Текст книги "От звезды к звезде. Брижит Бардо, Катрин Денев, Джейн Фонда..."

– Вижу, тут не скучают, – сказала она и предложила отметить конец света. Мы совершили налет на бар, забрали несколько бутылок красного вина и водки и обильно спрыснули конец света. Поэтому на другой день земля еще уходила у нас из-под ног.

Перед тем как отправиться спать, поглядев на Катрин, Брижит прошептала мне на ухо:

– Она посильнее тебя. Не приходи ко мне плакать в жилетку, когда будет плохо.

К счастью, во время бури среди нас не было фотографов. Многие «звезды» постоянно жалуются на ту нервозность, которую приносит в их личную жизнь постоянное вмешательство прессы. Эти стенания часто звучат лицемерно. Ибо едва только на них перестают обращать внимание, как он делают все, чтобы обрести это внимание снова. Брижит постоянно страдала от этого. Подчас у нее вырывались слова отчаяния. Вот несколько строк из ее интервью:

«Я больше никуда не хожу – ни в ресторан, ни в театр, ни в кино… Думаете, от всего этого нельзя сойти с ума? Подчас по вечерам, думая об этом, я начинаю стонать и плакать. Мне так надоела эта жизнь и людская жестокость!.. Вам это не понять. Прочитав одну статью о себе, я три дня просидела в одиночестве совершенно убитая. Такую несправедливость трудно вынести. Вот если бы я того заслуживала, тогда бы иное дело. Но обо мне судят, ничего не зная!»

По правде говоря, иные журналисты вели себя куда циничнее, чем политики, то есть как люди, лишенные чувства милосердия. Но в таком случае откуда тот мазохизм, с которым актеры набрасываются на все, что о них пишут? Вот уже тридцать лет, как я не читаю статей о себе и делаю исключение тогда, когда друзья считают, что они написаны объективно и интересно. Да и то не всегда! Тем самым стараюсь избавить себя от бесполезных и напрасных приступов ярости.

Брижит не следовала этому вполне логичному средству самозащиты. «Я больше не могу, не могу! – повторяла она. – Я хочу, чтобы обо мне забыли. Только тогда я смогу начать жить».

Справедливости ради должен сказать, что боялась она не столько журналистов, сколько толпы. «Когда я появляюсь на приемах, говорят: „Когда она перестанет демонстрировать свои миллионы?“ А если видят без грима и черт знает как одетую, хотя мне нравится одеваться, как хочу, то поднимается вопль: „И это ББ? Наша звезда? Боже, какая уродина!“»

Подчас она испытывала на себе физическую агрессию. Брижит рассказывала, как при посещении подруги в больнице в лифте на нее набросилась медсестра, расцарапала ей лицо, крича: «Шлюха!»

В Виллар-де-Лан мы с ней попали однажды в настоящую переделку, иллюстрирующую, в какой степени, казалось бы, безобидные люди способны на насилие в отношении актеров, чьи фото они постоянно видят в газетах.

Брижит позвала меня пройтись. Чтобы ускользнуть от десятка парней и девушек, поджидавших ее в холле гостиницы, мы воспользовались служебным входом.

В километре от отеля они нас догнали. Взвинченная, Брижит отказалась отвечать на вопросы и давать автографы. А так как они продолжали настаивать, она воскликнула:

– Я хочу покоя! Разве я требую чего-то лишнего?

Тогда они стали откровенно агрессивны. Один из парней схватил ее за куртку. Мне пришлось без всяких церемоний оттолкнуть его. Остальные стали бросать ей в лицо снежки. Брижит заплакала и побежала. Они бросились за ней.

На краю дороги мы увидели будку дорожного смотрителя. Висячий замок не был заперт. Мы поспешили в ней спрятаться. При этом я сумел припереть дверь изнутри. После нескольких шуточек и оскорблений внезапно установилась подозрительная тишина. Думая, что они ушли, я решил открыть дверь. Не тут-то было: они ее заперли на висячий замок. И тут в хижину повалил дым. Они нашли хворост и подожгли его. Пламя быстро охватило строение. Мы с трудом дышали, нам было очень жарко. Я услышал девичий вопль: «Да откройте же им дверь!» – и чей-то ответ: «У нас нет ключа». Защелкнув замок, они не подумали, что не сумеют его открыть.

