Текст книги "Жан Баруа"

Роже Мартен дю Гар
Жан Баруа

Предисловие

Роман Роже Мартена дю Гара «Жан Баруа» вышел в свет в 1913 году и сразу нашел своего читателя. Прошло почти полвека, но и сейчас трудно остаться равнодушным к трагической судьбе Жана Баруа. Трудно оторваться от книги, повествующей о том, как юноша-естествоиспытатель, получивший в детстве строгое религиозное воспитание, переживает мучительные сомнения, пытаясь примирить веру в бога с данными науки; о том, как он выходит победителем из этого кризиса и посвящает свою жизнь служению разуму, прогрессу, истине; о том, наконец, как Жан Баруа гибнет, сломленный, одинокий, оторванный от тех, кто продолжает его дело.

История жизни и духовных исканий героя Роже Мартена дю Гара неотделима от истории Франции начала нашего века – от борьбы материалистической мысли против католицизма, от ожесточенных схваток вокруг дела Дрейфуса, от усиления политической реакции в канун первой мировой войны.

Воспитанник «Эколь де Шарт» – высшего учебного заведения, готовившего археологов, – Роже Мартен дю Гар вынес из своих занятий историей не только бережное отношение к факту, как к необходимой основе исследований и размышлений, но и то чувство историзма, которого так недоставало многим его современникам.

«Для меня стало невозможным, – писал он впоследствии, – представлять себе современного человека в отрыве от общества и своей эпохи». И действительно, индивидуальные судьбы героев Роже Мартена дю Гара всегда органически связаны со значительными историческими событиями. В жизни Жана Баруа решающую роль играет борьба вокруг дела Дрейфуса, подводившая Францию, по словам В. И. Ленина, вплотную к «гражданской войне»; мировая война завершает развитие характеров Жака и Антуана Тибо – героев эпопеи «Семья Тибо».

Издатель Бернар Грассе, получив от Роже Мартена дю Гара рукопись «Жана Баруа», посоветовал молодому писателю не публиковать ее. Он был смущен необычной формой романа, обилием подлинных документов в тексте книги. Значения этих документов для замысла Роже Мартена дю Гара издатель не понял.

Вымышленные персонажи романа – Жан Баруа, Марк-Эли Люс, Ульрик Вольдсмут – находятся в самой гуще общественной борьбы, их интересы сосредоточены на событиях, которые занимали в те дни умы передовых людей Франции. Ульрик Вольдсмут читает друзьям «Записку» журналиста Бернара Лазара, разоблачающую фальсифицированные обвинения, по которым осужден капитан Дрейфус. Как голос мужественного единомышленника воспринимают герой знаменитое «Я обвиняю!» Эмиля Золя – его письмо президенту Французской республики. И рядом с этими подлинными, значительными документами эпохи, выдержки из которых включены в повествование, столь же подлинно и достоверно звучит текст лекции Жана Баруа, отстаивающего отделение школы от церкви. Мартен дю Гар изображает одно из судебных заседаний процесса Золя. Он смело переносит на страницы романа взятые из стенографического отчета выступления свидетелей, прокурора, защитников. Баруа, Люс, присутствующие в зале суда, подают реплики; повествование о вымышленных героях строится вокруг исторических вех, вымысел органически переплетается с документом, – так возникает исторически точное художественное обобщение.

Историзм мышления помог Роже Мартену дю Тару в поисках положительного героя. Ромен Роллан противопоставил «ярмарке на площади» своего Жан-Кристофа. Однако в действительности французское искусство этого периода не знало титанов, подобных Кристофу. Мартен дю Гар выбрал ту единственную область, в которой современное ему общество наиболее ощутимо шло вперед, – науку. Жан Баруа – мыслитель, восставший против владычества церкви, против запретов, которые церковь налагает на пытливые искания человечества. Он один из тех, кто создает базу научного атеизма. Он – человек, высвобождающийся из пут многовековых религиозных догм, подвергающий все беспощадному анализу.

