Текст книги "Дверь в никуда"

Рози Томас
Дверь в никуда

Рут Элери Моррис Посвящается

АВТОР БЛАГОДАРИТ ДЖЕНИФЕР И ДЖОНА КРИЗЛ, А ТАКЖЕ ПИТЕРА КАРВЕЯ

Глава 1

Пошел снег.

Серые хлопья падали с бледного неба, но прежде чем они долетали до садовых дорожек, ветер подхватывал их, закручивая в спирали.

Снежинки меняли цвет, становились белыми, почти невидимыми, а потом совсем исчезали в тусклом свете хмурого декабрьского утра.

Энни стояла у застекленной двери черного хода и смотрела в сад. «Вот и снег пошел, – подумала она. Это хорошо. Дай Бог, он не растает до Рождества. Рождество… Мальчики ждут не дождутся подарков от Санта Клауса. Всели я им приготовила? Пожалуй, да… Вот только елочные игрушки… Надо бы купить несколько новых шаров взамен разбившихся в прошлом году.

А главное – подарки Барбаре, Мартину, матери… При мысли о матери, как всегда в последнее время, тревога сжала ей сердце. Надо бы ее навестить. Точно, пойду-ка я в магазин пораньше, пока там мало покупателей, а на обратной дороге проведаю маму. До ленча успею. Приняв решение, Энни подошла к шкафу, который находился под лестницей, машинально вздохнув при виде того, как хранилась верхняя одежда.

Хаотично и безвольно повисли в нем плащи, пальто, куртки. Энни пришлось изрядно повозиться, чтобы найти свое пальто, а потом еще и вырвать его из объятий красной эскимосской парки.

На лестнице послышался шум.

Прыгая через ступени, сверху спускался мальчуган лет семи. Последние четыре ступени он одолел одним махом и шлепнулся на пол в прихожей.

– Осторожно, Том, – строго сказала Энни, – ты так когда-нибудь сломаешь ноги.

Мальчик внимательно посмотрел на мать, потирая ушибленное место и подыскивая убедительные слова для возражений. Наконец, ничего существенного не придумав, пожал небрежно плечами: «С чего мне ломать-то?» Он подбежал к двери в сад и прижался лбом к прохладному стеклу.

– Мама, посмотри, снег пошел. Ах, какой чудный снег!

Он повернулся к матери, увидел, что она уже застегивает пальто.

– А можно я пойду с тобой?

Энни взяла сумочку, щелкнула замком, проверяя, все ли на месте.

– Ма, ну можно?

Энни рассеянно взглянула на него, бросила взгляд через открытую дверь на кухонный стол, не лежит ли там ее чековая книжка. У нее появилось чувство какой-то раздвоенности, когда трудно сосредоточиться на чем-то одном. Впрочем, такое случалось с ней часто.

Сын уже требовательно дернул ее за рукав:

– Так я пойду, да?

– Нет, милый, оставайся-ка ты дома. Тебе же не нравится ходить по магазинам. Ты захочешь домой раньше, чем мы успеем сделать и половину покупок. К тому же у меня сегодня много разных дел в городе.

Том, присев на последней ступеньке лестницы, пристально смотрел на падающий снег. Внезапно ему пришла в голову какая-то мысль, и он лукаво посмотрел на Энни.

– Значит, ты идешь в магазин за чулками, в которые вы положите наши рождественские подарки, да? Да-да, так. Я знаю.

Одновременно и серьезный, и хитровато улыбающийся взгляд его серых ясных глаз был так похож на отцовский, что Энни непроизвольно улыбнулась.

Вспомнив, о чем давно хотела поговорить со старшим сыном, она ласково потрепала его по худенькому плечу.

– Ну, там видно будет. А вот послушай-ка, Томми, умница моя. Ты ведь уже совсем большой и все понимаешь, и должно быть, уже не веришь в Санта Клауса, а Бенджи так ждет его, так ждет этого славного белобородого старика, который привезет вам на Рождество из дальних стран игрушки, и новые краски, и сладости. Так что не огорчай малыша, не расстраивай, ладно?

– Хорошо, хорошо, – снисходительно пообещал Том. – Конечно, Бенджи ведь еще такой ребенок.

