Текст книги "От звезды к звезде. Брижит Бардо, Катрин Денев, Джейн Фонда..."

В августе 1967 года я приступил на студии Де Лаурентиса к съемкам «Барбареллы».

Титры фильма шли на фоне освобождавшейся от космического костюма Барбареллы, которая начинала плавать голая между обитыми мехом стенами своего космического корабля. Это был трюк с невесомостью, футуристский стриптиз, ставший затем классикой.

Главный гример, накладывавший каждое утро тон на тело Джейн, заболел. Его заменил помощник, который однажды после обильного возлияния в бистро стал похваляться, что гладил у божественной Фонды ее груди и бедра.

Слухи об этом дошли до его жены, ревнивой, как тигрица, жительницы Калабрии. Она раздобыла револьвер и поведала старшей дочери, что намерена изрешетить неверного мужа. Напуганная девушка рассказала об этом брату, и тот решил мне написать. Я спросил малыша, чем могу ему помочь.

– Поговорите с мамой, – попросил он. – И потащил к храму Травестере, на ступеньках которого мы стали поджидать окончания службы. Он познакомил меня с матерью, сильной, с твердым и суровым взглядом итальянкой. Я поверил ей, когда она сказала, что пока не убила мужа исключительно из-за отсутствия патронов. Потом добавила, что при всем своем уважении к моей жене считает всех актрис шлюхами, а режиссеров – пособниками сатаны. Я пообещал с понедельника перевести ее мужа в массовку, и она согласилась отложить свой план семейной вендетты, попросив на прощание автограф «для Марии». Так ее звали.

Я не стал ничего рассказывать Джейн, тем более что главный гример на другой день вышел на работу.

В отличие от Брижит Бардо, не стеснявшейся своей наготы, Джейн, когда ей приходилось раздеваться на съемочной площадке, чувствовала себя несчастной. И вовсе не по моральным или политическим причинам – ее зажигательные выступления против коммерческого использования женского тела средствами масс-медиа появятся позднее. Просто она не считала себя достаточно хорошо сложенной. Но зрителям, которые имели возможность восхищаться совершенством ее тела, в это было трудно поверить.

Съемки картины оказались чисто физически очень трудными для нее. Она надевала металлический корсет и висела на кране на расстоянии десяти метров от земли. На нее нападала стая обезумевших птиц. Ей приходилось скользить по трубам. Ее кусали куклы-каннибалы, ее запирали в дьявольской машине. Костюмы были весьма неудобными. Грудь и талия были схвачены прозрачным муляжем. Но ее мужество и терпение были выше всяких похвал. Благодаря Джейн на съемочной площадке сохранялась все время очень симпатичная атмосфера. Что весьма редко на картине, когда каждый день приходится сталкиваться с многочисленными техническими проблемами.

Мы сняли дом на Аппиевой дороге. По этой дороге когда-то проходили римские легионы, здесь на крестах погибли тысячи христиан. Наш дом был самый старый в Риме. Башня, в которой помещалась спальня, была построена во втором веке до Рождества Христова, западная часть салона – во втором веке после Рождества Христова. А остальной дом в ХVI веке. В парке, заросшем сорной травой, находилась могила современника Нерона. Она соседствовала с овальным бассейном, вырытым в 1939 году двоюродным братом Муссолини, любителем кувшинок и красных рыбок.

Лежа в постели, мы слышали над нашими головами и за стенами какой-то странный шум, глухие удары в разрядку и подчас стоны. В первую ночь Джейн подумала, что на чердаке заперта женщина, которую мучают и насилуют садисты. И решила, что мы обязаны прийти ей на помощь. А так как у нас не было оружия, я предложил вызвать полицию.

– Они приедут слишком поздно, – сказала Джейн.

И мы отправились на чердак. Но все двери туда были замурованы уже много веков назад. Стало быть, шум и стоны исходили от привидений или других бестелесных созданий, не нуждавшихся в дверях, чтобы спрятаться в верхней части дома.

