Текст книги "От звезды к звезде. Брижит Бардо, Катрин Денев, Джейн Фонда..."

Я решил стать свинкой.

Операция продолжалась более четырех часов. Проснувшись среди ночи, я позвонил домой. К телефону вместо Аннет подошла мадемуазель Милле, нянька Натали.

– Мадам вместе с Блошкой (так она называла мою дочь), уехала. Кажется, в Сен-Тропе.

Наверное, под воздействием пентотала истина предстала передо мной в своем обнаженном виде. Я вспомнил невероятный счет за телефонные разговоры в Риме. Но так как его оплачивал продюсер, это меня не слишком озаботило. Потом отсутствие восторга со стороны Аннет, когда я решил поехать в Клостер. Все выводило меня на личность Саша Дистеля. Во время моей поездки в США Аннет часто видели в компании этого молодого певца, о котором тогда много говорили. По возвращении я спросил Аннет, насколько невинны эти встречи. Она рассмеялась:

– Ты сошел с ума, Саша только добрый приятель. И все.

Сей «добрый приятель» уже был замечен в компании Брижит Бардо. Эд Сэлливан пригласил его в свое шоу в Нью-Йорке, во время которого представил не как обаятельного французского певца, а «самого везучего мужчину в мире, державшего в объятиях саму Брижит Бардо». Оставляю на его совести подобный комментарий.

Прикованный к больничной койке, я все время прокручивал эту информацию. У Саша была несомненная склонность к моим женам. Однако без подобного признания моего хорошего вкуса я мог бы прекрасно обойтись. Я пристал к друзьям, которые пришли меня проведать, и они подтвердили, что Аннет уехала на Лазурный берег вместе с Саша Дистелем. «Могла бы выбрать лучшее время», – подумал я.

– Что ты намерен предпринять? – спросил Клод Брюле, журналист из «Пари Матч» и близкий друг.

– Разведусь, – ответил я.

И на другой день эта новость была во всех газетах. Узнав об этом из «Нис-Матен», Аннет тотчас вернулась в Париж. Войдя в палату вместе с Натали, она заплакала.

– Неужели ты нас бросишь, Пипфюгль?!

Через десять дней я вышел из клиники на костылях, не зная, как поведет себя лодыжка, но исполненный той же доброй воли, что и оба шимпанзе, попавшие под нож Робера Жюде.

Я снял квартиру на 10 этаже, окна которой выходили на Булонский лес. Наша жизнь с Аннет и Блошкой внешне ничем не изменилась. Она разыгрывала ревность с поразительной искренностью, вырывая из рук последний номер «Вог», если я с излишним интересом рассматривал фото какой-либо очаровательной блондинки.

В мае Брижит приступила к съемкам в картине Анри-Жоржа Клузо «Истина». Клузо принадлежал к той породе режиссеров, которые стараются подстегивать талант своих актеров, мучая их. Особенно трудно приходилось актрисам. Но с Брижит ему пришлось нелегко. На третий съемочный день он схватил ее за плечи, встряхнул и заорал:

– Мне не нужны любители! Мне нужна актриса!

Брижит терпеть не могла, когда ее тормошили. Ничуть не смущенная тем, что режиссером был гений, она влепила пару звонких пощечин мэтру, сказав при этом:

– А мне нужен режиссер. Иметь дело с больным я не намерена.

И ушла из павильона.

Подобно всем садистам, Клузо не мог устоять перед тем наслаждением, которое приносит мазохизм. Незадолго до смерти он признался мне: «Впервые женщина дала мне публично пощечину. Я был в восторге».

В дальнейшем съемки продолжались уже без рукоприкладства. Но он был строг, требователен, и она страдала от столь непривычной диктатуры. В такой степени, что, пригласив однажды в студию журналиста Пьера Рэя, заявила, что намерена бросить кино.

– Это признание или информация? – спросил Пьер.

– Окончательное решение. Так можешь и написать.

На другой день статья Пьера Рэя вышла под заголовком: «Брижит Бардо бросает кино». Тогда она пригласила другого журналиста, Поля Жианоли, и сказала ему:

– Я хочу, чтобы ты опроверг эту информацию. Я вовсе не намерена выйти из игры.