В комнате чуть потемнело, потому что снег пошел сильнее, большими пушистыми хлопьями, засыпая кусты и деревья, обрамляя белым садовую ограду.

Энни вздохнула, и в воздухе ей почудился аромат хвои, мандаринов, горящих в камине дров.

– Рождество… – снова подумала она, – совсем скоро, а столько осталось дел… Все эти хлопоты, предпраздничные приготовления, и все ради призрачного мифа о семейной идиллии.

Энни поплотнее завязала шарф, взяла перчатки, обняла Томаса и подошла к лестнице:

– Мартин, где ты? Я ухожу!

Наверху что-то глухо стукнулось, на секунду все стихло, а потом тишину прорезал отчаянный детский рев.

На верхней площадке появился муж Энни с ребенком на руках. Круглая мордашка Бена покраснела от крика, но в широко открытых глазах не было ни слезинки.

Продолжая старательно вопить, он в то же время следил, видит ли мать его страдания.

– Баловался, и вот – свалился с кровати, – пояснил Мартин.

Энни быстро взбежала наверх, и утешительно приговаривая, погладила малыша по круглой головке, чувствуя пальцами шишечки под его шелковистыми мягкими волосиками.

– «Какие они все-таки нежные, наши дети. И насколько порой крепче своих родителей», – подумала она, продолжая вслух успокаивать своего младшенького: «Бенджи, маленький мой, бедняжечка, все пройдет, все пройдет».

Мартин все так же держал сына, легонько пошлепывая и ожидая, когда тот угомонится.

– Ты собралась за покупками? Когда тебя ждать?

Мартин был высок и слегка сутулился, как бы стараясь стать меньше, одного роста со всеми. Энни, стоящей на ступеньку ниже, пришлось встать на цыпочки, чтобы прижаться к его щеке своей. Они не взглянули друг на друга, но мимоходом она заметила, что из его свитера высунулся краешек магазинного ярлыка.

Муж обнял ее свободной рукой.

– Что приготовить детям на завтрак?

Энни уже сбежала вниз по лестнице и на ходу ответила с легким раздражением:

– Ну, не знаю. Поищи что-нибудь в холодильнике. Или отведи в «Макдональд».

Тотчас из кухни высунулся Томас.

– Эй, пап, слышишь? Ма сказала – «Макдональд».

У самой двери Энни оглянулась и внимательно посмотрела на мужа и сыновей. Это было совсем на нее не похоже, но что-то, какое-то странное чувство заставило ее обернуться.

Мартин по-прежнему стоял наверху. Знакомое до последней черточки лицо его казалось таким привычным, что она давно перестала замечать его характерные особенности: упрямый подбородок, резко очерченный рот, высокие скулы и чуть прищуренные глаза, всегда такие улыбчивые.

Бенджи у него на руках окончательно успокоился и теперь сосредоточенно сосал свой большой палец.

А ниже их Томас нетерпеливо раскачивался, держась за перила. Все вокруг дышало такой безмятежностью и покоем. И сломанный пластмассовый автомобильчик на полу прихожей, и едва заметное пятно на стене, и корзина с бельем, которое надо бы, наконец, выгладить, и разбросанные на столике фотографии их сыновей – привычная картина устоявшегося быта и тихого семейного счастья.

– Так когда ты вернешься? – переспросил Мартин, казалось, не обративший внимания на ее раздражение. Иногда это ее злило, но сейчас она так остро ощутила волны тепла, словно струящиеся вокруг, что мягко улыбнулась в ответ.

– Право, не знаю. Постараюсь поскорее, но боюсь, что везде будет полно народу, а я хочу купить все к празднику, чтобы не тратить больше на это время.

– Ну-ну, не скучайте без меня.

Энни открыла входную дверь, и холодный ветер налетел на нее и пронесся по холлу, заставив зябко поежиться Тома.

– Пока, скоро увидимся, – бодро сказала она, торопясь закрыть за собой дверь.

