Текст книги "Едят ли покойники торты с клубникой?"

Розмари Айхингер
Едят ли покойники торты с клубникой?

Rosemarie Eichinger

Essen Tote Erdbeerkuchen?

© 2013 Verlag Jungbrunnen Wien

© О. Теремкова, перевод, 2024

© Издание на русском языке. ООО «Издательский дом «Самокат», 2024

Среди могил

Холод всегда подбирается снизу. Медленно, но неуклонно ползет вверх по ногам, и вскоре даже самые приятные мысли исчезают под колючим слоем мурашек. Эмме нравится это ощущение. Она гладит себя по шершавой гусиной коже.

Эмма приходит сюда почти каждый день. Даже в такие дни, как сегодня. Дождь барабанит по крыше каменного склепа, тонкие струйки стекают по стене, как пот. Эмма достает из рюкзака свечу, зажигает ее, вытаскивает подстилку и садится между могил Ламберта Гольдберга и его дочери Леонтины. Из стрельчатого окошка над головой падает свет. Его вполне хватает, чтобы разглядеть строчки дневника. Перьевая авторучка царапает бумагу, разрезая тишину на пыльные клочки.

Эмма любит кладбище. Здесь ее дом. Отец роет могилы, а она играет среди надгробий. Так было всегда, сколько она себя помнит. Теперь Эмма, конечно, играет уже не так часто: ведь ей уже двенадцать! Обычно садится где-нибудь и читает, рисует или играет в «Нинтендо». Но это немного другое.

Эмма знает о кладбище все. Знает, что глубина могил не меньше двух метров – смотря сколько человек там похоронено. Чем больше умерших, тем глубже яма. Знает, что местные жители предпочитают захоронение в земле. Это хорошо: так у отца всегда будет работа.

«Смерть – это самое верное дело», – часто говорит он.

Тем не менее небольшой участок отведен под погребальные урны. Дело в том, что некоторых после смерти сжигают. Однако с огнем тело не соприкасается – это Эмма тоже знает. В печь поступает горячий воздух – около тысячи градусов. Через час остается лишь пепел. Он весит всего один-два килограмма. Один час – и все! А в земле тело разлагается пять-десять лет.

«Все зависит от почвы», – говорит отец. Он могильщик и в таких вещах разбирается. Здесь почва песчаная – тела в ней разлагаются всего за пару лет. Обо всем этом Эмма хорошо осведомлена: ведь она дочь могильщика.

На кладбище Эммы – сто восемьдесят одна могила, три склепа, одна капелла, десять пихт, три ели и два дуба, три живые изгороди, девять кустов, две компостные кучи, восемь кладбищенских леек, две водопроводные трубы, сарайчик с инструментом, где отец отдыхает в перерыв, чугунные ворота с завитками, а вокруг всего этого – каменная стена с трещинами.

Кроме покойных, на кладбище, конечно, приходят и живые: полют сорняки, сажают и поливают цветы, чистят надгробия, подметают, зажигают свечи. Свет для душ умерших. Весной здесь особенно оживленно. Могилы приводят в порядок. Первоцветы, желтые нарциссы и анютины глазки особенно популярны. Посетители стоят группами или сидят на скамейках и судачат.

В том числе об Эмме. Ее считают странной. Не покойники – с ними она прекрасно ладит, – а живые. Особенно черные вдовы! Эмма называет их так, хотя на самом деле их зовут фрау Майер, фрау Керн и фрау Гебауэр. Эмма считает, что это прозвище им подходит, хотя носят они не черное, а платья с огромными яркими цветами, в клетку или полоску, шерстяные жилетки даже летом и очки в невероятно уродливых оправах на крючковатых носах. Эта троица по каждому поводу разевает беззубые рты. Конечно, без зубов они из дома не выходят. У них у всех протезы – симметричные и начищенные до блеска.

Эмме нет до них дела. Она их терпеть не может. Чтоб они все померли! Хотя нет, лучше не надо: тогда они угодят к ней на кладбище. Еще чего не хватало.

«Будь всегда вежлива, Эмма!» – внушает ей отец.

Ему легко говорить! Зачем церемониться с теми, кто даже не способен распознать вежливость? Пустая трата энергии, считает Эмма.

«А вот и нет, – говорит отец. – Вежливость выводит их из себя!»

