Текст книги "100 великих экспедиций"

Путешествия в Монголию Карпини и Рубрука открыли для западных европейцев северную часть Центральной Азии, которую на Руси знали неплохо. Русские князья со своей челядью и свитой периодически посещали великого хана, потому что были зависимы от него как вассалы, выплачивая дань. Посланцы из Западной Европы, в частности Марко Поло, упоминали о том, что при дворе великого хана было немало русских, и они порой служили переводчиками.

Другое дело – Индия. Для просвещенных западноевропейцев и торговцев она была сравнительно неплохо известна. Арабские или армянские купцы привозили оттуда различные товары. Еще в античные времена греки и римляне были осведомлены об Индии, там побывали полки Александра Македонского. А для русских далекие южные страны были загадочными. О них рассказывали сказки. Неплохо были известны Кавказ, Закавказье, Ближний Восток, Персия, но далее на юго-восток русские люди не заходили.

Афанасий Никитин (XVвек), русский купец, совершил путешествие в Индию и великолепно рассказал об этом.

Снарядил он из Твери в Индию судно, загрузил товаром, взятым в долг, и отправился вниз по Волге вместе с послами ширванского шаха (страны в Западном Прикаспии), которые возвращались восвояси от московского великого князя Ивана III.

В устье Волги на этот караван судов напали астраханские татары. Афанасий лишился товаров, за которые был в ответе. Возвращаться домой не было резона: посадят в долговую яму. Пристроиться где-нибудь, прижиться он не пожелал. Пошел в Дербент, оттуда в Баку, по морю добрался до южного берега Каспия. Путешествовать он стал неспешно, продвигаясь дальше на юг без определенной цели, главным образом из любознательности. Возможно, и дома-то в Твери ему спокойно не сиделось потому, что влекли неведомые земли.

Отъезд Афанасия Никитина из Твери. Иллюстрация палехских художников к книге «Хождение за три моря»

Дойдя до Бендер-Аббаса, он переправился на островной порт Ор-муз, у выхода из Персидского залива в Индийский океан. Дождавшись оказии, отправился морем-океаном в неведомую Индию, имея с собой живой товар – жеребца.

«И есть тут Индийская страна, и люди ходят все нагие: головы не покрыты, груди голы… волосы в одну косу сплетены. Все ходят брюхаты, детей родят каждый год и детей у них много. Мужи и жены все нагие и все черные. Я куда хожу, так за мной людей много и дивуются белому человеку».

Его описания иноземных государств просты, деловиты, повествуют о быте и нравах народов, растительном и животном мире. Он предпочитает личные наблюдения и редко пересказывает местные предания и сказки. Приглядывается к незнакомым краям и людям пристально и доброжелательно, без высокомерия, но и без подобострастия. Даже обезьян очеловечивает, выставляя их как братьев меньших:

«Обезьяны же живут в лесу, и есть у них князь обезьянский, ходит со своей ратью. И если их кто тронет, тогда они жалуются князю своему, и они, напав на город, дворы разрушают и людей побивают. А рать у них, говорят, весьма большая, и язык у них есть свой». (Пожалуй, тут звучат отголоски индийского эпоса «Рамаяны», где одно из действующих лиц – царь обезьян.)

Одна из постоянных тем Афанасия – о справедливости: «Земля весьма многолюдна и богата, сельские люди очень бедны, а бояре всесильны и утопают в роскоши; носят их на серебряных носилках и перед ними водят до 20 коней в золотой сбруе; и на конях за ними 300 человек, да пеших 500 человек, да трубников 10, да литаврщиков 10 человек, да свирельников 10 человек».

Умел Афанасий быстро осваивать чужеземные языки, притерпеться к непривычному климату, прилаживаться к чужим обычаям. Его принимали неплохо и даже предлагали в веру «бусурманскую» перейти. Однако он «устремился умом пойти на Русь». Бед и опасностей претерпел на обратном пути немало, но достиг родины.

