Текст книги "От звезды к звезде. Брижит Бардо, Катрин Денев, Джейн Фонда..."

Она же рано ложилась спать и редко участвовала в наших вечеринках. Это меня удивляло, ибо она любила развлечения. Катрин очень серьезно относилась к своей профессии.

Однажды мне приснился сон, что мой друг Клод Бурийо погиб во время железнодорожной катастрофы в туннеле. Катрин не верила в предзнаменования (может быть, от страха) и сказала, что сон отмечен простейшей фрейдовской символикой.

На другой день я получил от Клода телеграмму: «Приеду субботу тчк Держите трюфеля тепле тчк Обнимаю». Я позвонил ему и попросил не ехать поездом.

– Я уже заказал билет, – ответил он.

У Бурийо был самолет марки «Сессна».

– Лети самолетом.

– Плохая метеосводка. Рискованно.

Я не стал говорить о сне. Он бы поднял меня на смех.

– Мне нужен самолет для съемок, а продюсер отказывается платить пилоту, – сказал я.

Хороший друг, Бурийо прилетел на самолете. Не успел он приземлиться, как мы узнали по радио о железнодорожной катастрофе. Головной вагон, в котором было его место, превратился в груду железа. В свое время это была одна из самых страшных катастроф на железнодорожном транспорте.

Клод Бурийо сказал Катрин, что я спас ему жизнь. На что она ответила:

– Вадим умеет предвидеть будущее, но не способен запомнить цвет моих любимых роз.

Марк Аллегре собирался снимать один из скетчей в фильме под названием «Парижанки». Его четыре новеллы иллюстрировали недостатки, достоинства и очарование парижанок разных возрастов и социального положения. Он попросил меня написать сценарий и диалоги своего скетча, в котором предстояло сниматься Катрин.

Мы искали ей партнера. Я предложил певца Джонни Холлидея, который так возмутил своими концертами консервативную публику и был распят критикой за то, что импортировал во Францию стиль Элвиса Пресли. Но ему наконец начали отдавать должное, и Марк Аллегре с продюсером поддержали идею снять пару Денев – Холлидей.

К счастью, мне нельзя отказать в изобретательности. И я убедил себя и оказался, по-видимому, прав, что их роман перед камерой получил продолжение за пределами студии. Мне куда сложнее принять полуложь или ложь, чем подозрение, что меня обманывают. В отличие от большинства мужчин и женщин я хочу знать все. После первого шока я могу обо всем забыть. И тогда легко иду на мировую. Именно сомнение отравляет своим ядом семейные отношения.

Однажды дома я спросил Катрин:

– Ты влюблена в него?

– Ты глупый, – ответила она. – Это просто хороший товарищ, не больше.

Такая формула всегда казалась мне весьма подозрительной.

Если Катрин ревновала, это было связано отнюдь не с женщинами или моими вечными опозданиями (я был неисправим, приходил в одиннадцать, когда меня ждали к ужину, и не раз являлся в пять утра после прогулки с друзьями). Ее возмущало и обижало мое поведение, моя манера вести себя с женщинами.

Катрин проявила массу терпения и понимания, видя мое пренебрежение к чужому времени и пристрастие к богемным замашкам. Но день ото дня ей становилось все труднее контролировать свое дурное настроение. Тогда я начинал ей лгать, чтобы избежать сцен и упреков, но это тоже не помогало.

Сколько раз журналисты и знакомые спрашивали меня: «Ну что такого нашли в вас Брижит Бардо, Катрин Денев и Джейн Фонда?»

По мнению одних, мои победы объяснялись подвигами в постели, по мнению других – я содействовал их успеху, третьи, наконец, видели во мне колдуна, способного завораживать женщин и подгонять их под свой идеал. Моя репутация вообще противоречива. Обо мне говорили, что я циничный манипулятор, ищущий наслаждений гедонист или, напротив, мужчина, которого всегда в конце концов бросали красивые и талантливые женщины, в которых он был влюблен. Мне так и не удалось вычленить из всего этого истину. Когда рассказываешь о себе, проявить объективность так же сложно, как заниматься самовосхвалением.

