Текст книги "Время дальних странствий"

Здесь, на только что открытом месторождении, оставалось немного времени до премий или даже до Государственной премии. Степенный геолог ожидал их под чинарами. Может быть, он всю жизнь мечтал открыть крупное месторождение. Мечта сбылась. И жизнь замерла…

На случай приезда почётного гостя организовали плов. Всех обуял энтузиазм. Меня ещё с одним парнем направили в долину, где проходила дорога и стояла небольшая чайхана. Оказывается, для плова надо особым образом нарезать морковь.

После отъезда начальника нам не завезли новых продуктов. Оставались макароны и свиная тушёнка. К моему удивлению, узбекская часть нашей группы – три комсомольца и один партиец – от тушёнки отказалась. Объяснили это тем, что свиное мясо нечистое.

Это были счастливые гастрономические дни нашего самого крупного рабочего, украинца. Но длились они всего трое суток. Религиозные предрассудки не выдержали испытание пищей. «Нечистую» свинину стали есть все. Хотя узбеки почему-то избегали смотреть на неё.

Ещё один памятный эпизод. Мы с приятелем сидим за столиком в сквере имени Сталина в центре Ташкента. Солнечно, жарко. Мы пьём холодное «Советское шампанское» и едим мороженое. Это мой выигрыш в споре. В одном из наших разговоров я сказал, что в десятом классе одной рукой рывком поднимал 42 килограмма. Глядя на мою длинную тощую фигуру, он усомнился. Мы поспорили на ящик шампанского. Как водится, вместо ящика была одна бутылка, но мне и этого было достаточно.

Так завершилось моё пребывание в Ташкенте с двухмесячной Кураминской экспедицией, ничем меня не обогатившей, кроме скромной зарплаты.

…Моё возвращение в Москву было почти триумфальным. Я убедился, что могу неплохо учиться в институте. Значит, не всё ещё потеряно.

На геофизический факультет я возвращаться не желал. Убедился: это – не для меня. Буровое дело меня тоже не привлекало. Пришёл к заместителю декана геологического факультета Конскому – высокому мужчине с подвижным лицом и театральными жестами, любителю пошутить. Казалось, уж он-то будет ко мне благосклонен.

– Друг мой, – сказал он, – я много раз видел тебя в коридорах и на диване в вестибюле, но только не на лекциях.

– Я исправился.

– Не верю… А у нас не исправительная колония.

Остался факультет инженерной геологии и гидрогеологии. Там девчат было больше, чем ребят.

Меня обещали принять, если сдам два экзамена. Главный был по химии. Добрейший профессор химии посоветовал мне обратить внимание на три вопроса. Я более или менее полно проштудировал весь курс, выделив эти вопросы.

Именно их задал мне памятливый профессор, когда я пришёл к нему на экзамен. Он вёл занятия с какой-то группой и оставил меня без присмотра. У меня не было шпаргалок. На вопросы ответил и получил «хор».

Я научился учиться. Успехами не блистал, но на новом факультете чувствовал себя нормально. По сравнению с другими студентами я прошёл суровые испытания. Мог утверждать, что уже закончил два факультета (геофизический – не по своей воле).

Впервые в истории института гидрогеологический факультет стал чемпионом института по баскетболу среди мужчин. У нас оказалась отличная команда… Опять я про спорт. Вот уж действительно страсть. Особенно – баскетбол. Иной раз жил игрой так, будто от этого зависит моя жизнь.

Полвека назад я написал неопубликованную статью «Прост ли спорт?» о философии спорта. Она была не о том, чем занялись ныне философы от спорта, намертво засушившие предмет своих рассуждений.

Например, мнение А.И. Пешкова: «Сложилось, как минимум, четыре круга мировоззренческих проблем, связанных с физической культурой и спортом, рассмотрение которых и определяет специфику философии спорта как комплексной, философски междисциплинарной области знания. Во-первых, это проблемы сущности и происхождения физической культуры и спорта. Во-вторых, это философско-антропологические основы физической культуры и спорта. В-третьих, это спортивная этика. В-четвертых, это спортивная эстетика».

