Текст книги "Горе от ума? Причуды выдающихся мыслителей"

Исаак Ньютон (1643–1727)

В 1755 году в Кембридже установили мраморную статую Исаака Ньютона с подписью:

«Превосходивший умом человеческий род».

Сказано сильно, но не бесспорно. И до, и после него были выдающиеся мыслители. Каким измерением умственной силы, в каких единицах выразилось это превосходство? Непонятно.

Универсальным гением назвать Ньютона нельзя, в отличие от некоторых его знаменитых современников. В полной мере он проявил свой талант в математике, механике, физике, астрономии – науках смежных. Со временем они раздробились и в некоторых своих областях обособились, но тогда были более или менее связаны между собой.

Он писал и богословские сочинения, но они лишены оригинальности, хотя и демонстрируют обширную эрудицию и огромную работоспособность автора. В своих научных изысканиях он действительно был одним из первых.

О его личных качествах мнения расходятся. Обычно подчёркивают, что он был прост в общении, учтив, сдержан, щедр, рассудителен; лишнего не болтал. Во имя справедливости не побоялся войти в комиссию, возражавшую против указа короля.

В книге Стивена Хокинга «Краткая история времени» (1988) образ знаменитого учёного представлен иначе:

«Исаака Ньютона нельзя назвать симпатичным человеком. Широкую известность получили его дурные отношения с коллегами; последние годы своей жизни он провёл в основном в скандальных спорах. …Ньютон поссорился с королевским астрономом Джоном Флемстидом, который раньше снабжал Ньютона данными для его “Математических начал”, а теперь задерживал информацию, которая требовалась Ньютону.

Ньютон… сам включил себя в руководство Королевской обсерватории, а затем начал добиваться немедленной публикации результатов. В конце концов ему удалось заполучить работу Флемстида и договориться о её публикации со смертельным врагом Флемстида – Эдмондом Галлеем. Однако Флемстид передал дело в суд, и суд принял решение в пользу Флемстида, запретив распространение украденной работы. Ньютона разозлило такое решение, и, чтобы отомстить Флемстиду, он убрал в более поздних изданиях "Начал" все ссылки на его работы.

Более серьёзный спор разгорелся у Ньютона с немецким философом Готфридом Лейбницем. Почти все статьи в защиту Ньютона были написаны им самим и лишь опубликованы под именами его друзей!.. Лейбниц совершил ошибку, обратившись в Королевское общество с просьбой разрешить противоречие. Ньютон, будучи президентом общества, назначил для разбора дела “незаинтересованную” комиссию, “случайно” составленную целиком из друзей Ньютона!.. Затем Ньютон сам написал отчёт комиссии и заставил общество его опубликовать, официально обвинив, таким образом, Лейбница в плагиате. Всё ещё не чувствуя удовлетворения, Ньютон анонимно опубликовал сжатый пересказ этого отчёта в журнале Королевского общества. Говорят, что после смерти Лейбница Ньютон сказал, что получил большое удовлетворение оттого, что “разбил сердце Лейбница”.

…Ньютон принял активное участие в антикатолическом движении сначала в университете, а затем в парламенте и был вознаграждён за это назначением на доходную должность хранителя Королевского монетного двора. Здесь он нашёл более социально оправданное применение своему коварству и жёлчности, успешно проведя широкомасштабную кампанию по борьбе с фальшивомонетчиками и даже отправив на виселицу нескольких человек».

Математик и физик О.Е. Акимов, приведя это высказывание, сделал вывод: «Понятно, что Ньютон не был обыкновенным человеком. Но, отвечая на вопрос: “кем в действительности он был в науке?” – честным исследователем или злобным монстром исчадия ада, – надо выбрать второе». В доказательство привёл эпизод, когда Ньютон возглавлял Королевский монетный двор и занимался перечеканкой монет:

«У него нашёлся научный оппонент, который начал оспаривать технологические процедуры чеканки. Спор… дошёл до оскорблений, причём в него были втянуты многие важные персоны, парламент и даже Королевский двор. Ньютон… не терпел никаких возражений, тем более обвинений, будто он занимается выпуском неполноценных, чуть ли не фальшивых денег. Была назначена высокая комиссия, которая, однако, признала правоту за оппонентом Ньютона по фамилии Шалонер.

