Текст книги "Пилот «штуки»"

«Эта атака имеет важнейшее значение».

«Бомбы сбрасывать поочередно».

«Атакуйте на малой высоте пока не кончатся боеприпасы».

«Бортстрелкам также открыть огонь по машинам».

Я сбрасываю бомбы и начинаю охоту на танки со своими 20 мм пушками. В другое время было бы чистой тратой сил стрелять по танкам из оружия такого калибра, но сегодня иваны везут баки с горючим. И тут они просчитались. После первых же бомб русская колонна останавливается и затем, под прикрытием свирепого зенитного огня пытается двигаться дальше, сохраняя строй. Но мы не даем себя запугать. Только сейчас они поняли, что мы настроены серьезно. Они в панике разбегаются прочь от дороги, сворачивают в поля и беспрестанно кружат выполняя все известные им оборонительные маневры. Каждый раз когда я стреляю, я попадаю в бак разрывным или зажигательным снарядом. По всей видимости горючее протекает сквозь щели, некоторые танки, которые стоят в тени холма, взрываются с ослепляющими вспышками. Если взрывается их боезапас, небо перечеркивается настоящим фейерверком, а если танк везет некоторое количество сигнальных ракет, они осыпают все вокруг невообразимой цветовой гаммой.

Каждый раз когда я захожу в атаку, я сознаю ответственность, которая лежит на нас и надеюсь, что нам удастся добиться успеха. Какое счастье, что мы засекли эту колонну именно сегодня! У меня кончаются боеприпасы, я уже уничтожил пять танков, но в поле все еще несколько чудовищ, некоторые из них продолжают двигаться. Я должен еще как-то им отплатить.

«Ханнелора 7» – это позывной командира седьмого звена – «возвращайтесь домой после того как истратите все боеприпасы».

Я же, вместе с ведомым, лечу на максимальной скорости на аэродром. Мы не ждем дозаправки, у нас достаточно горючего для нового вылета, нам нужны лишь боеприпасы. Быстро надвигаются сумерки. Все идет слишком медленно, хотя наши оружейники работают изо всех сил. Я уже объяснил им, что стоит на кону и сейчас они делают все, чтобы не подвести товарищей, находящихся в воздухе. Через десять минут я взлетаю вновь. По пути мы встречаем возвращающуюся эскадрилью, она уже приближается к аэродрому, на котором включены посадочные огни. Кажется, проходит вечность прежде чем я оказываюсь над целью. Еще издалека я вижу горящие танки и грузовики. Взрывы освещают поле битвы зловещим светом. Видимость очень плохая. Я направляюсь к северу и летя на низкой высоте над дорогой настигаю двух стальных монстров, которые движутся в том же направлении, вероятно с намерением сообщить в тыл печальную новость. Я делаю вираж и захожу в атаку. Я могу различить их только в самую последнюю секунду, когда иду на бреющем. Попасть в них не так-то просто. Но и они, как и их предшественники, оснащены запасными баками с горючим и мне удается взорвать их обоих, хотя я и должен истратить всю свою амуницию. Вместе с этими двумя всего за день уничтожено семнадцать танков. Моя эскадрилья уничтожила примерно столько же, так что сегодня иваны потеряли не меньше тридцати танков. Это черный для них день. Сегодня, после всех событий, наш сон в Яссах ничто не потревожит, в этом мы можем быть уверены. Мы узнаем завтра, как далеко продвинулось наступление. Мы садимся уже в полной темноте. Постепенно, когда напряжение спадает, я начинаю чувствовать боль. И армия и командование группы хотят знать все подробности. Полночи я держу рядом с ухом телефонную трубку.

***

Сегодняшнее задание вполне предсказуемо: атаковать те же самые вражеские силы, что и вчера.

