Текст книги "Счастливые люди правильно шевелят мозгами"

Монах. Да, освоив осознанность, ты начнешь понимать, какие мысли полезны, а какие причиняют тебе страдания, и укрепишь свою способность отпускать мысли. Обычно мы не властны над собой: сознание забредает туда, куда нам не хочется, или не делает то, что мы от него хотим. Но благодаря осознанности мы наконец-то занимаем водительское место и берем руль в свои руки.

Нейролог. С точки зрения работы мозга это логично, но как ты на самом деле этого добиваешься? Что ты делаешь, когда медитируешь?

Монах. Когда замечаю, что сознание попадает в водоворот мыслей, я мягко перевожу фокусировку на какое-то из ощущений, например на дыхание или телесные ощущения, – они служат подобием якоря и не дают мне сорваться в бурные волны мыслей. Я рулю и веду машину обратно на стоянку.

Нейролог. Хорошо, но как это помогает тебе остановить разбегающиеся посторонние мысли?

Монах. Поскольку невозможно сосредоточиться на мыслях и на дыхании или ощущении одновременно, я отвлекаю себя от мыслей. Стоит как следует натренироваться, и мысли уже не контролируют тебя до такой степени, как раньше. В конечном итоге тебе даже не потребуется якорь, чтобы вернуться, будешь просто наблюдать и отпускать сознание на волю, и тебе не придется вмешиваться в его работу.

Упражнения, которые помогут вам натренировать осознанность, ждут вас в главе 11.

Глава 3
Эмоции

Глория Стейнем писала: «Правда даст тебе свободу. Но сначала она выбьет тебя из колеи».

В чем проблема с эмоциями?

Если бы не эмоции, нам никогда не понадобились бы врачи или психотерапевты. Иногда эмоции заставляют нас страдать даже сильнее, чем физическая боль; потому-то большую часть времени мы проводим, убегая от эмоций или подавляя их. Эмоции рождаются изнутри, и мы остаемся их заложниками, пока они нас не отпустят. Мы способны построить телескопы, которые позволяют видеть звезды, расположенные от нас на расстоянии в 345 687 803 940 световых лет (я в этой области не специалист, так что цифры могут быть не совсем точными), но в наших ли силах контролировать себя, если случилось влюбиться в человека на двадцать лет младше и с мозгом фруктовой мушки? Нет, не в наших силах.

Большинство из нас ощущает неумение быть счастливым как личную неудачу. Если не верите мне, пойдите в любой книжный магазин и посмотрите на стеллаж с книгами по самопомощи. Если выстроить в ряд все книги на тему «как стать счастливым», они опояшут экватор пятьдесят семь раз. От вас ожидается, что вы будете на вершине счастья в свой день рождения, хотя лично у меня это самый несчастный день в году, да и Новый год тоже далеко не всегда счастливый день. Чему радоваться, от чего быть счастливым? От того, что все мы быстрее и быстрее мчимся к исчезновению? Меня делает глубоко несчастной ощущение, что все вокруг это поняли. Это чувство беспомощности порождает некий постоянный эмоциональный фон, гул недовольства и неудовлетворенности, в котором то и дело возникают вспышки зависти.

Как хорошо, что существует медицинская помощь

Если эмоции становятся невыносимы, то с ними можно справиться, потому что, к счастью для всех нас, некий биолог во второй половине двадцатого века искал средство от туберкулеза, а открыл антидепрессанты. Примерно в то же время другой ученый в Австралии случайно открыл лекарство от биполярного расстройства. Вот как это произошло. Ученый решил в порядке эксперимента давать подопытным морским свинкам литий и обнаружил, что это вещество делает зверюшек спокойнее. Уж не знаю, в чем выражалось их беспокойство. Может, они вели себя совсем как мы, люди, и сначала целыми днями до одури крутили колеса в своих клетках, а потом на заработанные деньги покупали сотни упаковок корма, чтобы на следующий день сдать в магазин? Так или иначе, я никогда не встречала морских свинок, страдающих от биполярного расстройства. Вскоре ученые обнаружили, что крошечные молекулы лекарства, которые переносятся в мозг, способны избавлять от тревожности. Так появились известные препараты-антидепрессанты, например, валиум и ксанакс. Они и до сих пор пользуются популярностью.