Когда несколько недель спустя к нам на ужин пришли друзья, какой-то серый шарик упал на тарелку Гора Видала. Им оказался детеныш совы.

Даже не поморщившись, Гор спросил:

– Не можете ли вы дать мне рецепт этого блюда.

Три маленькие совы, которые вылезли из дыры в стене, примыкавшей к старой башне, летали по салону. Таким образом мы получили объяснение стонам и гаму, будившим нас по ночам.

Однажды утром мы проснулись, услышав удивительно чистый голос певицы. Мы встали, прошли по коридору, спустились по лестнице из древних камней, вытоптанных сапогами предков, и на кухне обнаружили Джоан Баэз, готовившую яичницу для Джона Филиппа Лау.

В нашем фильме Филипп играл роль слепого ангела, который находит в себе силы продолжать жить после того, как занимался любовью с Барбареллой. В жизни он был хорошим другом. Он не любил отелей и поселился вместе с нами на Аппиевой дороге. Это он пригласил на уик-энд Джоан Баез.

Однажды, когда я вернулся со студии, Джейн передала мне телефонную трубку.

– Тебя спрашивает известная тебе особа.

Я взял трубку и услышал знакомый с чувственными интонациями детский голосок.

– Вава, это твоя бывшая жена. Ты знаешь, мы соседи. Я сняла виллу Лоллобриджиды. Догадайся, какую глупость я совершила?

– Ты снова вышла замуж.

– Уже год, как я госпожа Гюнтер Закс.

– Трудно не быть в курсе такого события.

С тех пор как она вышла за известного немецкого миллиардера, я ни разу не видел ее. Этот брак меня удивил. Брижит испытывала аллергию к знаменитостям и власть имущим. Она ненавидела все, что венчает успех в жизни: карьеру, честолюбие, ложь, а часто и жестокость. И с подозрением относилась к тому, чего не имела сама. Но, как я уже писал, всегда влюблялась в неизвестных мужчин.

Гюнтер Закс стал исключением из правил. Он обладал шиком, способным увлечь Брижит. Закс был полной противоположностью тому, что я мог бы пожелать своей экс-супруге. Но он оказался широким человеком, романтиком на свой лад, и Брижит, устав от ревности и эгоизма молодых любовников, вероятно, испытала потребность в мужчине, взявшем ее под свое крыло и защиту. Сей экстравагантный брак был заключен 14 июля 1966 года. «И вовсе не потому, что мой тевтонец интересуется взятием Бастилии, – сказала Брижит. – Просто это число приносит ему удачу».

С Гюнтером в первый и последний раз ей досталась жизнь «звезды» – полеты на личном «Боинге», Лас-Вегас, Монако, роскошные виллы. Гюнтер был игроком и играл по-крупному, нахально выигрывая, ставя на цифру 14. Однажды Брижит сказала ему:

– Поставь на 28, дату моего рождения. Выиграешь вдвое больше.

Гюнтер ее послушал и проиграл в ту ночь более ста тысяч долларов. Дабы показать, что не держит на нее зла, он подарил ей брильянт ценой в два раза больше проигрыша.

Газеты писали об их идеальном браке. Я же подозревал, что за внешней оболочкой не все было так радужно, как считали иные.

Вилла, которую Лоллобриджида сдала на два месяца господину и мадам Закс, была огромная и роскошная. Мажордом объяснил, что господин показывает парк гостям, а мадам в гостиной первого этажа. И указал, как туда пройти.

Брижит была в джинсах и свитере, маленькая фигурка на фоне мрамора и громоздкой для нее старинной мебели. Она стояла около бара и тянула через соломинку красную жидкость и казалась растерянной и очень одинокой. Когда она повернулась ко мне, я увидел на щеках слезы. Я целый век не видел ее плачущей.

– Мой Вава, я немного одинока, – улыбнулась она. Вытерла ладонью слезы и поцеловала меня. Мы долго стояли, обнявшись. Наконец Брижит взяла себя в руки и обрела чувство юмора.