Мы вылетаем очень рано, чтобы оказаться над целью сразу же после начала рассвета, поскольку мы можем быть уверены, что иван с толком воспользовался передышкой. По-прежнему стоит ненастная погода, высота нижней кромки облачности – 100-120 метров. Вновь св. Петр помогает противнику. Окружающие холмы плохо различимы. Мы можем лететь только вдоль долин. Мне интересно, что сегодня для нас приготовлено. Мы пролетаем Фалешти, здесь одни обломки, все. Как мы оставили вчера. К югу от Балты мы встречаем первые танковые и мотопехотные колонны. Нас приветствуют и зенитки и истребители. Должно быть всем уже известно, какое представление мы вчера тут дали. Мне следует проявлять сегодня особую осторожность и ни в коем случае не делать вынужденную посадку где-нибудь поблизости. Мы атакуем без промедления, во время каждого вылета мы участвуем в воздушных боях не имея никакого эскорта, поскольку в этом секторе почти нет наших истребителей. Кроме того, у нас неприятности с погодой. Приходится все время летать очень низко, и без потерь не обойтись, но нам приходится не обращать на это внимание, потому что мы имеем дело с аварийной ситуацией и в наших собственных интересах не прекращать атаку ни на минуту. Если мы не будем подниматься в воздух, пройдет не так много времени и иван захватит наш аэродром. Жаль, что во время этих трудных вылетов со мной нет Хеншеля, с его опытом бортстрелка он мог бы заметно облегчить мою жизнь. Сегодня мой бортстрелок – унтер-офицер Ротман. Хороший парень, но у него не хватает опыта. Мы все любим летать с ним, потому что мы говорим: «Даже если никто не вернется назад, можно поспорить, что Ротман как-то выкрутится». После нашего возвращения из первой миссии я досадую на задержку и отправляюсь в промежуточный полет в сопровождении Фишера. Мы атакуем танки в предместьях Балты. Над целью мы должны встретиться с несколькими истребителями. Мы летим как можно ниже, погода стала еще хуже, видимость не превышает 800 метров. Поднимаясь повыше над городом я высматриваю истребители. И они там действительно есть, но не наши, а русские.

«Смотри, Фишер, это одни Аэрокобры. Не отставай. Подойди ближе».

Они уже заметили нас. Их около двадцати. Нас всего двое, легкая добыча. Они уверенно нас атакуют. Мы не можем набрать высоту, нам приходиться лететь над самой землей, используя каждый овраг для того, чтобы затеряться. Я не способен маневрировать, потому что не могу нажимать на педали, я могу лишь немного менять курс работая одной ручкой управления. Эта тактика не спасает меня надолго, особенно если за мной идет истребитель, пилот которого знает хотя бы основы своего ремесла. Но тот, кто идет сейчас за мной, разбирается в своем деле в совершенстве. Ротман начинает нервничать:

«Они нас сейчас собъют».

Я ору чтобы он заткнулся и стрелял, а не тратил дыхание. Он продолжает кричать, в фюзеляж входят снаряды – «рат-а-тат-тат» – попадание за попаданием. Я не могу воспользоваться педалями. Меня охватывает слепая ярость. Я вне себя от гнева. Я слышу как грохочут снаряды большого калибра, в дополнение к 20 мм пушкам Аэрокобра стреляет по мне еще и 30-мм снарядами. Сколько еще продержится мой верный Ю-87? Сколько еще пройдет времени, прежде чем самолет охватит пламя или он развалится на куски? Во время войны меня сбивали тридцать раз, но всегда зенитки и никогда – истребители. Каждый раз я пользовался педалями и с их помощью маневрировал. Это первый и последний раз, когда истребитель попадает в мой самолет.

«Ротман, огонь»! Он не отвечает. Его последние слова: "Черт! Пулемет заклинило! " Теперь сзади у меня нет никакой защиты. Иваны не медлят воспользоваться этим, они становятся еще более агрессивными чем раньше и заходят на меня сзади, справа, слева. Один приятель атакует меня спереди раз за разом. Я укрываюсь в самом узком овраге, в который можно с большим трудом втиснуться, едва не задевая стенки крыльями. Они стреляют довольно метко, добиваясь попадания за попаданием. Шансы вернутся домой невелики. Но неподалеку от нашего аэродрома в Яссах они отказываются от преследования, скорее всего у них кончились боеприпасы. Я потерял Фишера. Он все время летел в стороне и сзади и я упустил его из виду. Ротман тоже не знает, что с ним случилось. Пошел он на вынужденную посадку или разбился? Я не знаю. Потеря этого способного молодого офицера бьет по эскадрону с особенной силой. Мой самолет изрешечен 20 мм снарядами и в него попало восемь снарядов из 37 мм пушки. Ротман не смог бы меня защищать слишком долго.