Для меня спорт был самопознанием и самосозданием как личности, а также способом познания других людей. Спортивный азарт – это переход в другое состояние сознания, как бы маниакальное, похожее на наркотическое опьянение. Человек может резко меняться в критических ситуациях. У некоторых проявляются черты жестокости, подлости. Все хороши, когда всё хорошо. Трудности, экстремальная обстановка раскрывают суть человека. Спортивное соревнование, хотя бы отчасти, тоже экстремальная ситуация.

Мне часто приходилось быть капитаном баскетбольной команды. Надо было следить за каждым игроком, учитывать его характер. Одного надо подбодрить, другого попросить, а на третьего лучше прикрикнуть. Люди разные, и организовать их как единую команду не так-то просто.

В общем, учёба на инженера-геолога и гидрогеолога проходила нормально. Воспоминания о ней в памяти не сохранились. Я по-прежнему посещал Библиотеку имени Ленина. Два настоящих увлечения: баскетбол и книги. «Ну а девушки?» – как спрашивали в песне о лётчиках.

С девушками были только дружеские отношения. Мой образ жизни, непрочное положение в обществе не способствовали сближению с ними. Для меня женщины были существами из параллельного мира, другим биологическим видом, отчасти загадочным. Сказывалось влияние русской литературы. Было чувство ответственности перед «слабым полом». Глубокая привязанность – серьёзные последствия. Лёгкие интрижки были не по мне.

Вторая сибирская экспедиция

Моя первая производственная практика была общегеологическая. Я выбрал Сибирь, группу геолога Сулиди-Кондратьева, недавно окончившего наш институт. Этот небольшой отряд был частью Хакасской партии Всесоюзного аэрогеологического треста.

Такое название указывало на принадлежность к легкокрылой авиации. Хотя передвигались мы в маршрутах пешком, переезжали, меняя лагерь, на автомобиле. Правда, пользовались для расшифровки геологических структур аэрофотоснимками.

Счастливый случай! Более приятной, хотя порой опасной и трудной экспедиции у меня, пожалуй, не было. Великолепная природа Южной Сибири, отличные товарищи, полезная и поучительная работа. Мне 22 годика, и я вновь студент МГРИ.

…Почти все уверены, что в геологии самое главное – выведать, где скрывает матушка-Земля свои богатства, добраться до подземных кладовых и опустошать их. Для чего? По большей части для техники, для войн и комфорта. Увы, так получается в реальности.

А классическая работа исследователя Земли (так переводится слово «геолог») – геологическая съёмка. Она необходима, чтобы более или менее надёжно ориентироваться в невидимых глазу недрах планеты.

Для такой съёмки надо мысленно снять с территории покров растительности, почв и нарисовать обнажённую поверхность коренных горных пород.

На одном листе геологической карты можно прочесть больше разнообразных сведений, чем в целой книге. Карта позволяет заглянуть в недра Земли на 5–10, а то и больше километров; помогает восстановить геологическое прошлое.

Не сказать, что на съёмке приходится сладко. Да ведь сладкое быстро приедается. Иной раз трудность работы прямо пропорциональна удовольствию от неё.

Особенно интересна геологическая съёмка в местах, где природа богата и не слишком сильно изменена человеком. И работа должна нравиться; и чтобы люди в отряде подобрались дружные; и масштаб съёмки был бы не слишком мелкий, но и не очень крупный; и трудиться «с понятием», ответственно, а по возможности самостоятельно.

Всё это сложилось для меня в горах и предгорьях Западного Саяна. Работал я в составе небольшой партии Аэрогеологического треста. И хотя такое название указывало на принадлежность к легкокрылой авиации, передвигались мы во время маршрутов только пешком. Да это и хорошо.

Сохранился мой первый собственный геологический отчёт (для зачёта производственной практики). Он начинается так:

«Работы проводились на восточном склоне Кузнецкого Алатау и в прибортовой части Минусинской котловины. По административному делению территория относится к Таштыпскому району Хакасской АО РСФСР.

В задачу партии входило проведение завершающих работ по созданию государственной геологической карты масштаба 1: 200 000».

…Геологов нередко воображают золотоискателями Джека Лондона, бродягами Александра Грина, искателями приключений Майн Рида, охотниками Фенимора Купера, а то и с туристами или альпинистами. От геологических историй ждут рисковых горных восхождений, яростных схваток с дикими зверями (или доблестного бегства от них), мучительных переходов через ледяные и песчаные пустыни, через таёжные дебри или гиблые болота.