История эмоций

Эмоциями мы наделены вот уже 100 миллионов лет, и при этом на временной шкале эволюции речь у нас появилась примерно десять минут назад. Меня всегда так интригует эта временная шкала, которую какой-то безумный антрополог изобрел, чтобы показать нам, как давно мы существуем! На этой шкале вся история жизни на Земле показана так, как если бы она зародилась и развивалась в течение двадцати четырех часов. Как правило, концепция звучит так: «Если бы Большой Взрыв произошел в полночь, то примерно в 11:40 появились бы динозавры. В 11:41 они бы уже вымерли. В 11:56 на сцене появляются обезьяны. В 11:58 появляются люди, и в затем в течение нескольких минут меняются фасоны, один стиль приходит на смену другому (звериные шкуры, тоги, кринолины, сюртуки, парики, турнюры, мини-юбки, стринги), а за наносекунду до полуночи Трамп становится президентом США, что едва не кладет конец истории человечества. Теперь мы ждем, пока черная дыра не засосет нас обратно, чтобы все началось сначала, но на сей раз уже без ошибок».

В чем смысл эмоций

Многие из нас не понимают, что эмоции изначально были созданы, чтобы обеспечить выживание человека: природа создала их, потому что хотела как лучше. Мы прежде всего улавливаем их запах в нашем теле, состоящий из ядреной смеси химических веществ, которые обеспечивают нам мгновенную обратную связь и сообщают, чего избегать и к чему стремиться. Чтобы избежать опасности, хорек нюхает воздух, улитка вытягивает рожки, а осьминог – щупальца; ну а мы, люди, чтобы «прозондировать почву», используем эмоции. Эти чувства сообщают нам, что безопасно, а что опасно, но всегда ли мы прислушиваемся к ним? Нет, далеко не всегда.

Сначала мы ощущаем эмоцию, а затем, по прошествии примерно 200 миллисекунд, она преобразуется в мысли. Причина, по которой чувствуем мы быстрее, чем думаем, проста: если бы в случае опасности мы ждали, пока в голове у нас сложатся слова «надо срочно спасаться!», мы бы просто не выжили. Эмоции работают быстрее, поэтому именно они, а не мысли, и спасают нас в крайних случаях. Они сигнализируют нам, что мы ощущаем, прежде чем мы успеваем обдумать свои ощущения и дать чувству название. Когда в животе что-то сжимается, это означает – есть чего бояться; если мы чувствуем, что сердце у нас тает, значит, возможно, смотрим диснеевский фильм и какая-нибудь глазастая лесная зверюшка только что умерла на экране.

Мысли не могут по-настоящему выразить наши физические эмоциональные ощущения. Наш словарный запас ограничен: слова – все равно что струйка воды в сравнении с Ниагарским водопадом эмоций. Существуют тысячи эмоций, но мы способны претворить в слова лишь несколько десятков. Язык человека, если только он не литератор, совершенно неспособен выразить все наши эмоции. С другой стороны, язык и речь необходимы нам, чтобы иметь возможность говорить о своих чувствах; если бы мы о них молчали, у нас бы произошел род эмоционального запора. Нам необходимо облекать свои эмоции в слова, выражать их, иначе в один непрекрасный день они взорвут нас изнутри, и это будет похуже извержения вулкана. Человек, молчавший об эмоциях и подавлявший их, как-нибудь утром в Сочельник бьет тещу по голове скалкой, и никто не понимает, что это на него нашло.