После такого приключения любой был бы выбит из колеи, но с этим ничего не поделаешь. Я залезаю в другой самолет и лечу снова. Советы должны быть остановлены. В этот день я вывожу из строя девять танков. Трудный день. Во время последних вылазок я должен напрягать зрение, чтобы найти хотя бы один танк. Это хороший знак. Я полагаю, что в данный момент наступление противника выдохлось, а пехота без брони не сможет прорваться слишком далеко.

На следующее утро разведка подтверждает мои предположения. Все стихло, почти вымерло. После того, как я приземляюсь после первого за этот день вылета, молодой механик прыгает на крыло моего самолета, горячо жестикулируя, и поздравляет меня с награждением Бриллиантами к Рыцарскому кресту. Только что получен телефонный звонок из штаб-квартиры фюрера, но в сообщении также содержится запрет на полеты. Отдельные слова этого парня тонут в гудении работающих двигателей, но я понимаю смысл того, что он мне говорит. Для того, чтобы не видеть текста сообщения, я не иду в диспетчерскую, а остаюсь у моего самолета до тех пор, пока не заканчивается подготовка к следующему полету. В полдень генерал вызывает меня в Одессу по телефону.

Тем временем отовсюду поступают поздравительные телеграммы, даже от членов правительства. Предстоит тяжелая борьба, чтобы добиться разрешения летать. Мысль о том, что мои товарищи готовятся к новому полету, а я должен следовать в Одессу, расстраивает меня, я чувствуя себя каким-то прокаженным. Это дополнение к награде приводит меня в уныние и сводит к нулю все удовольствие от сознания того, что мои достижения получили такое высокое признание. В Одессе я не узнаю ничего нового, только то, что мне уже известно и о чем бы я хотел слышать. Я рассеянно слушаю поздравления, мои мысли с моими боевыми товарищами, которые могут ни о чем не заботиться и продолжать летать. Я завидую им. Я должен немедленно проследовать в штаб-квартиру фюрера, чтобы тот лично наградил меня Бриллиантами. После остановки в Тирасполе мы пересаживаемся на Ю-87 – если бы только Хеншель был со мной, сейчас позади меня сидит Ротман. Мы летим по маршруту Фокшаны-Бухарест-Белград-Кечкемет-Вена-Зальцбург. Не часто глава государства принимает офицера, рапортующего о своем прибытии в унтах, но я рад, что могу в них ходить, даже испытывая постоянную боль. Оберст фон Белов приезжает в Зальцбург чтобы сопровождать меня, в то время как Ротман отправляется к себе домой поездом. Мы договариваемся, что я подберу его в Силезии на обратном пути.

В течение двух дней я загораю на террасе отеля в Берхтесгадене, вдыхая восхитительный горный воздух. Постепенно я расслабляюсь. Через два дня я оказываюсь в обществе фюрера в великолепном Бергхофе. Он знает всю мою историю вплоть до мельчайших деталей и выражает свою радость, что судьба была столь благосклонна ко мне и мы смогли так много достичь. Я впечатлен его теплотой и заботливой сердечностью. Он говорит, что я сделал достаточно, поэтому он приказал мне оставаться на земле. Он объясняет, что нет никакой необходимости в том, что все великие солдаты должны отдать свои жизни, их пример и их опыт должны быть сохранены для новых поколений. Я отвечаю отказом принять награду, если получив ее я больше не смогу водить в бой мою эскадрилью. Он хмурится, следует краткая пауза, затем на его лице появляется улыбка: «Очень хорошо, в таком случае вы можете летать». Наконец-то я счастлив и предвкушаю увидеть выражение удовольствия на лицах моих товарищей, когда они услышат, что я вернулся. Мы пьем вместе чай и беседуем час или два. Мы обсуждаем новое оружие, стратегическую ситуацию, историю. Он специально объясняет мне что недавно прошли испытания оружия Фау. В настоящее время, говорит он, было бы ошибкой переоценивать его эффективность потому, что точность нового оружия еще очень невысока, но, добавляет он, это не так важно, поскольку есть надежда на производство ракет, которые будут абсолютно надежными. Позднее мы сможем полагаться не на обычные взрывчатые вещества, а на нечто иное, столь мощное средство, что когда мы применим его, война немедленно закончится. Он говорит мне, что его разработка продвинулась уже очень далеко и завершение можно ожидать очень скоро. Для меня это совершенно новый поворот и я не могу это себе представить. Позднее я узнаю, что взрывной эффект этих новых ракет будет основан на атомной энергии.