Отчего же, в таком случае, не дать слово самой Катрин? Я отыскал несколько интервью, в которых она была весьма откровенна.

«Жур де Франс», март 1967 года.

Вопрос: «Что вас больше всего привлекло в Вадиме?»

Ответ: «Его обаяние. Вот что больше всего нравится женщинам. Что-то неуловимое, что возникает, когда он улыбается, звук его голоса, ум… Шарм не зависит ни от красоты, ни от молодости. Мне представляется, что именно в этом истинная привлекательность мужчины».

Вопрос: «Какие моральные качества Вадима больше всего связывали вас с ним?»

Ответ: «Благородство. Я не имею в виду излишнюю склонность улаживать денежные проблемы друзей или родных, а внутреннее состояние души, которое склоняет его видеть в людях лишь хорошие стороны. Открытый для всех и всего, он для каждого всегда находит извинения. Вадим был бы ужасным председателем суда, придумывая смягчающие вину обстоятельства, или с закрытыми глазами оправдывая виновных… Я ничего не делаю без ведома Вадима, не выслушав его совета. Особенно в части моды. Он внушил мне любовь к таким цветам, как белый, черный, розовый и бежевый, к прямым юбкам и натуральному шелку».

«Мари-Клер», май 1963 года.

«Вадим – самый верный мужчина из всех, кого я знала. Люди улыбаются, когда я говорю это… Есть среди них такие, которые считают: „Бедняга Вадим, его всегда бросают женщины. Вот он их и побаивается“. Я знаю Вадима. Он никого не боится. Я даже не могу ответить, кто кого на самом деле бросал. Ведь можно бросить кого-то, делая все, чтобы вас бросили».

Катрин оказалась куда более тонким психологом, чем журналисты или те женщины, которые были в моей жизни до нее. Подозреваю, что сегодня она несколько изменила свое мнение обо мне. Но как удержаться от удовольствия вспомнить такие милые комплименты?

Никто (кроме семьи и друзей) не знал, что мы едва не поженились.

Несмотря на ее собственные высказывания о свободной любви, мнения людей на этот счет раздражали Катрин: «Вадим ведь женился на Брижит и Аннет. Почему бы ему не жениться на вас?» Появляясь у меня на съемке, Катрин играла роль молодой возлюбленной, пришедшей в гости.

Каковы бы ни были скрытые или подлинные причины, факт остается фактом: в один прекрасный день мы решили пожениться.

Мне предстояла поездка на Таити, где Поль Жегофф снимал свой первый фильм в качестве режиссера. Он очень нервничал и попросил побыть рядом. Катрин тоже подумала, что нет на свете более романтичного уголка для бракосочетания.

Первое приземление состоялось в кабинете нотариуса на площади Сен-Мишель. В мрачном помещении, наполненном тенями и пылью, с выстроившимися рядами старых папок с делами.

Господин Дорлеак, мадам Дорлеак, Катрин и я сидели полукругом напротив нотариуса на изъеденном молью бархате стульев. Родители моей будущей супруги настояли на составлении брачного контракта. Монотонный голос нотариуса, перечислявший статьи контракта, действовал на меня одуряюще и усыпляюще. В каком-то полусне я слышал о пожизненной ренте, разделе имущества при разводе, о столовом серебре и ценностях, которыми сам не обладал. Фраза: «В случае смерти одной из сторон набор кухонной посуды останется в полной собственности живущего» – разбудила меня. Кухонная посуда меня доконала.

– А пепельницы? – спросил я. – Вы их забыли.

Обычно не лишенная чувства юмора Катрин мрачно посмотрела в мою сторону. Она терпеть не могла моих шуток в присутствии родителей.

Я надеялся, что таитянские песни и изумрудная гладь воды в лагунах помогут мне забыть о «кухонной посуде».