– У меня метрдотель, – сказала она, – три горничных, шесть нянек, четыре садовника, один шофер, я знакома с двумя герцогинями, бывшим королем Греции или Испании, каким-то дальним родственником невадской мафии. Тут мои друзья – Серж Маркан, принц Савойский, Пол Ньюмэн, Висконти, Ава Гарднер, муж, который меня балует… И тем не менее мне все обрыдло, обрыдло, как никогда в жизни.

Потом пожаловалась, что с Гюнтером приходится все время куда-то ехать, путешествовать. Казино стали ей невыносимы.

В этот момент в салон вошли Гюнтер и его гости. Он тепло со мной поздоровался и, заметив, что жена его в джинсах и свитере, сказал:

– Ты еще не переоделась? – и посмотрел с упреком. После чего Брижит направилась к лестнице в свои апартаменты. Обернулась ко мне и бросила:

– Идем, Вава, поможешь мне выбрать платье. Ты ведь умеешь одевать женщин.

– И раздевать, – добавил Гюнтер, чтобы разрядить атмосферу и насмешить гостей.

Я последовал за Брижит в ее спальню. Она была в ярости и, сопровождая все проклятиями, сбросила на ходу туфли, джинсы и свитер. Потом успокоилась и подошла к шкафу. Распахнув дверцы, она увидела свое отражение в зеркале.

– Полагаю, ты навидался раздетых женщин? – спросила она, вздохнув. – В любом случае, состарившись, мы умрем вместе.

Ей было за тридцать, но тело сохранило гибкость, упругость и молодость, как у двадцатилетней. «Влюблен ли Гюнтер в нее или заворожен ее имиджем?» – спрашивал я себя. Зная, как он любит пускать пыль в глаза, я понимал, что тот наверняка хотел видеть в Брижит «звезду». Иначе говоря, блестящий, недоступный, вызывающий всеобщее восхищение предмет. А «звезда» мечтала о тишине и покое в небольшом, дружелюбном доме, где ничто бы не мешало ее привычкам и где бы она чувствовала себя защищенной от всего мира. А это не отвечало привычкам Гюнтера.

Брижит вынула трикотажное платье, простое и очень узкое. Несмотря на протесты Гюнтера, она редко одевалась у дорогих портных.

– Думаешь, это сойдет?

– Я отвечу, когда наденешь.

Она надела платье, которое было очень «секси» и в современном стиле.

– Превосходно, – сказал я. – Очень миленькое. Как жаль, что мне придется поседеть, чтобы снова попытать удачу.

Брижит рассмеялась.

– Тебе не на что жаловаться. Твоя нынешняя милашка отнюдь не дурна.

И снова, поглядев на себя в зеркало, вздохнула.

Еще до конца года она решила развестись с Гюнтером. Отказалась взять у него деньги, вернула почти все драгоценности. Они сохранили добрые отношения. Позднее Брижит рассказала, что ей сказал Гюнтер: «Ты похожа на прекрасную яхту с повисшими парусами. Если никто не станет их надувать, корабль будет стоять на месте». И добавила: «Ветер ведь должен откуда-то подуть… Драма моей жизни в том, что я не могу надувать паруса сама».

Джейн получила письмо от Андреаса Вутсинаса и забеспокоилась. Он был мне знаком только по своей репутации. Я еще ни разу с ним не встречался.

По словам Джейн, после «Котят» дела его шли плохо. Он не находил работу, был без денег и на грани нервной депрессии. Джейн спросила, не могу ли я дать ему работу на своей картине. В «Барбарелле» снимались актеры разной национальности – итальянцы, французы, немцы, – требовался «репетитор», чтобы научить их корректно произносить реплики по-английски. Мне понравилось, что Джейн обеспокоена судьбой своего бывшего спутника, я люблю верность в дружбе. И согласился пригласить его с условием, что он не станет вмешиваться в нашу работу и анализировать ее образ. Мне не представлялось необходимым делать это под углом зрения Фрейда и Страсберга.[8]8
  Ли Страсберг, основатель нью-йоркской «Action studio», пропагандист теории К. С.Станиславского, воспитавший плеяду американских актеров.