В наши дни обсуждение эмоций, особенно если они искренни, воспринимается снисходительно, но с отвращением. Однако эмоция – это не какое-то там девичье трепыхание, не вспышка, спровоцированная расшатанными гормонами. Эмоции возникают из-за сложной совокупной работы нейрохимических систем, которые обеспечивают нам чувство собственной физической индивидуальности. Эмоции – то, благодаря чему у нас есть чувство связанности со всем миром и друг с другом. Другие млекопитающие ощущают любовь к соплеменникам и боль разлуки, но мы, люди, намного выше их, потому что способны думать об этих чувствах и переплавлять их в литературу, искусство и сентиментальные поп-баллады. Единственная категория людей, которой прощается отсутствие чувств, это зомби, ходячие мертвецы, а еще начальники больших фирм и обладатели отдельных психических расстройств. Если вы не зомби, не начальник и не психический больной, то обязаны испытывать эмоции, не то вам не будет оправданий. Можете быть слепым, глухим, безногим, но, если вы лишены эмоций, то вы в определенном смысле не человек.

Есть известная история о некоем Финеасе Гейдже, который работал на железной дороге и случайно пробил себе череп металлическим прутом (уж не знаю, как он умудрился это сделать). После несчастного случая голова у Финеаса работала прекрасно: он сохранил речь, память, нормальное мышление, но, когда увидел семью и друзей, не испытал к ним совершенно никаких чувств. Он узнал их, он помнил, кто это такие, но ничего не ощущал. Окружающие от этого очень страдали, но Финеас заявил, что совершенно счастлив – и это убедительно доказывает, что, если родственники вам надоели, определенно стоит пробить себе голову металлическим прутом.

Зачем нужны эмоции, особенно отрицательные?

В человеческом развитии нет ничего случайного, поэтому даже у негативных эмоций были веские причины для возникновения; не будь таких причин, эмоции эти никогда бы не зародились у нас в ходе эволюции. Все, чем мы были наделены, природа создала неспроста, для определенных целей. Сейчас, возможно, некоторые из этих эмоций превратились в обузу, вызывая у нас гастрит и выброс желудочной кислоты, но в свое время они помогли нам выжить (это очередной пример плюсов и минусов эволюции).

Страх в прошлом был жизненно необходим: если бы человек был лишен страха, то, скорее всего, с него бы содрали кожу, распотрошили и съели.

Ярость была нужна нам, чтобы отпугивать врагов. Тогда мы еще не обращали ярость и гнев на самих себя.

Тревожность обеспечивала нам готовность к нападению. Она заставляла нас запоминать, что мы делали в прошлом в похожих ситуациях, и таким образом оберегала наше будущее.

Отвращение было жизненной необходимостью: оно помогало определить, какая пища ядовита, и предупредить ближних; чтобы предупредить, мы морщили носы и поджимали губы.

Стыд также сформировался в прошлом, когда родное племя значило для человека все, и от того, принимают или нет тебя соплеменники, зависело, выживешь ты или нет. Ощутив, что как-то подвел соплеменников, наш предок испытывал стыд. Этот ужасный комок в животе заставлял его в другой раз стараться больше и работать прилежнее. Это был здоровый стыд, который способствовал труду на благо группы, то есть племени.

В наши дни мы страдаем от нездорового стыда: чувствуем, что недостаточно привлекательны или что-нибудь столь же банальное. Этот нездоровый стыд отличается от здорового тем, что никак не помогает нам и не способствует труду на благо племени. Скажите на милость, как племя выигрывает от того, симпатичен или нет кто-то из его членов? В наши дни мы ощущаем стыд, если кто-то отверг нас на форуме знакомств в Интернете или не поставил лайк под обыкновенным фото обеда, которое мы выложили на своей страничке.

Наша одержимость собой в ущерб заботе об интересах и успехах коллектива (племени) – это главная проблема современного человечества. Когда человек сосредоточился на «я» вместо «мы», у человечества земля начала уходить из-под ног. Хотела бы я знать, кто первым испытал это нарциссическое чувство стыда. Может быть, когда-то давным-давно пещерный человек поглядел на свой рисунок на стене пещеры и подумал: «Ужас, как я скверно рисую». Может быть, где-нибудь сохранились ископаемые останки первобытной дамы, которая тщательно изучает свою пятую точку и мучается, не слишком ли у нее велика корма?