С помощью найденного лома я не без труда открыл дверь. Кашляя, со слезящимися глазами и пересохшим горлом мы выскочили на чистый воздух.

Через несколько минут будка превратилась в пылающий костер. Молодые люди поспешили скрыться, слишком поздно осознав всю серьезность своего поступка.

19

После поездки в Виллар-де-Лан Катрин не вернулась в отчий дом. Она поселилась на улице Энгр.

Квартира на десятом этаже роскошного дома была просторная и солнечная. С большим балконом, на котором Аннет посадила цветы, и с видом на Булонский лес и Париж. Обстановка была современная и без излишеств, но комфортабельная: толстый ковер, глубокие диваны, длинный дубовый стол, за которым мы ели. Никакой столовой. Я всегда ненавидел столовые. Три спальни: наша, Натали и мадемуазель Милле.

Катрин быстро освоилась с ролью хозяйки дома. К нам приходили многие друзья, часто без предупреждений, но она оказалась столь же гостеприимной хозяйкой, сколь и веселым и общительным человеком. Уверенная в себе, свободная и живая, очень забавная, она сумела сделать так, что вечера в нашем доме никогда не были скучными. Однако в присутствии незнакомых людей Катрин замыкалась, занимая оборонительную позицию.

Ирвинг Лазар (легендарная голливудская личность и мой американский импресарио) любил вспоминать свой первый визит на улицу Энгр. Встретив его на аэродроме Орли, я пригласил к себе поужинать. Наблюдая за очаровательной брюнеткой, готовившей на кухне яичницу (это было в выходной день прислуги), он терялся в догадках. Брижит и Аннет ему были знакомы, и Лазар удивлялся перемене в моих вкусах. Много лет спустя, увидев Катрин, ставшую блондинкой, самоуверенной и сияющей от счастья, он воскликнул: «Никогда бы не поверил в возможность такой метаморфозы!»

Однажды вечером, вернувшись со студии, где я наблюдал за монтажом «Уздечки на шее», я застал Катрин в салоне. Она нежно поцеловала меня, но вид у нее был довольно странный.

– Ты в порядке? – спросил я.

– Да. В полном. Я налил себе виски.

– Ничего не случилось?

– Звонила мама из Тулона. Натали в прекрасной форме.

Отобрав у меня стакан, она выпила большой глоток.

– Кстати, – сказала она, – в нашей постели спит красивая блондинка.

Я открыл дверь спальни. Не сняв одежды, на постели спала Аннет.

Я поспешно прикрыл дверь.

– Это Аннет, – сказал я.

– Догадалась.

– Что будем делать? – задал я глупый вопрос. Меня застали на месте преступления, и я пытался выиграть время.

– Обычно, – заметила Катрин, – жена застает любовницу мужа в своей постели. А что прикажешь делать любовнице, когда она обнаруживает законную супругу в своей постели?

И тут появилась Аннет, избавив меня от ответа на столь щекотливый вопрос.

– Мой Пипфюгль! – воскликнула она и расцеловала меня. – Ты похудел. Пора мне заняться тобой.

Наливавшая себе вина Катрин поперхнулась и закашлялась. Я долго стучал ей по спине, пока она не задышала нормально.

Мы сели, и я дал Аннет выговориться. Она была разочарована последним фильмом, в котором с ней снимался Витторио Гассман. Газеты были полны рассказами о ее бурном романе с известным итальянским актером.

– Он живет с матерью и поселил меня в гостинице, – рассказывала она. – Та не желает видеть в доме другую женщину. Я дала Витторио сутки, чтобы сделать выбор между мной и матерью. Он никак не может принять решение. Я же подумала и решила, что спятила, бросив тебя.

– Никогда не поздно исправить ошибку, – любезно заметила Катрин. Но Аннет не почувствовала иронии.

– Как поживает Блошка? – спросила она.

Я пребывал в постоянном страхе, что Аннет отберет ее у меня.

– Намного лучше, – сказала Катрин. – Южное солнце пошло ей на пользу.