Что-то из этого, конечно, случается в работе. Но ведь не ради таких тягот, опасностей и приключений трудятся геологи, не в этом суть нашей работы. А меня всегда интересовали смыслы, а не только события и факты.

Из пёстрой груды всяческих полубылей, небылиц и безделиц, которыми развлекаются геологи у вечернего костра, можно выбрать и что-нибудь занятное. Зачем? Чтобы развлечь читателя?

Не знаю, как другие, но я никогда не привозил из экспедиций иных дневников, кроме рабочих. Когда писал их, точнее, прежде чем сделать запись, в меня вливалась – через глаза, ноздри, уши, кожу – омытая дождём или солнцем тайга, цельная и ароматная. Но это так, само собой. А для дела надо было нанести точку на карту, отметить образец, дать его краткое описание, местоположение…

Например: «Маршрут № 14. 4 сентября. Район пос. Намуртах, низовья р. Куэту.

Обнажение 830… Южный скалистый склон горы. У подножья в коренном обнажении – серые порфириты с крупными (до 2 см) вкрапленниками кварца и полевого шпата (образец 839/1). Далее на запад выходят (скалами) розовые граниты (?) (обр. 839/2). В них в виде неширокой дайки протягиваются на северо-запад тёмно-серые розоватые диабазы (обр. 839/3).

Обн. 840… У вершины горы коренные скальные выходы розовых плотных крупнозернистых гранитов. Обр. 840.

Обн. 841… Вершина горы. В коренных обнажениях розовые плотные крупнозернистые граниты (кварцит?) Обр. 841.

Обн. 843… На северном склоне горы, у подошвы коренные выходы тёмно-серых песчаников, плотных. Азимут падения 10°, угол падения 10°».

Короткая часть маршрута. Последние две точки разделяет несколько десятков метров в пространстве и миллионы лет во времени, переход из девонского периода в кембрийский. Почему такой разрыв во времени? Куда пропали эти миллионолетия?

Геолог – читатель каменной летописи планеты.

Карта задаёт вопросы. Её читатели постараются найти на них ответы и выяснить то, что их интересует. Теоретик задумается о гигантском провале во времени. Что происходило здесь в этот огромный период? Почему произошла смена горных пород? По-видимому, росли горы, а затем они были полностью стёрты… Для практика важно выяснить, какие полезные ископаемые можно обнаружить в тех или других отложениях.

Короче горя, мне повезло работать на геологической съёмке.

Мои старшие коллеги в шутку и всерьёз стращали меня горами и дремучей тайгой, где бродят медведи.

Забайкалье приучило терпеть некоторые лишения. Теперь пугаться было нечего. Так я и заявил: «Готов на любую работу. Ничего не боюсь, а тем более медведей».

Начальник ответил: «Ну, ты, кажется, от ложной скромности не умрёшь. В общем-то, экзамен на смелость будет у тебя принимать тайга».

В поле мы ехали поездом, с пересадкой в Ачинске. За это время наш маленький отряд, занимающий одно купе (рабочих вербовали на месте), хорошо спелся. Мы успели переговорить обо всём на свете. И, между прочим, начальник, добродушно улыбаясь, припомнил мою похвальбу:

– Конечно, ты не менее смел, чем охотник на львов Тартарен из Тараскона. Не сомневаюсь. Но на всякий случай, на всякий-всякий невероятный случай знаешь, что надо делать? Не знаешь? Надо молиться!

– Со страху, ясное дело, и не то бывает.

– Ну, нет! Тут всё проверено, серьёзно и, учти, полезней таблеток. Если хочешь, научу тебя такой молитве. Тем более, не я её выдумал.