После каждого визита к фюреру я получаю неизгладимое впечатление. Из Зальцбурга я лечу в Герлиц, мой родной город. Прием, данный в мою честь утомляет меня больше, чем некоторые боевые вылеты. Когда в семь часов утра я наконец-то добираюсь до своей кровати, хор девушек поет мне серенады, моей жене приходится долго убеждать меня выйти и пожелать им доброго утра. Очень трудно объяснить людям, что несмотря на награждение Бриллиантами я не хотел бы участвовать в празднованиях и приемах. Я хочу только отдыха. Я провожу несколько дней с моими родителями в тесном семейном кругу. Я слушаю новости с востока по радио и думаю о солдатах, которые там сражаются. Наконец меня больше ничто не держит и я могу вернуться. Я звоню Ротману в Циттау и наш Ю-87 вновь несет нас на юг, через Вену и Бухарест – на восточный фронт.

14. Роковое лето 1944

Через несколько часов я приземляюсь в Фокшанах в Северной Румынии. Моя эскадрилья сейчас стоит в Хуси, чуть дальше к северу. Фронт удерживается гораздо прочнее, чем две недели назад. Он идет от Прута к Днестру вдоль края плато, расположенного к северу от Ясс.

Маленький городок Хуси приютился между холмов. На некоторых из них растут обширные виноградники. Сможем ли мы дождаться вина? Летное поле находится на северной окраине городка. И поскольку наши дома располагаются на противоположной стороне, нам каждое утро приходится ходить по его улицам. Население наблюдает за нашими действиями с интересом. Когда говоришь с ними, они всегда демонстрируют свое дружелюбие. Особенно тесные контакты с нами поддерживают представители церкви. Их возглавляет епископ, у которого я часто нахожусь в гостях. Он не перестает объяснять мне, что духовенство видит в нашей победе единственный шанс сохранить религиозную свободу и независимость. В городе много торговцев, здесь огромное количество мелких лавок. Все это очень сильно отличается от Советской России, которую мы оставили столь недавно. Ее средний класс исчез, поглощенный пролетарским Молохом.

Когда я прохожу через город меня особенно поражает огромное количество собак. По всем признакам они бездомные. Они скитаются повсюду, их встречаешь на каждом углу и на каждой площади. Я временно размещаюсь в маленькой вилле с виноградником, сбоку протекает маленький ручей, в котором можно купаться. Ночью через этот виноградник проходят целые процессии собак. Они движутся в индейском строю, в стаях по двадцать-тридцать. Однажды утром я еще лежу в кровати, когда в мое окно заглядывает огромная дворняга и ставит передние лапы на подоконник. За ней в той же позе стоят пятнадцать ее коллег. Задние поставили свои ноги на спины тех, кто стоит впереди и все пялятся в мою комнату. Когда я прогоняю их, они печально и без лая крадутся прочь, чтобы продолжить свое беспрестанное рысканье.

Еда у нас в изобилии, мы живем хорошо, поскольку получаем наше жалование в леях и хотя приобрести на них особенно нечего, по крайней мере, всегда можно купить яиц. Постепенно почти все наше жалование начинает уходить на покупку яиц. Среди офицеров первое место по потреблению яиц удерживает лейтенант Шталер, он поедает огромное их количество. Однажды, когда нехватка горючего не позволяет нам летать, немедленно начинается проверка этого нового источника энергии, вся эскадрилья до последнего человека занимается физическими упражнениями, обычно это бег по пересеченной местности, гимнастика, и, конечно же, футбол.