– Мы ужинаем сегодня с Марком Аллегре, – объявил я.

– Я слишком устала, чтобы куда-то идти, – ответила Аннет. – Приму ванну и посплю. Поцелуй от меня Марка.

Пока она шествовала в ванную, Катрин сказала:

– Надо отдать должное, в апломбе ей не откажешь.

Какой эвфемизм!.. Аннет продемонстрировала нахальство и полное непонимание ситуации, будучи убеждена, что стоит ей только появиться, как я тотчас снова стану ее рабом. Столь странное поведение продолжалось уже несколько лет. Следует признать, что я ничего не делал, чтобы разубедить ее, полагая это ценой за право иметь в доме Натали. Помимо того, что я знал, как девочка привязана ко мне, я понимал, что сумбурная и непредсказуемая жизнь Аннет не могла обеспечить Натали надежность и внимание, в которых так нуждается ребенок в первые годы жизни. У меня был ее порт приписки, я всегда вникал в ее проблемы и действительно уделял ей много времени. Будущее покажет, что, несмотря на травмы, связанные с моими многочисленными разводами с ее приемными матерями, Натали никогда не страдала от приступов, разрушивших жизнь многим детям. Я знаю, что это подчас ее мучило, но она не стала маленькой бунтаркой, наркоманкой или существом, разочарованным в жизни. Сегодня ей 27 лет, она работает ассистентом режиссера в Нью-Йорке и делает блестящую карьеру. Живет с умным и приятным человеком, которого любит и который любит ее. У нас сохранились самые лучшие и нежные отношения.

Несмотря на свой возраст, Катрин проявила понимание моих несколько странных отношений с Аннет. Ее хладнокровие и спокойствие в столь неприятной ситуации искренно меня восхитили.

– Дай мне сутки, – сказал я ей. – Я знаю Аннет.

Ужин у Марка прошел весьма приятно. Катрин всех очень насмешила рассказом о появлении в нашем доме красивой датчанки. Но ночь мы провели в отеле «Бельман». Утром, придя на улицу Энгр, я застал Аннет пакующей чемоданы.

– Пипфюгль! – вскричала она, бросившись мне на шею. – Прошу у тебя прощения. Позвонил Витторио. Он ждет меня. Он не может жить без меня.

Перед тем как сесть в такси, она спросила:

– Тебе не трудно заняться разводом?

– Разумеется, – ответил я. – Не забивай себе голову такими пустяками.

Сын президента Республики адмирал Филипп де Голль жил этажом ниже нас. В связи с терактами обеспечение его безопасности распространялось на всех жильцов дома. Сумки и пакеты наших гостей тщательно осматривались. Подобные меры не были излишними. Мы знали в лицо всех охранников адмирала. Взамен всяких слухов о личной жизни Бельмондо, Жанны Моро или Брижит нам выкладывали государственные тайны Елисейского дворца.

Однажды ночью я забыл закрыть кран в ванной. Вода перелилась через край и протекла в спальню Филиппа де Голля. Разбуженный каплей, упавшей на нос, он, вероятно, вообразил, что его корабль идет ко дну. Но, придя в себя, набросил халат, поднялся наверх и позвонил к нам в дверь. Часть ночи мы с Катрин и адмиралом собирали воду в ванной комнате.

Эта история отнюдь не расположила к нам мадам Филипп де Голль, которая также жаловалась, что не может спать из-за плача маленькой Натали. То был тяжелый период в жизни моей дочери. Ей снились кошмары, и она с криком просыпалась. Чтобы ее успокоить, мы с Катрин и мадемуазель Милле ночами просиживали у ее изголовья.

Консьерж предупредил нас, что как хотим, но после девяти часов мы должны сделать так, чтобы ребенок не плакал. Катрин отправилась к невестке Президента и очень вежливо попросила ее написать письмо, в котором Натали разрешалось перед сном выпивать красного вина, ибо другие лекарства педиатров не давали никакого эффекта. С тех пор мы больше ничего не слышали о нашей высокопоставленной соседке. (Через две недели без всяких пилюль и красного вина кошмары у Натали прекратились.)