[Закрыть]

И вот в одно прекрасное августовское утро Андреас Вутсинас появился в нашем доме на Аппиевой дороге. Со своей тщательно подстриженной клинышком бородой и черными блестящими глазами он напоминал Мефистофеля из комической оперы.

Андреас был умен, остроумен. Он заставил меня свыкнуться со своим присутствием в нашем доме и даже внушил чувство дружбы. Он сказал, что я спас ему жизнь, что я его друг на всю жизнь и он надеется доказать мне, что благодарность американского грека – не пустое слово.

Во время съемок «Барбареллы» он оказался весьма полезен на студии и относительно незаметен дома. Я не видел ничего двусмысленного в его отношениях с Джейн и удивлялся той репутации сердцееда, которой он пользовался среди гостей и родственников моей жены.

Ради «Барбареллы» мне пришлось отложить начало работы над следующей картиной – «Три шага в облаках». Теперь, согласно контракту с Дино Де Лаурентисом, отсняв последний план, мы должны были тотчас покинуть студию. Продюсер обещал предоставить нам частный самолет. Но, живя на Аппиевой дороге, у нас завелись четыре кошки и две собаки. Багаж и животные следовали за нами в другом самолете. В римских кругах еще не слышали, чтобы бродячие кошки и собаки получали для перелета в Париж особый самолет…

Мы провели с Джейн в нашем уданском доме всего сутки и отправились в Роскофф, в Бретани, где нас поджидала съемочная группа фильма «Три шага в облаках». Это был фильм из трех новелл, каждая из которых снималась разными режиссерами: Луи Малль снимал Брижит Бардо и Алена Делона, Феллини – Теренса Стампа, а я – обоих Фонда – Питера и Джейн, встретившихся на съемке впервые в жизни (на сегодня это так и осталось единственным случаем). Фильм получился интересный, и его часто можно увидеть по телевидению и в специальных кинотеатрах всего мира. Джейн, вероятно, было не просто сменить одежды героини далекого будущего на средневековые одеяния далекого прошлого: моя новелла была экранизацией сказки Эдгара По «Метценгерштайн»… Мы проводили очень весело вечера в Роскоффе. Питер любил играть на гитаре. Своим видом переростка и обезоруживающей улыбкой он очаровал всех, особенно молодых девушек, игравших фрейлин при дворе.

Андреас Вутсинас последовал за нами. Он сохранил должность «репетитора», но я дал ему роль в картине. Он играл предателя. И должен сказать, с большим талантом.

Однажды после прогулки к океану, продрогнув, мы зашли с Джейн в маленькую блинную, заказав горячего вина с корицей и маисовую лепешку. Постепенно она отогрелась и сказала, что в последнее время часто вспоминает мать.

– Вероятно, потому, что я думаю о ребенке, – добавила она.

Джейн была совсем маленькой, когда ее мать стала страдать нервной депрессией. Состояние ухудшилось, и ее пришлось поместить в клинику. С чисто детской жестокостью она попрекала мать за эту вынужденную разлуку, воспринимая ее болезнь как измену, как отступничество.

– Мне было двенадцать лет, – рассказывала она, – мать находилась в клинике, я не видела ее много недель. Однажды, подойдя к окну, я увидела, как она вышла из машины. Ее сопровождали два санитара. Я не хотела ее видеть, разговаривать с ней. Я сердилась на нее… Вероятно, потому что редко видела. Дети не прощают разлуку. Но я знала, что люблю ее.

Я тогда и Питеру запретила выйти из комнаты. В течение часа она звала нас, но я не тронулась с места. Я окаменела. В конце концов санитар сказал, что пора ехать. «О, нет, подождите, – попросила она. – Мне надо с ней поговорить». И снова стала звать меня. Но потом смирилась и пошла за санитарами. Я вышла из укрытия и приблизилась к окну, увидев, как машина развернулась и уехала. Вскоре после своего дня рождения она покончила с собой в палате. Мне сказали, что она умерла на другой день. И только много лет спустя я узнала, что она перерезала себе горло.