Жан Баруа не одинокий кабинетный ученый, далекий от треволнений политики, как, например, многие герои Анатоля Франса. В успехах науки он видит залог социального прогресса, он считает необходимым отстаивать и распространять обретенную им истину, и это приводит его к деятельному участию в общественной жизни.

Однако общественные идеалы Жана Баруа довольно расплывчаты. Подобно многим буржуазным интеллигентам той эпохи, он не идет дальше мечты о всеобщем равенстве и счастье, совершенно не представляя себе ни действительной роли рабочего класса в историческом процессе, ни необходимости революционного насилия. Созданный Жаном Баруа и его единомышленниками журнал «Сеятель» ставит перед собой задачу сплотить разрозненные группы, интересующиеся «позитивной философией и социологией», «социальные лиги», «нравственные объединения», «народные университеты», всех «верующих, но не признающих церкви», «пацифистов», – «словом, – как заключает Жан Баруа, – всех благородных людей».

Мартен дю Гар работал над «Жаном Баруа» с 1910 по 1913 год – в период, когда значительная часть французской демократической интеллигенции, принимавшей на рубеже веков активное участие в борьбе против разгула военщины, засилия церковников, разжигания антисемитизма – против всего, что пятнало республиканские идеалы, отошла от общественной жизни. Дрейфусары одержали верх: фальсифицированные обвинения были разоблачены, невинно осужденный – оправдан. Но на пороге победы их охватило разочарование. Победители увидели, как плодами их недавней победы воспользовались политиканы, и в том числе политиканы, именовавшие себя социалистами. Дрейфусарам пришлось убедиться, что политика нового кабинета министров ничуть не ближе к «истине» и «справедливости», чем политика правительства, потворствовавшего осуждению Золя за его вмешательство в дело Дрейфуса. Как далеко было до торжества демократии! Для многих интеллигентов наступили годы глубокого разочарования в плодотворности общественной деятельности, годы утраты перспективы. На смену вере в разум и прогресс пришли пессимизм и мистика. Так, Шарль Пеги в «Двухнедельных тетрадях» (а на этот журнал во многом похож «Сеятель», изображенный в «Жане Баруа») настойчиво, неотступно возвращается к мысли о поражении: «Не будем скрывать от себя: мы – побежденные. Последние десять лет, последние пятнадцать лет мы только и делали что отступали… Мы осажденные, и вся равнина вокруг в руках противника…»

Верный исторической правде, Мартен дю Гар приводит и своего героя к духовному кризису. «К чему были все наши усилия? – восклицает в отчаянии Жан Баруа. – Повсюду ложь, корысть, социальная несправедливость! Где же прогресс?… Молодежь отрекается от нас…» Отказываясь от всего, что было им создано, Жан Баруа возвращается к вере своего детства, ищет утешения у католического священника.

Созданный в годы реакции, роман Роже Мартена дю Гара полемически заострен против пессимистических концепций, подрывавших веру в человека и его возможности. «Жан Баруа» исполнен исторического оптимизма и в этом отношении возвышается над «Островом пингвинов» или «Восстанием ангелов», где Франс развивает идеи замкнутого круговорота истории. Но в то же время Роже Мартен дю Гар предвоенных лет менее прозорлив, чем Франс. От него ускользает социально-политическая подоплека дела Дрейфуса – попытка «попов, военщины и банкиров» покончить с демократическими свободами. Он не сознает, что буржуазное общество уже полностью исчерпало свои прогрессивные возможности и превратилось в тормоз, препятствующий движению человечества вперед. Он не видит гниения всего общественного строя Франции, даже не помышляет ни о каком ином государственном устройстве, кроме буржуазной республики.