В августе 1962 года я участвовал на своей «феррари» в чемпионате Франции по авторалли. У меня были сильные противники: Шлессер (погибший во время гонок несколько лет спустя), Жан Гише (чемпион Франции) и Клод Барийо.

Я выиграл состязание.

Мы с Катрин возвращались домой с кубком победителя на заднем сиденье, когда пришлось притормозить из-за колонны официальных машин, мчавшихся со скоростью 160 километров в час. Во Франции запрещено обгонять военные машины, но я ничего не слышал о запрете в отношении машин министров, президентов или королей.

Не внемля возмущенным воплям мотоциклетного эскорта, я нарушил порядок, выехав со скоростью 200 километров в час на левую сторону шоссе. Катрин неизменно поддерживала меня в таких ситуациях. «Феррари» была с открытым верхом, и я видел машины, которые нас обгоняли, и направленные на меня дула револьверов и автоматов. В одной из машин я узрел знакомый профиль.

– Черт побери, – сказал я Катрин. – Это же генерал де Голль.

Однако выбора у меня не было. Пришлось продолжать гонку. И через сто метров мы оказались на совершенно пустынном шоссе.

Я не знал, что близ Петит-Кламар генерал де Голль только что чудом избежал покушения. По нему стреляли, а рядом с его машиной разорвалась бомба, убив несколько полицейских из свиты. Тогда было решено направить машины по другому пути и вернуться в Париж по национальному шоссе № 5.

На другой день один из охранников на улице Энгр поведал, что я едва не попался ему на мушку, так как он находился в машине Президента, когда я ее обгонял.

– Хорошо, что я вас узнал, приятель. Иначе ребята бы вас изрешетили. – Он очень смеялся. Я пригласил его к нам после дежурства выпить по стаканчику. И он рассказал другие подробности. Когда моя «феррари» обогнала их, Президент спросил:

– Кто эта молодая дама?

– Актриса Катрин Денев, мой генерал.

– Если она будет так спешить, то быстро станет «звездой», – заметил Шарль де Голль.

Рауль Леви безумно влюбился в известную актрису. Эта замечательная женщина, родившаяся в один день со мной, увлекшись им на какое-то время, решила положить конец их связи. Рауль нахватался снотворного, слегка вскрыл вены, пустил газ, вытащил револьвер и обзвонил друзей. От верной смерти его спас Филипп Грумбах (тогда главный редактор «Экспресса»). В очень плохом состоянии Рауля доставили в одну из клиник в окрестностях Парижа, где лечили от депрессии. Он попросил меня приехать к нему.

Его поместили в палату на последнем этаже. Стены были обиты войлоком, а окна зарешечены. Тут и здоровый мог сойти с ума.

– Ты должен меня вытащить скорее, – сказал он, уверенный, что попал сюда надолго.

Мы разработали план бегства. Его палата запиралась снаружи на засов. То есть можно было обойтись без кражи ключа. Проблема заключалась в том, как выйти из клиники, не вызвав тревоги у дежурного санитара.

Я купил два белых халата, связку петард и вернулся в клинику к десяти вечера. При входе дремал стажер. Я поджег петарду и бросил ее через приоткрытую дверь. При взрыве стажер убежал за подмогой.

Воспользовавшись этим, я поднялся на четвертый этаж, открыл дверь в палату Рауля, обрядил его в халат, сам надел другой и потащил его к лестнице. Кругом был такой бедлам, что мы беспрепятственно вышли из клиники.

Я отвез Рауля на улицу Энгр. Была весна. Натали с мадемуазель Милле отправились в Ла-Бурбуль, курортное местечко, где она окончательно излечилась от кашля. Катрин не выказала никакого удивления по поводу вторжения Рауля в нашу жизнь. Мы отдали ему свою постель, а сами устроились в комнате няньки. Постель была узкая, и мы по много раз ночью сваливались на пол. А в промежутках спали, нежно обнявшись.