Джейн корила себя за то, что не спустилась к матери. Что та хотела ей сказать? Был ли это зов о помощи? Решила ли она уже тогда умереть? Собиралась ли отказаться от своего намерения, если дочь поговорит с ней? Сколько еще безответных вопросов можно было бы задать?

Проглотив вторую лепешку, Джейн призналась мне:

– Я много лет наблюдаю, как ты обращаешься со своими детьми. Это внушает мне доверие. Думаю, я больше не боюсь завести ребенка.

Как известно, Натали жила с нами, навещая мать во время каникул. А Кристиана Катрин оставила у себя. Но он много времени проводил с нами. О школе для этого малыша было пока рано думать.

– Тебе хотелось бы иметь еще ребенка? – спросила Джейн.

– Я бы с ума сошел от радости.

– В доме будет трое детей. Не много ли? – забеспокоилась она.

– У нас пять кошек, шесть собак, четыре итальянца. Мы вполне можем себе позволить иметь троих детей, – заметил я.

После съемок в фильме «Три шага в облаках» мы решили отдохнуть в Межеве. Джейн не очень любила лыжи, но знала, что это мой любимый вид спорта. Поэтому каждый год брала уроки. Не могу сказать, что она была способной лыжницей, но, проявляя волю и старательность, делала большие успехи.

В ночь на Рождество я расхворался. Болело горло, поднялась температура, меня уложили в постель. Я был в ярости. Утром Джейн отправлялась на тренировку, а по возвращении хвасталась успехами. Ей не нравились карточные игры, она не понимала смысла в перемещения фигур на шахматной доске. В то время французское телевидение еще не заняло такое место, как сегодня, и это сужало выбор развлечений в номере отеля. Оставались чтение и секс. От чтения у нее начинались головные боли.

Это произошло, кажется, через три дня после Рождества. На улице шел снег. Когда Джейн вошла в комнату в шерстяной норвежской шапочке, щеки у нее были красные от мороза. Поцеловав меня, она молча разделась догола, забыв снять шапочку, что меня очень рассмешило. Сначала мы занимались любовью на ковре, потом на диване, а ночью – в постели. Джейн была очень нежная и ненасытная. Томная и одновременно серьезная.

Я знаю, в тот день и в ту ночь мы зачали Ванессу.

30

Замужество Катрин Денев, как и брак Брижит с Гюнтером Заксом, оказалось недолговечным: оно продлилось не более года. Эти актрисы были очень разные. Их роднило только то, что обе не впадали в меланхолию, когда их спутники оказывались в немилости. Да еще обе, каждая по-своему, не терпели противоречий. Привыкнув видеть на съемке, как удовлетворяется малейшее их желание, они полагали, что то же самое должно происходить и в семейной жизни.

В эпоху, когда я жил с этими божественными созданиями, ни Брижит, ни Катрин не были еще «звездами» и к тому же были очень молоды. Но я видел, как начала проявляться присущая им обеим такая черта характера, как властность. Они не могли не командовать близкими людьми и поэтому постепенно окружили себя друзьями – мужчинами и женщинами, которые во всем им поддакивали.

В этом смысле Джейн была другая. Строгая к себе, она умела быть внимательной к другим. Дома она никогда не проявляла диктаторских замашек. Я был намного капризнее ее, а она оказалась более нервной натурой, в общем, мы делили власть пополам. Но сие не означало, что Джейн во всем уступала. Как раз наоборот. Что и скажется в дальнейшем.

Успех и к Катрин, и к Брижит пришел без особого труда и очень рано. И поскольку все доставалось им так просто, они, позабыв о таком факторе успеха, как шанс, полагали, что всегда и во всем поступали правильно.

Это не значит, что они при этом не страдали. Как и Брижит, Катрин познала смятение, любовную хворь, личные неудачи. В 1967 году на нее обрушилось страшное горе: в дорожной катастрофе погибла ее любимая сестра Франсуаза. Эта рана не зарубцевалась до сих пор. И никогда не зарубцуется.