Новый порыв ветра кинул ей в лицо горсть снега. На улице была тишина, но не та, легкая, сказочная, что приходит вместе со снегопадом. Словно рассеченные резким ветром, редкие минуты затишья были пронизаны тревожным ожиданием чего-то неизбежного, что вот-вот должно было произойти. Закрыв лицо воротником и чуть наклонившись вперед, Энни пошла по дорожке. Когда она открывала садовую калитку, до нее донеслось тихое урчание мотора, и из-за угла появился автомобиль молочника. Энни моментально прикинула, сколько им понадобится молока, и показала шоферу четыре пальца. Водитель в ответ поднял большой палец, и Энни заторопилась к ближайшей станции метро. Ей потребовалось ровно восемь минут, чтобы добраться туда. Мартин даже в метель не предложил ее подвезти.

Само собой разумеется, что проще дойти пешком, чем сначала одевать мальчиков, удерживать их в автомобиле во время короткой поездки, потом опять раздевать. За годы совместной жизни они с Мартином так хорошо научились понимать друг друга без слов, что сейчас Энни и в голову не пришло осуждать мужа за невнимание к ней. И снова Энни улыбнулась, вспоминая свой дом и милые лица родных.

Когда она повернула за угол к входу в метро, никто из немногочисленных прохожих не удостоил ее взглядом. В их глазах она была слишком неприметна. Обычная домохозяйка, жена и мать, каких немало, торопится сделать необходимые покупки. И надо было пристально вглядеться, чтобы увидеть, что эта женщина выглядит значительно моложе своих сверстниц, что широкие складки пальто скрывают тоненькую, почти девичью фигурку, что лицо у нее очень привлекательное, и даже выражение озабоченности не может скрыт мягкую улыбку и взгляд, словно излучающий доброжелательность и покой.

Когда Энни добралась до первого магазина, было еще очень рано. Улица сверкала рождественским убранством. Витрины супермаркета, возле которого остановилась Энни, привлекали внимание нарядными украшениями из блестящей мишуры, еловых ветвей с искусственным снегом и резко контрастировали с серой, промозглой атмосферой лондонской улицы, по лужам которой сновали автомобили, разбрызгивая грязь вперемешку с мокрым снегом.

Энни поспешно толкнула толстую стеклянную дверь, вошла в магазин и с наслаждением вдохнула теплый, пахнущий духами и хвоей воздух. Потом сняла вязаную шапочку, встряхнула головой, расправляя примятые длинные волосы, и подошла к лифту. Она решила, что сначала купит все самое необходимое наверху, а потом пройдется по первому этажу.

Список покупок лежал в кармане ее пальто.

В лифте никого не было. Энни посмотрела на электронный циферблат в кабине, мысленно поздравив себя с тем, что пришла раньше других покупателей. Двери раскрылись на верхнем этаже, и она вышла. Прямо перед собой она увидела длинный прилавок, заваленный грудами разноцветных стеклянных елочных шаров. Как будто целые пирамиды радужных мыльных пузырей высились, не опадая, сверкая волшебными переливами красного, синего, зеленого, золотистого оттенка.

Она взяла шар, крутнула его, и он сразу ослепительно вспыхнул на свету всем многоцветьем красок.

«Дороговато, – подумала Энни, – почти двадцать шиллингов за штуку». И все-таки не устояла перед искушением, взяла четыре шара и бережно уложила их в проволочную корзину, представив, как обрадуются малыши, и заглушая этой мыслью угрызения совести.

Через весь отдел она прошла туда, где вздымался настоящий фонтан из сверкающего елочного дождя, и погрузила руки в его блестящие шелестящие струи.

За спиной у Энни, возле ближайшей кассы скучали в ожидании покупателей две молоденькие продавщицы. Она услышала их разговор.

– Ты когда сегодня заканчиваешь работу?

– В семь часов. День будет таким долгим, прямо бесконечным, правда?

Энни уложила в корзину с шарами серебристые ленты серпантина и, чуть подумав, опустила туда же несколько пакетиков с конфетти и бенгальскими огнями.

«Ну, все, – подумала она, – мальчики будут довольны. И хватит тратиться на пустяки. Теперь надо подыскать что-нибудь подходящее в отделе «Товары для кухни» для матери Мартина, в отделе мужских принадлежностей для самого Мартина, а маме, пожалуй, куплю новый халат».