Врач прописал лечение сном, но Рауль не позволял делать ему уколы. Его жизнелюбие и энергия завораживали. Доктор утроил дозу. Никакого впечатления. Рауль просыпался каждые три часа. Находясь в коматозном состоянии, он то курил сигары, то топал на кухню и, вернувшись в салон, слушал музыку. Меньше чем через неделю в квартире все было поломано. Больших разрушений не принесла бы орда гуннов. Перефразируя короля Франции об Аттиле, Катрин говорила:

– Ковровую дорожку, по которой проходит Рауль, надо выбрасывать на помойку.

Перед тем как уснуть, Рауль делал странные признания. Он говорил о ревности, предательстве. Придя в себя через десять дней, он поцеловал меня, сказал, что я его брат, единственный друг, что он никогда не забудет того, что я для него сделал. И покинул нас.

Катрин печально взирала на сожженный ковер, разрезанные шторы, разбитые вдребезги вазы, сломанные стулья, продырявленный матрас и на то, что осталось от посуды.

– Твои приятели часто пытаются покончить с собой? – спросила она.

Именно в это время Катрин приняла решение сниматься в кино. Она не собиралась ни повторять славный путь ББ, ни противопоставлять себя легендарной красоте Аннет и выбрала самый смелый и разумный путь. Вместо того чтобы играть удобную и лестную (но неблагодарную) роль любовницы Роже Вадима, Катрин решила бросить вызов и замахнулась на статут «звезды». Я тоже считал, что она создана быть актрисой. Наша связь лишь ускорила принятие решения, став его катализатором.

Ей предложили роль в убогом фильме, который ставил режиссер, примыкавший к «Новой волне». В нем должны были сниматься хорошие актеры, но Катрин не строила иллюзий. Она была полна решимости поработать, дабы набраться опыта.

Продюсеры и режиссер позвонили мне и предложили следующую сделку:

– Если вы согласитесь подписать контракт о художественном руководстве картины («Сатана там правит бал»), мы отдадим роль мадемуазель Денев.

Я как раз готовился к съемкам «Отдыха воина» и не очень представлял себе, как смогу при этом шефствовать над картиной «Сатана там правит бал».

– Вы освободитесь на один день и снимете одну сцену с Катрин, больше мы ничего не просим, – сказали они, позабыв предложить гонорар за использование имени и скромное участие в съемках. В конце концов ради Катрин я дал согласие.

Снимаясь в этом фильме, Катрин превратилась в блондинку. Теперь ее волосы свободно ниспадали на плечи. Одни писали, что она похожа на Брижит Бардо, другие – что это я принудил ее изменить внешность. На самом деле я испытал укол в сердце, когда увидел ее блондинкой. Что стало с малышкой Катрин, в которую я был влюблен?

На съемки «Сатаны» она отправилась на юг Франции, близ Перпиньяна, а я с Брижит Бардо, Робером Оссейном и Франсисом Косном выехал на съемки экранизации бестселлера Кристиан де Рошфор «Отдых воина» во Флоренцию.

Мы обосновались на Вилла-Сан-Микеле во Фьезоле, в отеле, под который был приспособлен великолепный особняк ХV века. Истинный рай для влюбленных. На тот момент мы все чувствовали себя холостяками.

Брижит только что снялась в фильме Луи Малля «Частная жизнь», сюжет которого был навеян обстоятельствами ее личной жизни. На самом же деле в картине скорее обыгрывалась некая форма невроза, чем ее собственные страхи. Кроме того, она раскрывала некоторую склонность героини к любовному каннибализму. Впрочем, «Частная жизнь» была хорошим фильмом, имевшим заслуженный успех.

Партнером Брижит был Марчелло Мастроянни. Пресса рассчитывала на роман между «звездами», но он не состоялся. И ничего удивительного. Брижит увлекалась главным образом неизвестными актерами. Среди ее партнеров уже были такие знаменитые и очаровательные актеры, как Жерар Филип, Даниель Желен, Керк Дуглас, Луи Журдан, Ален Делон, Жан Габен, Лино Вентура, Джек Паланс, Энтони Перкинс, Шон Коннери и другие. Ни в одного из них она не влюбилась. В тот момент, когда мы приступили к съемкам во Флоренции «Отдыха воина», она была одинока.

