Текст книги "Время дальних странствий"

Ах, как можно всё расписать! А в сущности двум человекам просто не повезло. Даже не прошли полностью маршрут. Заблудились. Позорище! Два жалких человека…

Сколько людей прошло бы точно так! Просто им не было в этом надобности. Не было причины. И они ещё не имели возможности убедиться в беспредельности своих сил. А сколько людей превозмогли в сто раз больше!

Четыре часа. Небо чуть просветлело. Забираюсь в холодное нутро чехла. Ноги чувствуют тепло углей…

Проснулся от запаха гари и резкой боли в пятках. Перекатился на другой бок. Угодил в тлеющие угли! Выглянул из чехла. Смутные контуры деревьев. Молочный рассвет сырой, неласковый. Холодная земля. Тяжёлое, вялое, болезненное тело.

Незнакомое странное место, будто из сна.

Варим традиционный суп-пюре гороховый. Сухари. Банка сгущёнки.

Медленно собираем вещи. Заливаем шипящие угли водой. Лена помогает натянуть лямки рюкзака. Перехватила мой злой взгляд на винтовку:

– Я возьму. Рад ведь, не притворяйся.

И снова путь… Бурелом. Пахучий малинник с матовыми заманчивыми ягодами.

Тропа с отпечатками лошадиных копыт. Поляна с шапками стожков и запахом прелого сена. Опять бурелом. Медвежья тропинка. Река Таштып.

Выполз из долин рыхлый, нечёсаный туман. Потянулся к вершинам и растаял.

Солнечный весёлый полдень. Мы идём по пути с неугомонным Таштыпом.

Напротив вчерашних скал остановились. Снизу скалистый гребень напоминает развалины крепостных стен и башен. В другой раз они бы навеяли милые сравнения. А сейчас я говорю (не вполне искренне):

– Проклятые!

– Нет, красиво… Ногу немного натерла.

– Перемотай портянку.

Она села на камень и, морщась, стянула сапог. Я увидел стертую в кровь ступню, ссадины и синяки. Лена виновато улыбается:

– Сапоги дурацкие… Или ноги.

…Лагерь наш источал запах супа из свиной тушёнки, приправленного лавровым листом и перцем. Прежде нас вернулся начальник с рабочим.

Искупавшись в ручье и продрогнув, я с несказанным удовольствием надел чистую одежду и, озорничая перед самим собой, убеждая самого себя в своей двужильности, пошёл вверх по долине встречать запоздавших.

На следующий день возились с образцами, дополняли дневники, приводили в порядок карты. Начальник, молодой, огромный и добродушный (в институте был боксёром-тяжеловесом), осматривал каменную добычу, уточнял описания и наносил на свою главную карту наши данные.

Вечером у костра Лена шутливо, но обстоятельно рассказала о наших похождениях. Играя роль бывалого таёжника, вставлял я скупые фразы, почти лопаясь от желания высказаться. Нам было весело сидеть у костра, вспоминая при невнимательных слушателях свои мытарства, которые сейчас выглядят забавными пустяками.

А в следующие дни – новые маршруты.

То, что для других было привычной работой – нелёгкой, но привычной и любимой работой, – для меня было ещё и возможностью лучше познакомиться со своими товарищами и с самим собой.

Здесь, в южной тайге, я впервые явно понял, прочувствовал, с какой непостижимой щедростью одарён каждый из нас, живущих, какое это противоречивое и всеобъемлющее существо – человек, и какая нелёгкая, но увлекательно чудесная штука – жизнь.

Лесные страхи

Это тоже не нынешние воспоминания, а давние записки, что называется, по горячим следам в форме документального рассказа.

…Вот это тайга! Воздух, настоянный на хвое, цветах и травах. Кусты по берегам ручьёв, усыпанные красными – до боли в скулах – гроздьями кислицы. Непролазные малинники, россыпи брусники под сапогами. Поляны, пропитанные сладким ароматом полевой клубники. Дотошные бурундуки и белки. Глупые рябчики, которые после выстрела, сделав круг, возвращаются на прежнее место. И почти нет комаров! Рай земной.

Продираясь в высоченной траве, вдруг чувствуешь резкий запах зверя. Выходишь на лежанку. Здесь встретишь даже клок бурой шерсти. А хозяина и след простыл. Медведи не ищут знакомства с человеком.

Один из наших рабочих весь сезон проходил с семизарядным карабином и не встретил ни одного медведя. А мне, можно сказать, дважды повезло.