В этом была вся Брижит! Она была искренна в обоих случаях. Но просто переменила решение.

Столь же непоследовательной Брижит была и в личной жизни. На картине «И Бог создал женщину…» она влюбилась в Трентиньяна, на «Бабетте» – в Шаррье и вышла за него замуж. На «Истине», если только верить газетам, она влюбилась в своего молодого партнера.

Сами Фрей обладал всеми качествами, чтобы увлечь ее. Пристальный взгляд, застенчивая и победная улыбка, шарм черного ангела делали его неотразимым.

Она попросила меня заехать к ней на студию. «Ей плохо», – подумал я. Брижит никогда не звонила, просто чтобы поздороваться или чтобы сообщить приятную новость.

Я застал ее в гримерной. Она сидела, положив ноги на столик, и жевала сандвич с крутым яйцом и салатом, запивая красным вином.

– Мой Вава, как приятно, что ты приехал меня проведать.

Я поцеловал ее.

– В конце концов они, слава Богу, не отрезали тебе ногу. – (Я еще ходил с палкой). – Я заказала тебе икру и водку.

Я заметил на гримерном столике 125-граммовую баночку икры и маленькую бутылку «Выборовой».

– Этот тип меня убивает…

Я догадался, что речь идет о Клузо.

– Можно быть хорошим режиссером и не действовать всем на нервы, – продолжала она. – Сколько твоей дочери?

– Два с половиной года. Как ты себя чувствуешь в роли матери?

– Мне могут не поверить, но пока никак. Я жду, когда Николя подрастет, чтобы выяснить наши отношения.

После того как я съел третью ложку икры, Брижит приступила к главному. Ее сердце снова сыграло с ней злую шутку. Но ей и в голову не приходило уйти от мужа.

Она встала. Халат распахнулся, приоткрыв идеальное тело, ничуть не пострадавшее после родов. Талия была такой же тонкой, живот плоский, бедра по-прежнему крепкие, ноги длинные и красивые. Она сказала:

– Мой Вадим, я так несчастна.

«Звезда» еще не поглотила полностью малышку Брижит.

Вошла ее верная гримерша и выразила беспокойство по поводу размытого слезами грима. Спустя десять минут все было исправлено.

Я ничем не мог помочь Брижит. К тому же она не просила совета. Ей хотелось пожаловаться, чтобы ее пожалели, но не судили. Поэтому она была так привязана ко мне. Я принимал ее такой, какая она была, а судить предоставлял другим.

Делая похвальные усилия, моя красивая датчанка не забывала своего Саша Дистеля. Однако потенциал ее воли обладал весом птичьего пера. Аннет была воплощением добрых намерений, которые ей редко удавалось воплотить на практике.

Я вскружил голову молодой, простой по природе девушке, за которой многие ухлестывали. Я увлек ее в мир, казавшийся ей простым, но так и оставшийся выше ее понимания. Я сделал ее «звездой», а она путала свой талант с фотографиями в журналах. Аннет находилась под влиянием своих мнимых друзей, весьма многоопытных по части разрушения семейного очага. «Он всего лишь бледная тень настоящего режиссера, – говорили ей. – Ты должна взять судьбу в собственные руки». Считая, что Саша Дистель поможет ей упрочить ее независимость, и чувствуя опьянение от сознания своей власти над ним, она испытывала на себе все последствия пресловутого кризиса сознания, столь модного у женщин 60-х годов. Ей не хотелось – и тут я ее понимал —, чтобы ее вечно сравнивали с ББ. В глазах всего мира она была моим творением, а хотела стать полноправной богиней. Однако профессии богини, как и всякой другой, надо учиться. А она это забывала. Лучше сказать, не понимала.

В надежде, что время поможет ей лучше судить об окружающих ее людях и о себе самой, я предложил ей съездить на Таити, куда я собрался для выбора натуры. Фирма «Парамаунт» хотела, чтобы я экранизировал роман Стерстевенса «Пальмовые острова».

Эта поездка принесла нам много радости. Французская атомная бомба и картина с Марлоном Брандо «Мятеж на „Баунти“» еще не испортили таитян и их островов. Три недели мы путешествовали на большом паруснике, переезжая с одного острова на другой.