Брижит жаловалась, что вороны свили гнездо на крыше над ее номером и мешают спать. Мы обнаружили под черепицей старое одеяло, книгу поэм и бутылки из-под пива. Что как раз подтверждало наличие мутаций у этих славящихся своим умом птиц. Спустя несколько дней через окно в комнату Брижит проник бродяга с арбалетом в руке.

Она подумала, что он собирается ее изнасиловать, но тот лишь протянул ей тетрадку со стихами, написанными в ее честь. Брижит никак не могла разобрать почерк поэта, спустившегося с крыши, и тем привела его в ярость. Он закричал, что перережет себе горло («Пусть кровь моя прольется на твою золотистую головку»), если она не прочитает вслух «с выражением» его поэму.

– Могу ли я вызвать моего профессора по дикции? – спросила она.

– Эпикурейца?

– Он отличный выпивоха, – заверила Брижит. И позвонила мне по телефону.

– На моей постели сидит псих. В его руке арбалет. Утверждает, что проткнет мне глотку или себе, я не очень поняла кому, если я не прочитаю с выражением его поэму. Я в затруднении: понять его почерк невозможно.

Я предупредил Франсиса Косна, попросил вызвать полицию, а сам помчался к Брижит. Едва я открыл дверь, как стрела кольнула мне адамово яблоко. Поэт с арбалетом впустил меня и запер дверь на ключ.

– Теперь все в порядке, – сказала Брижит.

Я уж собрался разыграть героя, как поэт внезапно упал на стул и расплакался.

Это был беззубый, с исхудалым лицом мужчина лет шестидесяти. Его длинные седые волосы падали прядями на плечи, а бороде мог позавидовать сам Леонардо да Винчи. Пиджак и брюки он не снимал лет десять. В его светло-голубых напуганных глазах застыли нежность и отчаяние. На него было грустно смотреть, мы без особого успеха попробовали его успокоить.

Минуту спустя дверь была выбита. Карабинер, бравший показания у Брижит, не спускал глаз с ее прозрачной ночной сорочки. Рука у него дрожала.

Через пару дней мы навестили несчастного поэта в клинике. Он исступленно целовал руки Брижит.

Полиция Флоренции оставила у себя тетрадку со стихами. Эту улику, вероятно, засунули куда-то между папками с делами проституток с Порто-Нуово. Так мы и не узнали, были ли это бессмертные вирши.

Маркиз Серджио де Сан-Стефано, с которым я познакомился в 1955 году в Риме, принадлежал к той итальянской аристократии, которая обожала устраивать приемы и слыла большой любительницей «звезд». Потолок в столовой его замка близ Флоренции, как утверждали, был расписан Боттичелли, а конюшню построил архитектор, находившийся в услужении у семьи Медичи.

Серджио организовал прием в честь Брижит Бардо. Устав, а может быть, потому что не нашла среди гостей никого по вкусу, она покинула нас сразу после кофе.

– Оно и к лучшему, – заметил Серджио, – я совсем не уверен, что ей пришелся бы по вкусу приготовленный сюрприз.

Сюрприз оказался в духе итальянских безумств того времени. Хозяин пригласил двадцать самых красивых натурщиц Рима, затратив на это столько же, сколько понадобилось бы на реставрацию целого крыла замка.

В полночь их нагими выпустили в парк (дело было в начале лета), и Серджио подал сигнал к началу охоты. Если кто-то обнаруживал девушку, она становилась его добычей на всю ночь.

Старый маркиз С. де Савойя, которому перевалило за восемьдесят и который передвигался на инвалидной коляске, тоже принял участие в этой охоте. Христианский демократ, он был членом палаты депутатов, где пользовался большим политическим влиянием. Его неизменно сопровождали четверо телохранителей. В парке ему повезло больше всех.

Охота стала лишь поводом развлечься, но маркиз С. де Савойя отнесся к ней очень серьезно. С помощью своих головорезов (двое из которых служили в секретных службах), он вернулся с двенадцатью из двадцати девушек. Я оказался среди тех, кто остался с носом.

– Маркезе, вы ведь не оставите себе одному столько красоток?

– Оставлю.

– Маркезе, амико каро, отдайте нам ту высокую блондинку.