Надо же! Эмма этого не понимает, но все же решает попробовать. Фрау Гебауэр тащит к могиле супруга полную лейку – вода выплескивается через край. Подходящий случай. Эмма с ухмылкой преграждает ей путь.

– Добрый день, фрау Гебауэр, – здоровается она. – Помочь вам донести тяжелую лейку?

Просто эталон воспитанности!

Бедная женщина стоит разинув рот, сжимая лейку, будто это сумочка с пенсией, а Эмма – мелкая уличная воровка.

– Уйди с дороги! Над пожилыми грех смеяться!

Папа прав! Фрау Гебауэр и правда вышла из себя. Вот и пойми этих стариков! Хотя не все, конечно, такие злыдни.

Что еще можно сказать об Эмме? Ростом она не выше куста сирени у капеллы – 1,56 м. У нее короткие, как спички, черные волосы и карие глаза, она стройная и гибкая: может пройти колесом с одного края кладбища до другого без остановки. А еще Эмма смышленая и симпатичная. Оскар Брем из ее класса тоже так считает, но ей не говорит. Да и вообще никому не говорит. Ведь Эмма – аутсайдер. Она мало общается с одноклассниками, а те – с ней. За глаза другие дети зовут ее готом и могильщицей и стараются ее избегать. Эмма наводит на них страх, будто у нее в подчинении армия нежити.

Ну и пусть, думает Эмма. Лишь бы ее не трогали. У нее есть папа. Больше ей никто не нужен! А чтобы все видели, как мало ее волнует чужое мнение, она почти всегда ходит в красном. Красном! Как средневековый палач! Все отводят взгляды, но Эмму трудно не заметить. Ее видно издалека – кто не хочет с ней повстречаться, успеет свернуть. С палачом, как и с могильщиком, никто не хотел иметь дела. Кроме тех дней, когда он исполнял свои обязанности. Когда катились головы, отовсюду стекался народ посмотреть на казнь. Хоть какое-то развлечение, говорит отец.

Развлечений у Эммы хватает. Например, истории о жителях кладбища. Она их вовсе не сочиняет. Нет! Она же не поэт, а хроникер. Эмма ведет учет всех мертвых – как администрация кладбища. Только с другой стороны – в некотором роде с точки зрения покойных. Нравится ли им на том свете? Счастливы ли они? Не скучно ли им? Довольны ли они соседями или предпочли бы лежать рядом с кем-то другим? Действительно ли горбатых исправляет могила? В общем, истории жизни или, скорее, истории смерти. Рассказы об авантюристах и о мелких душонках, о трусах и героях, неудачниках и счастливчиках, маленьких мальчиках и стариках. А еще о девочках, которые слишком рано умерли.

Как, например, Леонтина Гольдберг, у гроба которой она сейчас сидит. Леонтине было всего четырнадцать – немногим старше Эммы. Родилась она 12 мая 1875 года, а 13 сентября 1889 года упала с лошади и сломала себе шею. На ее надгробии есть табличка. Про шею там не написано. Но Эмма знает это от самой Леонтины.

У Эмминой Леонтины светлые кудри с голубыми лентами, белое кружевное платье по щиколотку, украшенное такими же голубыми лентами, высокие белые сапожки на шнуровке и солнцезащитный зонтик с рюшами. Дочь владельца фабрики могла позволить себе такие красивые наряды. Гольдбергам принадлежала крутильная фабрика на окраине города. Эмма тоже ее знает. Иногда она пробирается в развалины фабрики и бродит по заброшенным цехам. Потом тихо садится где-нибудь в углу и ждет. Закрывает глаза, и в ее воображении воскресают картины давно минувших времен: болтливые работницы, строгие надзиратели и бдительный взгляд Ламберта Гольдберга, следящего с балюстрады за работой.

Задумчиво покусывая авторучку, Эмма вслушивается в шаги Леонтины – они громко и отчетливо звучат у нее в голове. Довольна ли та своим последним пристанищем? Девочка из богатой семьи наверняка хотела повидать мир, но умерла, скорее всего, так ни разу и не выбравшись за пределы этого маленького городка. Сама Леонтина не высказывается на этот счет.

«У женщины, – говорит она, – должны быть секреты». – Держится она не по годам взросло.