В том же году она снялась в главной роли в фильме Луиса Бунюэля «Дневная красавица». Старый мастер не ошибся с выбором ее на роль буржуазки с чистой и холодной внешностью, переживающей сексуальные наваждения. Каждую «звезду» напрасно отождествляют с какой-либо ее героиней. У Катрин это связано с фильмом «Дневная красавица». Он имел колоссальный успех в мире и стал киноклассикой. Однако при выходе его во Франции критики проявили несправедливую суровость. Более дальновидный журналист писал в «Позитиф»: «Самые блистательные критические умы выразили свое разочарование картиной „Дневная красавица“… лишь засвидетельствовав леность ума».

Вспоминаю огорченную Катрин, которая показывала мне у себя дома вырезки из газет в то время, как зрители простаивали в очередях в кинотеатры, где шел этот фильм… Помнится, в тот вечер я предложил ей остаться с Кристианом: его нянька была выходная. После того как Катрин ушла на какое-то свидание, я спросил четырехлетнего сына, хочет ли он смотреть телевизор, играть в карты или ужинать.

– И то и другое и третье, – ответил он.

Что мы с ним и проделали, ужиная перед телевизором и играя в карты.

– Сколько запрещенных вещей сразу! – воскликнул малыш.

– Почему?

– Мне все запрещается. Мы никогда не едим в гостиной, мы не смотрим телевизор во время еды и не играем в это время в карты.

После ужина, недовольный тем, что все время проигрывает, Кристиан пожелал играть в прятки. Идея мне не очень понравилась, но так как мы давно не виделись, согласился. Не стану говорить о пережитом страхе, когда изловил сына на две трети исчезнувшим в автоматическом мусоропроводе…

Катрин вернулась около двух часов ночи.

– Когда он уснул?

– В десять, – солгал я. – Как провела вечер?

– Прекрасно.

Она редко посвящала меня в свою личную жизнь. Потом, сняв туфли, спросила:

– Правда, что Джейн беременна?

– Да. Катрин никак не прокомментировала мой ответ.

Моя «феррари» стояла около дома. Сев за руль, я поехал в сторону моста Сен-Клу. В такой час шоссе было пустынно. Когда я приехал через час в Удан, Джейн спала. Раздевшись, я скользнул под одеяло. Она проснулась. Я поцеловал ее и обнял. Джейн была на четвертом месяце беременности, и животик ее стал округляться. Мне не спалось. Я вспоминал, что мне сказал Луи Шварц за месяц до этого.

Шварц был нашим домашним врачом. Ему было известно, что Джейн через несколько недель после начала беременности переболела свинкой.

– Когда мать подхватывает свинку после зачатия, – сказал он, – есть опасность родить дауна. Риск слабый, но все же есть.

– Слабый… Нельзя ли поточнее?

– Одна возможность на пятьсот.

Одна на пятьсот… Что это значило? Сколько шансов у прохожего, что ему на голову не упадет кирпич или цветочный горшок? Что его не раздавит машина, что он не заболеет смертельной болезнью? Что не утонет, купаясь, что не умрет в лифте, что его не столкнет на рельсы в метро какой-нибудь псих или что не свалится, катаясь на велосипеде? Если подумать, вся наша жизнь лотерея. Жить значило уповать на везение. И я решил, что один на пятьсот – приемлемый риск.

Луи Шварц считал, что сделать аборт благоразумнее, тем более что имеется юридическое и медицинское оправдание. Не советуясь, мы пришли с Джейн к одинаковому решению. И тем не менее меня подчас охватывало сомнение: а правильно ли мы поступили?

«Майские события» 1968 года поразили всех своим неожиданным размахом. Беременная на пятом месяце, Джейн могла спокойно пересидеть на даче, слушая информацию по радио. Меня же в эти события вовлекло одно обстоятельство, наложив ответственность, о которой я и не думал.