Буржуазно-демократические иллюзии мешают Роже Мартену дю Тару осмыслить до конца социальные причины трагедии Жана Баруа. Позднее, после империалистической войны и Октябрьской революции, когда писатель будет работать над эпопеей «Семья Тибо» и «вновь вернется к периоду истории Франции, который изображен в финальных главах «Жана Баруа», он куда глубже и яснее увидит подлинное соотношение общественных сил. В последних частях «Семьи Тибо» судьбы героев неразрывно связаны с судьбой народа. Внимание Мартена дю Гара сосредоточено на международных организациях пролетариата, который выступает как решающая сила истории, сила гигантская, хотя и потерпевшая временное поражение из-за измены вождей II Интернационала. На первый план повествования выходит Жак Тибо – бунтарь, отрекшийся от своего класса, восставший против войны. И, естественно, на второй план отодвигаются, как исторически менее значительные, юные католики, которые в «Жане Баруа» мешают стареющему герою разглядеть действительный облик нового поколения французской интеллигенции.

Осмысляя трагедию Жака Тибо, Мартен дю Гар наделит своего героя ясным пониманием того, что в роковые дни грандиозных исторических поворотов недостаточно знать правду, недостаточно бить правым – надо, чтобы в ту же правду поверили народы, потому что только народы в силах изменить ход событий. Жак ищет путь к сражающимся армиям, жертвует жизнью, чтобы поднять народы против войны. Жан Баруа даже не сознает, что его трагедия – в изолированности от народа. Очевидно, не понимал этого в предвоенные годы и сам Мартен дю Гар. Оппортунизм вождей социалистического движения Франции, их участие в грязной политической игре – «министериализм», выражаясь словами В. И. Ленина, – помешал Мартену дю Гару увидеть тех, кто примет эстафету из опустившихся рук героя, кто донесет дальше знамя прогресса, кто встанет на защиту разума и справедливости.

В западной литературе XX века получил широкое распространение «роман идей», или, как его называют иначе, «интеллектуальный роман». «Жан Баруа» – один из лучших образцов этого жанра. Почти начисто опуская приметы быта эпохи, писатель сосредоточивает внимание на духовной жизни героя, заставляет его развивать свои взгляды, сталкивает его с идейными противниками. На конкретном историческом материале Мартен дю Гар решает тему, к которой неоднократно будут возвращаться писатели в последующие годы: какова судьба мыслящей личности, какова ее роль в политической борьбе, в чем долг интеллигента.

Роман Роже Мартена дю Гара поражает глубоким и правильным пониманием подлинных условий для расцвета личности. Жан Баруа ощущает полноту и радость жизни только тогда, когда мысль его связана с общественной борьбой, с действием. В «Жане Баруа» Роже Мартен дю Гар впервые преодолевает трагический конфликт мысли и действия, разъедавший французскую литературу. Это поднимает роман над самыми крупными явлениями французской прозы начала века.

В 1912–1913 годах, почти одновременно с «Жаном Баруа», выходят в свет «В сторону Свана» Марселя Пруста, «Боги жаждут» Анатоля Франса, последние части «Жан-Кристофа» Ромена Роллана. Герой Пруста, далекий от общественной жизни, безвольно отдается потоку ассоциаций, поискам утраченного времени, ускользающих мгновений иллюзорного счастья… Трагические фигуры Франса втянуты в безжалостные жернова революции, ничто не может спасти их от гибели; перед лицом смерти созерцатель Бротто дез Илетт, ставящий превыше всего душевную ясность и простые радости жизни, оказывается для Франса выразителем более высокой философской истины, чем якобинец Эварист Гамлен, которого опустошило, спалило иссушающим огнем служение Революции… И даже Жан-Кристоф, обрушивший всю ярость плебейского возмущения на буржуазную «ярмарку на площади», кончает в последнем томе эпопеи просветленным смирением.