Эмма рисует в дневнике портрет заносчивой Леонтины, которая еще при жизни смотрела на обычных соседей свысока. А теперь обречена коротать с этими заурядными людьми вечность. Хотя могла бы разгуливать с зонтиком от солнца по большому элитному кладбищу где-нибудь в Париже или Лондоне. Познакомилась бы там с интересными покойниками, в обществе которых вечность тянулась бы не так долго.

Эмма целиком погружена в историю Леонтины, как вдруг тишину разрывает скрип дверных петель. Много лет назад кто-то взломал замок, и с тех пор калитка висит криво. Эмма без труда может проскользнуть внутрь. Теперь в щель протискивается ее отец, а за ним – поток дневного света.

– Эмма, я же не разрешаю тебе сюда ходить! – мягко журит ее папа, а эхо его голоса гулко отражается от каменных стен.

А то она не знает! Эмма встает, распрямляя затекшую спину.

– Давай собирайся, пока тебя кто-нибудь здесь не застукал! То-то ведомство по делам молодежи обрадуется!

Эмма так и видит перед собой заголовок: «Девочка из склепа! Ведомству по делам молодежи пришлось вмешаться!» Над текстом – фото Эммы, двое соцработников ведут ее в приют. Отогнав от себя эту картинку, она задувает свечу и выходит за отцом на улицу, где тучи заволокли небо. Этот ритуал повторяется изо дня в день. Завтра Эмма снова пойдет в склеп Гольдбергов. Хотя воспоминание о том, как к ним нагрянула соцработница, до сих пор не дает ей покоя, как старухе Майер – ревматизм. Эмма без пререканий идет за отцом. Все равно уже пора ужинать.

У кладбищенской ограды

Эмма живет с папой в ветхом домишке, притулившемся у кладбищенской ограды с западной стороны. Домик немного покосился от ветра, штукатурка кое-где отвалилась, но крыша пока не течет.

«Это самое главное», – говорит папа.

Эмма так не считает. Главное – чтобы работало отопление. Мерзнуть никуда не годится. А если крыша прохудилась, можно подставить кастрюли или раскрыть над дыркой зонт.

Вообще папа делится житейскими мудростями по поводу и без. Эмму это иногда бесит.

«Поцелуй как знак почтенья не потерпит возраженья! – говорит он и чмокает ее в щеку. Возмутительно! Ведь ей уже двенадцать! – Постараюсь исправиться, – обещает папа, – но ты ведь знаешь: благими намерениями вымощена дорога в ад».

Да знает она все – сколько можно твердить одно и то же.

Но не это самое примечательное в Северине Блуме. И не его внушительный рост. Ему не приходится влезать на стул, чтобы поменять лампочку под потолком. Не черные как смоль волосы, карие глаза и поразительно бледная кожа. И даже не изогнутый шрам на левой щеке. А он и правда жуткий. От могильщика исходит тяжелый запах земли, будто за много лет рытья могил она проникла во все поры его кожи. Эмма всегда знает, в какой части дома сейчас отец. Его легко отыскать по запаху. А вот на кладбище он почти невидим. В свежевскопанной земле он растворяется как дождевая капля в море.

Видимо, и другие замечают его запах. За глаза его прозвали Големом. Эмма посмотрела в словаре, что это значит. Там написано, что слово «голем» заимствовано из еврейского и означает «комок». Глиняный истукан, оживающий от заклинаний ученых иудеев. Поди разберись!

Но вообще, они мало общаются с другими людьми. Только с Эвальдом Кранцем – одним из немногих избранных. Он единственный друг могильщика и работает в службе эвакуации умерших. Такая служба действительно существует. Забирают не только посылки с почты или детей из детского сада, но и тела умерших из квартир. Покойным, наверное, все равно, а вот соседям – нет.

«Ты даже не представляешь, как могут вонять трупы!» – вечно приговаривает Эвальд.

Особенно если после их смерти уже прошло время. Бывает, что человек умер, а его никто не хватился. И тогда он лежит в кухне на полу, на диване или кровати и медленно разлагается. Такое случается. Как-никак, Эмма читает газеты.

Каждую третью пятницу месяца ровно в семь часов вечера Эвальд приходит к ним в гости. На ужин они едят буйабес.

«Никто не варит такую вкусную уху, как твой папа», – говорит Эвальд Эмме.