Но маленькая датчанка не забывала своего гитариста. В нашей хижине в Папете, накануне вылета в Париж, я перехватывал ее отсутствующий взгляд, ее слишком голубые глаза словно были закрыты облаками.

– Ты несчастна? – спросил я ее.

– Нет.

– Если ты меня больше не любишь, скажи мне прямо. Это не грех.

– Я люблю тебя. Ты – вся моя жизнь. Ты моя семья.

28 сентября картина «Умереть от наслаждения» была показана в Париже. После в общем хорошего приема все гости были приглашены к «Максиму». Вечер удался вполне. Весь Париж забавлялся, ужиная с женщиной-вампиром.

– Мне нравится этот розовощекий каннибал, – сказал Сальвадор Дали. – Она умеет отбивать время?

Он повернулся в сторону Андре Мальро и заговорил о «коже», покрывающей камни.

– Представьте себе собор Парижской Богоматери белым.

Не знаю, не в этот ли вечер Дали вдохновил Мальро заняться чисткой столичных памятников. И Париж помолодел на много веков.

Аннет отправилась в туалет. Позднее я узнал, что она звонила Саша Дистелю. По своему обыкновению лучезарная датчанка исчезла, не оставив записки. Я не сексист, но все же не оправдываю подобных поступков у женщин.

Должен признаться: я был несчастен.

В то же самое время Брижит захотела умереть. Она все меньше сносила бремя славы, любопытство вечно следовавшей за ней толпы. Она любила и не любила больше мужа. Она любила любовника и не знала, любит ли его на самом деле. Ее измучили съемки «Истины» Клузо. Каждое празднование дня рождения превращалось для нее в пытку. Свои двадцать шесть лет она отмечала 28 сентября в одной из вилл около Ниццы. Была окружена друзьями, но дом казался ей пустынным. Ни Сами, ни Жака не было с нею. Проглотив смертельную дозу снотворного, она вскрыла вены и убежала. Она не хотела, чтобы ее спасли.

В то время как Брижит, шатаясь, брела по парку и свалилась на край колодца, я вернулся один на авеню Энгр. Слегка пьяный, я лег на диван и уснул, отложив на другой день свои проблемы. Я не испытывал никакого предчувствия смерти, которая уже приблизилась к малышке Софи.

Среди ночи тринадцатилетний мальчишка по имени Жан-Луи обнаружил окровавленную Брижит на краю колодца. Попытку самоубийства невозможно было скрыть. Прежде я защищал ее, но теперь оказался бессилен.

Фотографы пытались взломать дверцу «скорой», на которой ее везли в больницу. Каждая минута промедления могла стоить ей жизни. Но за снимок дали бы 20 тысяч франков, а если она умрет – в три раза больше. Журналист «Франс-Диманш» перегородил дорогу и проник в машину.

– Она не может говорить, – сказал санитар. – Она в коме.

В этот момент Брижит издала звук «шрр», который был понят журналистом как «Шаррье».

Ее успели вовремя доставить в больницу. А на другой день в газетах появились огромные заголовки: «Умирающая Брижит прошептала имя мужа».

Если бы упала Эйфелева башня, это не наделало бы большего шума.

Вот другие заголовки:

«Шаррье: „Мне следовало давно понять, что она решила умереть“».

«Истинные виновники самоубийства Брижит».

«Клузо заставляет ее выстрелить и умереть».

В США Джон Ф. Кеннеди вел избирательную кампанию против Никсона. ООН обсуждала взрыв первой французской атомной бомбы. Но попытка самоубийства Брижит Бардо на более чем неделю вытеснила другие сообщения с первых полос газет.

Причины ее неудавшегося самоубийства были обстоятельно разобраны, разъяснены, подчас довольно умно проанализированы. Но ни один журналист, ни один психолог и близко не подошел к истине. Как они могли знать, что еще в 16 лет, до своего успеха, который перевернет всю ее жизнь, до всех своих неудач в семейной жизни, до последовавших разрывов, до рождения ребенка, до нервного срыва в результате изнурительных съемок, еще в 16 лет она уже думала о смерти. Дело было не в кино, не в славе, не в страхе перед выбором между двумя мужчинами. Когда кончает с собой поэт, говорят: «Он был не в ладах с жизнью». Брижит тоже страдала от такого разлада.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КАТРИН ДЕНЁВ

17

Танцевали две девушки.