Комиссия заключила, что он “убедительно показал прекрасный метод чеканки денег, который, несомненно, предотвратит фальшивомонетничество”. Автор этой передовой технологии чрезвычайно обрадовался и стал подозревать Ньютона в некоем злом умысле. В ответ на это “прославленный геометр”, как тогда называли “прославленного физика”, нанял нескольких квалифицированных сыщиков, чтобы те раздобыли ему компрометирующий материал на Шалонера. Они исполнили своё дело добросовестно, в результате чего Шалонер был обвинен в мошенничестве. Когда он, ничего не подозревая, появился в расположении Монетного двора, Ньютон приказал своим людям схватить его и бросить в тюрьму. Шалонер, естественно, возмутился и поднял шум. Особая комиссия признала действия Ньютона необоснованными, и узника выпустили на свободу».

В дальнейшем дело по настоянию Ньютона пересмотрели, обвинили Шалонера в государственном преступлении, присудив к смертной казни с предварительными мучениями. «Ньютон – страшное чудовище, – заключает О.Е. Акимов. – Ни до него, ни после него наука не знала такой бесчеловечной натуры, которой был наделён британец. Он внушал леденящий холод всем окружающим людям. Его раздражительный, мстительный и обидчивый характер мог принести непоправимые беды любому, кто приходил в соприкосновение с ним».

Тут чёрные краски сгущены до предела, в противовес образу Ньютона, который принято представлять в розовом цвете. Прославленный учёный мог быть одним с друзьями и совершенно другим с теми, кого он считал (порой несправедливо) своими врагами. В этом он неоригинален.

Его мнительность, жёлчность и трусоватость можно отчасти объяснить малым ростом и хилым телосложением. Порой его поступки были странными, а высказывания – нелепыми. Чезаре Ломброзо не без оснований считал это проявлением помешательства:

«Ньютон, покоривший своим умом всё человечество, как справедливо писали о нём современники, в старости страдал настоящим психическим расстройством… Тогда-то он и написал, вероятно, “Хронологию”, “Апокалипсис” и “Письмо к Бентлею”, сочинения туманные, запутанные и совершенно не похожие на то, что было написано им в молодые годы».

Главное своё произведение – «Математические начала натуральной философии» – Ньютон писал в зрелом возрасте; оно вышло в свет, когда ему было 44 года. Он не был маниакально увлечён какой-то одной идеей, всерьёз интересуясь, в частности, химией (алхимией). Прав Ломброзо в том, что в первой половине своей творческой жизни Ньютон совершил свои великие научные открытия. Но это относится ко многим, если не к большинству, математикам и физикам.

Труды по истории, философии, теологии требуют не столько «живости ума», комбинаторных способностей, ярко проявляющихся в молодости, сколько кропотливого сбора, осмысления и обобщения огромного материала.

«В 1693 году, – продолжал Ломброзо, – после второго пожара в его доме и после непомерно усиленных занятий, Ньютон в присутствии архиепископа начал высказывать такие странные, нелепые суждения, что друзья нашли нужным увезти его и окружить самым заботливым уходом. В это время Ньютон, бывший прежде до того робким, что даже в экипаже ездил не иначе, как держась за ручки дверец, затеял дуэль с Вилларом».

Впрочем, никакой дуэли не было, а в карете, возможно, Ньютон и позже ехал так, как привык. Вообще человек может испытывать робость в одних случаях и быть вспыльчивым, грубым, а то и смелым в других. С возрастом нам свойственно несколько, а то и значительно меняться. Тем более это показательно для тех, кто, как Ньютон, добился признания и славы.

И всё-таки нельзя отрицать помешательства Ньютона. Об этом без тени сомнений писал советский физик академик С.И. Вавилов:

«Ко времени 1690–1693 годов относится самый мрачный эпизод в жизни Ньютона – его временное психическое расстройство. Сам Ньютон, родственники, ближайшие ученики и биографы ХVIII столетия тщательно сохраняли в тайне его болезнь. Сохранилось, однако, несколько писем Ньютона, являющихся неопровержимым свидетельством болезни. Молва связывала помешательство Ньютона с пожаром в его кабинете, причём будто бы погибло много рукописей и незаконченных трудов… Многие рукописи Ньютона закопчены и носят следы пожара».