В городе, правда, есть французский ресторан, но повар, как утверждает Эвальд, не распозна́ет хороший буйабес, даже если его в этом супе утопить. Теперь Эвальд приходит раз в месяц, съедает четыре тарелки ухи и в придачу целый багет, макая его в суп. Эмме от одного вида становится дурно!

Отец Эммы не любит говорить.

«Если дельного сказать нечего, лучше помалкивать!» – вот его девиз. Но дочь – другое дело. Ей он всегда найдет что сказать дельного. А если и не дельного, то занимательного, смешного или просто интересного.

Северин Блум не пишет истории, как Эмма: он предпочитает их рассказывать. А историй у него в запасе полно. О чем, спрашивается, может поведать могильщик? Казалось бы, мало о чем. Но Северин Блум не всю жизнь был могильщиком. Не стоит судить о нем по запаху. Некоторые вещи не то, чем кажутся! Эту фразу Эмма тоже терпеть не может.

Раньше Северин Блум был моряком! Точнее, коком на корабле. Шаткий пол камбуза под ногами, потом снова чужие континенты. Это было до того, как он повстречал маму Эммы Лену и остался ради нее на суше, и до того, как она умерла при родах. А на кладбище он устроился работать уже позднее.

У моряка жизнь, конечно, насыщеннее, чем у могильщика. Как там говорится? Путешественникам есть что рассказать. А Северин Блум повидал немало. Он собирал истории как жемчужины и теперь одну за другой нанизывает их на нить сверкающего ожерелья в мансарде Эммы. Хоть ей уже и двенадцать, она еще не выросла из рассказов об одичавших ламах, летучих мышах-вампирах и китах величиной с их дом.

Но одними историями дело не ограничивается. Ведь могильщик был не простым матросом, а поваром, да вдобавок еще хорошим. Теперь он готовит дочери экзотические блюда: гамбо, паэлью, батат, клубни ямса, окру, джамбалайю и много чего еще. Всего и не упомнишь! Пусть, мол, Эмма попробует мир на вкус. Но Эмма вовсе не стремится все перепробовать. Особенно после того, как папа однажды поджарил на сковородке саранчу, будто это рыбные палочки. Их длинные ноги хрустели на зубах. Просто невыносимо. Чтобы помириться с Эммой, отцу пришлось испечь ей целую стопку блинов.

В целом Северин Блум – счастливый человек. Он любит свою работу. Работа у него хорошая, а умирают люди всегда, говорит он. Кто-то ведь должен их достойно похоронить. Мы ведь не в Средневековье живем, когда из-под земли прямо рядом с рынком торчали кости и полуразложившиеся останки и никого это не смущало. Так было на самом деле. Кладбища посреди города, торговые палатки, кукловоды и всякие развлечения. У Эммы есть книга на эту тему. На одном пятачке земли хоронили столько народу, что трупы не успевали разлагаться. От трупных газов над кладбищами по ночам наблюдалось фосфоресцирующее свечение. Разумеется, это нужно было прекратить: ведь люди от гнили болели. Но все-таки жалко, что кладбище у Эммы под окнами не мерцает по ночам красивыми зеленоватыми огоньками.

Помимо работы, Северин Блум любит старые фильмы ужасов, детективные романы, потрепанный атлас, корочку на свином жарком, звук, который издает крышка, когда отрываешь ее от стаканчика с пудингом, сам пудинг и в первую очередь – дочь Эмму.

«Надо уметь радоваться мелочам», – говорит он.

«Это все, конечно, хорошо! – думает Эмма. – Но крупной удаче я радовалась бы еще больше».

Чтоб ее в туалете кондрашка хватила!

Ведомство по делам молодежи – неприятная тема. И все же придется ее здесь затронуть, потому что сегодня отец Эммы, не удержавшись, снова о ней напомнил. Началось все с анонимного доноса. В нем говорилось о безответственном отношении к воспитанию детей, а еще о том, что маленьким девочкам на кладбище не место. Эмма до сих пор возмущается: она ведь уже не ребенок! Но четыре месяца назад, когда в дверь позвонили дважды – пронзительно и угрожающе, Эмма с папой еще ни о чем не подозревали. Они как раз играли на полу гостиной в «Эрудита».

Посетительница представилась Терезой Функ. Сказала, что она из ведомства по делам молодежи, но они пусть не волнуются: она просто так заглянула. Можно ей пройти ненадолго? Много времени она у них не отнимет.