Одна – очень самоуверенная, сознающая, что привлекает всеобщее внимание, другая – слегка растерянная, но и задорная одновременно.

Первую звали Франсуаза Дорлеак. Это была молодая и уже известная актриса, которую критики называли французской Кэтрин Хепберн. Другую, на два года моложе, темноволосую, довольно коротко стриженную, звали Катрин Дорлеак. Но глаза всех мужчин были прикованы к обворожительной Франсуазе. Меня же, наверное одного, заинтересовала ее сестра, малышка Катрин.

«Эпи-Клюб» был модным местом. На первом этаже помещался магазин фруктов и овощей. Лестница вниз вела в дискотеку. Не покушаясь на авторитет Сен-Жермен-де-Пре, Монпарнас снова становился повальным увлечением молодежи.

Когда сестры покинули плошадку, произошло нечто странное. Элегантная, красивая, расточавшая улыбки Франсуаза ничуть не изменилась. А вот еще только что такая раскованная Катрин невольно наводила на мысль об улитке, забравшейся в свою раковину. Взгляды, направленные на ее сестру, проходили через нее, как свет проникает через стекло. Подобная метаморфоза заворожила меня. Я один находил ее более красивой, чем сестра. Не пройдет и десяти лет, как пресса присвоит ей титул самой красивой женщины мира.

Мне же не понадобились ни ее успехи в кино, ни фотографии, рассылаемые по всему миру фирмой «Шанель», для того, чтобы понять, что этот маленький носик, холодный, но напряженный взгляд, тонко очерченный, классической формы рот – все это приметы романтической красоты.

Слава, шарм и ум, присущие Франсуазе Дорлеак, отбрасывали своего рода тень на это еще не созревшее чудо. Сама Катрин не считала себя красивой, восхищалась сестрой, обожала и уважала ее, не испытывая никакой ревности. Ее темперамент прорывался лишь изредка, в чем я только что убедился на танцплощадке.

Мой ассистент и друг Жан-Мишель Лакор был знаком с обеими сестрами. Они подсели за наш столик. Я заговорил с Франсуазой о ее планах. Наблюдая за нами, Катрин не раскрыла рта.

Было уже поздно, и Франсуаза, которой завтра надо было работать, поднялась. Я понял, что у Катрин шутки и развязный тон не будут иметь успеха. И просто сказал:

– Я бы очень хотел вас увидеть снова.

– Я буду завтра после полудня на студии «Бийанкур» в павильоне, где снимается сестра, – ответила она.

Мы вежливо пожали друг другу руки, и они удалились.

Бывает, что во время несчастного случая не сразу понимаешь, насколько серьезно ранен. Это же относится к некоторым встречам, от которых зависит вся жизнь. Лишь спустя два часа, вернувшись домой, я понял, насколько поразило меня лицо Катрин.

В восемь утра Натали забралась ко мне в постель. Для трехлетней девочки ее словарный запас был довольно богатым.

– Не смей просыпаться, – сказала она.

И сунула мне палец в ухо.

– Как смешно. Люди слушают через дырку. – И после паузы: – Не смей просыпаться.

Снова возникла пауза.

– Жаль, что ты спишь.

– Почему? – спросил я.

– Я нарисовала тебе рисунок. И положила на нос лист бумаги.

Начинался новый день. На мой взгляд, несколько рано: я спал всего три часа и накануне перебрал виски.

Через неделю после памятного вечера у «Максима» Аннет вернулась домой. Приехав с вещами на улицу Энгр, она сказала, что ее замучила совесть. Я не стал ее ничем попрекать и задавать вопросы. Она расценила это как полное отсутствие галантности с моей стороны. Я знал, что она уйдет снова, и отказывался разыгрывать ревнивого мужа.

Мое понимание, терпимость по отношению к Аннет, которые друзья называли примиренчеством и трусостью, оправдаются потом, когда она решит оставить мне Натали.