Второе приземление была в отеле «Черри Низерленд» в Нью-Йорке. Мы приехали туда ненадолго по делам.

Шел дождь.

Сидя на постели, Катрин вытащила пару туфель на высоких каблуках, купленных у Закса. Не очень практичных для прогулок по коралловым рифам. Но она предпочла их кроссовкам, которые я советовал купить (и которые мы купили на другой день). Из окна на 17-м этаже хорошо был виден Центральный парк. Зазвонил телефон. Я снял трубку. Это была Аннет.

– Пипфюгль, я знаю, что ты обожаешь разыгрывать маму. Бедняжка верит каждому твоему слову.

– О каком розыгрыше ты говоришь?

– О свадьбе на Таити.

– Это не розыгрыш.

Наступила пауза, такая долгая, что я подумал, будто нас разъединили.

– Ты не можешь жениться на этой девушке, – произнесла она в конце концов.

Она была убеждена, что Катрин жила со мной исключительно из карьерных соображений, что я не любил ее и что сошелся с ней, чтобы утешиться после нашего развода. Она сказала, что этот брак принесет мне несчастье и что она слишком любит меня, чтобы дать совершить такую глупость.

– Если ты женишься, я заберу Натали. – (Блошка проводила несколько недель у моей матери). – Клянусь, это не пустые слова. Можешь сердиться на меня, но придет день, когда ты скажешь спасибо.

Я повторил слово в слово Катрин наш разговор, опустив некоторые эпитеты Аннет.

– Ты думаешь, она способна выполнить свою угрозу?

– Совершенно убежден.

Катрин знала, как я привязан к дочери, и предложила отложить свадьбу на некоторое время. Знаю, что она при этом подумала – «навсегда».

Но не стала ни в чем меня упрекать, была спокойна и в последующие дни нашего пребывания в Полинезии. Думаю, однако, что она никогда мне не простила этот несостоявшийся брак.

Сегодня я пытаюсь спокойно разобраться в своих чувствах. Нет никаких сомнений, что я уступил шантажу Аннет без боя из страха потерять право воспитывать Натали. Родители не должны оспаривать ребенка. Но «кухонная посуда», передаваемая «в полную собственность живущему», несомненно способствовала принятию такого решения.

21

Шел 1963 год. Война в Алжире кончилась. Жорж Помпиду был назначен главой правительства де Голля. Начался период экономического подъема и относительной социальной стабильности.

Подъем переживала и кинопромышленность. Благодаря «Новой волне» она обогатилась свежей кровью. Продолжали успешно работать и режиссеры старой школы. Многообразие стилей пошло ей на пользу.

«Отдых воина» имел огромный успех. Брижит досталась роль более «взрослого» существа, чем прежде. Она играла респектабельную, обеспеченную буржуазку, готовую выйти замуж за врача, влюбившуюся в анархистаинтеллектуала, испытывающего отвращение к обществу и живущего, как бездомный бродяга. Вместо того чтобы предаться чарам богемной жизни и плотским радостям, которые перед ней открывает этот человек, она в итоге его приручает, дрессирует и подводит к венцу на своих условиях. То есть делает рядовым мужем.

В последней сцене фильма (снятой в Тоскане) показывалась капитуляция поэта. Он падал на колени и прижимал голову к ее животу как символу победы женщины-матери. В этой сцене мне хотелось зачесать ей волосы на затылок, чтобы открыть лоб и покончить с прежним имиджем чувственной куколки. Но просить ее об этом значило просить монашку надеть бикини.

Мы снимали в великолепной церкви ХVI века, заросшей травой, с обвалившимся потолком, через который виднелось небо. Задул сильный ветер, и продюсер решил прервать съемку. Но я настоял на продолжении. Этот ветер стал моим союзником. Он смахнул с лица Брижит ее пресловутую челку, придав ему классическую красоту – чего я никак не мог от нее добиться. Она была чудо как хороша, в чем сама убедилась, посмотрев проявленный материал.