На этом фоне выделяется фигура Жана Баруа, чья мысль становится все более зрелой именно в процессе общественной борьбы, чья личность утверждает себя в мысли – мысли действенной. Духовная смерть, распад, гибель индивидуальности показаны Мартеном дю Гаром как следствие неверия в социальную полезность своего дела, как результат отступничества, отказа от борьбы. Вряд ли Мартен дю Гар был знаком с анкетой Маркса; вряд ли он знал, что на вопрос: «Ваше представление о счастье» – Маркс ответил: «Борьба». Однако именно таким мироощущением пронизан роман, и, быть может, поэтому историческое повествование воспринимается сегодня с таким живым интересом и волнением.

Пожалуй, никто из писавших о творчестве Роже Мартена дю Тара не умолчал о том влиянии, какое оказало на французского писателя творчество Льва Толстого. Мартен дю Гар и сам говорит в «Воспоминаниях», что открытие им Л. Толстого было одним из самых больших событий его отрочества. Оно определило в значительной мере направление литературных исканий Мартена дю Гара.

Влияние Л. Толстого сказалось не в поверхностном подражании стилю или композиции его романов: форма «Жана Баруа» – первого значительного произведения Роже Мартена дю Гара – самостоятельна и необычна. Мартен дю Гар, по его словам, почерпнул в творчестве великого русского писателя стремление проникнуть в «сокровенное», в «самую глубину человеческого существа». У Л. Толстого он учился находить «незаметный жест, раскрывающий вдруг всего человека».

Добавим от себя, что влияние Л. Толстого проявилось и в том интересе к сильному положительному характеру, который так выделяет Мартена дю Гара на фоне современной ему французской литературы и роднит его героев с героями Ромена Роллана, также испытавшего на себе мощное воздействие таланта Л. Толстого.

Вместе с тем Мартен дю Гар остался совершенно равнодушен к моральной проповеди Л. Толстого. «Толстовство» ему чуждо. Отношение Мартена дю Гара к религии коренным образом отличается от взглядов автора «Воскресения», и в том. что стареющий Жан Баруа уповает на бога, отрекаясь от атеистических убеждений молодости, Роже Мартен дю Гар видит не силу, а слабость своего героя.

Французская буржуазная критика наших дней, которой претит реализм Мартена дю Гара, его материалистические взгляды, его стремление осмыслить, обобщить значительные процессы современной истории, нередко говорит об «устарелости» его художественного метода. Лучшим доказательством предвзятости этого суждения служит то, что «Жан Баруа», написанный почти полвека тому назад, воспринимается сегодня не только как точное свидетельство о днях минувших, но и как книга, поднимающая ряд вопросов, отнюдь не утративших актуальности для прогрессивной интеллигенции зарубежных стран.

Романы Роже Мартена дю Гара всегда несли новое содержание; но не следует думать, что писателя не занимали поиски формы, которая могла бы достаточно выразительно и точно передать это новое содержание. Форма произведений Мартена дю Гара естественна (его и в Л. Толстом пленяло «отсутствие нарочитости»); кажется, что о людях и событиях, занимающих писателя, и нельзя было поведать иначе. Не в пример тем, кто удовлетворяется редким эпитетом, изысканной метафорой, неожиданно вычурным поворотом сюжета, Мартен дю Гар всегда необычайно требователен к себе: так, из его дневника мы узнаем, что и в послевоенные годы, будучи всемирно известным писателем, лауреатом Нобелевской премии, Мартен дю Гар несколько раз изменял план и композицию произведения, над которым работал до последних дней жизни, стремясь отыскать форму, которая могла бы донести во всей полноте его замысел.