Это все, конечно, вранье: эта Функ еще на добрых полчаса расположилась в кухне и хлебала чай из любимой чашки Эммы после того, как бесцеремонно осмотрела весь дом. Эмма ходила за ней по пятам, как недоверчивая старая овчарка, которая стережет стадо от злого волка. Но рычать ей было некогда: эта настыряга донимала ее бесконечными вопросами. Как будто целый день не с кем было поговорить!

– Ты счастлива? – спросила она Эмму.

До прихода этой тетки Эмма была вполне себе счастлива.

– Да! – коротко ответила Эмма, проглотив то, что вертелось у нее на языке.

– Как дела в школе?

«Не твое собачье дело!» – подумала Эмма.

– Хорошо! – произнесла она вслух, проглотив ругательство.

– А твой папа? Вы с ним хорошо ладите?

«Да чтоб ты провалилась!» – мысленно пожелала ей Эмма.

– Очень хорошо! – ответила она, снова проглотив то, что готово было сорваться с ее губ. Если так и дальше пойдет, она, чего доброго, заработает себе язву желудка!

Потом чиновница извинилась, что придется оставить их ненадолго: ей, мол, приспичило по-маленькому. От ее ядовитого хихиканья деревья, пожалуй, сбросили бы листву!

Эмма размышляла, как от нее отделаться. Столкнуть ее с лестницы – слишком уж заметно, огреть сковородкой по голове – тоже. Может, просто распахнуть дверь ванной и заорать на нее во все горло? «Социальную работницу хватил удар во время справления малой нужды!» Эмма так и видела перед собой этот заголовок, а отец успокоительно обнял дочь за плечи, и они стали ждать, когда незваная гостья сходит в туалет. Затолкать бы этой Терезе Функ в глотку пару фишек для игры «Эрудит». Ведомство по делам молодежи! Эмма знала, что́ это может означать. Либо она останется жить с отцом, либо нет. Решать ведомству. Проще не бывает. Они зависят от произвола чиновницы. Целиком и полностью!

А вот Северин Блум нисколько не нервничал – только кивал, продолжая экскурсию по дому. Тереза Функ, щебеча, семенила за ним следом, а ее светлые локоны беспокойно подпрыгивали при ходьбе. Каблуки у нее сантиметров десять высотой. И кто только придумал такие туфли? На них хоть мусор в парке накалывай. Потоптаться, пока весь каблук не заполнится, потом стряхнуть – и все.

Конечно, придраться было не к чему. У Эммы с папой дома всегда прибрано. Места ведь немного. У каждого по комнатушке, между ними – узкая ванная, небольшая гостиная, крохотная кухонька и тесная прихожая. Тому, кто привык ютиться в корабельной каюте, много места не требуется. А когда места мало, приходится поддерживать порядок, потому что иначе дома будет не повернуться. Они оба соблюдают несколько правил, и быт у них более или менее налажен.

Когда на пороге внезапно возникла Тереза Функ, на плите тушился на слабом огне куриный паприкаш по-венгерски, а Эмма пыталась заработать дополнительные очки, составляя трудное слово «диапазон». Эмма с папой лежали на полу, опершись на локти и склонившись над доской. Им было хорошо и уютно, как в старом теплом одеяле, в которое так и хочется закутаться. А потом идиллию нарушил звонок в дверь.

А что же папа? Вместо того чтобы пинком выставить эту мымру за дверь, всячески ее умасливает – вон даже чаю налил. Эмма кипя от злости поспешно ушла к себе в комнату. От греха подальше! А то еще не сдержится – наговорит гадостей.

Но потом ее позвали вниз попрощаться. Тереза Функ уверила их, что не нашла ни малейшего повода для вмешательства, и долго распиналась, как она этому рада: ведь соцработникам часто приходится иметь дело с неблагополучными семьями. Расплывшись в улыбке до ушей, поблагодарила за гостеприимство. Отец легонько потрепал Эмму по плечу, чтобы та не забыла вежливо попрощаться, а Эмма не могла выдавить ни слова.

Казалось бы, на этом тема должна быть исчерпана. Но не для Эммы. Всякий раз, когда она думает о Терезе Функ, у нее потеют ладони. Эмма чувствует себя как трехлетка, а ведомство по делам молодежи превращается в чудовище у нее под кроватью.