Животные способны чувствовать нечто очень напоминающее стыд, когда их статус находится под угрозой. Однако они, в отличие от нас, не считают себя неудачниками. Им наплевать на мнение соплеменников, они способны даже справить нужду при всем честном народе в разгар коллективного празднества.

Вину и ее происхождение не следует путать со стыдом. Разница между ними в том, что вину вы ощущаете не потому, что чувствуете себя неполноценным или странным, а потому, что она подталкивает вас исправить ситуацию, понуждает предпринять усилия. Стыд сопровождается отвращением к себе. Опять-таки, животные этих чувств лишены, они просто делают то, что делают. Возможно, именно поэтому вы вряд ли встретите иудеев или католиков среди ящериц.

Скорбь представляет собой эмоциональную реакцию на утрату, и всегда была таковой, с самого начала, как только мы спустились с деревьев. Животные умеют испытывать скорбь, но не размышляют о ней; со временем скорбь у них ослабевает, и они живут себе дальше. Мы с нашим обширным мозгом способны сдаться поглощающим нас воспоминаниям, долго терзаться вопросами «а что, если бы?» и «за что?». И поскольку мы постоянно подпитываем эти воспоминания, то не даем скорби и гореванию развиваться естественным путем. Со временем в различных культурах выработались разные ритуалы, которые объединяют людей для совместной скорби, что помогает отдельному человеку пережить боль. Если кто-то в группе обессилен от рыданий и причитаний, то эстафету принимает другой, и оплакивание продолжается. В нашем обществе такие ритуалы не развиты, поэтому каждому приходится искать свой индивидуальный одинокий путь переживания и преодоления скорби. Однако почему-то мы стыдимся выражать скорбь на людях. Нам всем следовало бы поучиться, например, у ирландцев с их традицией шумных коллективных поминок по усопшему. Они на поминках так напиваются, что в конечном итоге даже не помнят, зачем собрались и кто именно умер. Однако при этом люди вместе, и у них есть чувство общности, Боже их благослови.

Любовь нужна нам, чтобы укреплять связь с потомством, партнером, друзьями и ближайшим кругом – и чтобы знать: каждый год нам будет от кого получить поздравление с днем рождения.

Что происходит в теле, когда переживаешь эмоции?

Когда вы пугаетесь (а это ни с чем не перепутаешь, потому что по коже бегут мурашки, волосы встают дыбом и сердце колотится сильнее), это означает, что вы готовы защищаться, лезть в драку, обратиться в бегство или застыть на месте как статуя. Если вы остаетесь в таком состоянии, первой отключается память, затем иммунная, пищеварительная и репродуктивная системы. Когда память отключается, вы даже не можете вспомнить, какие варианты реакции у вас есть.

Все это происходит вне вашего поля видимости, поэтому вы не можете осознать, что ваша система прекращает работу, или понять, почему клетки мозга начали атрофироваться. Поверьте мне на слово, у всех нас есть миелиновые нервные волокна, которые покрывают каждую из нервных клеток (нейронов), чтобы ускорить передачу сигналов от одного нейрона к другому. Если эти оболочки повреждаются, то нейроны, соединяющие разные области мозга, ослабевают, и в итоге мысли вас не слушаются, разбегаются и ваша способность соображать резко падает. Реакции замедляются, вас охватывает отупение.

Если способность соображать и мыслить рационально сохраняется, то вы начинаете ощущать угрозу, даже если поблизости нет никакого источника опасности. В таком случае вы вините окружающих за то, что они внушают вам паранойю, и вот так начинается синдром «мы – они». Вы перестаете воспринимать «их» как себе подобных, как людей. Еще одно следствие нейронной атрофии – то, что мышление суживается и делается негибким, и всякого, кто непохож на вас, вы отныне воспринимаете как врага. У каждого из нас есть свои спусковые механизмы страха (триггеры), запрятанные глубоко в памяти. Мы реагируем на них, сами не ведая почему, особенно если мы в состоянии стресса. В такой ситуации мы находимся во власти старых ассоциаций.