Я все еще не могу принимать участие в этих упражнениях, поскольку ступни моих ног не вполне еще прошли, а плечо болит, если я опрометчиво двигаю рукой. Но для эскадрильи в целом эти спортивные занятия являются великолепным отдыхом. Некоторые, и я в первых рядах, пользуемся возможностью и гуляем в горных лесах или практикуемся в других видах спорта.

Обычно мы едем на аэродром между 4 и 5 часами утра. На дальнем краю города мы всегда натыкаемся на огромное стадо овец, впереди которых шествует осел. Его глаза полностью закрыты длинной спутанной гривой и мы удивляемся, как он может вообще нас видеть. Из-за этой гривы мы прозвали его Затмением. Однажды утром, проносясь мимо, мы дергаем его за кончик хвоста. Это приводит к целой серии реакций: сначала он взбрыкивает копытами как лягающаяся лошадь, затем, вспомнив свою ослиную натуру, замирает, и наконец дает о себе знать его цыплячье сердце и он уносится как ветер.

***

Мы совершаем вылеты в относительно стабильный сектор, где, тем не менее, постоянное прибытие подкреплений указывает на то, что красные готовятся нанести удар в самое сердце Румынии. Район наших операций тянется от деревни Таргул Фрумос на западе до плацдармов на Днестре и к Тирасполю на юго-востоке. Большинство вылетов мы совершаем в район к северу от Ясс, здесь Советы пытаются выбить нас с возвышенностей вокруг Карбити на берегу Прута. Ожесточенные бои в этом секторе завязываются вокруг руин замка Станца на так называемом Замковом холме. Раз за разом мы теряем эту позицию, но всегда отбиваем ее.

В этой зоне Советы постоянно подводят свои огромные резервы. Как часто нам приходится атаковать мосты через реку. Наш маршрут пролегает через Прут к Днестру за Кишиневым и далее на восток. Мы надолго запомним эти названия – Кошица, Григориополь, плацдарм у Бутора. На короткое время мы стоим на одном аэродроме с истребителями из JG52. Ими командует майор Баркхорн, который знает свою работу от "А" до "Я". Они часто сопровождают нас на боевые вылеты и мы доставляем им большие неприятности, потому что новый Як-3, который только что появился на другой стороне, каждый день устраивает все новые представления. Передовая авиабаза группы находится в Яссах, отсюда легче патрулировать над линией фронта. Командир группы часто находится на передовой, чтобы наблюдать за взаимодействием самолетов с наземными войсками. Его передовой пост оснащен радиостанцией, которая позволяет ему слушать все переговоры в воздухе и на земле. Пилоты-истребители говорят друг с другом, истребители – с офицером наземного контроля, «Штуки» – между собой и с офицером связи на земле. Тем не менее, обычно мы все пользуемся разными частотами. Маленький анекдот, который командир 8-й группы рассказывает нам во время своего последнего визита, показывает его заботу о своих «овечках». Он видел как наша эскадрилья приближалась к Яссам. Мы идем на север, наша задача – атаковать цели в районе замка, которые армия хотела нейтрализовать, установив связь с нашим диспетчером. Над Яссами нас встречают не наши истребители, а сильное соединение Ла. Через секунду небо заполнено маневрирующими самолетами. Медленные «Штуки» не могут справиться со стремительными как стрела русскими истребителями, особенно с полным грузом бомб. Командир группы наблюдает за битвой со смешанным чувством и слышит все переговоры. Командир седьмого звена, предполагая, что я не видел Ла-5, которые заходили сзади, кричит: «Ханнелора, оглянись, один из них собирается тебя сбить»! Я давно заметил истребитель, но у меня еще достаточно времени, чтобы предпринять маневр уклонения. Мне не нравится эти крики по радиотелефону, это обескураживает экипажи и отрицательно влияет на их меткость. Поэтому я отвечаю: «Не родился еще тот, кто меня собьет».