Обычно посетители экзотических стран не жалеют для их описания красноречия и фантазии, зачарованные новизной природы, нравов и жизненного уклада местных жителей. А Никитин воспринимает дальние страны вполне обыденно. Только родина вызывает у него восхищение, представляется ему самой чудесной страной на свете.

Он отдает должное разным краям: «И в Грузинской земле на все большое обилие. И Турецкая земля очень обильна. В Волошской земле обильно и дешево». Но тут же, точно вспомнив самое дорогое и любимое, восклицает: «Русская земля да будет Богом хранима! Боже, сохрани ее! На этом свете нет страны, подобной ей, хотя бояре Русской земли несправедливы. Да станет Русская земля благоустроенной и да будет в ней справедливость».

Вот ведь каку Афанасия: родной край знакомый, привычный во всем, и власть там несправедливая, и благоустройство недостаточное, там ожидают неудачливого купца кредиторы, а все-таки, пройдя за три моря в тридесятое царство, не найдешь земли краше и милее, чем Русь.

Свойственна Афанасию одна распространенная русская черта: спокойное, рассудительное, благожелательное отношение к представителям других народов – пусть даже они непривычно черны телом, или обычаи имеют странные, или иную веру исповедуют. Для него все они прежде всего – люди, по сути своей такие же, как он.

Афанасия Никитина можно считать предшественником тех русских землепроходцев, которым довелось осуществить дерзновенный подвиг – начать освоение Сибири. Приглядываясь к его характеру и складу ума, начинаешь лучше понимать, почему так стремительно и основательно продвигались русские по великим таежным просторам земли сибирской. Или их более раннее деяние: распространение по всей Русской (Восточно-Европейской) низменности. Или – более позднее: создание крупнейшего в мире многонационального государства – СССР.

Наконец, книга Афанасия Никитина свидетельствует о том, что средневековая Русь была государством высокой культуры. Ведь его «Хождению» предшествует приписка в так называемой Львовской летописи (1475), где сказано, что он, «Смоленска не дойдя, умер. А писание то своею рукою написал, и его рукописные тетради привезли гости (купцы) к Мамыреву Василию, дьяку великого князя».

В последующем книга Афанасия неоднократно переписывалась и способствовала распространению на Руси знаний о дальних южных странах. Однако желающих посетить их не оказалось, потому что Никитин честно признался: «Мне солгали псы-бусурмане: говорили, что много всяких нужных нам товаров, но оказалось, что ничего нет для нашей земли… Перец и краска дешевы. Но возят товар морем, иные же не платят за него пошлины, а нам они не дадут провезти без пошлины. А пошлины высокие, и на море разбойников много».

Возможно, отчасти по этой причине интересы русских купцов и князей простирались преимущественно на север и восток, откуда выгодно было вывозить, в частности, пушнину, сбывая ее в Западной Европе.

Впервые к планомерным исследованиям «африканской глубинки» и, в частности, Сахары было решено приступить 9 июня 1788 года. В этот день в Лондоне собрались несколько человек, решивших основать «Ассоциацию содействия открытию внутренних частей Африки». Главным идеологом этого движения стал сэр Джозеф Бэнкс, в качестве естествоиспытателя сопровождавший Кука в его первом плавании по южным морям.

Шотландский путешественник Мунго Парк

Цели Ассоциации Д. Бэнкс определил так: «В то время как круг наших знаний в отношении Азии и Америки постепенно расширяется, дело открытия Африки продвинулось лишь в отдельных ее частях. Карта внутренних районов – огромное белое пятно, на котором географ, опираясь на авторитет Льва Африканского и Идриси, неуверенной рукой пишет несколько названий неисследованных рек и неизвестных народов… Важнейшие из целей, достижению которых способствовало бы лучшее знание внутренних районов Африки, это расширение торговли и прогресс британской промышленности».

Как видим, научные задачи предполагаемых экспедиций изначально отходили на второй план и были привязаны к целям колонизации, выгодной торговли, процветанию Британии. Тем не менее даже в таком случае сбор данных о неизведанных районах представлял немалую научную ценность.