Зато «Порок и добродетель» был освистан на премьере. Французы еще не забыли драму оккупации и не склонны были оценить мое вольное обращение с Историей. Ассоциация бывших участников Сопротивления потребовала запретить картину. Понадобилось два года, прежде чем после выхода фильма в Нью-Йорке и Сан-Франциско я смог прочитать благожелательную критику.

На Катрин этот провал никак не отразился. Она уже снималась в «Парижанках». Но была оскорблена таким приемом своего первого значительного фильма. Более чем через двадцать лет после этого провала я обнаружил (из письма, которое она мне недавно прислала), что она так никогда и не простила мне свой первый неудачный опыт. Это в характере Катрин – хранить в тайне обиду в течение четверти века.

Публике «Парижанки» понравились, и о Катрин заговорили как о будущей «звезде».

Желая доставить приятное моему другу Полю Жегоффу, она согласилась принять участие в его картине «Отлив», который он намеревался снимать на Таити.

Пребывание в Папете (где мы бы поженились, не будь звонка Аннет) началось плохо. Несмотря на предупреждения, Катрин перегрелась на солнце, и у нее началась лихорадка. А через несколько дней у нее стала облезать кожа.

Полю Жегоффу пришлось переписать сценарий и пригласить на роль, предназначавшуюся Катрин, местную красотку: у продюсера не было средств, чтобы вызвать из Франции другую актрису.

Три основные мужские роли исполняли Франко Фабрицци (знакомый киноманам по «Маменькиным сынкам» Феллини), Мишель Сюбор (партнер Брижит в «Уздечке на шее») и Кристиан Маркан. Поль оказался оригинальным режиссером, куда более озабоченным рыбалкой, чем работой с актерами.

Продюсер был на грани истерики, а нам досталось дивное приключение. Жили мы на судне, которое перевозило нас с одного атолла на другой. На одном из них мормоны выстроили прелестную церковь для семидесяти двух его жителей. По этому случаю шестьдесят восемь из них приняли веру мормонов. А остальные четверо непримиримых католиков продолжали молиться в маленьком деревянном сарае с крестом на крыше. И тут на атолл внезапно обрушился ураган. Ветер сдул католическую церквушку, как пушинку, а мормонская церковь выстояла. Так что к следующему воскресенью на атолле было на четыре мормона больше.

В ночь, когда налетела буря, мы лежали с Катрин на кровати капитана – единственной двуспальной койке на корабле. Нас швыряло в разные стороны. Катрин взяла мою голову в руки и посмотрела долгим-долгим взглядом. Она что-то сказала, но свист ветра в парусах старой посудины был таким сильным, что заглушил ее слова.

– Что ты сказала? – спросил я.

– У нас будет ребенок! – завопила она. Беременная Катрин оказалась – как бы это сказать? – женщиной, полной контрастов.

Бывали дни, когда она вставала засветло, отводила Натали в детский сад, заходила проведать меня на студию, отправлялась на рынок вместе с нашим поваром-югославом Гюставом, чтобы не позволить ему жульничать, убиралась в доме, поливала цветы. А к полуночи, когда мне казалось, что она должна быть без сил, тащила выпить по рюмке к Кастелю.

Сидя на скамейке первого этажа для завсегдатаев, она чокалась с Элизабет Тейлор, Франсуазой Саган, Квинси Джонсом или с загулявшими министрами.

А на следующей неделе спала до полудня, еще через неделю наступал «магазинный период». Я ненавидел хождение по магазинам, но соглашался на эту пытку ради беременной Катрин. Мы ходили по магазинам для будущих мам, ничего не покупали, но возвращались с парой новых туфель.

В свою очередь, я не отказывался от своих дурных привычек. Случалось, покидая студийный бар вместе с ассистентом Жан-Мишелем Лакором, я предварительно звонил Катрин:

– Мне нужно расслабиться. Вернусь к полуночи.