При мысли о матери снова тревога кольнула ей сердце. Энни торопливо направилась к кассе. Одна девушка, подавляя зевоту, завернула ее покупки и перевязала их зеленой тесьмой, другая подсчитала общий итог, неприятно резанувший своим внушительным размером.

Отсчитав деньги, она взяла свою сумку и пошла к лестнице в глубине торгового зала. Лестница была ближе, чем лифт, на ее тяжелой вращающейся двери была надпись «Аварийный выход». Краем глаза Энни заметила, что следом за ней идет мужчина, рядом с которым она только что стояла у кассы.

– Проходите, пожалуйста, – он открыл перед ней дверь, пропуская вперед. Энни обернулась, чтобы поблагодарить.

В это мгновение раздался страшной силы взрыв!

Служебные помещения были разрушены сразу.

Взрывом пробило огромную дыру в крыше супермаркета, а потом взрывная волна ринулась вниз, буквально вспарывая перекрытия огромного здания, и вслед за ней, опрокидываясь, рухнули все этажи. Ужасный грохот потряс окрестные улицы, и от него на милю вокруг качнулись дома.

Энни не услышала ни звука. На мгновение, на одно только мгновение, длинное, как вечность, огромная тяжесть обрушилась на мир. В полной тишине Энни увидела закружившиеся в воздушном водовороте красно-золотые пятна – это прилавок подбросил вверх свое сверкающее бремя стеклянных шаров, а потом всей своей тяжестью рухнул на них.

Энни почувствовала, как неслышный вихрь рванул на ней пальто и платье, опаляя кожу, подхватил и швырнул вниз, в гибельную бездну, где кипели изломанные снопы света и рушились стены.

Ослепительно яркий белый свет внезапно потух, и наступила темнота. Гром взрыва отдалился, сменился грохотом обрушивающейся каменной кладки. Со стороны могло показаться, будто здание стало этаж за этажом складываться внутрь, всасывая, словно гигантский водоворот, раскаленную мешанину камня и стекла…

А Энни все падала и падала в небытие. Звуки окружающего враждебного мира постепенно возвращались в ее замутненное сознание, неся с собой угрозу и страх. На смену стихающему реву катастрофы пришел грохот падающих обломков камня и штукатурки. Потом и этот шум стал неслышен, и остался только шепот пыли, сыпавшейся сквозь щели, и лишь тогда вновь вернулась сила тяжести.

Обе девушки у кассы погибли сразу. Погиб и рабочий, убиравший служебное помещение, и поднявший забытую кем-то клетчатую холщовую сумку.

А Энни осталась жива, хотя еще и не осознавала этого до самого конца. Она упала в пролом, а сверху, накрыв ее как щитом, рухнула тяжелая дверь.

Вскоре стих даже шелест пыли. Вновь наступила тишина, долгая, бесконечная, неподвижная. И тогда, там, наверху, над дымящимися клубами пыли, где мишура, елочный дождь и красивые осколки стекла перемешались с искореженными фермами здания, и где бесшумно и равнодушно падали хлопья снега, завыла первая сирена.

Но Энни не слышала. В ушах шумело эхо взрыва, а глаза видели ослепительно белый свет. Она закрыла глаза, вновь открыла их, но ослепительный блеск не тускнел.

Куда исчезла темнота? Ее милая, уютная темнота? Она ослепла или еще сохраняла способность видеть? Что вообще произошло?

Долго, долго Энни лежала без движения. Гул в ушах пошел на убыль. Белый свет в глазах тускнел, превращаясь в желтоватый с красной точкой в центре.

Наконец и тело напомнило о себе приступом тошноты.

Инстинктивно женщина попыталась повернуть голову, но в ту же секунду ее пронзила резкая боль.

Энни затихла, вглядываясь в желтое марево перед глазами. Медленно, как бы нехотя, тошнота отступила, и она поняла, что никакого света вокруг нет, что это ей кажется, а на самом деле она ничего не видит потому, что лежит в полной кромешной темноте.

Энни облизнула губы и почувствовала на них толстый слой пыли, а в уголках рта какие-то влажные комки, у которых был солоноватый вкус крови. Внезапно женщиной овладела паника – она попыталась повернуться, освободиться, поджать ноги, но ничего этого сделать не смогла. Ее избитое тело находилось в тисках, в западне, в тупике и мраке.