Это было стихотворение Редьярда Киплинга, которое я читал когда-то. Но стихи, как и люди, раскрываются не всегда, не сразу, да и не каждому. В тот год и позже, когда мне бывало туго и оставалось время для раздумий, я возвращался к этим строкам. Они мне помогали:

 
О, если ты спокоен, не растерян,
Когда теряют головы вокруг,
И если ты себе остался верен,
Когда в тебя не верит лучший друг,
И если ждать умеешь без волненья,
Не станешь ложью отвечать на ложь,
Не будешь злобен, став для всех мишенью,
Но и святым себя не назовёшь,
 
 
И если ты своей владеешь страстью,
А не тобою властвует она,
И будешь твёрд в удаче и в несчастье,
Которым в сущности цена одна,
И если ты готов к тому, что слово
Твоё в ловушку превращает плут,
И, потерпев крушенье, можешь снова –
Без прежних сил – возобновить свой труд,
……………………………
И если можешь быть в толпе собою,
При короле с народом связь хранить,
И уважая мнение любое,
Главы перед молвою не клонить,
 
 
Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег, –
Тогда весь мир ты примешь во владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
 

Привожу стихотворение с купюрами. Перевод С. Маршака; последней строфы – М. Лозинского (у него, мне кажется, ближе к оригиналу).

Неудачный маршрут

Этот маршрут запомнился лучше других. Полвека назад, по свежей памяти, я записал его в виде рассказа. Без выдумок.

…В долину ручья заползла сырая тень горы. Безмятежны розовые кедры на вершинах. В кустах журчит, булькает ручей Анжулька.

Стоянка здесь долгая. Четыре палатки и брезентовый тент возле кухонного очага стали нам привычны, как родной городок.

Долина широкая. Высокие лиственницы, пышные кусты, трава выше головы. Просторные поляны, усыпаны цветами и ягодами. Ручей быстр и полноводен. После стирки легко прополоскать бельё: кинул на дно и пригрузил камнями.

Мы сидим под тентом за самодельным столом. На нём – карта. Начальник отряда:

– Собираемся здесь, у Розовой скалы. Кто придёт первым, готовит ужин и ночлег. Завтра подъём в шесть. Заблудшие дают вечером ракету. Всё ясно?

Ясно, как сегодняшний тихий закат: наш отряд разобьётся на три группы по двое. Каждая группа протопает маршрутом километров двадцать (многовато!). Вечером встретимся в одной точке, переночуем и вернёмся короткими маршрутами в лагерь.

Совещание кончилось. Подхожу к своей палатке, усаживаюсь на тугой рюкзак и принимаюсь многозначительно оттачивать охотничий нож о плитку мелкозернистого песчаника.

Мой нож выцарапывает песчинки, пролежавшие вместе сотни миллионов лет. Их перемывали волны девонского моря. Моря здесь в девоне бывали много раз. Можно уточнить: дело было в середине девона, 380–390 миллионов лет назад, в живетскую эпоху. Песчаники осыпаются под моим ножом, соединяя век нынешний и век минувший.

Дело не только в обломке горной породы. Эти горы, прорезанные ручьём, выступающие скалы – всё вокруг пришло сюда сквозь даль прошлого, непреодолимую, как путь до самой дальней звезды.

Говорят, прошлое проходит безвозвратно. Но я сейчас держу в руках весточку из девона. Вокруг – слитые воедино с нами, с небом, ручьём и деревьями – выступают девонские горные породы.

Прошлое не исчезает, а врастает в настоящее, живёт в нём и лишь меняется со временем. Если бы оно пропадало бесследно, мы бы сиротливо витали в космосе. Да и не было бы нас без прошлого…

Конечно, мысли мои не были такими складными. Это были и не совсем мысли, а неясные переживания, чувство единства с прошлым и с тайгой, которая раскинулась вокруг в своей мудрой дремучей простоте.

…Семь утра. Вдоль долины сквозь туман бьют лучи солнца. Лес опутан блестящей паутиной лучей. Мы с Леной Строковой, старшим коллектором, идём к солнцу, на юго-восток.

Она окончила университет и несколько лет работала учительницей географии. Теперь – геологом. А там снова пойдёт учить. Она часто получает письма от своих школяров.

Шаги лёгкие. Тропинка. У меня за плечами, подпрыгивая на рюкзаке, лязгает кастрюля. В руках – малокалиберка (для чего взял?). У пояса охотничий нож. Для солидности.

У Лены – полевая сумка, геологический молоток, ракетница за поясом (как огромный револьвер пирата).

Лена сегодня – умственный работник. Она ведёт маршрут. Я заменяю вьючную скотину. Сам же отказался разделить груз поровну. Надо быть мужчиной. Мужчина – мужество…

Так бы идти и идти лёгкими шагами, ощущая великолепную утреннюю бодрость и беспричинное ликование. Утро – самое радостное время для тех, кто привык вставать рано.