Но в полночь мы еще были в «Сексисе» на Елисейских полях, где обучали хорошим манерам знакомую стриптизерку и где к нам присоединялись Поль Жегофф и Кристиан Маркан. В три ночи в одном из баров на Пигайль, едва не ввязавшись в драку с двумя сутенерами, мы пили с ними мировую, держа пари на бутылку шампанского. А в пять утра ели луковый суп в «Эскарго» и встречали восход солнца вместе с крепышами старого Рынка.

Мы с Лакором могли, однако, гордиться строгим соблюдением морали. Он не изменял своей жене Сесиль, а я – Катрин.

Однажды утром, когда я только что вернулся домой, она уже отправила Натали в детсад в сопровождении гувернантки, убедившись предварительно, что та не забыла учебники и тетрадки, и мыла на кухне оставленную с вечера посуду.

– Ты пьян в стельку, – сказала она.

– Я не пьянею от нескольких стаканов вина, – с возмущением ответил я.

Мне только теперь бросилось в глаза, с каким исступлением она занимается хозяйством.

– Сегодня суббота. Гюстав уйдет лишь в полдень. Почему ты делаешь его работу?

– Я его уволила, – ответила Катрин.

У Гюстава был любовник почтальон. Всякий раз, когда они ссорились, а это происходило часто, Гюстав терял голову и, готовя пищу, наносил себе раны острыми предметами. Тогда раковина, плита и даже стены оказывались в крови. В такие дни он подавал нам салат под гемоглобином и дофинские сливки «а-ля Дракула». Видеть это, особенно когда у нас сидели гости, было не очень приятно.

– Я предпочитаю сама мыть посуду, чем жить в операционной, – сказала Катрин.

Когда я познакомился с Катрин, у нее были два тайных желания: быть матерью и стать актрисой. Достигнув того и другого, она расцвела. Катрин была создана для того, чтобы властвовать. Насчет жизни у нее были совершенно определенные взгляды, которым должны были подчиняться люди и события. Она была убеждена, что всегда права и способна принести счастье другим при условии, что ей будут беспрекословно подчиняться. А так как при этом была умна, не лишена чувствительности и юмора, можно было легко подпасть под ее обаяние, не успев заметить, что под угрозой отлучения нужно неизменно говорить «да». Слабой и уязвимой эта девушка с железным характером могла показаться лишь в редкие минуты растерянности.

Едва она начинала демонстрировать свой властный характер, как я прятался в шкафу. Я не поддаюсь дрессировке, и это порождало между нами резкие стычки.

Не знаю, была ли Катрин всегда права или не права. Каждая сторона смотрит на вещи чисто субъективно. У меня нет прописных истин на этот счет. Но было очевидно, что она переменилась. Точнее, пробудилась та сторона ее личности, которая до сих пребывала в спячке.

Однажды, когда мы ехали с нею в Межев, спор по поводу оценки достоинств одной актрисы внезапно перерос в ссору. Открыв дверцу, она хотела выскочить на ходу. Я еле удержал ее, схватив за платье.

Четыре часа она дулась на меня. Когда мы доехали до первых заснеженных полей, она попросила остановиться, сказав, что хочет размять ноги.

Через десять минут ее не было на месте. Я отправился на поиски, идя по ее следам, и нашел продрогшую, в слезах у сосны.

– Чего ты от меня хочешь? – спросила она, лязгая зубами.

Я взял ее на руки и отнес к машине. Ноги ее заледенели, и я отогревал их своим теплом под рубашкой.

– Их ампутируют, и ты разлюбишь меня, когда я встану на протезы, – сказала она.

Я засмеялся, и мы поцеловались. Дело в том, что мы действительно любили друг друга.

Будучи ребенком, я часто развлекался, читая журнальную рубрику «Правда превосходит вымысел». Я вполне мог бы выступить в ней со следующим рассказом.

Я был один в доме, когда зазвонил телефон.

– Пипфюгль, это твоя Ненетта.

Она снова приехала в Париж и хотела немедленно увидеться со мной. У меня была уже назначена важная встреча, и я предложил ей встретиться завтра.