Студент Кембриджа Абрагам де ла Прим 3 февраля 1692 года сделал запись в дневнике: «Есть некто мистер Ньютон, которого я очень часто видел, профессор коллегии Троицы, знаменитейший своей учёностью, блестящий математик, философ, богослов и прочее. Он уже много лет член Королевского общества и между прочими учёными книгами написал одну о математических началах философии… Но из всех книг, которые он написал, была одна о цвете и свете, основанная на тысячах опытов, которую он создавал в течение двадцати лет, и стоившая ему много сот фунтов стерлингов. Эта книга, которую он ценил и о которой все говорили, по несчастью, погибла от пожара… Когда мистер Ньютон вернулся из церкви и увидел, что произошло, то все думали, что он сошёл с ума: он был настолько потрясён происшествием, что только через месяц пришёл в себя».

Почему-то студент упомянул о крупной сумме денег, затраченной Ньютоном при работе над рукописью. Возможно, решил, что из-за такой потери можно сойти с ума. Хотя для Ньютона деньги не имели большого значения. А если даже сгорела рукопись, должны были оставаться черновики и наброски, позволяющие её хотя бы частично восстановить.

Русский математик, физик, публицист и популяризатор науки М.М. Филиппов (1858–1903), автор биографии Ньютона, считал, что у великого учёного были в этот период временные приступы помешательства:

«После первого потрясения Ньютон понемногу стал приходить в себя, и к концу 1692 года был почти здоров. В это время он затеял богословскую переписку, доведшую его до ещё более тяжкой болезни. Весьма возможно, что на богословские предметы он был опять наведён не только собственными мыслями, но и стараниями друзей, родственников и особенно родственниц. Английские женщины, как известно, часто говорят с больными о религии, и кроме желания рассеять меланхолию Ньютона тут играло, быть может, роль соображение, что благочестивые размышления не так утомят мысль больного, как научные предметы; а этот мозг требовал пищи уже по одной привычке к сосредоточенному мышлению. Ещё летом 1692 года Ньютон чувствовал себя настолько сильным, что мог послать математику Виллису ответ на трудное геометрическое предложение…

Окончательное помешательство Ньютона было вызвано безрассудным переутомлением мозга больного… Всю зиму 1692/93 года, с начала декабря по конец февраля, Ньютон размышляет исключительно о богословии и пишет замечательные в своём роде письма к доктору Бентлею, доказывающие, что эту зиму Ньютон никак не мог быть сумасшедшим, но мог от таких работ сойти под конец с ума».

Трудно судить, какое воздействие на психику Ньютона оказала переписка с Ричардом Бентли (Бентлеем), но она примечательна. Всё началось, можно сказать, с Томаса Гоббса (1588–1619). Его взгляды были популярны в английском обществе. Церковники усматривали в них (лишь отчасти справедливо) признаки материализма и атеизма.

Гоббс признавал религию полезной для государства, которое изображал в образе библейского великана Левиафана. Она обеспечивает нравственность народных масс, их повиновение светским и духовным владыкам: «Страх перед невидимой силой, придуманной умом или воображаемой на основании выдумок, допущенных государством, называется религией, не допущенных – суеверием». По мнению Гоббса, «семя религии находится лишь в человеке и состоит в некотором специфическом качестве».

«Необходимо существует, – писал он в книге “ЛЕВИАФАН, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского”, – первичный двигатель, т. е. первичная и предвечная причина всех вещей. А это именно то, что люди разумеют под именем Бога». Он выделял философию природы и философию государства, исключая из философии теологию, «знание, имеющее своим источником божественное внушение или откровение», учение о богопочитании. Он полагал невозможным «обосновать тайны веры с помощью естественного разума».

Как писал М.М. Филиппов: «Молодой блестящий проповедник доктор Бентлей усердно занимался апологией христианства, ратуя против тогдашнего материализма, главным представителем которого считался Гоббс, так что слово “гоббист” было почти равносильно позднейшему слову “нигилист”. Благочестивые люди постоянно боролись с “гоббистами”, которых, по словам одного современника, можно было встретить в любой кофейне».

«Гипотеза Бога», как выразился Лаплас, стала терять свою актуальность и силу, чему содействовали успехи астрономии и механики, ниспровержение системы Мира, в центре которого – Земля.

По признанию ирландского физика, химика и богослова Роберта Бойля: «Демон воспользовался моей меланхолией, наполнил душу и внушил сомнения в основных истинах религии». Он выделил средства для ежегодных чтений восьми лекций в защиту христианства от «печально известных неверных, а именно атеистов, деистов, язычников, иудеев и мусульман». Эти лекции стал читать филолог и теолог Бентли.