Допустим, в детстве вас напугал какой-то бородач, и поэтому, возможно, повзрослев, вы будете бояться бородачей как таковых. В их число будут входить и мусульмане, и люди в костюме Санта-Клауса. У вас возникнет предубеждение, даже если вы просто прочитаете о преступнике с бородой. (Думаю, нет необходимости называть имена, но, когда я вижу мужчину с короткой стрижкой на косой пробор, с челкой и усиками, мне сразу хочется спрятаться.) Выбраться из этой ловушки поможет осознанность. Еще можно отрастить бороду и вступить в группу «они», но этот способ женщинам, сами понимаете, не подходит.

Память и эмоции

Итак, никто из нас не понимает, почему у нас возникают такие, а не иные реакции на конкретные явления, людей и вещи. Мы всегда видим не предмет или человека как он есть на самом деле, а воспринимаем все сквозь призму, сквозь интерпретацию своих воспоминаний.

Например, мы видим сигару, но не думаем о ней как о пенисе (именно такое толкование предлагал Фрейд). Извините, уважаемый герр Зигмунд, но, когда я вижу пенис, то не думаю о сигаре, и наоборот тоже. Кстати, первый обнаженный мужчина, которого я увидела, был Джон Леннон на обложке его совместной пластинки с Йоко Оно. И с тех пор, видя гениталии, я думаю о «Битлз». Мы видим то, что видим, под влиянием юношеских и детских ассоциаций.

Что такое «нутром чую»?

Нередко приходится слышать выражение «нутром чую» – так говорят о каком-то интуитивном ощущении, а потом действуют исходя из него, как будто нутро – это тибетский мудрец. Иногда «нутряное чувство» дает правильную подсказку, иногда ошибается. Если бы интуиция всегда оказывалась права, то в казино выигрышей было бы гораздо больше. У «нутра» 500 миллионов нейронов по сравнению с человеческим мозгом, у которого 100 миллиардов нейронов, так что мозг несколько посильнее. Каждое наше впечатление сохраняется в Гигантском Центральном Архиве Памяти, и каждое ощущение тоже передается туда. Поэтому, если только вы не помните конкретное событие отчетливо, вы не сумеете определить, откуда у вас взялось «нутряное чувство». На самом деле принимать правильные решения нам помогает осознанность памяти.

О себе любимой

Однажды, прогуливаясь по огромному торговому центру и примеряя наряды, я вдруг почувствовала настоящий приступ панической атаки и была вынуждена выбежать на улицу отдышаться. Потом я поразмыслила и вспомнила, что, когда мне было лет восемь или десять, меня укусил пятнистый пес-далматинец. Вот почему я впала в панику, когда примеряла пятнистые леггинсы! «Ага, – решила я, – мне удалось вычислить причину испуга!» Поэтому я отдышалась, вернулась в магазин и громко сказала: «Заверните мне эти леггинсы далматинской расцветки. Я больше не боюсь!»

Мы ядерные гиганты, но этические идиоты

С моей точки зрения, человечеству, чтобы выжить в будущем, необходимо продвинуть собственное сознание так, как мы продвигаем вперед технологию, постоянно обновляя ее. Нам необходимо целенаправленно развивать свой эмоциональный интеллект. Если мы будем и дальше выплескивать эмоции без зазрения совести, то превратимся в преступников, рок-звезд или комиков.

Нам необходимо понять, как перестроить эмоции и активировать свои лучшие, положительные стороны. Если мы не научимся управлять собой, то эмоции разрушат и нас, и все вокруг. Иногда я думаю, что мы вымещаем часть своего гнева на окружающей среде, а она в ответ выплескивает свой гнев на нас.