– Что-то ты не спешишь меня увидеть, – сказала она.

– Напротив! Только днем я не могу отменить свидание.

– А вечером?

– Я и Поль Жегофф ужинаем у Сержа. А ты где?

– В отеле «Принц Уэльский».

– Я позвоню тебе утром.

Она спросила про Натали, которая чувствовала себя отлично, и повесила трубку. Серж Маркан жил в районе Марэ. Я опоздал к ужину.

Серж почему-то нервничал, а Поль, напротив, находился в отличном расположении духа.

– Они уже час в спальне, – сказал он.

– Кто?

– Аннет и Катрин. Они решают твое будущее.

Я вошел в спальню. Меня мучило угрызение совести, что я не объяснил бывшей жене, что возврата к прошлому нет.

Первой заговорила Аннет.

– Ты сейчас же скажешь, которую из нас ты любишь сильнее.

«Кто-то из нас явно спятил», – подумал я. И, не найдя ничего лучшего, покинул их.

– Ну, что? – спросил Поль, которого подобные ситуации всегда радовали. – Тебя застукали на месте преступления?

Спустя несколько минут появились Аннет и Катрин. Я схватил Катрин за руку, и мы вышли из дома.

После этой встречи Аннет заявила, что намерена жить в Париже и возьмет к себе на некоторое время Натали.

Я снял две квартиры на одной площадке в доме, находившемся в двух шагах от меня. В одной из них я поселил маму, мадемуазель Милле и Натали, в другой – Аннет.

Я подумал – и получил в дальнейшем подтверждение, что подобная ситуация продлится недолго.

Катрин не забывала о своей карьере. Встречалась с продюсерами и режиссерами. Сестра познакомила ее с Жаком Деми, с которым она очень подружилась.

В апреле мне предстояла экспедиция в Лапландию для натурных съемок фильма «Замок в Швеции» по пьесе Франсуазы Саган. Будучи на седьмом месяце беременности, Катрин осталась в Париже.

«Звезды» нашего фильма Моника Витти (жена Микеланджело Антониони) и Жан-Луи Трентиньян вместе с группой провели три недели севернее Полярного круга. Ночи были короткие, не более полутора часов, а воздух такой разреженный, что мы практически не спали. Я уже работал с Трентиньяном после «эпохи Бардо», и мы с ним отлично ладили. Он был превосходным игроком в покер. Однажды ночью, когда он в очередной раз отобрал у меня все фишки, я спросил его:

– Неужели ты заберешь еще и мои наличные?

Он лишь ухмыльнулся.

После натуры в Швеции я заканчивал картину на студии «Бийанкур», когда мне 18 июня передали записку: «Катрин Денев в Американском госпитале в Нейи». Я тотчас позвонил туда.

– Это произойдет завтра, – сказали мне.

Но спустя три часа получил новую записку:

– У вас сын, господин Вадим. Ребенок и мать чувствуют себя хорошо.

Я оставил Жан-Мишеля закончить съемку и помчался в клинику.

Катрин была бледная, но так и сияла. Ее еще влажные волосы прилипли ко лбу. В руках она держала Кристиана, которому был час жизни.

У меня уже была дочь, и я радовался, что родился мальчик. И теперь взволнованно смотрел на него. Катрин сказала:

– Это ребенок. Ну, знаешь, существо, которое сосет, которому надо менять пеленки и который растет без разрешения.

Медсестра забрала Кристиана. Я поцеловал его морщинистый лобик.

– Ему надо удалить морщины, – заметил я.

Катрин улыбнулась и взяла мою руку. Я присел к ней на постель.

Мы смотрели друг на друга с новой надеждой, и от этого становилось тепло на сердце.

22

Я не знал тогда, что к восемнадцати годам Кристиан станет таким же красивым, как его мать. Младенцем он был самым безобразным из всех мною виденных прежде.

Двухмесячного его никак не удавалось посадить. Голова у него была такой тяжелой, что падала вперед, вбок и даже назад. Я всегда боялся, что он сломает себе шею.