Он резонно рассудил, что одни лишь гуманитарные соображения недостаточны, и решил использовать авторитет Ньютона, обсудив с ним связь богословия с естествознанием (философией природы).

В письме к Ричарду Бентли Ньютон скромно отмечал, что если он и оказал своим трактатом «какую-то услугу обществу, то только своим прилежанием и терпеливой мыслью». Отвечая на один из вопросов, он рассмотрел два варианта «сотворения Мира».

● В конечном пространстве материя, рассеянная равномерно, под влиянием «внутренне присушим ей тяготением» должна образовать «одну сплошную сферическую массу».

● В бесконечном пространстве возникло бы «бесконечно много больших масс, рассеянных на больших расстояниях друг от друга».

Ньютон склонялся ко второму варианту. Но как разделились «светящиеся тела» (звёзды) от прочих? Это, по его словам, «вряд ли можно объяснить одними лишь естественными причинами, и поэтому я вынужден приписать подобные превращения плану и промышлению некоего агента, наделённого способностью мыслить».

Почему так произошло, и почему есть одно Солнце и система планет, он объяснить не мог. «Чтобы создать нашу <солнечную> систему, требуется причина, которая понимала бы и сравнивала количества материи в нескольких телах – Солнце и планетах… Это свидетельствует о том, что указанная причина не слепа и не случайная, а весьма искусна в механике и геометрии».

По такой же схеме он рассуждал о расположении планет относительно Солнца, о скорости их движения, о наклоне земной оси и её колебаниях. Получается, что за идеей Бога скрыто наше незнание. Это верно, хотя и даёт весомый шанс атеистам сослаться на прогресс наук или выдвинуть гипотезы, предполагающие естественное происхождение тех феноменов, о которых писал Ньютон.

Во втором письме Роберту Бентли он привёл такие соображения: «Большинство людей рассматривают бесконечность как неопределённость и именно в этом смысле говорят, что все бесконечности равны, хотя правильнее было бы сказать, что бесконечности ни равны, ни неравны, ни образуют какую-нибудь определённую разность, ни находятся друг с другом в определённой пропорции».

Такое «отрицательное определение» с позиции здравого смысла и есть неопределённость, или Неведомое, как позже почтительно называл это нечто философ Герберт Спенсер.

Безусловно, в математике можно считать точку вне конкретной протяжённости, абстрактным понятием, что не мешает выводить законы геометрии. Так же какое-то множество может быть бесконечным, но иметь предел (опять же в абстракции, ибо реально проверить это нельзя). Так бесконечное увеличение углов многоугольника имеет пределом окружность.

Короче говоря, приходишь к мысли, что при неопределённости (в прямом смысле: невозможности определить на опыте, в реальности) бесконечности её можно толковать по-разному, исходя из более или менее произвольных соображений. С таких позиций представления о Боге как проявлении бесконечности тоже выглядят неопределёнными и произвольными, ибо Он не должен быть конечной субстанцией.

В этом же письме Ньютон делает важное замечание: «Иногда Вы говорите о тяготении, как о чём-то существенном и внутренне присущем материи. Умоляю Вас не приписывать этого мне, ибо я отнюдь не претендую на то, чтобы знать причину тяготения. Чтобы поразмыслить над этим, требуется больше времени». Опять неопределённость! В трактате он сослался на то, что гипотез не выдумывает. Но разве ссылки на Бога не есть гипотезы?

В третьем письме Роберту Бентли заметна у Ньютона путанность мысли: «Гипотеза о материи, равномерно распределённой по небу, по моему мнению, не согласуется с гипотезой о врождённом тяготении без сверхъестественной силы, способной примирить их, и, следовательно, позволяет сделать вывод о существовании Бога. Ибо если бы существовало врождённое тяготение, то материя Земли и всех планет и звёзд не могла бы взлететь с них и равномерно распределиться по всему небу без сверхъестественной силы; а то, что заведомо не может случиться в будущем без сверхъестественной силы, не могло случиться и в прошлом без той же силы».

Впрочем, возможно, я просто не знаю, к какому фрагменту «Математических начал…» относится данный комментарий. В общем, письма Ньютона к Бентли логичны. Между прочим, Ньютон объяснил, почему Земля круглая: благодаря гравитации, силе тяготения, направленной к её центру и сжимающей каменную массу. Как делает вывод М.М. Филиппов из содержания этих писем: «Очевидно, что мыслить с такой логической последовательностью может только человек, во всяком случае, непомешанный».