…Молодой шотландец Мунго Парк предложил Африканской ассоциации свои услуги. Он в поисках приключений в качестве корабельного врача участвовал в экспедиции на Суматру в 1792–1973 годах. Теперь он готов был отправиться в рискованное африканское путешествие в надежде добраться до Нигера и городов Томбукту и Хусса.

Парк высадился в поселке Пузании на северо-западном берегу Африки близ устья реки Гамбии, южнее Зеленого Мыса. Полгода провел в фактории английских купцов, изучая местный язык мандинго и привыкая к местному климату. Попытки примкнуть к арабским караванам были тщетны. И он решился на отчаянный шаг: отправиться в путь с одной лошадью и в сопровождении двух туземцев. Англичане сочли его самоубийцей.

В начале декабря 1795 года Мунго Парк начал свой маршрут на восток по караванной тропе. Через три недели его ограбили подданные одного из сенегальских князьков.

Он уселся на обочине дороги, не зная, что предпринять. Мимо проходила старая негритянка с корзиной на голове и спросила, обедал ли он. Сочтя это издевкой, он промолчал. Его арапчонок, сидевший рядом, сказал ей, что хозяина ограбили слуги царька. Старуха сняла с головы корзину, в которой лежали земляные орехи, отсыпала несколько горстей несчастному Парку и быстро ушла, не дожидаясь благодарности.

Пройдя леса, болота и пустыню, путешественник достиг поселка Джара. Здесь он остановился у торговца, который задолжал одному английскому купцу и должен был выплатить долг Мунго Парку. Из-за опасения попасть в рабство к маврам его покинул один из спутников. Остался лишь арапчонок. 27 февраля они вышли из Джары.

После многодневного перехода они пришли в поселок Дина, где их ограбили мавры. Им встречались покинутые хижины; по-видимому, местные жители были угнаны в рабство или бежали. Во владениях Али Бинауи его жена Фатима пожелала увидеть белого христианина. Мунго Парка доставили в лагерь Али. Здесь толпа любопытных разглядывала его, даже пересчитывая зубы и пальцы на руках. Особенный восторг вызывали его манипуляции с пуговицами, из-за чего ему проходилось постоянно раздеваться и одеваться.

Еще трудней пришлось ему, когда к нему в хижину пришли женщины, желавшие убедиться, обрезан или нет христианин. Он сказал им, что в его стране считается неприличным показывать эту часть тела в присутствии многих прекрасных дам. Но если все, кроме одной, удалятся, то он удовлетворит ее любопытство. Он указал на самую молодую и красивую из них. Все остальные, смеясь, покинули хижину. А оставшаяся, по-видимому, осталась довольна увиденным (а то и прочувствованным), потому что вечером принесла Мунго Парку немного муки и молока. Кстати, по меркам мавров она была дурнушкой: не достаточно пышной; мавры ценили красоту женщины буквально на вес и объем.

К пленному Парку они относились жестоко. Для них неверный, христианин, был нечистым, не лучше свиньи или собаки. Ему не разрешали брать воду из колодцев. Приходились пить из поилки для лошадей и верблюдов. Порой он сильно страдал от жажды. Прошел один месяц, другой, а мавры так и не решили, что делать с пленником: казнить, отрезать руку, выколоть глаза…

Через 4 месяца, когда настала пора дождей, Парку удалось бежать, имея при себе узелок с бельем и исхудалую лошадь. После участка саванны он оказался в песчаной пустыне. Долго идти не смог – упал без чувств. Очнулся под вечер. Продолжал путь в прохладное время суток. Переждал недолгую песчаную бурю, а затем попал под ливень. Расстелив на песке чистое белье, утолил жажду, выкрутив и высосав его.

На следующий день, привлеченный громким кваканьем, он разыскал небольшую лужу, заполненную лягушками. Теперь смогли напиться и он, и его конь. Наконец, он достиг поселения Ваары. Чернокожие жители, платившие дань правителю Бамбары, встретили его хорошо. Вождь деревни на прощанье попросил у путника прядь его волос: говорят, волосы белого человека наделяют их обладателя знаниями.