На моих картинах прошли стажировку несколько ассистентов, которые стали мастерами своего дела. Эти младотурки во главе с Жан-Мишелем Лакором решили положить конец деспотии профсоюза техников кино, навязанного старой сталинской гвардией, воцарившейся в этой среде после войны. Они попросили меня выставить свою кандидатуру на очередных выборах председателя. Шансы у меня были серьезные, ибо моим соперником был коммунист. Политически я не был ни с кем связан, но неизменно выступал в защиту профсоюзных прав. Политика меня не интересовала, и я решительно отклонил их просьбу.

Но так случилось, что поделился новостью с Джейн, и та назвала меня трусом. Мой долг, мол, сделать все «положительное» для нашей профессии. Я начал испытывать аллергию к слову «положительный», но приходилось признать правоту младотурок. Пора было сломать барахлящие пружины профсоюзного механизма.

– Так не сомневайся, – сказала Джейн.

Подпав под перекрестный огонь студии и своей спальни, я решил согласиться.

– Но только знай, – сказал я Жан-Мишелю, – как только исполком, то есть вы, закрепится на месте, я подам в отставку. Я готов быть председателем три или четыре недели.

Я сохранял, впрочем, хрупкую надежду, что меня не выберут. Но за меня подали 90 процентов голосов членов генеральной ассамблеи. Западня захлопнулась.

А через три дня разразилась майская буря, 1968 года и в течение нескольких исторических недель я оказался во главе очень влиятельного профсоюза ВКТ. Приезжая домой, я делился с Джейн последними новостями и выслушивал массу вопросов.

В последовавшие дни события разворачивались стремительно. Повсюду строились баррикады, спиливались деревья, разбирались мостовые, горели и взрывались машины. Слышались сирены полицейских машин, скорой помощи и пожарных, рвались гранаты со слезоточивым газом, подчас раздавались выстрелы. Над Парижем висел черный дым пожарищ и беловатый – от слезоточивых газов. Джейн охотно сопровождала меня на различные собрания. Обычно мы ехали в Париж окольными путями. Несколько раз ей привелось увидеть баррикадные бои.

Сформулировав собственные выводы относительно характера политической ситуации, я говорил Джейн, что отсутствие логики в действиях восставших приводит меня в замешательство.

– Коммунисты мобилизовали свое войско и присоединились к студентам, чтобы овладеть ситуацией и задушить движение на корню. Они не могут допустить, чтобы революция захлестнула их слева. Они лучшие союзники властей предержащих.

В то время мало кто делал такой политический вывод. Даже президент Республики, решив, что битва проиграна, покинул Париж на вертолете и присоединился к французским, войскам размещенным в Германии.

Странная революция, разыгравшаяся в мае 1968 года в Париже, – ее застенчиво называют «майскими событиями» – поразила всех неожиданностью и размахом. В тот период Джейн решительно переменилась. Она и сегодня считает, что именно тогда у нее все и началось. Не так давно она мне сказала: «Я всегда отделяла войну Франции в Индокитае от американской авантюры во Вьетнаме. Но в мае я разговаривала с писателями, политическими, профсоюзными и студенческими деятелями – левыми, правыми, экстремистами и даже неисправимыми коммунистами. И я поняла, что это одна и та же война, даже если причины, выдвигаемые в свое оправдание Францией и США, были разными. За эти несколько недель я осознала суть движения за мир во Вьетнаме, которое приобрело такой размах у меня на родине».

Как ни странно, но эти новые политические взгляды Джейн не сблизили нас. Она пошла по пути, весьма отличному от того, которым я шел с отроческих лет. Я слишком много видел во время оккупации и после освобождения. С шестнадцати лет я решил, дабы не впасть в цинизм, хуже того – не пережить горечь разочарования, что лучше пользоваться тем, что дает жизнь, – морем, природой, спортом, машиной «феррари», общением с друзьями и приятелями, искусством, ночными попойками, красивыми женщинами, правом презирать общество. Я сохранил свои политические убеждения (я либерал, не воспринимающий слова «фанатизм» и «нетерпимость»), но отвергаю любые политические обязательства. Веря в достоинство человеческой личности, я утратил всякое уважение к человеческой породе. А Джейн, напротив, верила в судьбу человека, в политические обязательства и искала для себя то дело, которому могла бы посвятить всю жизнь.