– Нет!

– Маркезе, ну, побалуйтесь с ними часок, а потом отпустите.

– Нет!

Двенадцать нимф последовали за инвалидной коляской старого маркиза и остались у него в комнате до самого утра.

Двух девушек мы так и не досчитались. Серж Маркан, барон Ренцо Авенцо и я решили отправиться в лес поискать их. Ренцо (которого друзья именовали Ренцино) был типичным итальянцем. Морщины его классического лица, на котором выделялись лоб и нос, не скрывали возраст и ум. Худощавый, очень подвижный, он был любовником всех «звезд», находивших приют в Риме. Разорившись, как и большинство аристократов, после войны, он зарабатывал на жизнь в кино, возглавляя филиал «Техниколора» в Италии.

Вставало солнце.

Мы так и не нашли сбежавших дам. Разоблачившись донага, прикрыв член виноградной ветвью и нацепив на голову лавровый венок, держа во рту розу и прыгая с кочки на кочку, как настоящий фавн, Ренцо делал вид, будто наигрывает на свирели.

В это самое время после шестичасовой мессы селяне, католики и коммунисты дружной толпой направились к замку маркиза де Сан-Стефано, чтобы пожаловаться на социальную несправедливость. Один из них нес крест, другой – красный флаг.

Ренцино выскочил на дорогу в нескольких метрах от процессии. Мэр-коммунист и католический священник, а с ними и другие сельские жители, одетые по-воскресному, при галстуках и в выглаженных сорочках, замерли, увидев сбежавшего из мифологии фавна, смотревшего на них испуганными глазами.

Первым пришел в себя барон Ренцо Авенцо. Вместо того чтобы спрятаться, он решил возглавить манифестацию. Голозадый, насвистывающий Интернационал, он довел демонстрантов до ворот в замок.

Разбуженный маркиз де Сан-Стефано поговорил с мэром-коммунистом и священником, выразил свое возмущение, выказал сочувствие неимущим, и они пришли к приемлемому согласию.

Тем временем Ренцино скрылся. Открыв дверь комнаты маркиза-депутата, он освободил двенадцать красоток и потащил на кухню пить кофе.

Мэр по фамилии Марио Папацо и кюре по имени Эннио Фарци вместе с Серджио присоединились к ним. Мэр разъяснил дамам, что при социализме им не придется торговать своими прелестями. Кюре поддержал его, но заметил, что религия может прекрасно заменить деньги. Серджио де Сан-Стефано обратил внимание на то, что те, кто их имеет, бывают необходимы тем, кто их не имеет. И все с ним согласились.

Мэр остался коммунистом, кюре – католиком, Сан-Стефано – маркизом, а девицы – шлюхами.

Завтрак получился превосходный.

Между натурными съемками в Тоскане и их продолжением на студии у меня выдалось несколько свободных дней. И я отправился повидать Катрин, которая очень изменилась. Испытывая некоторую неловкость, я снял, как и обещал, неоэротическую сцену в ее фильме. После работы мы поужинали в рыбацком ресторане. На террасе было прохладно. Белокурая и хрупкая, в своем кашемировом пуловере, Катрин выглядела задумчивой. Ветер теребил ее крашеные волосы. Она была красива и загадочна. Ничего не говорила о фильме, не задавала вопросов о моей жизни во Флоренции. Потом взяла мою руку в свою и посмотрела прямо в глаза, как умела делать она одна. «Сейчас она скажет, что влюблена в другого», – подумал я. Не отворачивая головы, она прошептала:

– Я хочу ребенка, хочу ребенка, хочу ребенка.

Она часто говорила, что хочет стать матерью. В этот вечер я понял, что это не блажь молодой девушки. В ее страстном и нежном признании было нечто земное, напомнившее мне детские радости от кувыркания на траве в августовских горах Савойи. В ее словах было что-то горячее, необычайно человечное, именно то, что я теперь тщетно ищу во взгляде и отточенной лексике великой французской кинозвезды.

Я поцеловал ее немного короткие пальцы. Мне хотелось плакать. А я плачу лишь тогда, когда счастлив. Я думал о том, как не просто начинается ее карьера. Стать матерью на этом этапе ее жизни мне не казалось обязательным. Что с того! Ее устами говорила сама жизнь.