«Ранее я никогда не слышал о таком простом способе получить образование, – признался Парк, – но беспрекословно уступил его желанию. Жажда знаний у этого человека была столь велика, что он корнал и резал мои волосы до тех пор, пока не оголил совершенно половину головы. Он бы также поступил и с другой половиной, если бы я не надел шляпу и не заявил решительно, что хочу сохранить часть этого ценного товара для других подобных случаев».

Встретился Парку караван, с которым шло около семидесяти черных рабов, связанных за шеи ремнями по семеро. За каждой группой шел человек с ружьем. Вид у некоторых рабов был плох, а им предстоял еще путь через великую пустыню – в Марокко. Судя по всему, в те времена можно было пешком пересечь Западную Сахару.

20 июня 1796 года Мунго Парк достиг Нигера. По течению реки он прошел еще около 120 км. Лошадь пала. Парк заболел лихорадкой. Он отправился в обратный путь. Начался сезон дождей. Саванна ожила, зазеленела; появились заболоченные земли. Порой Парк брел по колено в воде…

Староста одной деревушки на Нигере проявил к нему особое уважение. Он знал, что христиане умеют писать волшебные заклинания. Староста принес Парку дощечку для письма и обещал накормить рисом, если пришелец напишет ему заговор против злых людей. Парк исписал дощечку с обеих сторон. Чтобы сохранить силу заклятия, староста смыл написанное водой, собрал этот чудодейственный напиток в калебасу и, прочитав молитву, выпил его. Чтобы не пропало ни капли волшебства, он вылизал доску насухо.

Весть о грамотее-заклинателе быстро разошлась по округе. Благодаря новой своей профессии Мунго Парк смог поправить свое здоровье и переждать сезон дождей. Местные жители не сообщили ему ничего интересного о природе страны. На вопросы, где кончается река, отвечали: «На краю света».

…Нелепая вера темных людей в силу рукописного слова может вызвать у современного человека снисходительную усмешку. Но следовало бы учесть два обстоятельства. Во-первых, таким оригинальным способом проявлялось глубокое уважение неграмотных аборигенов к знаниям. Во-вторых, полезно вспомнить, как в России времен перестройки и реформ миллионы людей со средним и высшим образованием верят в колдунов, экстрасенсов, гороскопы, заряженные портреты и напитки, – во что угодно, вплоть до бесчестных политиков и продажных журналистов, кроме здравого смысла и положительных знаний.

Через полтора года после начала путешествия Мунго Парк с караваном вернулся в Пизанию, а оттуда в Англию. Еще через два года вышла его книга с описанием африканского странствия, имевшая большой успех. А он в начале 1805 года вновь отправился к Нигеру, получив финансовую поддержку от Министерства колоний. Его караван состоял из 44 тяжело нагруженных ослов и сорока человек – преимущественно европейцев. До реки добрались лишь восемь; остальные погибли или отстали от каравана из-за болезней.

В ноябре Парк начал спуск по Нигеру. Туземную лодку переделали в судно, пригодное для дальнего плавания. Больше от него не было вестей. Через несколько лет выяснилось, что его группа проплыла около полутора тысяч километров, на порогах судно потерпело аварию, а спасшихся убили туземцы.

…Трудно сказать, сколько европейцев погибло, пытаясь проникнуть в глубины Сахары, пересечь ее. Даже в начале XIX века так и не удалось выяснить, как проходит среднее и нижнее течение Нигера. Одни предполагали, что река заканчивается где-то в болотах или впадает в озеро Чад. По версии других, она делает дугу и впадает в Гвинейский залив. Третьи считали ее частью Конго. Не исключалась и давняя гипотеза, что она впадает в Нил.