Успех должно измерять не достижениями в познании, но уровнем эмоционального интеллекта. Именно эмоциональный интеллект дарит нам способность вести себя осознанно, управлять собой, контролировать свои порывы и сочувствовать другим. Чтобы натренировать эту способность, нужно среди прочего развить более сильную префронтальную кору мозга, которую, к счастью, мы в силах вырастить точно так же, как выращиваем кактус на подоконнике. Как именно? Обратитесь к упражнениям на тренировку осознанности.

И снова монах, нейролог и я

А теперь я опять предоставлю слово специалистам.

Руби. Итак, что собой представляют эмоции? Это вопрос на миллион долларов.

Нейролог. Так что, если я на него отвечу, получу миллион? Мне кажется, эмоции – это телесная сторона мышления. Мы практически всегда способны указать на ту часть тела, в которой ощущаем переживаемую эмоцию. Любовь помещается в груди, страх – в животе, ярость – в плечах. Мы думаем об этих фразах как о метафорах, но эмоции – это то, как общаются между собой мозг и остальное тело.

Руби. Если бы я захотела определить местонахождение эмоции, где именно в мозгу мне ее искать? Мне всегда хотелось знать, где что находится… как на Гугл-карте.

Нейролог. Первым делом нужно искать в лимбической системе. В нее входят те участки мозга, которые контролируют гормоны, например гипоталамус; структуры, контролирующие память, например гиппокамп, и участки, отвечающие за возбуждение, например поясная кора. Можно также добавить амигдалу – она имеет отношение к страху; прилежащее ядро – оно отвечает за вознаграждение; орбитофронтальную кору – она подавляет поведенческие реакции.

Руби. Слова очень звучные, но я ничего не поняла. Туптен, объясни понятнее, пожалуйста!

Монах. Хорошо. Эмоции – это просто мысли со включенным звуком. Почему они у нас есть? Иногда эмоции дают нам понять, кто мы такие и что заставляет нас реагировать так или иначе, а бывает, что они негативны и заставляют нас страдать и мы не понимаем, как их отпустить. Точно так же, как и в случае с мыслями, мы можем научиться просто наблюдать эмоции, как положительные, так и негативные, не удерживая их и не думая, что они целостны и реальны.

Руби. Но, чтобы мы смогли растолковать их себе, эмоции должны как-то проявляться в нашем теле физически. Если мы чувствуем жжение в груди, как понять, любовь это или выброс кислоты из желудка? (По мне, так ощущения совершенно одинаковые.) Когда я познакомилась с Эдом, то не знала точно, встретила ли своего единственного, судьбой предназначенного, или переела маринованных огурцов. Или вот возьмем спазм в животе: тут тоже сразу не разберешься, страх это или живот схватило, и что делать – вызывать полицию или бежать в туалет? Поэтому меня интересует, в чем физическая разница между приступом изжоги и приступом влюбленности? Как их отличить?

Нейролог. Они перекрывают одно другое. Эмоциональная боль активизирует те же центры в мозгу, что и физическая. Когда у тебя возникает эмоциональное ощущение страдания, то мозг реагирует на него так же, как на физическое повреждение. Когда твои чувства задеты и ты ощущаешь, будто тебя ударили в живот, то мозг реагирует, как если бы тебя физически ударили в живот.

Руби. Ну а как насчет счастья?

Нейролог. Тело и мозг сильно реагируют на негативные события, но куда слабее реагируют на счастье и радость. Это грустно, потому что, когда ты счастлива, то, как правило, не замечаешь этого, а вот когда ты задета, то ни о чем другом думать не можешь.

Руби. Тогда получается, что при оптимальных условиях счастье должно быть нашим естественным и нормальным состоянием, незаметным фоном. Если нам плохо, мы ощущаем сигнал тревоги. Может быть, эмоции сигнализируют нам о нарушении равновесия? Мы склонны чувствовать какие-то ощущения в определенных местах, когда расстроены, но местоположение счастья не определишь – оно ощущается как-то более общо, словно это естественное состояние.