– Ты так ее любишь, – сказала она. – Я же принесла тебе столько огорчений. Я не могу ее у тебя похитить.

Некоторые считают, что плохая жена – плохая мать. Отнюдь. Она любила дочь и совершенно искренне считала, что та будет счастливее со мной. Ее собственная судьба складывалась так неопределенно. При этом я вспоминал персонаж Мэрил Стрип в картине «Крамер против Крамера» (героиня оставляет сына отцу, опасаясь, что не сможет сочетать свою личную жизнь с обязанностями матери, и тем не менее обожает мальчика). «Ты не только отец, ты и мать», – любила повторять Аннет.

В Риме итальянцы носили ее на руках. И эти несколько месяцев были самыми счастливыми в ее жизни свободной женщины.

Я прожил с Аннет самые беспечные годы в своей жизни. Эта забавная, веселая женщина любила свой дом, принимая гостей в любое время дня и ночи. И мои друзья обожали ее. Когда она от меня ушла, я с удивлением обнаружил, что страдаю больше, чем после развода с Брижит. Было ли это повторением неудачи? Может быть, рана открылась второй раз?

Через два месяца после отъезда Аннет в Рим удовольствие, испытанное при мысли, что я снова увижусь с очаровательным существом из «Эпи-Клюба», стало знаком полного выздоровления.

Я нашел Катрин в плохо освещенном коридоре позади павильона «С». Она была в белом пиджаке и шерстяной юбке, с довольно потрепанной сумкой в руке. Увидев меня, подняла голову и, не изменяя выражения на лице, направилась ко мне.

Обстановка ночного клуба, веселье, подогреваемое несколькими рюмками вина, воздействуют на эфемерную красоту некоторых женщин. Красота Катрин не зависела от игры света и теней или смены декорации.

– А, здравствуйте, – произнесла она. И пока мы шли в бар, добавила: – Я ждала вас.

Катрин всегда изъяснялась на прекрасном французском языке.

Мы проболтали часа два в студийном баре-ресторане. Катрин относилась ко мне настороженно, скорее всего, из-за моей репутации. Она ожидала увидеть циника, поверхностного, хотя и умного мужчину. А обнаружила во мне нежность и умение слушать. Ей же был присущ юмор и понимание абсурда. То есть скорее англосаксонские, чем латинские качества ума, и уж вовсе неожиданные у семнадцатилетней девушки.

Закончив съемку, в баре появилась всеми замеченная Франсуаза, бросилась к сестре, чтобы поцеловать ее, и, едва кивнув мне, убежала.

Когда мы покинули студию и Катрин села в мою машину, у меня не было никаких планов. Я тщетно искал ключ зажигания. Видя мои тщетные попытки найти его, Катрин рассмеялась:

– «Феррари» без ключа вряд ли на что пригодна.

– Вероятно, я его обронил в баре. Студийный бар оказался закрытым.

– Возьмем такси, – предложила Катрин.

– У меня нет ни гроша. Бумажник остался дома.

– У меня есть чем расплатиться, – сказала Катрин.

Мы сели в такси.

– Куда едем? – спросил шофер.

Я мог спокойно привезти домой шлюху и уложить ее в нашу с Аннет постель, но только не женщину, в которую, как мне казалось, я влюбился. То была довольно глупая и сексисткая этика, но в общем все было именно так. Тогда я вспомнил, что Кристиана Маркана нет в Париже. Мне было известно, где он прячет ключ от своей квартиры.

– Улица Боссано, дом 15, – сказал я шоферу такси.

Катрин оплатила такси. Мы незаметно проскользнули мимо консьержки мадемуазель Мари (она снова запила) и поднялись по лестнице. Ключ был на месте, и мы вошли в квартиру, где расписанный Жаном Жене слегка пожелтевший и склоненный абажур вызывал в памяти столько воспоминаний.

Я разогрел на плитке воду, и мы, флиртуя, принялись за чай.

Катрин было 17 лет, мне – 32. Но возраст не разделял нас. И опыт тоже. Женщины догадываются о многом, еще ничему не научившись.

Уходя, я предложил заехать ко мне.

– Только возьму бумажник и отвезу вас поужинать.