Выходим к речке Таштып. Она мечется между отрогами двух хребтов. Галька хрустит под ногами. Первые приятные километры.

У подножия холма Лена достает компас, карту, дневник. Делает запись. Показывает рукой – надо лезть по склону. Начинается работа.

Трава – выше головы – искрится росой. Вхожу в неё, как в воду, вздохнув и поежившись. Продираюсь медведем, шумно и тяжело. «Умный в гору не пойдёт».

Роса не лучше дождя. Даже в сапогах хлюпает вода. Через час роса растает. Одежда просохнет от росы через два часа. К тому времени рубаха намокнет от пота.

Выбираемся на тропинку. Её протоптали безымянные топтыгины – медведи. Спасибо им! Идти в тайге без тропы – что первому прокладывать путь по глубокой снежной целине.

Гора вырастает перед нами, круче задирает свой мохнатый бок. Тропинка виляет, вязнет в буреломе, врезается в кустарник. Идём, повторяя странные ходы зверя. Мы нанизаны, как две бусинки, на нить медвежьей тропы.

Ощущаю стук своего сердца. Стучит усталость. Винтовка вплетается в кусты. Рюкзак ехидно ёрзает по мокрой спине.

Усталость сужает мир. Утром мне принадлежали солнце, небо, дальний изломанный горизонт. Не удаётся долго удерживать всё это. Отказываюсь от дальнего горизонта. Затем исчезают ближние вершины гор. Мир сужается с каждым шагом подъёма.

Когда усталость навалится всей тяжестью своей мягкой туши, у меня останутся лишь стук сердца и бесконечные шаги. В замкнутый мир будут мгновенно врезаться матовая ягода малины, дерево с заломленными руками-сучьями, собственный сапог…

Иду мерно. Со стороны не узнать, что я чувствую стук своего сердца.

Останавливаемся. Лена поднимает камень. Крупные молочно-белые зёрна кварца, блестящие тёмные листочки слюды – биотита. Гранит-порфир? Начинаем рыскать по склону. Много плиток красного песчаника. Граниты редки.

– Сверху скатились, – прерывисто говорит Лена.

– Да, конечно, – соглашаюсь спокойно. Сдерживаю судорожное дыхание. Не устать нельзя. Можно скрыть усталость.

Вновь подъём. Раздражает беспокойный рюкзак. Злит бестолковая винтовка. Какая глупость – взять её! Кость поперек горла.

Иду впереди, раздирая цепкую хватку кустов. Пот заливает глаза. За спиной торопливо дышит Лена.

Маршрут только начался, а кажется, силы на исходе. Знаю: это ложь. Некоторые поддаются обману. Верят: больше нет сил. Падают навзничь в траву. Очень доверчивые люди! Слишком чутко слушают жалобы своего тела. А жалобы лживые. Где предел сил? Есть ли самый последний шаг? Ещё один… И ещё один… И ещё…

Вершина. Лена отбивает образец песчаника. Сажусь, привалясь рюкзаком к дереву, говорю натужно:

– Сдохнуть можно.

– Тяжко?

– Терпимо.

У меня дурная привычка: не могу отказать себе в удовольствии малость поныть. Пока не очень трудно. Лена это знает и поддакивает. Утренняя усталость – чепуха. Она быстро проходит. Только не следует засиживаться.

Идти по гребню гряды хорошо. Медвежью тропу украшают следы и лепёхи хозяина (Лена деликатно называет их «визитными карточками»). Километры ползут назад.

Точки на карте выстраиваются гуськом. Они тянутся к Розовой скале. Нас неуклонно притягивает туда.

Солнце высоко. Кедры, сосны, лиственница и берёзы замерли в летней то ли дрёме, то ли истоме.

Гребень сужается. Деревья вокруг тоненькие. Судорожно впиваются узловатыми корнями в камни. Под кручей – иссушенные скелеты деревьев. Эти устали цепляться за скалу.

– Постой, – говорит Лена. – Смотри.

Смотрю. Смотреть не трудно. Жаль, что надо останавливаться. Теряется ритм. Из автомата превращаешься в человека. Автоматом быть легче.

