что значит «жуткий»? Там что, привидения?

– Не знаю я! Просто жуткий, и все.

– Если там обитает привидение Обри Крейна, вы с ним всласть повеселитесь. Моя мама помнила его, говорила, он был очень славным. И детей любил, – добавил он, но Вирджинии его слова показались классическим non sequitur[2]2
   Ложное высказывание (лат.).


[Закрыть].

– Мне все равно, что за человек он был, и я не собираюсь арендовать этот дом.

– Почему?

– Потому.

– Назови мне три убедительные причины.

Терпению Вирджинии пришел конец.

– Ради всего святого…

Она попыталась подняться на ноги, но Юстас со стремительностью, неожиданной для такого крупного мужчины, схватил рукой ее запястье и заставил Вирджинию сесть обратно на траву. Разъяренная, она посмотрела в его глаза и увидела, что они превратились в холодные голубые камешки.

– Три убедительные причины, – повторил он.

Она перевела взгляд вниз, на его руку, удерживавшую ее запястье. Он и не подумал выпустить ее, и она сказала:

– Там нет холодильника.

– Холодильник я тебе одолжу. Вторая причина?

– Я уже говорила. Там жуткая атмосфера. Дети никогда не жили в подобных местах. Они придут в ужас.

– Вряд ли, если только у них не такие же куриные мозги, как у их мамаши. Причина номер три?

Она безнадежно пыталась придумать какую-нибудь вескую, значимую причину, что-нибудь, чтобы оправдаться перед Юстасом за свой неосознанный страх перед странным домом на холме. Однако ей приходили на ум лишь слабые отговорки, каждая из которых была еще менее убедительна, чем предыдущие.