Я не хвастаюсь. Я хочу только продемонстрировать определенную беспристрастность для выгоды других пилотов, потому что хладнокровие в таком месте заразительно. Коммодор завершает эту историю широкой ухмылкой:

«Когда я услышал это, я больше не беспокоился о вас и обо всей эскадрилье. На самом деле я наблюдал за этой неразберихой с большим удивлением».

Как часто, инструктируя экипажи, я читал им такую лекцию: «Любой, кто не сможет удержаться рядом со мной, будет сбит истребителем. Любой, кто отстанет, окажется легкой добычей и не сможет рассчитывать на какую бы то ни было помощь. Поэтому держитесь ко мне как можно ближе. Попадание зенитки – чаще всего счастливая случайность. Если вам не повезло, вас с такой же вероятностью ударит по голове сорвавшийся с крыши шифер или вы попадете под трамвай. Кроме того, война – это не страхование жизни».

Старики уже знают мою точку зрения и крылатые изречения. Когда новичков вводят в курс дела, ветераны прячут улыбку и говорят: «В этом он, может быть, и прав». Тот факт, что мы практически не несем никаких потерь во время встреч с вражескими истребителями, подтверждает мою теорию. Новички должны, конечно же, пройти определенную подготовку еще до того, как они попадут на фронт, в ином случае они будут представлять опасность для своих коллег.

Вот, например, всего через несколько дней мы совершаем вылет в том же самом районе и нас снова атакуют большими силами вражеские истребители. Недавно попавший к нам лейтенант Рем пикирует вслед за ведущим и отрезает ему хвост своим пропеллером. К счастью, ветер несет их парашюты к нашим окопам. Мы снижаемся по спирали вокруг них до тех пор, пока они не достигают земли, потому что советские истребители регулярно открывают огонь по нашим экипажам, которые выбрасываются с парашютом. Через несколько месяцев Рем превратился в первоклассного летчика, сам стал ведущим и часто замещает командира звена. Я испытываю чувство симпатии к тем, кто медленно учится.

Лейтенанту Швирблатту везет меньше. Он сделал уже 700 боевых вылетов и был награжден Рыцарским крестом. Получив прямое попадание над целью, он должен был сделать вынужденную посадку сразу за нашими окопами, потерял левую ногу и несколько пальцев на руке. Нам будет суждено сражаться вместе во время завершающей стадии войны.

У нас нет ни минуты передышки, не только в районе севернее Ясс, но также и на востоке, где русские захватили плацдармы на берегу Днестра. Однажды, во второй половине дня три наших машины летят над излучиной Днестра между Кошицей и Григориополем, где наша оборона прорвана большим количеством Т-34. Лейтенант Фиккель и унтер-офицер сопровождают меня на Ю-87, вооруженных бомбами. Предполагается, что нас будет ждать эскорт, и когда я приближаюсь к излучине реки я в самом деле могу видеть в районе цели низко летящие истребители. Оставаясь оптимистом, я прихожу к заключению, что это свои. Я лечу по направлению к цели, разыскивая танки, когда понимаю, что эти истребители – вовсе не мой эскорт, а иваны. Как глупо с нашей стороны, ведь мы уже разорвали строй, когда начали искать отдельные цели. Два других самолета запаздывают со сближением и медленно начинают пристраиваться за мной. Более того, удача нам изменяет, иваны готовы драться, это желание возникает у них не так часто. Самолет унтер-офицера очень быстро загорается и превратясь в факел, исчезает в западном направлении. Фиккель сообщает мне, что его тоже подбили и ему приходится уходить. Пилот Ла-5, который, по всей вероятности, знает свое дело, садится мне на хвост, остальные держаться за ним на небольшом расстоянии. Что бы я ни делаю, мне не удается стряхнуть этот Ла. Он частично выпустил закрылки, чтобы уменьшить скорость. Я залетаю в глубокие овраги, чтобы держать его пониже и сделать так, чтобы опасность столкнуться с землей спутала бы ему прицел. Но он держится за мной и его трассеры проходят совсем близко от моей кабины. Мой бортстрелок Гадерман кричит взволнованно, что истребитель непременно собьет нас. Лощина расширяется к юго-востоку от изгиба реки и неожиданно я делаю вираж со вцепившимся мне в хвост Ла. У Гадермана заклинило пулемет. Трассеры проходят под левым крылом. Гадерман орет: «Выше»! Я отвечаю: «Я не могу, у меня уже и так ручка в живот уперлась». Во мне начинает медленно нарастать удивление, как этот парень, идущий сзади, может следовать моим виражам на истребителе. Пот бежит у меня по лбу. Я все тяну на себя ручку управления, трассеры продолжают проноситься под моим крылом. Обернувшись, я могу взглянуть прямо в напряженно-сосредоточенное лицо ивана. Другие Ла прекратили преследование, по всей видимости ожидая, что их коллега вот-вот нас собьет. Полет в таком стиле им не по зубам: почти вертикальные виражи на высоте 10-15 метров над землей. Неожиданно на вершине земляного укрепления я замечаю немецких солдат. Они машут руками как сумасшедшие, скорее всего, не могут разобраться в ситуации. Но вот раздается громкий вопль Гадермана: «Ла упал»!