Однажды ночью я читал роман одного из моих самых любимых фантастов ван Фогта, когда услышал странный шум в детской. Стараясь не разбудить Катрин, я тихо прошел туда. Из коридора в комнату падал луч света, образуя странные тени, и в какой-то момент мне показалось, что в колыбель сына забрался инопланетянин.

Малыш между тем просто-напросто старался засунуть в рот пальцы ног.

С этой ночи я прозвал его Марсианином. Это раздражало Катрин, которая в пылу материнской любви находила сына дивным красавцем. Через несколько месяцев Марсианин действительно превратился в очень красивого мальчика.

Мы жили в Сен-Тропе в доме, выходившем на большой пляж Пампелонн. Июльское солнце, друзья, приходившие обедать или ужинать на террасе, увитой диким виноградом, лодочные прогулки, ребенок, которого мы с Катрин обожали, радостные крики Натали, бегавшей по саду, усаженному розами, маргаритками и лилиями, запах чабреца, мимозы и эвкалипта – все это порождало ощущение счастья.

И тем не менее мы никогда столько не ссорились. Надежда на то, что рождение Кристиана сблизит нас, не оправдалась. Мне становилось все труднее сносить интеллектуальную и домашнюю диктатуру Катрин. Она же меня попрекала неорганизованностью и вечными эскападами с друзьями, которые происходили все чаще. И еще называла лгуном. Я отвергаю любую форму манихейства и отказываюсь видеть вещи только черными или белыми. Должен признать также, что имею довольно смутное понимание слова «истина». И это раздражает людей. В частности, женщин, с которыми я живу. Наши темпераменты, наши жизненные концепции с Катрин были прямо противоположными. В юриспруденции это называется несовместимостью характеров.

Даже когда любовь проходит, сама мысль о разводе после многих лет совместной жизни становится ужасной. А когда все еще любишь, как в нашем случае, эта мысль особенно болезненна. После очередной ссоры, нового недоразумения мы падали в объятия друг друга. Но никакие поцелуи, слезы, ласки, нежные слова не способны были зарубцевать вновь открывшуюся рану.

Вопреки очевидности, мы отказывались признать, что живем лишь отсрочкой. Сотни раз в порыве гнева мы заговаривали о необходимости расстаться, но так ни разу спокойно не поговорили об этом.

Вплоть до того дня, когда однажды попали в бурю.

У меня была лодка «Аристон Рива» с таким мощным мотором, что менее чем за час мы добирались до Левантских островов в 80 километрах от Сен-Тропе.

Катрин, Поль Жегофф, Пьер Фероз (бывший секретарь Карло Понти), Тони Адэс (молодой египетский продюсер) и я однажды решили отправиться туда. Была прекрасная погода, и мы наловили рыбы на хорошую уху.

Внезапно поднялся восточный ветер. Я предложил немедленно вернуться в Сен-Тропе. Но Жегофф, как я уже писал, был фанатиком рыбалки. «Еще немного», – повторял он. И в результате задержал нас до заката.

По дороге домой в 15-ти километрах от побережья загорелся мотор. Тони и Пьер тотчас бросились в воду, а мы с Полем, действуя огнетушителем, сумели справиться с пламенем. Успокоившись, наши друзья поднялись на борт. Но мотор заглох.

Напуганные ветром и тучами, закрывшими горизонт, все суда поспешили в гавань. Мы были одни в море. Ветер крепчал, все более темнело. До берега можно было, добраться лишь на веслах. Но их не было, и пришлось воспользоваться водными лыжами.

Несмотря на все наши усилия, мы продвинулись за два часа лишь на два километра. Береговые огни казались такими далекими. Ветер свистел, как в бурю, и вода захлестывала «Рива». Начался дождь. Сверкнула молния. Приключение оборачивалось трагедией.

Поль Жегофф не отдавал рыбный садок, чтобы вычерпывать воду.