Весна и лето 1968 года позволили ей изменить свое представление о себе как женщине. Но не по политическим причинам, а потому, что впервые в жизни она носила под сердцем ребенка. До сих пор все женское она так или иначе связывала с понятием слабости. Находясь между матерью, покончившей с собой в силу обстоятельств, смысл которых так и остался ею не понят, и идеалом «женщина-секс-предмет», господствовавшим в ее стране и Голливуде, Джейн страдала от той деформации, которой подвергся ее имидж женщины. Поэтому она так боялась стать матерью, хотя очень хотела ребенка. Незадолго до того, как я написал эти строки, она мне сказала: «Этот растущий в моем чреве ребенок, этот живот, который я выставляла на всеобщее обозрение, позволили мне почувствовать женскую гордость. Все мои страхи и комплексы испарились».

Еще до своего рождения ребенок способствовал рождению женщины.

Проведя несколько вечеров в обществе детей Кеннеди, я познакомился с Сэржентом Шрайвером, послом США во Франции. Почувствовав к нему симпатию, я попросил его стать крестным моего будущего франко-американского ребенка.

В ночь, когда на съезде демократической партии решался вопрос о кандидате, способном противостоять Ричарду Никсону, мы с Джейн находились в салоне резиденции американского посла на улицу Габриель. Мы следили по телевизору за исходом этого события, которое будет иметь такие тяжкие последствия. Двумя финалистами были сторонник мира во Вьетнаме Юджин Маккарти и политик, сформированный в традициях своей партии демократов, – Хьюберт Хэмфри. Когда сообщили, что Хэмфри победил Маккарти, Сэржент Шрайвер, побледнев, повернулся к нам.

– Они приведут в Белый дом республиканца Никсона, – сказал он.

Телевидение показывало одновременно то, что происходило перед зданием, где заседали делегаты. Возбужденная толпа – особенно молодежь – вопила лозунги в пользу Маккарти.

Пользуясь дубинками и оружейными прикладами, чикагская полиция избивала демонстрантов. Удары, крики боли, кровь на лицах, вывихнутые конечности – таковы были приметы этой типичной полицейской расправы. В первых рядах, смело противопоставляя себя полиции, мы часто видели молодого человека. Джейн не знала тогда, наблюдая за ним со смесью страха и восхищения, что через пять лет он станет ее мужем. Этот заводила, знакомый несомненно телерепортерам, был Том Хейден.

Но вернемся немного назад. Как я и предполагал, рабочий класс под влиянием компартии бросил студентов на произвол судьбы. С окончанием всеобщей забастовки революция угасла так же быстро, как и вспыхнула. Де Голль вернулся в Париж. Порядок был восстановлен.

Политика умеренности, которую я советовал проводить в нашем профсоюзе, полностью себя оправдала. Некоторые льготы, на которых мы давно настаивали, были получены. Жан-Мишель Лакор с друзьями закрепились в исполкоме профсоюза, и я смог подать заявление об отставке.

31

Если исключить эпизод с злополучной свинкой, беременность Джейн протекала вполне нормально. Подвижная до последней минуты, она очень заботилась о своем теле. Джейн была убеждена, что родится мальчик, однако мы предусмотрели на всякий случай женское имя Ванесса. Оно звучало одинаково по-французски, по-английски, по-русски и на других языках. Да к тому же нравилось Джейн, которая тогда была очень близка с Ванессой Рэдгрейв…

И родилась именно девочка. Когда после родов я вошел в палату Джейн, она была бледна, но глаза светились огнем, который я уже видел в глазах матерей с новорожденными на руках.

В окно тихо постучали. Палата была на первом этаже, и окна выходили в парк. Взобравшись на стул, Натали смотрела на Джейн и кусочек плоти, который был ее сестрой. Понимая радость Джейн и мою, она смутно догадывалась, что что-то изменится теперь в ее жизни. Детям не разрешалось входить в палату новорожденных. Я нашел мою старшую дочь в парке.

– Вы больше не будете меня любить как прежде, – сказала она.