Сбил ли Гадерман вражеский самолет из своего пулемета или лонжероны истребителя не выдержали огромного напряжения во время этих виражей на полной скорости? В наушниках я слышу громкие крики русских. Они видели, что произошло и это нечто из ряда вон выходящее. Я потерял Фиккеля и лечу домой. Подо мной в поле лежит горящий Ю-87. Унтер-офицер и его бортстрелок стоят рядом с ним в полном здравии, к ним спешат немецкие солдаты. Значит, завтра они снова смогут летать. Вскоре после посадки я встречаюсь с Фиккелем. Будет достаточный повод отпраздновать наш новый день рождения. Фиккель и Гадерман также настаивают на праздновании. На следующее утро звонит наземный корректировщик этого сектора и рассказывает мне, с каким беспокойством он наблюдал за вчерашним представлением и сердечно поздравляет меня от имени дивизии. Из радиосообщения, перехваченного прошлым вечером, становится ясно, что пилотом истребителем был знаменитый советский ас, дважды Герой Советского Союза. Я должен признать, что он был хорошим летчиком, а это совсем не мало.

***

Вскоре после этого эпизода я должен докладывать рейхсмаршалу по двум разным поводам. Первый раз я приземляюсь в Нюрнберге и отправляюсь в замок его предков. Когда я вхожу во двор, я с удивлением вижу Геринга, наряженного в средневековый германский охотничий костюм и, в компании лечащего врача, стреляющего из лука в ярко раскрашенную мишень. Он не обращает на меня никакого внимания, пока не расходует весь свой запас стрел. Я с удивлением вижу, что он ни одного раза не промахнулся. Я только надеюсь, что он не охвачен желанием показать свое умение, заставив меня с ним соперничать, в этом случае он должен понимать, что из-за раны в плечо я не могу держать лук, тем более – стрелять из него. Тот факт, что я докладываю ему о прибытии в унтах в любом случае указывает на мою физическую слабость. Он говорит мне, что часто занимается спортом во время отдыха, это способ поддерживать себя в форме и его доктор волей-неволей, должен присоединиться к нему в этом приятном времяпрепровождении. После скромного ужина в кругу семьи на котором из других гостей присутствует только генерал Лерцер, я узнаю причину моего вызова. Он награждает меня Золотой медалью пилота с бриллиантами и просит сформировать эскадрилью, вооруженную новыми Мессершмиттами-410 с 50 мм пушками и принять над ней командование. Он надеется, что с этим типом самолета нам удастся совладать с четырехмоторным самолетами, которые использует противник. Я делаю вывод, что поскольку я только что был награжден Бриллиантами, он хочет превратить меня в пилота-истребителя. Я уверен, что он думает категориями первой мировой войны, во время которой пилоты, награжденные «Pour le Merite» были обычно пилотами-истребителями, как и он сам. Он предрасположен к этой ветви Люфтваффе и к тем, кто к ней принадлежит, и хотел бы включить меня в эту категорию. Я говорю ему, что очень хотел стать пилотом-истребителем раньше, и что этому помешало. Но с тех дней я приобрел ценный опыт как пилот-пикировщик и я не хотел бы ничего менять. Я поэтому прошу его оставить эту идею. Затем он говорит мне, что у него есть согласие фюрера на это назначение, хотя он и признает, что ему не очень понравилась идея отстранить меня от полетов на пикирующих бомбардировщиках. Тем не менее фюрер согласился с ним в том, что я ни в коем случае не должен больше приземляться в тылу у русских, чтобы спасать другие экипажи. Это приказ. Если экипажи должны быть спасены, то в будущем этим должны заниматься другие. Такое требование беспокоит меня. Частью нашего кодекса является правило: «Все сбитые будут спасены». Я считаю, что должен заниматься их спасением сам, потому что мне, в силу моего большого опыта это сделать легче, чем кому-нибудь еще. Если это вообще должно быть сделано, тогда я тот человек, который должен это выполнить. Но возражать сейчас означало бы зря тратить силы. В критический момент нужно действовать так, как это диктует необходимость. Через два дня я возвращаюсь в Хуси и принимаю участие в боевых операциях.