– Кварцевая жила! – радуется Лена. Равнодушно гляжу на белую змею, не толще полуметра, пересекающую гребень. Усталость отупляет. Превращаешься во вьючную скотину.

Лена достаёт компас, замеряет направление (азимут) простирания жилы. Осторожно спускается ниже, временами обстукивая молоточком каменную гряду. Минут через двадцать возвращается.

– Пошли.

Мы поднимаемся по гигантской полуразрушенной каменной лестнице. Местами на ней – истлевший ковер мха и лишайников. Лестница постепенно сужается. Она высоко вознеслась над кронами деревьев. Теперь её ширина не более трёх метров. Это пласт крепкого песчаника, стоящий ребром, «на голове». Соседние с ним породы выветрились напрочь.

– Напрямик? – спрашиваю.

– Опасно.

– Обход большой. Бурелом.

– Ладно. Предварительно закусим.

Достаю из рюкзака угловатые, как обломки кварцевой жилы, крупные куски сахара и сухари. Съедобные камни. Настоящая пища геологов.

Помогая мне вновь надеть рюкзак, Лена великодушно предлагает:

– Отдай что-нибудь.

Гордо усмехаюсь. Но с каким наслаждением избавился бы от этой ненавистной винтовки!

Карабкаемся с уступа на уступ. Сначала забрасываю винтовку. Следом – рюкзак. Царапая пальцы, заползаю сам. Подаю руку Лене. И – дальше. Двумя букашками ползём по лезвию гигантского зазубренного ножа.

Я обалдел. Уступ. Закидываю винтовку. Рюкзак. Сам. Лена. Главное – не останавливаться. Не глядеть вниз.

Вижу себя со стороны. Через сколько метров выдохнется это отупевшее существо? Лопнет, как перекаченный шар.

Мы уткнулись в гладкую трёхметровую ступень. Осторожно топчемся на приступке.

– Встану тебе на плечи, – предлагаю.

– Давай.

Лена упирается руками в скалу. Взбираюсь к ней на плечи.

Как славно проделывают этот трюк акробаты! Лёгкое движение, взлёт, пируэт, улыбка… ап!

А у нас – клоунада. Лена шатается. У меня дрожат от напряжения руки и колени.

– Цирк! – хриплю я. Смех не получается. Глупо смеяться, когда с двух сторон пустота, от которой холодеют лопатки, а опора сгибается, как лоза под ветром.

Подтягиваюсь. Нахожу упор для одной ноги, потихоньку поднимаю другую. Трусливая мысль: «Не залезу!» Прогнать её не могу. И некуда поставить ногу. Прилип к скале. Внизу – кроны деревьев. До них не очень далеко. Отсюда они мягкие, пушистые. Зелёные облака!

Качнулся камень под рукой. Сердце провалилось в пятку.

«Хочу к маме!» Спокойно! Нащупываю плечо Лены. Надо успеть… Наконец-то!

Лена клонится на сторону, молчит. Ставлю другую ногу. Порядок! Напоследок толкаю податливый камень. Он нехотя переваливается, гулко, словно пустой, ударяется о скалу, медленно падает вниз. Трещат сучья.

Сползаю на приступку. С ужасом думаю об обходе. Хочется раскинуть руки и лежать, как самый последний хлюпик… И сбросить вниз винтовку. Сейчас же, будь она проклята!

По осыпям у подножия гребня прошли два километра. Вершина приблизилась. По расщелине взобрались на неё. Об усталости лучше не думать. Зачем рассуждать о том, что не в силах превозмочь?

Усталость насела на рюкзак, давит на винтовку. Вокруг смыкается лес. Деревья торчат во все стороны; живые – вверх. Валежник царапает руки, цепляется за ноги. Мной овладевает знакомое отчаяние: путь невозможно пройти. Нагромождение стволов и сучьев, переплетённых гибкими кустами. Лишь змея проскользнёт здесь.

Мы лезем через завалы вверх-вниз. Почти не продвигаемся. Это никогда не кончится. Ну, ещё один, ну, два, ну, три километра. А дальше? Сил не хватит.

Нет, не выдумывать. Идти! Мысли – прочь! Вертится в голове куплет: «Чутко горы спят, Южный Крест сияет в небе, Спускаются в долину облака. Осторожней, друг, ведь до нас никто тут не был, В таинственной стране Мадагаскар».