– Нет, я должна вернуться домой, – сказала Катрин. – Я вас высажу по дороге.

В такси она молчала, но сидела, прижавшись ко мне. Перед тем как расстаться, мы поцеловались в губы.

Было еще не поздно. Натали сотрясал привычный кашель. В детстве я пережил ту же пытку. Доктора соревновались по части рецептов, но безрезультатно. Иногда успокоение приносило молоко с медом. Я дал ей это выпить и рассказал любимую сказку о грустном дельфине Мельхиоре, научившемся читать и добившемся от президента разрешения дельфинам посещать коммунальную школу. (Сия нравоучительная сказка вышла мне боком: Натали отказывалась ходить в ясли, ибо среди детей не было дельфинов.) К трем ночи она уснула.

А в восемь утра, в превосходной форме, нырнула ко мне под одеяло.

– Только не смей просыпаться.

В четверть девятого мы уже завтракали с мадемуазель Милле на кухне.

В девять я позвонил Лакору, который дал мне телефон Катрин.

Мне ответила мадам Дорлеак и весьма неохотно передала трубку дочери.

– Когда я смогу вас увидеть? – спросил я.

– Сейчас же.

После женитьбы на актрисе Рене Денев Морис Дорлеак отказался от театральной карьеры. От этого брака родились три дочери – Франсуаза, Катрин и Сильви.

Профессия актера, если ты не премьер труппы, одна из самых неблагодарных в мире. Чередование периодов безработицы, страх и неуверенность в завтрашнем дне становятся повседневным явлением. Дабы обеспечить семью, Морис Дорлеак стал после войны специалистом по дубляжу иностранных фильмов. В 1960 году он возглавлял дубляжную студию фирмы «Парамаунт».

Квартира на бульваре Мюра, близ Порт-Сэн-Клу, была скромная по размерам, но комфортабельная. Типичный парижский лифт с грохотом поднимался на пятый этаж. Входная дверь вела в коридор с вешалкой. Эта дружная и счастливая семья занимала квартиру, состоявшую из салона с разностилевой, но удобной мебелью, уставленный безделушками и сувенирами, маленькой столовой, кухни и трех спален. Катрин и Франсуаза спали друг над другом (я так и не узнал, кто из них лежал внизу, а кто наверху).

Франсуаза решила стать актрисой. Феи, склонившиеся над ее колыбелью, дали ей красоту, талант и столь нужный для успеха шанс. В свои двадцать лет она уже была известна. Каждый вечер после аплодисментов в театре или съемок на студии, подчас после ночи, проведенной в «Эпи-Клюб», «Белом слоне» или «Максиме», она укладывалась спать на своей деревянной кроватке. Катрин еще ходила в лицей. Сестер разделяли два года, но они любили друг друга, как близняшки.

Молодой режиссер Жак Вилла предложил однажды Катрин роль в своем фильме «Котята».

Ей было только пятнадцать лет, и она не думала об актерской карьере. Восхищение сестрой накладывало запрет на любые личные амбиции. Однако отец посоветовал ей согласиться.

– Две недели съемок не сорвут твою учебу. Но ты хоть поймешь, по душе ли тебе эта профессия.

Именно тогда Катрин взяла девичью фамилию матери в качестве своего псевдонима. Она не хотела мешать сестре, известной под фамилией Дорлеак.

Первый опыт не принес результатов. «Котята» так и не вышли на экран. Год спустя, на спор, она согласилась на «камео».[5]5
  На киношном жаргоне означает небольшую роль в картине с известной актрисой. Пример: Хичкок в своих фильмах. – Прим. автора.


[Закрыть] В этом фильме под названием «Двери хлопают» снималась Франсуаза.

Когда мы встретились, Катрин только что закончила лицей и не очень представляла себе будущую жизнь.

Многие утверждали, что Катрин познакомилась со мной в карьерных целях. Нет ничего более ложного. Катрин была не способна использовать свою связь с режиссером в интересах карьеры. Женщина она честолюбивая – и это уже само по себе высокое качество. Но она никогда не была карьеристкой.

После второй нашей встречи я позабыл о своих великих принципах и пригласил Катрин на улицу Энгр. Из салона мы перешли в спальню, обставленную по-датски, которую она оглядела весьма критически. И тут зазвонил телефон. Это была Брижит.