Где-то в стороне от Энни послышался чей-то стон. Стоны то стихали, то раздавались вновь, то опять стихали, когда человек переводил дыхание. Но вот стоны совсем прекратились, и Энни со страхом подумала, что на месте этого несчастного могла бы оказаться она.

– О, Боже, помоги мне!

Что же произошло? Что случилось с ней, с миром?

Волна холодного ужаса охватила Энни. Сжав зубы, она попыталась сглотнуть захрустевший на них песок, выплюнуть его, прочистить рот, сделать хоть что-нибудь, только бы освободиться от этого леденящего кровь страха.

Страх был живым существом, он был в ней, рядом с ней, он захватил ее!

– Нет! Господи, дай мне силы!

Чтобы избавиться от страха, надо хотя бы понять, где она находится. Медленно, очень осторожно Энни попыталась повернуться на бок. Слабый стон вырвался из ее израненных губ. Вся правая сторона тела – и плечо, и руки, и бедро онемели и не шевелились. Тогда она попробовала поднять левую руку. С трудом, но это все-таки удалось. Она ощутила что-то ровное, гладкое, уходящее под углом вверх.

Похоже, какая-то плита пригвоздила ее к земле. Рядом было что-то еще, твердое и одновременно крошащееся, с острыми выступами.

Энни перевела дыхание. Собравшись с силами, она ощупала свое тело.

Ноги! Что у нее с ногами? Она их совсем не чувствовала! Словно бы ее тело были из глины, и сейчас его укоротили до колен.

А вот бедра и живот пронзила острая боль, когда она неловко провела по ним. И мучительно ныла голова.

Как только Энни попыталась пошевелить ею, тягучая боль полоснула у корней волос. Еще одна попытка. И еще один приступ боли. Вероятно, волосы были чем-то прижаты. Совсем недавно, несколько минут назад она сняла шапочку, войдя в супермаркет, и волосы рассыпались по плечам. А теперь что-то невыносимо тяжелое лежало на ее длинных распущенных волосах, так что если даже ничего больше не давило на нее сверху, она все равно была бы обречена беспомощно лежать и смотреть… Но куда?

Вокруг была только беспросветная, бесконечная, глухая тьма, и ни звука, кроме шуршащего шелеста падающих мелких осколков. Энни сжала пальцы левой руки, ощущая грубую поверхность кирпичей и расщепленного дерева, и снова застонала, не в силах сдержать дрожь от вновь подступившего смертельного ужаса.

Что с ней будет, Господи, что ее ждет! Когда замер звук ее стона, совсем рядом с ней в темноте раздался голос: «Не надо, не надо стонать!»

Господи, что это? Голос незнакомый, мужской голос, хрипловатый, чуть слышный, здесь, в этом мраке! Пригрезилось? И вдруг она вспомнила! Прежде, чем появился грохот, раньше того беззвучного урагана, который подхватил ее и швырнул в гибель, был этот голос, был этот мужчина.

Тогда, когда она еще была домохозяйкой, спокойно идущей к выходу с сумкой, с елочными игрушками, этот мужчина подошел, открыл для не дверь. Краешком глаза в последнее мгновение она увидела его руку.

Страх переполнял ее. Энни окончательно пыталась собрать воедино свои мысли. Это все сделал он, этот человек! Наверняка. И если ему удалось совершить нечто настолько разрушительное, что же будет, если он доберется до нее? Где он, насколько близко к ней?

Чтобы остановить дрожь, Энни прикусила губу и вновь почувствовала во рту вкус крови. Она должна лежать тихо, а то он услышит… И Энни лежала, затаив дыхание, слегка повернув голову в том направлении, откуда слышался голос, и широко раскрыв глаза, пыталась вглядеться в эту непроницаемую мглу.

– Где вы? – спросил он. – Не думаю, что удастся до вас добраться… но попробую.

Услышав это, Энни хотела закричать: «Если вы только приблизитесь ко мне, если только… я убью вас!» Но эти слова застряли у нее в горле. На секунду воцарилась тишина.