Мысль о романе в диалогах возникла у Мартена дю Гара еще в юности. Он очень увлекался театром. Ему хотелось совместить широту эпического повествования с эмоциональной действенностью сценического представления. Он мечтал о романе, где автор, отступая на задний план, предоставляет действовать и высказываться самим героям; о романе, где люди изображены с «такой жизненной правдивостью», что предстают перед читателем «столь же явственно и зримо, как предстают перед зрителем актеры, которых он видит и слышит со сцены». Задумав свою первую книгу – «Житие святого» (историю сельского священника), – Мартен дю Гар попробовал осуществить этот замысел и создать роман в форме диалогов. Однако, написав около пятисот страниц и не добравшись даже до совершеннолетия героя, писатель понял, что его постигла неудача, – он отложил рукопись, чтобы никогда уже к ней не возвращаться. Бесспорно тем не менее, что этот опыт пригодился Мартену дю Тару. В «Жане Баруа», используя тот же прием, он избежал замедления повествования, останавливаясь лишь на кульминационных эпизодах в жизни героя, на событиях, которые играют решающую роль в тот или иной период его жизни.

Авторский комментарий в романе сведен к коротким ремаркам. Писатель не объясняет, не истолковывает поступков и суждений своих героев, но это не значит, что Мартен дю Гар «беспристрастен» (как утверждает буржуазная критика), что он «добру и злу внимает равнодушно».

«Жан Баруа» – произведение тенденциозное, в хорошем смысле этого слова. Тенденциозность проявляется не в публицистических отступлениях, не в поучительных тирадах автора – она определяет композицию романа, расстановку героев, тон ремарок, рисующих портрет героя и окружающую его обстановку.

В годы увлечения субъективно-идеалистической философией Бергсона, наиболее ярким художественным отражением которой явились романы Пруста, полемичен был уже самый рационализм построения «Жана Баруа», продуманная строгость и логичность его архитектуры. Содержанием романа был объективный исторический процесс, а не прихотливый поток «субъективного времени»; его героем – типичный французский интеллигент той эпохи.

Форма романа в диалогах как нельзя более соответствовала замыслу писателя рассказать историю духовных исканий. Жан Баруа раскрывается то в спорах со священниками, то в дружеских беседах с единомышленниками, где крепчает, формируется, уточняется его мысль, то в бессильных попытках понять молодежь, отвергающую все, чему он поклонялся.

Огромное значение имеет в романе образ Марка-Эли Люса. Думается, что поиски конкретного его прототипа (а предположения литературоведов колеблются от Золя до Роллана) напрасны. Люс – воплощение идеала Роже Мартена дю Гара, символический образ бескорыстного и радостного служения человечеству, непоколебимой веры в прогресс и светлое будущее. Вся жизнь Люса – пример. Даже смерть его – «последнее доказательство душевной твердости». Марк-Эли Люс в гораздо большей мере, чем остальные действующие лица романа, рупор идей автора. В его уста вкладывает Роже Мартен дю Гар и оценку жизни Жана Баруа: «Как и жизнь многих моих современников, – говорит Люс, – это – трагедия».

Идеализация образа гуманиста связана с идейным замыслом Роже Мартена дю Гара. Непоколебимость Люса выражает убежденность молодого писателя в том, что человечество, вопреки всем препятствиям, все же движется вперед; что подлинный расцвет личности неотделим от борьбы за прогресс; что поражение Жана Баруа нельзя рассматривать как неизбежное поражение человека вообще (а так склонна рассматривать его буржуазная критика).

Позднее Мартен дю Гар убедится в утопичности взглядов Люса. Ни у одного из героев более поздних произведений писателя, расставшегося после войны и Октябрьской революции со многими из своих буржуазно-демократических иллюзий, мы не найдем душевной гармонии, ничем не омраченной ясности, свойственной Люсу – идейному герою «Жана Баруа»: Мартен дю Гар увидит, что путь истории куда более сложен, чем то представлялось Люсу, что человечество должно пройти эпоху войн и революций прежде, чем станет возможным и осуществимым идеал справедливости и всеобщего счастья, которым вдохновляется Люс.