Однако 13 сентября 1693 года он отправил странное письмо секретарю Адмиралтейства и президенту Королевского общества Сэмуэлю Пипсу, с которым дружил: «Миллингтон передал мне Ваше послание и просил меня убедительно повидать Вас, когда я буду в Лондоне. Я противился, но по его настоянию согласился, не подумав, что делаю, потому что я чрезвычайно потрясён путаницей, в которую попал; все эти двенадцать месяцев я плохо ел и спал и не имею прежней стойкости ума; я никогда не надеялся достигнуть чего-либо при Вашей помощи или посредством милости короля Джемса, но стал теперь настолько возбуждённым, что должен отказаться от знакомства с Вами и не хочу видеть ни Вас, ни кого-либо из остальных моих друзей, если я только хочу оставить их в покое».

Поняв, что с автором письма что-то стряслось, Пипс попросил своего кембриджского знакомого поинтересоваться состоянием здоровья Ньютона. В ответе говорилось:

«Я встретил Ньютона 28 сентября, и, прежде чем я сам его спросил, он сказал мне, что написал Вам письмо, которое его очень смущает; он прибавил, что находится в раздражительном состоянии, с больною головой и не спал почти пять ночей подряд. Он просит при случае передать Вам это и просит Вас его извинить. Теперь он чувствует себя хорошо и хотя, как мне кажется, находится в небольшой степени меланхолии, однако полагаю, нет оснований подозревать окончательное умственное расстройство, чего, надеюсь, не будет».

Судя по всему, по завершении «Математических начал натуральной философии» у Ньютона стало проявляться нервное истощение, хотя он продолжал работать с прежним усердием. Пожар и полную или частичную утрату рукописи он мог, находясь в таком состоянии, отнести за счёт происков своих недругов. Приступы раздражения и подозрительности стали принимать болезненный характер. В одном из таких состояний он написал не только Пипсу, но затем и другому своему хорошему знакомому Джону Локку – философу, учёному, просветителю и политическому деятелю. На этот раз он выдвинул странные обвинения:

«Сэр, полагая, что Вы намерены запутать меня с женщинами, а также иными способами, я был столь возбуждён этим, что, когда мне сказали, что Вы больны и не выживете, я ответил, что будет лучше, если Вы умрёте. Прошу у Вас извинения за этот недостаток чувства милосердия, потому что теперь я доволен, зная, что сделанное Вами справедливо, и прошу прощения за то, что дурно о Вас думал и представлял себе, будто Вы подрываете основы нравственности в принципах, положенных Вами в основание Вашей книги об идеях и в других книгах, и за то, что я счёл Вас за гоббиста. Прошу прощения за то, что я думал и говорил, будто Вы хотите продать мне должность или запутать меня. Ваш нижайший и несчастнейший слуга Исаак Ньютон».

Что имел он в виду, говоря о намерении Локка «запутать» его с женщинами? Возможно, на него произвело впечатление высказывание Локка: «Мужчины убеждены в слабости женщин, а сами состоят у них же невольниками». Ньютон, избегавший сексуальных отношений, по-видимому, хотя бы временами страдал от этого. Он находил утешение в творчестве, а в период умственного расстройства мог приписать Локку стремление сблизить его с женщинами (чувство, которое он временами испытывал).

Вольтер, сравнивая Ньютона с Декартом, писал: «Своеобразный контраст по отношению к Декарту составляло в нём то, что на протяжении столь долгой жизни он ни разу не испытывал ни страсти, ни слабости; он ни разу не приблизился ни к одной женщине: это мне поверил врач и хирург, на руках которого он скончался. Можно восхищаться этим в Ньютоне, но не следует порицать Декарта».

Безбрачие Ньютона можно объяснить тем, что он состоял в должности научного сотрудника в Кембриджском университете, где студенты и преподаватели, как в монастыре, не имели права вступать в брак. Это не мешало тем и другим иметь любовниц. У Ньютона их не было.