Катрин хотела ребенка.

20

Закончив сниматься в «Сатане», Катрин приехала ко мне в Париж. Она стала еще более заботиться о своих туалетах. На смену юбкам и блузкам пришли костюмы, напоминавшие стиль «Шанель». У нее появилась особая страсть к обуви. Не разоряясь на дорогих портных (на это у нас не было средств), она выработала свой собственный стиль одежды.

Перед тем как куда-то пойти, Катрин подолгу занималась прической и макияжем. Дома и среди друзей она чувствовала себя совершенно раскованной.

Катрин прекрасно заботилась о Натали, решительно держала руку на нашем кошельке и проявляла строгость с прислугой и гувернанткой. Подчас сама готовила еду, но никак не походила на синий чулок.

Перед посторонними она в любых обстоятельствах неизменно появлялась уравновешенной и умеющей владеть собой. Но и ей случалось переживать минуты крайней нервозности, чередовавшейся приступами ничем не оправданной ревности.

Катрин часто встречалась с сестрой Франсуазой и с родителями. Ее жизнь включала все составные элементы полного счастья. Но мне казалось, что ей чего-то не хватает. Не потому ли люди, даже обладающие всем, никогда не бывают полностью удовлетворены жизнью? Или, как писал ирландский поэт, чье имя я позабыл, «счастье – это вещь, которой нет и которая тем не менее в один прекрасный день исчезает».

Было ли у нее ощущение, что я недостаточно люблю ее? Возможно. Она часто попрекала меня нестабильностью.

Недавно я пересмотрел любительский фильм, снятый однажды в Сен-Тропе на узкой пленке. Катрин казалась счастливой, но ее взгляд подчас туманился каким-то страхом. В одном эпизоде она объясняла Натали, как гримируются под клоуна, в другом на вилле «Мандрага» она сидела с Брижит, которая учила ее играть на гитаре.

Я надеялся, что Катрин сумеет продолжать карьеру, не снимаясь у меня. Я не хотел, чтобы о ней говорили, как об Аннет: «Ее сделал Роже Вадим. Без него она бы…» и т. д. Я был уверен, что она будет счастлива доказать всем, что способна преуспеть и без моей помощи.

Но фильм «Сатана там правит бал» не распахнул перед ней двери студий. А так как у нее не было других предложений, я решил дать ей роль в моем новом фильме «Порок и добродетель», на который уже были приглашены такие «звезды», как Анни Жирардо и Робер Оссейн. На Катрин, стало быть, не ложилась ответственность за судьбу картины. Но у нее тем не менее была важная роль, а кроме того, она могла рассчитывать на помощь режиссера, умеющего работать с дебютантами.

Сюжет был построен на теме, близкой маркизу де Саду. В нем рассказывалась история двух сестер, одна из которых воплощала порок, а другая – добродетель. У порока жизнь была полна славы наслаждений, у добродетели – обид и невообразимых страданий. В конце фильма «порок» погибает, а «добродетель» торжествует.

Действие разворачивалось в Европе во время нацистской оккупации. Это не был реалистический фильм, он снимался в очень вычурном стиле.

Во время съемок мне открылась еще одна черта характера Катрин. На съемочной площадке она вела себя как профессионал и проявляла особую требовательность к техническому персоналу – гримерам, парикмахерам и ассистентам. О ней довольно несправедливо говорили: «Уже воображает себя „звездой“».

Со мной Катрин была послушна. Но умела доказывать свою правоту. Я-то считаю это достоинством, но проявилось оно, видимо, слишком рано и довольно бурно.

Съемки в центре Перигора-Суйаке прошли в приятной обстановке и весьма оживленно. Нас окружали друзья: Жан-Мишель Лакор, Серж Маркан, Поль Жегофф, игравший садиста-эсэсовца, заколотого одной из его жертв, Робер Оссейн. Дюжина молоденьких актрис, одна другой краше, вызывали каждую ночь недоразумения, придавая атмосфере праздника новые краски. Несмотря на искушение, я оставался верен Катрин.