Парижское географическое общество назначило премию в 10 тысяч франков (крупная по тем временам сумма) исследователю, который побывает в загадочном городе Томбукту и доставит сведения о нем и прилегающих территориях. Эту премию решил заслужить Рене Кайё, сын сельского пекаря из города Мозе на западном побережье Франции.

Об этом человеке и его путешествии есть смысл рассказать подробнее. Он не был авантюристом, стремящимся к обогащению, а в опасный маршрут отправился не столько из-за приза, сколько из любви к путешествиям и исследованиям.

«Как только я научился читать и писать, – вспоминал Кайё, – меня послали обучаться ремеслу. Скоро оно мне наскучило, и все свободное время я тратил на чтение путевых записок. Где только мог, я одалживал географические труды и карты. Особенно возбуждала мое воображение карта Африки, на которой можно было видеть только дикие или совершенно неисследованные местности. Эта склонность переросла в страсть, ради которой я забросил все остальное».

Мемориальная доска на доме, где жил Рене Кайё в Томбукту

Таково характерное признание человека века просвещения и науки. В отличие от предыдущих авантюристов, жаждущих богатства и славы, теперь настала пора энтузиастов познания неведомого.

В 16 лет Кайё стал слугой морского офицера на корабле, отправлявшемся в Сенегал, где сбежал на берег и присоединился к экспедиции, направлявшейся в глубь страны для поисков пропавшего Мунго Парка с товарищами. После трудных и безрезультатных поисков они в 1819 году вернулись во Францию. Кайё долго болел, а когда поправился, вновь отправился в Африку.

В городе Сен-Луи, расположенном в устье реки Сенегал, он прожил почти год, изучая Коран, арабский язык и язык сенегальских негров. Не найдя понимания со стороны французских властей, устроился директором фабрики индиго в английской колонии Сьерра-Леоне. Значительную часть зарплаты он откладывал. Накопив немалую сумму денег, он с тремя слугами отправился в марте 1827 года на северо-западное побережье Африки, в город Каконди в устье реки Рио-Нуньес. Здесь они присоединились к каравану, направлявшемуся в Томбукту Кайё представился арабом из Александрии, в детстве силой увезенным во Францию, а теперь желающим совершить хадж в Мекку и разыскать свою семью.

С огромными трудностями, пешком, пересекая притоки Нигера, мучимый лихорадкой и оставшись без слуг, он выбился из сил и остался в поселке Тиме. Его ноги были изранены, и вдобавок у него началась цинга, от которой часто страдали исследователи Африки.

«Мое нёбо совершенно высохло, – вспоминал он, – мясо стало отпадать от костей, а зубы понемногу выпадать. Я боялся, что ужасные головные боли, от которых я страдал, захватят болезнью и головной мозг: я не мог спать почти две недели… Я остался один посреди дикой страны, лежа на сырой земле, с кожаным мешком, где помещались мои вещи, под головой; лекарств у меня не было… Добрая негритянка дважды в день приносила немного рисового отвара и заставляла меня пить его, потому что я ничего не мог взять в рот. Вскоре я исхудал до костей… Болезнь отняла у меня все силы. Я страстно мечтал умереть. Я молил о смерти Бога, который остался единственной моей надеждой, не потому, что надеялся выздороветь, а потому, что верил в лучшую жизнь на том свете».

Все-таки Кайё восстановил свои силы настолько, что смог с проводником пойти дальше. Он уже проделал пешком полторы тысячи километров. В поселке Дженне сел на судно и отправился вниз по течению. Днем обычно приходилось прятаться в трюме вместе с группой рабов, чтобы не попасть на глаза арабам. Так прошел месяц.