Был ли он равнодушен к женщинам? Вряд ли. В юности, судя по всему, он не избегал их общества. Как пишет его биограф Питер Акройд, в доме аптекаря мистера Кларка «жила девочка, которая, по её собственным уверениям, стала предметом страсти юного Ньютона. Сей факт плохо согласуется с отсутствием склонности к женскому полу, которое чётко проявлялось у него в более поздние годы, однако, замечает современник, “поговаривают, что он воспылал к ней любовью, и она это также не отрицает”. Сама же она (её звали мисс Сторей) вспоминает, что он был “сдержанным, молчаливым, задумчивым парнем”. Он не играл с мальчиками, но “частенько предпочитал оставаться дома, порой даже среди девочек, и нередко мастерил для неё и подружек маленькие столики, шкафчики и другие полезные вещицы”. Особенно явственно ей запомнилась построенная Ньютоном тележка на четырёх колесах… При помощи особых устройств он мог кататься в ней по дому, направляя её куда пожелает».

Во всяком случае, Ньютон многие годы оказывал финансовую помощь своей племяннице. И настоял в поздние годы, чтобы она с мужем жила в его доме.

Есть версия, что Ньютон был гомосексуалистом. Никаких весомых аргументов у неё нет. Перед смертью Ньютон признался, что умрёт девственником.

Вряд ли причина только в запрете Кембриджского колледжа Троицы. В 53 года он «освободился» от него и стал благодаря своему положению завидным женихом (управляющий Монетного двора его величества, член парламента, председатель Королевского общества). Болезненным его нельзя было назвать: у него до старости сохранялась шевелюра, и он не пользовался очками.

Длительное воздержание могло привести к тому, что он избавился от физиологической потребности в сексе, находя высшее удовольствие в работе. Было поверье, будто воздержание «сублимирует» жизненную энергию, усиливая интеллект. (Пример большинства незаурядных мыслителей этого не подтверждает.)

Можно отчасти понять его состояние в конце 1693 года по тому, как он приносит извинение Сэмуэлю Пипсу за предыдущее письмо:

«С приближением зимы все привычки мои перепутались, затем болезнь довела эту путаницу до того, что в продолжение двух недель я не спал ни одного часа, а в течение последних пяти дней даже ни одной секунды. Я помню, что писал Вам, но не знаю, что именно; если Вы пришлёте мне письмо, то я Вам объясню его».

Невероятно, чтобы две недели он не спал ни одного часа; тем более странно выглядит уточнение, что не спал ни секунды. То есть у него не только расстройство сна, но также сознания и памяти.

Он отправил новое письмо Джону Локку: «Сэр! В последнюю зиму, слишком часто засыпая у камина, я приобрёл дурную привычку спать; и расстройство, которое в это время было эпидемическим.

Длительная напряжённая – до изнеможения – работа могла подорвать его интеллектуальные силы. Когда к нему обращались с вопросами, связанными с его научными трудами, он затруднялся с ответом и советовал обратиться к математику Абрахаму де Муавру, с которым был дружен. Есть версия, что таким образом он желал отделаться от надоедливых собеседников; однако де Муавр действительно превосходно знал его научные труды, а Ньютон всё более углублялся в теологические проблемы.

Вопреки мнению М.М. Филиппова о том, что именно богословские изыскания подорвали психическое здоровье Ньютона, великий учёный не прекращал работать над некоторыми проблемами физики.

О рассеянности Ньютона ходили легенды, и эту странность высмеял Свифт (возможно, с тех пор некоторые учёные не без кокетства выставляли напоказ свои мелкие чудачества, а пуще всего – рассеянность). Его друг доктор Стюкели рассказывал, что, когда он однажды пришёл к Ньютону, приготовленный для хозяина жареный цыпленок лежал в закрытой тарелке на столе, а сам учёный работал в своём кабинете. Пока он отсутствовал, гость съел цыпленка, а косточки положил обратно.

Ньютон вошёл в комнату, поздоровался, они немного поговорили. После этого Ньютон сел за стол и приготовился есть, но обнаружил лишь обглоданные кости.

– Однако насколько мы, философы, рассеянны, – произнёс он. – Я забыл, что уже поел.

Говорили, что научными исследованиями Ньютон занимался так увлечённо, что… его кот сильно растолстел. Дело в том, что кот постоянно доедал его обед, а то и принимался за него раньше, чем приходил хозяин.

В отличие от многих энтузиастов науки, Ньютон старался годами тщательно разрабатывать новые идеи. Страсть к познанию завела его в дебри алхимии. Полагают, что он вступил в тайное общество алхимиков. В отличие от многих представителей этого, как тогда говорили, искусства, он не только стремился синтезировать золото или изобретать эликсир бессмертия, а хотел проникнуть в глубины материи, дойти до её изначальных первооснов.