Пользуясь паузой в несколько дней я решаю совершить короткую поездку в Берлин на конференцию, которая все время откладывалась. По возвращению я приземляюсь в Герлице, навещаю домашних и лечу на восток в Веслау, неподалеку от Вены. Рано утром, когда я просыпаюсь в доме моих друзей, я узнаю, что меня всю ночь пытались найти люди из штаб-квартиры рейхсмаршала. Связавшись с ним я получаю приказ немедленно проследовать в Берхтесгаден. Поскольку я предполагаю, что это еще одна попытка навязать мне штабные или какие-нибудь специальные обязанности, я спрашиваю его: "Хорошая это новость или плохая? " Он хорошо знает меня и говорит: «Конечно, хорошая».

Не без чувства недоверия я сажусь в самолет и лечу на небольшой высоте вдоль Дуная. Погода самая плохая, какую только можно себе представить. Облака висят на высоте 50 метров, почти все аэродромы закрыты. Венские леса скрыты густыми облаками. Я лечу вверх по долине Дуная от Св. Пелтена до Амштеттена и Зальцбурга, где приземляюсь. Здесь меня уже ждут и везут в охотничий домик рейхсмаршала неподалеку от Бергхофа в Оберзальцберге. Он находится на совещании с фюрером и мы сидим за столом, когда он возвращается. Его дочь Эдда уже совсем взрослая девочка, ей позволяют сидеть с нами. После короткой прогулки по саду беседа принимает официальный характер и мне не терпится узнать, что носится в воздухе на этот раз. Дом и сад отличает по настоящему хороший вкус, ничего вульгарного или шикарного. Семья ведет простую, скромную жизнь. Я получаю официальную аудиенцию в светлом кабинете с многочисленными окнами, из которых открывается величественная панорама гор, сверкающих в весеннем солнце. Геринг, без сомнения питает слабость к старым обычаям и костюмам. Я просто не знаю, как описать его одеяние, это разновидность робы или тоги, такой, какую носили древние римляне, красновато-коричневого цвета, скрепленная золотой брошью. Все это для меня в новинку. Он курит длинную трубку длиной до самого пола, с раскрашенной фарфоровой чашечкой на конце. Я вспоминаю, что в детстве у моего отца была точно такая же, в то время его трубка была длиннее меня. Немного понаблюдав за мой в молчании, он начинает говорить. Я вызван для нового награждения. Он прикалывает мне на грудь Золотую медаль фронтовой службы с бриллиантами в ознаменование моих двух тысяч боевых вылетов. Это совершенно новая медаль, которой никого никогда прежде не награждали, потому что я один сделал такое количество вылетов. Она сделана из чистого золота, в центре платиновый венок с перекрещенными мечами, под которыми число 2000, выложенное крошечными бриллиантинами. Я рад, что эта награда не сопровождается какими-нибудь неприятными дополнениями, как это было раньше.