– Я не дам вам прикоснуться к моей ухе, – протестовал он. Но в конце концов согласился переложить рыбу в дорожную сумку.

Побелевший от страха Пьер Фероз ни во что не вмешивался, а убежденный, что помочь нам может только Аллах, Тони Адэс погрузился в молитву на арабском языке. Мы с Полем продолжали грести. Катрин вычерпывала воду. Ее хладнокровие вызывало у меня чувство восхищения.

Шансов на то, что мы доберемся до берега до того, как волна перевернет наше судно, становилось все меньше. Однако к трем ночи, совершенно обессилившие, мы достигли песчаного берега в нескольких метрах от большого отеля. У Поля хватило сил не забыть выловленную рыбу.

Ночному портье прежде не приходилось принимать потерпевших бедствие. Но он постарался нам помочь, сделал ванну для Катрин, выдал нам купальные халаты и приготовил горячий ромовый грог.

Я позвонил домой, чтобы успокоить мадемуазель Милле. Она сказала, что на помощь нам вышло судно. Его отозвали по радио.

– Аллах услышал меня, – сказал Тони Адэс.

– Спасибо, – ответила Катрин. – Что бы с нами стало без вас.

Позднее, сидя в глубоком кресле рядом со мной, она сказала:

– Я действительно думала, что мы погибнем. Я думала о Кристиане, о Натали, у которой все же есть мать. А еще о нас. И сказала себе: «Если мы чудом спасемся, жизнь разлучит нас. Все было так ясно. Я видела будущее, как в книжке с картинками. И была печальна. Мне и сейчас грустно».

В конце лета Катрин собралась на съемки фильма Жака Деми «Шербурские зонтики». Я же отправился на Венецианский кинофестиваль. Вернувшись оттуда и побыв пару дней с сыном, я решил проведать Катрин в Шербуре. Не отличавшийся здоровьем в первый год жизни, Кристиан остался в Париже с итальянской кормилицей Бруной, чудесной женщиной, которой мы с Катрин полностью доверяли.

Воскресенье мы провели на живописном, со своими густо зелеными полянами, кукольными домиками, выстроенными в одну линию, и краснокирпичными соборами острове Джерси. Но поездка была испорчена. Мы все время ссорились. И на другой день в полном отчаянии я уехал.

Съемки «Шербурских зонтиков» прошли успешно. Катрин еще не знала, что эта картина сделает ее «звездой». Она впервые играла очень подходящую для нее роль. Да и Жак Деми сумел талантливо подчеркнуть ее тонкую романтическую внешность. Французское кино нуждалось в новом лице – менее чувственном, чем у Жанны Моро или у Симоны Синьоре, и менее агрессивном, чем у Брижит Бардо. Место оказалось свободным, и Катрин его заняла с первой своей большой ролью.

Когда она вернулась в Париж, наша жизнь продолжалась почти мирно. Мы напоминали двух утомленных боксеров, решивших сделать передышку в течение одного раунда. Катрин много времени проводила с ребенком, а я работал по пятнадцать часов в день, готовясь к следующему фильму – «Карусель» по сценарию Жана Ануя.

12 декабря, вернувшись домой в конце дня, я застал Катрин складывающей чемодан. Это кое о чем напомнило.

– Мне надо уехать, – сказала она. – Я больше так жить не могу.

И отказалась сказать, куда едет. Но на другой день из газет я узнал, что она отправилась к Джонни Холлидею, выступавшему с концертами в Лионе или Эвиане. Было ли это так на самом деле – не знаю.

17 декабря она вернулась, казалась счастливой. Ничего не рассказала об этой короткой поездке. А уж если Катрин решила не говорить, из нее нельзя ничего вытянуть. Подчас эта женщина бывает удивительно замкнутой.

20 декабря Ольга Хорстиг (импресарио Брижит Бардо) позвонила мне и предложила вместе поужинать.

– Сегодня день рождения одной моей клиентки. Она одна, и я пригласила ее. Ты наверняка знаком с ней.

– Кто же это?

– Джейн Фонда.