Буйабес и борщ

Эмма заходит в дом первой.

– Джентльмены всегда пропускают дам!

Она вытирает руку о штаны, все еще чувствуя вялое рукопожатие соцработницы.

– Как думаешь, она придет снова? – сдавленно спрашивает Эмма. Отец, согнувшись в три погибели, отряхивает за порогом землю с ботинок.

– Кто?

– Тереза Функ! – шепчет Эмма. Словно стоит произнести ее имя вслух, как эта женщина, подобно злому духу, внезапно материализуется у них в палисаднике.

– Нет!

Ну и нервы у отца! Но простым «Нет!» от Эммы не отделаться.

– Что значит «нет»? Ты ведь не можешь знать наверняка!

– Как не могу знать и обратного. Зачем беспокоиться раньше времени? Все равно что делить шкуру неубитого медведя. – Северин Блум сосредоточенно чистит ботинки.

Медведи Эмму не интересуют – как и их шкуры.

– Вот видишь! Значит, ты не уверен! – Мудрыми пословицами делу не поможешь.

– Если хорошенько подумать, то все-таки уверен. – Северин Блум, выпрямившись, заходит за дочерью в дом. – Тебя никто не заберет.

– А вдруг заберут?

– Тогда я огрею его лопатой и закопаю под кустом сирени у капеллы.

– Все бы тебе шуточки шутить! – сердито зыркает на него Эмма. Отец просто мастер выводить ее из себя.

– Забудь про дурацкое ведомство, Эмма! Какой-то идиот накатал туда жалобу. Они обязаны ее проверить. Ведомство убедилось, что все в порядке. Вот и все! У них есть дела поважнее! И у нас тоже!

– Вот как? И какие же?

– Готовить ужин! Я голоден как… медведь!

Опять он со своим медведем, думает Эмма. Только бы не подал ей сырого лосося. Медведи его обожают, а она терпеть не может суши.

– А что у нас на ужин? – спрашивает Эмма, чтобы морально подготовиться.

– Как насчет большой кастрюли настоящего украинского борща? Капусту и свеклу я уже порезал.

И зачем она спросила? Что ж за день сегодня такой! Борщ и буйабес! Трудно выговорить и так же трудно проглотить. Вечно он пытается подсунуть ей эту гадость!

– Серьезно? – Вопрос совершенно излишний. Когда дело касается еды, отец не понимает шуток.

– Свекла очень полезна! – в который раз повторяет он.

Личинки тоже, но кому охота их есть? Этого Эмма вслух не произносит: а то отец, чего доброго, еще ухватится за эту идею… Эмма напускает на себя несчастный вид.

– Тогда тебе омлет, а мне борщ!

Так-то лучше! Эмма иногда специально тренируется перед зеркалом. И ее усилия вознаграждаются, хоть она и чувствует себя глупо во время таких упражнений.

Но совесть ее все же немного мучит, поэтому Эмма помогает папе готовить ужин. Она вообще часто помогает ему по кухне. Отец – шеф-повар, а Эмма – его кухонная рабыня. Свеклу он уже порезал. Счастье-то какое! Кроваво-красные клубни воняют и пачкают пальцы – выглядишь потом как серийный убийца.

– Резиновые перчатки, Эмма! Для этого ученые изобрели прекрасные резиновые перчатки.

Но они ей все велики, и надевать их ужасно противно. Эмма терпеть не может резиновые перчатки. Ученые могли бы постараться получше. Лук она может резать и без перчаток. Зато надевает лыжные очки: без них у нее от лука текут слезы и сопли. Плакать Эмма не хочет, а вот лук в омлете – хочет. Борщ – более дурацкое название выдумать было трудно – еще варится. У них есть немного времени.

– Ну ладно, – говорит папа. – Погоняем по трассе Лагуна Сека?

– Опять проиграть хочешь?

Вообще-то папа – человек спокойный. Но только до тех пор, пока не включит игровую приставку, вставит «Гран Туризмо» и начнет соревноваться с Эммой в гонках. У него, бывало, уже сдавали нервы. Он водит хорошо, но Эмма – лучше. У его «субару импреза» нет шансов против ее «корвета».

– Может, у тебя чуть лучше координация глаз и движений. У детей всегда так, но сегодня я в отличной форме. Вот увидишь.

Мечтать не вредно!