Прокручиваю одно и то же. Заело пластинку. Свихнулся. Так легче. Нормальный человек не станет мучиться. Надо не понимать. И не останавливаться. «В таинственной стране Мадагаскар…»

Впереди цель. То, что необходимо. Что мы поставили впереди, выше себя. В глазах, как утром, розовый туман. Рвусь через кусты раненым зверем. Лене – хуже. Она приходит из маршрутов в синяках и ссадинах. А я – грубей.

Идём, как автоматы. Так, должно быть, идут измученные полки. И спят на марше.

Лена ломает ритм движения. Ох, эти остановки! Откуда она берёт силы? От этих холодных камней?

– Рудик, мишки… – сзади шепот Лены.

Какие мишки? Конфеты? Чепуха.

Оборачиваюсь. Нахожу цель её взгляда. Кедр. Ствол с короткими сучьями, морщинистая кора… Медведи! Два тёмных небольших медведя обхватили короткими лапами ствол; замерли, кривые когти в коре. Блестящие бусинки глаз. Круглые уши. У вершины дерева – огромное гнездо.

Медвежата? Значит, медведица близко. Или взрослые чёрные медведи? Говорят, они маленькие, но злющие. Нет, медведица – самое страшное. Прибежит – разорвёт нас на части.

Лена молчит. Мы стоим. Глупо. Не могу же я первым предложить бегство!

Поднимаю винтовку. Делаю вид, что целюсь в медведя. Шепчу:

– Сниму одного.

– Спятил?

– А что делать?

– Не знаю.

Достаю охотничий нож. С ужасом думаю, что дело может дойти до драки. А Лена молчит. Не могу же я сказать, что пора бежать!

Верхний медведь негромко рявкнул и полез вниз. И нижний рявкнул…

Мы торопливо семеним вниз по крутому склону, пробиваем кусты. Не можем остановиться. Как под крылом самолёта, блестит серебряная река Таштып.

Всё складывается удивительно скверно. Потеряна полукилометровая высота. Линия маршрута сломана.

Река играет лучами солнца. Пригоршнями хлебаем ледяную воду.

Идём двенадцатый час. Сворачиваем от реки вправо по безымянному притоку. Три километра – по нему, ещё четыре – в сторону. Сущие пустяки! По дороге – полтора часа. А там – готовый ужин, чай, костёр, ночлег. Заползти в чехол спального мешка (взяли только чехлы – так легче) и лежать, лежать…

В голове безостановочно крутится мотив «Мадагаскара». Нет, я определённо свихнулся!

Мысли усталого человека по-звериному просты. У меня одна: отдых. Впереди отдых. Иду, потому что верю в это.

Небо плотно завешено облаками – тёмно-лиловыми, невесёлыми. В узкой долине сыро, как в погребе. Сплошной бурелом. Кладбище деревьев – несколько этажей. Как всегда, живых меньше, чем мёртвых. Забираемся на завалы, балансируем по лежачим стволам, подлезаем под наваленными деревьями (рюкзак с кастрюлей непременно зацепится!).

Ноги окаменели. Кажется, оступись – не встанешь. Как паровоз, сошедший с рельсов. Наши рельсы – инерция. Но когда, запнувшись, падаю в хрусткий валежник, какая-то сила поднимает меня.

«Тихо горы спят…»

Мы хлюпаем по болоту. Кочки. Хилые деревца. Сумерки. Надо торопиться.

Почти бегу. Вялые, неподатливые ноги. Дыхание застревает в горьком горле, судороги сжимают лёгкие, захлебываюсь воздухом, а сердце колотится так, будто всё тело – пульсирующее сердце. «Осторожней, друг…»

Оступаюсь. Падаю. Мягкая, уютная трава и мох. Сверху бухает рюкзак. По затылку лязгает кастрюля. У глаз – круглые листья брусники. Круглые, как медвежьи уши. Уютная трава…

Поднялся! Бегом! Кочка. Падаю. Удар рюкзаком. Лязг кастрюли. Мягкая трава у щеки. Встал. Бегу, спотыкаясь и теряя равновесие. Да, сошёл с ума. Сумасшедшие по-особенному сильны!