Потом мужчина совсем тихо произнес:

– Все в порядке. Слышите, сирены? Скоро до нас доберутся. Они спасут нас.

Женщина-полисмен стояла на тротуаре напротив супермаркета и записывала номер серого автофургона, припаркованного в неположенном месте. Эта машина и защитила ее, когда, отброшенная взрывом, она упала на дорогу и почувствовала под щекой холодный металл крышки канализационного люка. Она услышала визг и скрежет автомобильных тормозов, вслед за ними грохот осыпающихся стекол.

Медленно, держась за стенку машины, женщина в форме поднялась на ноги. Сквозь клубы черного дыма она увидела фасад магазина. Крыша на здании отсутствовала. Ей были видны висящие пролеты лестниц, жалкие останки обвалившихся этажей. Все еще сыпались куски кирпичей. По дороге, спасаясь от падающих обломков, бежали какие-то люди, другие спешили им навстречу. Кто-то без движения лежал на тротуаре.

Усилием воли она заставила себя покинуть укрытие и вышла на дорогу. Под ее черными лакированными ботинками захрустели обломки стекла. Подняв руку в черной перчатке, чтобы, как ее учили, остановить движение, что, впрочем, уже произошло и без ее участия, другой рукой достала из кармана форменной куртки переносную рацию и вызвала наряд полиции.

Вскоре, сверкая мигалками и петляя на полной скорости среди стоящих в беспорядке автобусов и легковушек, появился первый патрульный автомобиль.

На дороге неподвижно лежал мужчина. Между пальцев его прижатой к щеке руки сочилась кровь, а сам он был как-то неестественно, жутко спокоен. Женщина опустилась возле него на колени. Здесь, около этого человека, вой сирен оказался особенно громким и резким.

Полицейский автомобиль резко затормозил у бордюра, и из него выскочили двое. У одного в руках был мегафон, и он сразу закричал в него: «Назад! Все назад!»

Один за другим люди, толпившиеся на тротуаре, стали медленно, шаг за шагом отступать от все еще окутанного клубами дыма разрушенного здания.

– Возможны новые взрывы, – разносился над улицей голос, усиленный мегафоном. – Пожалуйста, все отойдите как можно дальше.

Толпа еще подалась назад, на тротуаре остались только раненые и те, кто оказывал им первую помощь.

Внизу, в темноте, среди обломков и известковой пыли, мужской голос снова и снова спрашивал: «Вы слышите сирены? Вы их слышите?»

Наконец Энни произнесла: «Да…».

– Говорите громче, – попросил мужчина.

– Да! – повторила она и вдруг, внезапно для самой себя, задала мучивший ее вопрос: «Зачем вы это сделали?»

Наступило молчание, а потом она услышала, как что-то или кто-то двигается, стараясь приблизиться к ней. Вдруг совсем близко от нее вновь раздался знакомый голос:

– Это сделал не я… Должно быть, сработало какое-то взрывное устройство, а может, это был взрыв газа.

– Взрыв!

Она сразу вспомнила кадры телевизионных новостей с трупами среди каменных развалин. В мозгу всплыли виденные в кинохрониках картины разбомбленных горящих лондонских улиц и красноватого от пожарищ собора святого Павла, она представила себе дымный гриб над Хиросимой.

Эти страшные образы пронеслись перед ее мысленным взором с необычайной яркостью, а на смену им опять пришла всепоглощающая тьма. Энни ошеломленно старалась увидеть хоть что-нибудь в этой беспросветности.

Значит, это взорвалась бомба! Бомба похоронила ее под грудами камней, бетона, битых елочных игрушек, железа.

И та самая дверь, которую несколько минут назад перед ней предупредительно открыли, сейчас лежала, придавив ее всей своей тяжестью.

Осознав весь ужас случившегося, всю безысходность своего положения, Энни простонала:

– Что же будет? Господи, какой кошмар…

Мужчина пытался сообразить, как сможет он подобраться к ней поближе. Он пошевелился, помогая себе правой рукой.

– Что вы хотите сделать? – казалось, Энни сейчас может закричать от страха.