Особую нагрузку несет в романе образ «Пленника» Микеланджело, пытающегося разорвать свои путы (в первом издании «Жана Баруа» репродукция «Пленника» была даже помещена как фронтиспис). Жан Баруа никогда не расстается с копией этой скульптуры. Но в разные периоды жизни героя, как бы символизируя его подъем или упадок, в образе «Пленника» раскрывается то таящаяся в нем сила, то внутренняя слабость. Если в дни мятежной молодости Жана Баруа «Пленник» «силится вырвать из глыбы наболевшее тело, непокорные плечи», то перед дряхлеющим героем романа, который утратил духовную стойкость, «скорбный «Пленник» изнуряет себя в вечном и бесплодном усилии».

Мартен дю Гар беспощаден к своему герою. Вся первая половина романа – ширящийся круг побед Жана Баруа. Затем наступает перелом, поражения – личные и общественные – следуют за поражениями, и, наконец, героем овладевает страх смерти, он капитулирует. Смерть Жана Баруа – неутешительный итог, который, на первый взгляд, сводит на нет всю его борьбу. Последнее слово бывшего вольнодумца: «Ад!». Ремарка автора медицински точна и безжалостна:

«Рот Жана раскрывается в крике ужаса. Приглушенный хрип. Аббат протягивает ему распятие. Он отталкивает. Потом видит Христа: хватает крест, запрокидывает голову и в каком-то исступлении прижимает распятие к губам. Крест, слишком тяжелый, выскальзывает из пальцев. Руки не слушаются, разжимаются. Сердце едва бьется. Мозг работает с лихорадочной быстротой. Внезапное напряжение всего существа, каждая частица тела, каждая живая клетка испытывает нечеловеческие страдания.

Судороги.

Неподвижность».

Но Мартен дю Гар убежден, что подлинный итог жизни Жана Баруа не таков, что семена «Сеятеля» взойдут, принесут плоды. Поэтому он дает сцену смерти в обрамлении: ей предшествует письмо Ульрика Вольдсмута, рассказывающее о светлой кончине Люса, который «не дал ослепить себя индивидуальному»; за сценой смерти следует, завершая роман, чтение завещания, написанного Жаном Баруа на вершине его жизни, – завещания атеиста, убежденного в могуществе человека, в победе разума и справедливости. Финал романа звучит оптимистически – как ни страшна, как ни жалка смерть героя, она не заставит нас забыть о вдохновенной и деятельной жизни Жана Баруа, о той роли, которую сыграла передовая интеллигенция его времени в общем процессе развития человечества.

Л. 3онина

ГОСПОДИНУ МАРСЕЛЮ ЭБЕРУ[1]1
  Аббат Марсель Эбер – был преподавателем, а затем директором лицея Фенелон, где учился Мартен дю Гар; оказал большое влияние на писателя, сохранившего с ним дружеские отношения и после окончания лицея. Марсель Эбер пытался, подобно ряду своих современников, найти компромисс между наукой и религией. Этого католическая церковь не прощала: он был сначала вынужден покинуть пост директора лицея Фенелон, а затем лишен священнического сана. После смерти Эбера в 1916 году Роже Мартен дю Гар посвятил его памяти прочувствованные воспоминания, свидетельствующие о том, что многие страницы «Жана Баруа» навеяны жизнью и душевной драмой Марселя Эбера.


[Закрыть]

Некоторые мысли, высказанные в этой книге, без сомнения, заденут Ваше религиозное чувство. Я знаю это и потому вдвойне благодарен, что Вы приняли мое посвящение.

Ваше имя открывает книгу, и это – не просто знак почтительной и горячей привязанности, которую я питаю к Вам вот уже двадцать лет. Я уверен, что оно привлечет серьезное внимание всех тех, кому знакомы благородство Вашего образа мыслей и богатый критический вклад Вашего ума, и на меня упадет отблеск уважения, которое внушает окружающим Ваша исполненная самоотречения жизнь.

Р. М. Г.

Октябрь 1913 года