Ранним утром 20 апреля 1828 года они прибыли в гавань Кабару, от которой до Томбукту было около 30 км. «Путь, местами проходивший мимо болот с их скудной растительностью, был тоскливым, кроме того, кое-где дорогу занесли сыпучие пески, что особенно затрудняло движение… Вечером мы наконец счастливо добрались до Томбукту. Перед моими глазами в свете заходящего солнца раскинулся город, к которому я так долго и страстно стремился…

Но когда улетучилось первое воодушевление, я обнаружил, что предо мной предстала совсем иная картина, чем та, которую ожидал: я, собственно, имел совсем другие представления о величине и богатстве этого города. Передо мной лежали лишь плохо построенные глинобитные дома, а вокруг простирался все тот же бело-желтый летучий песок – до горизонта… Вся природа словно грустила, не было слышно даже пения птиц. И все же есть нечто возвышенное в том, чтобы увидеть такой большой город посреди пустыни, и можно только поражаться усилиям, которые когда-то пришлось предпринять его основателям, чтобы создать все это».

Когда Кайё на следующий день после прибытия прошелся по Томбукту, то убедился, насколько убогим и бедным стал этот некогда прославленный город. Даже на рынке, открывшемся под вечер, когда спала жара, было малолюдно. Наибольший доход приносила торговля солью, которую доставляли сюда с мест добычи на севере.

Дрова в Томбукту ценились так высоко, что покупать их могли только богачи. Остальные топили печи кизяками. Воду продавали на рынках, а после редких ливней она накапливалась в водоемах. Вооруженные разбойники туареги бесчинствовали не только на караванных путях, где требовали дань, но и периодически наведывались в Томбукту, забирая обильные «подарки» от купцов.

По свидетельству Кайё: «Большие стада крупного рогатого скота и овец делают туарегов полностью независимыми от других племен; особенно важно, что они обеспечивают себя молоком и мясом. Хлеб же добывают, отбирая его у племен, живущих на окраине пустыни и занимающихся земледелием, а также грабят городские рынки».

Кайё пришлось до конца играть роль бедного араба, идущего в Мекку и стремящегося отыскать своих родных в Александрии. 4 мая 1828 года он примкнул к большому каравану из четырехсот верблюдов.

Путь был изнурительным, приходилось постоянно страдать от жажды. Они прошли через Эль-Арауан, колодец Телиг близ Тауденни. 23 июля они прибыли в оазис Тафилалет на южном склоне Атласских гор. В июле они пришли в земли Марокко. 14 августа Кайё достиг Феса после 75 дней пути. В Рабате он попытался встретиться с консульским агентом Франции, богатым купцом, однако его слуги не пустили на порог оборванного грязного нищего, не похожего на европейца.

Страдая от голода, истощения и кашля, Кайё отправился в Танжер. Французский консул узнал его и тотчас отправил послание в Министерство иностранных дел в Париж: «Кайё – покоритель Томбукту. Он прошел по Африке под маской нищего. В таком состоянии он приполз к порогу моего дома. Я принял его и считаю для себя счастьем быть первым французом, который обнял героя».

В Париже Географическое общество вручило путешественнику премию, государство назначило ему пенсию. Но появились скептики, сомневавшиеся в достоверности его рассказов. Стали поговаривать, что он не был в Томбукту. Не имея других доказательств, кроме своего честного слова, Кайё, не вступая в споры, жил в провинции, где умер, не дожив года до сорокалетия (1838).

Нетрудно понять тех, кто усомнился в свидетельствах Кайё. Кроме завистников и злопыхателей, в которых нигде и никогда нет недостатка, были географы и историки, которые знали более ранние сведения о Сахаре центральной и юго-западной, а также о городе Томбукту.

Всего 300 лет назад Лев Африканский представил в своих описаниях «роскошный» город с «многочисленными водоемами», с обилием зерна и скота, великолепным королевским двором, большим числом ученых, обилием книг… Не мог же исчезнуть, сгинуть без следа столь славный торговый и культурный центр!

Предполагали, что Кайё достиг Нигера где-то близко к верховью, приняв какой-то жалкий местный поселок за Томбукту. Это могло быть невольной ошибкой путника, не имеющего при себе даже компаса. Измученный болезнями и трудностями путешествия он мог ошибиться.

Однако правдивость Кайё в описании Сахары и Томбукту была позже подтверждена многими исследователями Африки.