– Вадим, ты должен спасти мне жизнь.

– Я могу тебе перезвонить завтра утром? – спросил я. – Я занят.

– Нет. Передаю трубку Косну.

Франсис Косн был крупным продюсером и другом. Мы познакомились, когда я был еще начинающим сценаристом, но никогда не работали вместе.

– Мы в полном дерьме, – сказал он. – Орель выбыл из игры.

Брижит умела с необыкновенной легкостью и практически без перерыва переходить от нервной депрессии к полной безмятежности. После волнений, последовавших за празднованием дня рождения в 1960 году, она вздумала заняться пением. Некоторые ее песенки, как, например, «Мандрага», были прелестные, забавные и поэтичные. Хотя ей было далеко до Эдит Пиаф или Джулии Герланд, она выказала себя вполне достойно в этой области.

После «Истины» она согласилась сняться в фильме «Уздечка на шее». На ее счету уже было несколько шедевров, поставленных гениальными режиссерами. Жан Орель принадлежал к новому поколению, взращенному на культурном бульоне «Новой волны». В то время продюсеры как раз стали приглашать неопытных и безусых постановщиков. Автор нескольких короткометражек, Жан Орель не сумел справиться с финансовыми и техническими трудностями дорогого фильма со «звездой», которой было к тому же не просто руководить. На третий день съемок на площадке воцарился полный хаос. Никто не понимал, чего хочет режиссер, а тот еще меньше, чем остальные.

Орель сообразил, что его карьера может закончиться, даже не начавшись, если он провалит постановку. С согласия Брижит и Франсиса Косна он решил позвать меня на помощь.

У меня не было никакого желания взвалить на себя начатый столь неудачно фильм, сценарий которого надо было полностью переделать. Тем не менее я пообещал приехать на студию утром.

Два часа спустя я отвез Катрин домой. Я словно вернулся на десять лет назад, когда провожал Брижит, которая подобно Золушке должна была вернуться домой с последним ударом часов в полночь.

Господин и госпожа Дорлеак были актерами, но имели свои железные принципы. Катрин разрешалось возвращаться в полночь лишь два раза в неделю. Если она была с сестрой, то могла приехать и позднее. Несколько раз господин Дорлеак запирал Катрин в ее комнате (когда Франсуазы не было дома), опасаясь, что она сбежит среди ночи ко мне. Моя репутация соблазнителя и постановщика скандальных фильмов пугала их.

Приехав рано утром, как и обещал, на студию «Бийанкур», я убедился, какая там царила паника. Техники, актеры и продюсеры опасались, что придется забыть о фильме. Мне не хотелось брать на себя чреватое опасностями спасение корабля, но после двухчасового разговора, выслушав аргументы и просьбы Брижит и Франсиса, я сдался. О том же меня попросил бледный, кусающий губы Жан Орель. Казалось, он вот-вот расплачется. Он умолял меня «вытащить его из передряги».

Прочитав сценарий, я потребовал сорок восемь часов для самых необходимых переделок.

Проводив Брижит на авеню Поль-Думерг, мы поговорили о ее роли. Она уже рассталась с Жаком Шаррье и, похоже, жила одна.

– Где Николя? – спросил я.

– У дедушки и бабушки.

Я всего раз видел Брижит с сыном, которому было полгода. Это был прелестный, пышущий здоровьем бутуз. Она куда-то собиралась уйти и надела очень ей идущую шляпку с широкими полями и искусственными цветами. Когда она наклонилась, чтобы поцеловать сына, тот стал истошно орать.

– Видишь, он меня терпеть не может.

– Его пугает твоя шляпа.

– Он орет и когда я без шляпы.

Во время одного из интервью Брижит сказала: «Я хотела этого ребенка. Я хотела родить, пока молода, и мечтала о мальчике». А по поводу вечно ее преследовавших журналистов заметила: «Не моя вина, что, когда родился Николя, пришлось отражать осаду фотографов. Я не звала их. Но они были повсюду: у дверей, на лестнице, в квартире и даже на крыше со своими телеобъективами. Один вознамерился спуститься по веревке на мой балкон. Веревка оборвалась, и он свалился на няньку, поливавшую цветы, и у той едва не случился сердечный приступ. Николя – мой, и я не хочу, чтобы к нему прикасались… Никто его у меня не отнимет…»

С помощью Клода Брюле я за сорок восемь часов переписал сценарий, и работа на студии возобновилась. Несмотря на это (сам не знаю как), я находил время встречаться с Катрин.