– Да успокойтесь же! Я пытаюсь подползти к вам поближе, чтобы помочь, если смогу. Где у вас болит? – Он представил, как она сейчас старается ощупать свое тело.

Наконец послышался ее голос:

– Я не чувствую ног… Бок болит… и что-то тяжелое свалилось на меня, кажется, дверь. А вы…

Он уловил в ее голосе сомнение и такую неуместную в данной ситуации подозрительность.

– Да нет же, я не причиню вам зла. Я хочу облегчить ваши страдания, если получится. Вероятно, эта дверь вас и защемила.

– И мои волосы… Их прижало. Не могу повернуть голову.

Вот теперь он вспомнил эту женщину. У нее были длинные густые светлые волосы. Он обратил на них внимание, когда она шла перед ним к выходу.

– А вы можете хоть чем-нибудь пошевелить? – настойчиво допытывался он.

– Рукой… и левой ногой, немного…

Затем до него донеслось легкое позвякивание, видимо браслет на часах задел на обломок кирпича, потом тихое царапанье ее пальцев, тянущихся к нему. И тогда он сам вытянул свою руку так, что даже заболели мускулы, дальше, еще дальше! Осколки разодрали ему кожу на запястье. И вдруг каким-то чудом, совершено случайно их пальцы встретились! И сразу же, как будто боясь вновь потеряться в кромешной тьме, их ладони сплелись с неожиданной силой.

– Спасибо, Господи! – чуть не вскрикнула Энни. Эта рука в темноте казалась такой надежной. Ее пожатие было до боли знакомо, почти родным.

Мужчина услышал, как из груди женщины вырвался вздох облегчения, когда ее холодная как лед рука оказалась в его ладони.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Энни.

– Энни… Мне всегда нравилось это имя. А меня – Стив.

– Стив…

Для них оказалось очень важным произнести вслух свои имена. Как будто этим они доказывали себе и всему миру, что все еще живы после всего этого кошмара и смогут пережить все остальное. Энни почувствовала, как он успокаивающе поглаживает пальцем тыльную сторону ее ладони. Ужас постепенно разжимал свои объятия, и ей стало легче дышать. Она повернула, насколько смогла, голову в его сторону. Но волосы продолжали цепко удерживать ее.

– А я думала, что это ты все устроил, – сказала она. – Прости, пожалуйста. Я боялась тебя.

– Нет… Это не я. Я, как и ты, просто хотел купить что-нибудь к Рождеству.

Рождество, рождественские подарки… Дорогие, переливающиеся всеми красками стеклянные шары, сверкающие нитью серпантина и мишуры, елочные ветви в витринах и, снег, падающий на зимние улицы, – когда это было? Где все это теперь?

Теперь – только темнота, страшная яма. Насколько она глубока?

Сразу после взрыва у Энни было чувство, что она целую вечность падала и падала в бездонную пропасть. Что сейчас находится над нею и ее товарищем по несчастью? Какая масса каменных обломков отделила их от чистого воздуха и зимнего неба?

Ее волосы снова чуть не сорвали ей кожу на голове, когда она резко вздрогнула от этой мысли.

– Лежи спокойно, – пальцы Стива легонько сжали ее ладонь.

Энни услышала, как потрескивает над ней дверь. Да, надо лежать тихо.

– А ты, – спросила она, – ты ранен?

– Порезался тут и там, но это не страшно. Вот с ногами плохо дело – похоже, они поломаны.

Теперь пальцы Энни шевельнулись, стараясь теснее сплестись с его пальцами.

– Осторожно, – торопливо сказал Стив. – Да… Я пытаюсь найти выход.

– Как нам отсюда выбраться? – Она попыталась успокоиться, насколько это было возможно, чтобы ее голос звучал естественно.

До них снова донесся звук сирен. Их стало теперь больше, но они звучали далеко и глухо.

– Энни… Похоже, самим нам не выбраться. Но нас спасут. Это не затянется надолго, Энни, нас скоро найдут и вытащат отсюда. Надо немного подождать, надо продержаться до их прихода.

– Как же они нас найдут? Как им это удастся? Никто ведь не знает, что я здесь. Я даже не сказала Мартину, куда пойду за покупками.

– Кто это – Мартин?