Хрестоматийному образу Ньютона как рассеянного, чудаковатого учёного, углублённого в свои исследования, противоречат некоторые его письма и практическая деятельность. Первый признанный успех Ньютона был связан с его усовершенствованием телескопа, а не с оригинальными идеями. Он более всего преуспел в доказательствах физических законов (в частности, тяготения), которые были сформулированы до него.

У него был период наивысшего творческого подъёма во время чумы, поразившей Англию в 1664–1667 годах. Спасаясь от неё, он перебрался в родную деревушку Вульфсторп.

«Молодой учёный, – писал С.И. Вавилов, – почти два года прожил в деревенской тиши, вдали от многолюдного колледжа с его профессиональными новостями, дрязгами и столкновениями самолюбий… За эти чумные годы Ньютон создал анализ бесконечно малых, метод флюксий, как он его назвал, или дифференциальное и интегральное исчисление, по принятой теперь терминологии Лейбница. Метод был изложен в пяти коротких мемуарах, написанных между 20 мая 1665 г. и ноябрём 1666 г. В это время раскрывается в полной мере экспериментальный гений Ньютона… Он, по-видимому, с наслаждением занимался шлифовкой и полировкой стекла и металлов и конструированием приборов… Можно думать, что основные принципы учения о свете стали ясными для него во время первых вульсторпских опытов.

Наконец, к тем же годам, как явствует из ряда свидетельств самого Ньютона, относятся первые его мысли о всемирном тяготении…

Удивительный творческий подъём в 1665–1667 годах в жизни Ньютона заключается не только в необычайном богатстве и значении полученных им научных выводов, но также и в том, что подобный подъём не повторился у него больше никогда в размерах, в какой-либо степени сравнимых».

Вряд ли в те годы он был рассеянным учёным. В возрасте 27 лет он написал наставление кембриджскому знакомому Астону, отправлявшемуся в заграничное путешествие. Вот выдержки из этого письма:

«Когда Вы будете в новом для Вас обществе, то: 1) наблюдайте нравы; 2) приноравливайтесь к ним, и Ваши отношения будут более свободны и откровенны; 3) в разговорах задавайте вопросы и выражайте сомнения, не высказывая решительных утверждений и не затевая споров; дело путешественника – учиться, а не учить. Кроме того, это убедит Ваших знакомых в том, что Вы питаете к ним большое уважение, и расположит к большей сообщительности в отношении нового для Вас. Ничто не приводит так быстро к забвению приличий и ссорам, как решительность утверждения. Вы мало или ничего не выиграете, если будете казаться умнее или менее невежественным, чем общество, в котором Вы находитесь; 4) реже осуждайте вещи, как бы плохи они ни были, или делайте это умеренно из опасения неожиданно отказаться неприятным образом от своего мнения. Безопаснее хвалить вещь более для того, чего она заслуживает, чем осуждать её по заслугам, ибо похвалы нечасто встречают противоречие или по крайней мере не воспринимаются не так болезненно людьми, иначе думающими, как осуждения; легче всего приобрести расположение людей кажущимся одобрением и похвалой того, что им нравится. Остерегайтесь только делать это путём сравнений; 5) если Вы будете оскорблены, то в чужой стороне лучше смолчать или свернуть на шутку, хоть бы и с некоторым бесчестием, чем стараться отомстить; ибо в первом случае Ваша репутация не испортится, когда Вы вернётесь в Англию или попадёте в другое общество, не слыхавшее о Вашей ссоре. Во втором случае Вы можете сохранить следы ссоры на всю жизнь, если только вообще выйдете из неё живым. Если же положение будет безвыходным, то, полагаю, лучше всего сдержать свою страсть и язык в пределах умеренного тона, не раздражая противника и его друзей и не доводя дело до новых оскорблений. Одним словом, если разум будет господствовать над страстью, то он и настороженность станут Вашими лучшими защитниками».

В дальнейшем столь же обстоятельно и рассудительно Ньютон предлагает замечать и записывать как можно больше сведений о данной стране, включая технические и технологические новинки, военные укрепления. Особо советует узнавать о превращениях веществ, например, железа в медь, какого-либо металла в ртуть. Ясно, что он увлечён алхимией.