«Спускаются в долину облака…»

Из-под ног с резким треском (электрический разряд!) вспархивает глухарь. Красные веки, вытаращенные глаза, перья торчком. Чёрт с ним. В другой раз. Вперёд, бегом!

«…Южный Крест сияет в небе…»

Вот, кажется, наш распадок. Встали. Сверились с картой. Там – приток ручья. Чёткая линия. Тут – сотни ручьёв звенят, как кузнечики, подо мхом.

– Здесь? – неуверенно кивает Лена.

Возможно. Или невозможно. Не важно. Главное – не останавливаться. Скорее!

Быстро темнеет. Ветви хлещут по лицу. Пользуясь темнотой, норовят попасть в глаза. Они невидимы, безлики. Их слишком много. Надо чаще закрывать глаза.

«В таинственной стране Мадагаскар…»

Нет! Дальше – невозможно. Тут навалены, набросаны, переплетены тысячи деревьев, сучьев и веток, сцементированных чёрно-синей ночью.

– Что делать? – спрашивает Лена.

Будто я знаю! Идти! Во мне проснулась отчаянная, недобрая сила. Я ненавижу до ломоты в скулах эти бессмысленные преграды, этот враждебный чёрный лес, эту огромную нашу усталость, нашу одинокость.

– По ручью!

Буруны воды – выше колен… Бредём, волоча ноги, наперекор течению. Вода тянет назад. Петляем вместе с ручьём. Обходим упавшие деревья. Потеряв равновесие, неуклюже шлёпаем руками по воде.

По галечниковым косам ковыляем в сапогах, налитых водой (странное ощущение). Задираем сначала одну ногу (делаем «ласточку»), затем другую. Замираем, выжидая, пока вытечет потеплевшая вода. Ноги хрустят в мокрых сапогах. Снова – в воду. Снова – «ласточка» на берегу.

«…ведь до нас никто здесь не был…»

Я перешёл все пределы сил, которые приходилось достигать раньше. И всё-таки иду. И Лена идёт. Молчим. На слова нет сил. Вообще давно нет сил. Откуда им быть, если мы идём по тайге шестнадцать часов подряд.

И отчаянная весёлость вдруг начинает распирать меня. Чёрт возьми, мы идём! И ни ночь, ни тайга, ни усталость не могут остановить нас. Наперекор всему!

Встали. Лена дрожащими руками вытягивает ракетницу.

Зелёная ракета вспугивает звёзды. Рассыпалась искрами. Небо черней прежнего.

Через пять минут – новый выстрел. И снова – чёрное небо. И ручей, бурлящий в тишине.

Значит, одни. Значит, идём неверно и бог весть куда забрели. Или заплутали наши товарищи. Значит, не будет спокойного ночлега, не будет отдыха. Что же будет?

Ослеплённые тьмой, ощупью выбираемся на берег. Кусты, трава, шершавые валуны и стволы, корни, хвоя… Мокрая одежда мерзко липнет к телу. Холодно. На склоне сухих веток мало. Мягкий матрас мха и хвои. Склон не кончается.

Хватит! Валимся на землю.

…Мы отняли у ночи крохотную полянку. Огонёк тянется вверх. Костёрик – весёлый и ласковый. Его хочется взять в ладони.

Для большого костра нет вблизи пищи. Да и мешают насупленные лапы пихт. Одежда сохнет плохо. Знобит. Превозмогая себя, спускаюсь к ручью с чайником. Нехотя высосали по банке сгущенки.

Наше ночное солнышко – костёрик. Вокруг – частокол освещённых стволов. А дальше – ночь и тайга. Ночь и тайга на огромном пространстве.

Лена залезает в чехол спального мешка и свертывается калачиком возле огонька. Усталый, измученный человек. Хотя она старше меня, чувствую к ней родительскую заботу.

Сижу, заворожённый пляской пламени. Подкармливаю огонёк скудными ветками.

Усталость не подавила меня. Вспоминаю начало нашего брода по реке, когда вдруг ощутил в себе неожиданные силы. С того времени пропал навязчивый куплет «Мадагаскара». Я стал нормальным человеком. Даже размышлял. И у меня были силы идти!

А ведь можно и так представить наше путешествие: опасный маршрут! Самоотверженные покорители недр! Наперекор стихиям! Мужественно и непреклонно! Выполняли важное задание! Застенчиво улыбались…