Только услышав вопрос Стива, Энни догадалась, что думает вслух. Все ее чувства пришли в смятение. Она пристально вглядывалась в окружающую ее темноту и ничего не видела, хотя и напрягала зрение так, что казалось, глаза вылезут из орбит. Теперь вокруг них было полно звуков. Выли пожарные сирены, с грохотом рушились стены, а она не могла бы сейчас с определенностью утверждать, слышит ли она все это на самом деле, или эти звуки ей только кажутся. Внезапно у нее появилось ощущение, что она снова падает куда-то во мрак. Энни сжала руки в кулаки и, превозмогая боль в корнях волос, потянулась вверх, пока ее щека не коснулась знакомой холодной поверхности тяжелой двери.

Чувство падения исчезло, и она, стараясь говорить нормальным, не дрожащим голосом, ответила:

– Мартин – это мой муж.

– Скажи что-нибудь еще, – попросил Стив, – говори, не важно что. Ты просто лежи и рассказывай мне о чем-нибудь.

Энни вышла из дому сегодня утром. Мартин и дети втроем провожали ее. Маленький Бенджи на руках у мужа и Том, раскачивающийся на лестнице, держась за перила. Перед уходом она взбежала наверх, торопливо прижалась к колючей щеке мужа. Тысячи раз она прощалась с ним так же торопливо, и в этот раз, как обычно, даже не взглянула на него. За годы семейной жизни лицо мужа стало таким привычным, что теперь казалось просто белым пятном. Внезапно Энни почувствовала, как ей жалко себя, какая она одинокая. Она так и умрет тут! А где в это время будет Мартин?

– Я тебя люблю, – часто говорили они друг другу, как будто стараясь убедить себя в этом, а совсем не потому, что они чувствовали что-то такое.

– Нет, это правда, – вновь подумала Энни. – Я действительно люблю Мартина.

Но ее попытки представить мужа здесь, среди этой боли и ужаса, оказались неудачными. Она никак не могла вспомнить, какое у него лицо. Вместо этого перед глазами возник их сад за домом. Она увидела его так отчетливо, как будто стояла у двери и смотрела в окно. Энни вспомнила один незначительный эпизод недельной давности.

Они с Мартином были в саду. Мартин нагнулся, чтобы поднять с дорожки молоток. Ей была видна его худая рука, потрепанные обшлага старой куртки, которую он одевал для работы в саду, и даже сейчас Энни слышала музыку, которая доносилась тогда из радиоприемника на кухне. Они работали вдвоем. Наконец-то Мартин выкроил время для починки забора, который должен был защитить их от набегов соседского прожорливого пса. Сыновья ушли на день рождения к кому-то из друзей. Они с мужем были одни – целых два часа абсолютного покоя!

Энни стояла рядом с клумбой. Мертвые коричневые стебли анемонов сухо шелестели за спиной, в воздухе стоял кисловатый запах морозной земли. Ее руки устали держать жердь в ожидании, когда Мартин наконец вколотит на место длинный гвоздь. Они не разговаривали. Энни мерзла, а Мартин злился из-за собственного неумения сделать такую простую вещь, и любой совет мог бы окончательно вывести его из равновесия. Он поднял молоток, ударил, гвоздь согнулся.

Мартин с проклятьем опять швырнул молоток на землю.

Энни тогда еще вспомнила, как задолго до рождения Тома они купили этот дом в викторианском стиле, в то время почти развалившийся. Денег, чтобы нанять строителей и маляров, у них не было, и пришлось самим без конца что-то прибивать и подкрашивать.

Они ссорились по малейшему поводу: из-за чуть видного пятна краски на полу или из-за черепицы, которая никак не укладывалась ровными рядами, а вздымалась подобно морским волнам.

Внезапно они останавливались, смеялись сами над собой и шли наверх, в свою спальню. Они занимались любовью, а сверху свисали оранжевые и фиолетовые лоскутья обоев, оставшихся от старых владельцев дома. И весь старый дом, казалось, звенел музыкой их молодости и любви…

Когда это было? Девять или десять лет назад…

Тогда в саду Мартин, наверное, тоже вспомнил то время, потому что он вдруг выпрямился и шагнул к Энни.