Руби. Я могу определить, где у меня счастье. Ощущение, будто грудь пьет шампанское. И пузырьки, пузырьки поднимаются!

Нейролог. Каким местом у тебя грудь пьет шампанское и пузырится?

Руби. Фу, скверный мальчишка, во всем видит пошлый подтекст! Чем выше интеллект, тем больше тяга к шуткам ниже пояса! Туптен, а ты о чем подумал, когда я сказала «грудь»?

Монах. Я все еще думаю о маринованном огурце, который тебя мучил при встрече с Эдом.

Руби. Туптен, вернись к нам. Как ты думаешь, в чем заключается счастье? Только не говори, что в маринованном огурце.

Монах. Возможно, нам стоит пересмотреть свое представление о сути счастья и дать ему новое определение. Многие считают, что счастье – это какая-то вспышка, для которой нужна искра, спусковой механизм. Но такая зависимость приводит к тому, что люди начинают цепляться за то или иное, слишком привязываются к чему-то. Из-за этого у нас ощущение, будто нам всегда мало, а потом приходит и разочарование. Вместо этого, по-моему, нужно стремиться к состоянию стабильного внутреннего довольства и покоя, для которого не требуется искры и катализатора. Нужно такое ощущение, которое с тобой всегда, постоянное, фоновое.

Руби. Можно ли прекратить цепляться?

Нейролог. Но разве мы как общество не поощряем и не вознаграждаем себя за это цепляние? Оно показывает, что ты амбициозен и целеустремлен. Когда привычка постоянно получает вознаграждение, от нее потом трудно отказаться. В нашем обществе укоренился миф, что высокие достижения ведут к счастью – укоренился потому, что мы попросту игнорируем все случаи, когда достижения к счастью не приводят.

Монах. Причина, по которой люди стремятся добиться успеха, – в том, что они хотят обрести счастье. Так почему просто не вырезать серединку и не быть счастливым?

Нейролог. Вообще-то, достижения и впрямь приводят к прогрессу, но лихорадочное стремление к достижениям способно довести человека до выгорания. Трудно сказать, стоит ли платить за достижения такой дорогой ценой. Взглянем, например, на профессионального футболиста, который выкладывается на полную катушку. Вот он молод, он прямо-таки повелитель мира, он герой школы. У нас в обществе принято на таких парней молиться. Недавно в журнале «Нью-Йорк Таймс» была большая статья на эту тему, и я прямо подскочил и завопил, когда ее увидел. Неврологи давно об этом говорят, но нам казалось, что никто нас не слушает. «Таймс» напечатал несколько фотографий мозга игроков из Национальной футбольной лиги, то есть снимки-томограммы игроков высшего разряда. Ученые сделали томограммы ста одиннадцати футболистам, и у всех, кроме одного, были выявлены признаки значительных повреждений мозга, потому что все игроки неоднократно получали сотрясения мозга! Эти ребята лупят друг друга по башке с такой силой, будто влетают в кирпичную стену на скорости 60 километров в час. Эти повреждения мозга проявились в изменении личности, депрессии, разводах, а в некоторых случаях даже в самоубийствах. Такова цена за несколько лет заоблачного успеха, который, как мы полагаем, должен принести спортсменам счастье. Но давайте начистоту: стоят ли несколько лет счастья последующих десятилетий страданий? Сколько вообще стоит платить за успех?

Монах. Об этом я и говорю: такие высоты даются слишком дорогой ценой. Но благодаря осознанности можно обрести спокойное, подлинное умиротворение.

Руби. Кто-нибудь из читателей непременно спросит: почему этот Монах все время рассуждает об осознанности?