Ее родители не хотели этого. Но Катрин была влюблена и не походила на человека, на которого можно повлиять запретами, даже если они исходили от боготворимой ею семьи.

В январе мне предстояло снимать натуру в горах Виллар-де-Лан. Я предложил Катрин ехать со мной. Ей предстояло сделать решающий шаг. Не раздумывая, она объявила отцу, что уедет со мной в любом случае – с его согласия или без оного. До совершеннолетия Катрин оставалось десять месяцев, и тот уступил, поняв, что дочь приняла окончательное решение.

На съемку приехало много корреспондентов, но мне удалось невероятное: ни одной фотографии Катрин со мной не появилось в газетах.

Этому чуду можно дать много объяснений. У Брижит не было официального любовника, и пресса изощрялась по поводу «рецидива». Пятистраничный репортаж в «Жур де Франс» был подан под таким заголовком: «ББ вернулась к своему Пигмалиону – Вадиму». И намекалось, что не исключен повторный брак. Бывший журналист, я знал все хитрости профессии и так запутал карты, что никто ни о чем не догадался. Как это ни покажется невероятным сегодня, репортерам и в голову не приходило, что маленькая, застенчивая брюнетка, которую часто встречали со мной, имела шанс унаследовать трон, оставленный двумя моими знаменитыми экс-супругами. На вопросы, которые при этом задавались, всегда находился один ответ: «Она совсем не в его вкусе».

Тем не менее Катрин несомненно была наделена качествами, которые будут потом признаны многими. Она была умна, наделена ядовитым чувством юмора, приводившим меня в восхищение, и при всей внешней холодности обладала страстным темпераментом. Ничего удивительного, что двумя первыми, самыми успешными и громкими ее фильмами стали «Шербурские зонтики», нежная и романтичная мелодрама Жака Деми, и «Дневная красавица» Луиса Бунюэля, блестящая иллюстрация эротических фантазмов мазохиствующей буржуазии.

Подчас она демонстрировала сильный характер. Однажды мы катались в санях высоко в горах. Стало быстро темнеть, и я предложил, чтобы выиграть время, вернуться по заснеженному полю. Накануне прошел дождь, и к ночи все подмерзло: снег превратился в лед. Для меня, знакомого с горами, это не составило проблемы, но Катрин в кожаных сапожках все время падала и скользила и чуть не угодила в горный ручей. Я хотел ей помочь выехать на наезженный путь, но она отказалась.

– Я доеду сама, – заявила она.

На ней были лыжные брюки и черная непромокаемая куртка. Падая и скользя на животе, Катрин напоминала маленького тюленя. Дважды я ловил ее на самом краю пропасти. По возвращении в отель она была вся мокрая, в синяках и мертвая от усталости. Но ведь не сдалась же!

По вечерам Катрин долго разговаривала по телефону с родителями и Франсуазой. А я связывался с Тулоном, где у мамы находилась Натали (врач настоял отправить ее на юг, где зима была менее суровая, чем в Париже).

Я с нежностью вспоминаю наш простенький, обшитый деревом номер. Я учил Катрин играть в шахматы. Мы также дулись в покер. Она часто выигрывала, безбожно блефуя с видом невинного ангела и апломбом профессионала.

Однажды в субботу вечером продюсер решил угостить всю группу в отель-ресторане, выстроенном на вершине горы. Попасть туда можно было только на фуникулере. Спускаться вниз нам предстояло в полночь, но внезапно налетевшая, вопреки прогнозу синоптиков, буря вывела из строя фуникулер и сделала нас пленниками до утра.

Несколько свободных комнат были предоставлены актерам. Группа устроилась в креслах салона. Я же реквизировал для себя и Катрин бильярдную. Мы как раз играли на раздевание, когда в комнату вошла Брижит.