Нейролог. Он и правда слегка ею одержим…

Руби. Да, у него все разговоры приводят к осознанности. Вечно о ней толкует. Иногда я выхожу утром из спальни, а он сидит с закрытыми глазами, и я спотыкаюсь об него как о придорожную тумбу… Аш, будь у тебя выбор – быть Нейрологом или понять, что такое осознанность, ты бы что из этого выбрал? Ум или душевный покой?

Нейролог. Думаю, я бы выбрал душевный покой. Но это непросто, потому что я вырос с комплексом стремления к достижениям. Родители всегда ожидали от меня великолепных достижений. Когда Туптен впервые попробовал поучить меня осознанности, мне показалось, что достичь ее безумно трудно. Поначалу вроде бы все получалось, но потом, неизвестно почему, я впал в подавленное состояние духа. Не знаю, почему и отчего. Потом у меня отчаянно заныла спина и мне мучительно захотелось пошевелиться – то есть прекратить медитировать на осознанность. Потом я почувствовал себя неудачником, потому что Туптен может преспокойно сидеть неподвижно и медитировать, а затем я почувствовал себя неудачником из-за того, что я неудачник.

Позже я спросил Туптена, что это такое со мной было, и он ответил: «Эти чувства, которые тебя захлестывали, – просто мысли». Тут меня прямо-таки озарило. Надо же, крошечные будничные мысли вроде «забыл купить марки» – это то же самое, что моя огромная печаль «ах, я не получил Нобелевскую премию». Для меня было настоящим откровением понять, что и то и другое – лишь мозговая активность.

Монах. Именно, чувства – это мысли со включенным звуком.

Руби. Хорошо, Туптен, теперь я хочу спросить тебя о тягостных эмоциях, которых мы стараемся избегать, – например, страхе, гневе. У тебя когда-нибудь бывала депрессия?

Монах. О да, еще как. Я впал в депрессию во время отшельничества. Она была очень сильной и тянулась почти половину этого срока.

Руби. Как долго ты пробыл отшельником?

Монах. Я ушел в уединение на четыре года. Помню, что много плакал и чувствовал, что провалил свою задачу, раз у меня депрессия. Временами мне казалось, будто в сердце у меня поворачивается нож – прямо физически больно было. Меня тянуло покончить с собой, и я едва не прервал уединение. Но какая-то часть меня хотела исправить происходящее, а деваться мне было некуда – разве что научиться как следует погружаться в медитацию. Я мог выйти из уединения, но не хотел. Все изменилось, когда я научился отвлекаться от мыслей и относиться к чувствам сострадательно – как если бы я общался с напуганным другом. Боль в груди стала меняться и претворилась в радостное чувство.

Руби. И теперь ты всегда ощущаешь это радостное чувство?

Монах. Я знаю, как его вызвать.

Нейролог. Это интересно: когда ты перестал отталкивать от себя эмоции, то физическая боль прекратилась. Это выход из положения. Мы можем оттолкнуть эмоции, отодвинуть их в сторону, но тело запомнит их.

Руби. Каковы эмоции в теле? Например, бывает депрессия у руки? Или у левой ноги – плохое настроение с утра пораньше?

Нейролог. Эмоции не располагаются в конкретном месте, они возникают из коммуникации между мозгом и телом. И это улица с двусторонним движением, так что, если ты в депрессии, у тебя даже мышцы работают иначе, чем когда ты в хорошем настроении. Например, осанка способна по-настоящему влиять на эмоции. Джонатан Миллер, Нейролог и театральный режиссер, приводит историю о том, как работал с талантливой певицей-сопрано в опере. Он добивался, чтобы певица изобразила на сцене определенный оттенок печали, но не мог описать его ей словами. Вместо словесного описания он определенным образом ссутулился и сник в кресле, бессильно свесив руки и ноги, а затем попросил певицу скопировать его позу. И у нее тотчас получилось спеть именно с тем выражением печали, которого добивался режиссер! Ее тело поняло нечто, что невозможно было выразить словами. Думаю, это показывает: эмоция и есть то самое, что делает тело – информация, переданная мозгу.