Мы возвращались из маршрута – я и наш геолог Нина – по медвежьей тропе. Перед нами топал сам хозяин. Мы торопились и беспокоили его. Он оставлял на тропе свежие «визитные карточки» и беспокоил нас.

Сойти с тропы не удавалось. Вокруг громоздился бурелом. Помучившись, мы опять выходили на медвежий след.

На трухлявом стволе, перегородившем тропу, отпечаталась когтистая лапа. Я попытался пяткой так же продавить ствол. Не получилось. Видно, здоров зверюга! И хотя была у меня одностволка, заряженная картечью, и охотничий нож, почувствовал я себя сиротливо.

След пропал. Медведь любезно пропустил нас вперёд.

Мы остановились у ручья напиться. Я наклонился к воде. Нина: «Там медведь!» Я услышал только хруст веток. Оказывается, выше по течению он пересёк ручей и снова оказался впереди нас.

Была надежда, что он ушёл куда-то в сторону. Но вскоре на тропе перед нами снова показались свежие следы его испуга и отпечатки лап. И вновь пропал след. Мне стало тревожно.

– Давай-ка переждём, – предложил я.

Мы встали у ствола огромного поваленного кедра. Принялись осторожно обирать малинник. У меня подрагивали пальцы, а Нина выглядела рассеянной.

И тут затрещал валежник. Треск оглушал. Казалось, замерло стрекотанье сорок (они-то видят и нас и его!), затих весь лес. Будто великан ломился сквозь чащу, круша деревья.

У страха не только глаза велики, но и уши тоже.

А Нина обирала малиновый куст. И куст дрожал, как под дождём.

Сучья лопались где-то рядом. За кустами и стволами видел я лишь какие-то серые или бурые пятна. И чувствовал прохладную лёгкость в локтях и коленях и там, где должно быть сердце.

Что ж, был шанс убить медведя. Вкусить романтической медвежатины и приобрести трофей, достойный знаменитого Тартарена из Тараскона. Но это был не единственный исход моего знакомства с хозяином тайги. Некоторые другие варианты меня определённо не устраивали.

Я заорал грубым голосом что было сил. Ругал медведя и грозился изрешетить его. Для пущей убедительности полез на ствол, не переставая кричать. Оступился – ноги-то дрожат! – и хрястнулся в малинник, завопив нечеловеческим голосом.

Возможно, медведь подумал: «Ходят тут какие-то психи!» Откуда ему, тихому жителю тайги, знать о наших истериках и криках? Сучья затрещали пуще прежнего, постепенно затихая вдали.

Мы вернулись в лагерь. С той поры за мной укрепилась слава отчаянного медвежатника. Но я-то хорошо знал разницу между «не бояться» и «не показывать страха».

Известно: бояться опасно. Надо держать себя в руках, а то натворишь глупостей…

Лагерь наш на ручье Анжулька надо было перевозить на новое место. Пришла машина. Погрузили почти весь скарб. Остались моя палатка, кастрюля с недоеденным супом-пюре и я сам. К вечеру должны были вернуться за мной.

Я забрался в палатку, прилёг на раскладушку и… проснулся от стука дождя. Стемнело. Ветер вдувал водяную пыль в палатку. У входа натекла лужа.

Дождь продолжался до ночи. Скудость еды восполнял я обильным сном. С утра напрасно выслушивал гуденье машины. Пришлось развести костёр, добавить в суп воды и жёлтеньких маслят. То же блюдо было в обед. То же – на ужин. Благо, что маслят уродилось много.

Вечером посыпал дождь, нудный, как зубная боль. Я стоял возле палатки и ныл:

 
Ой ты, но-о-ченька-а,
Но-очка тё-оомная, да…
Но-очка тё-омная, ооой, да-а!
Но-очь о-осе-ення-ая…
 

В палатке трепетал огонёк свечи. Бормотал непонятицу ручей. Из черноты, окружающей меня, слышались шорохи, потрескивания. И, словно редкие шаги, стукались капли о валежник. Оттуда шли ко мне незабытые детские страхи.

Снами я насытился раньше. Поэтому долго лежал, прислушиваясь к тревожным ночным шорохам и стукам… Иногда лучше не иметь никакого воображения.

Проснулся с жутким предчувствием. Возле палатки кто-то ходил, выдавая себя лишь редким хрустом ветки.

Я нащупал винтовку и затаился.

Игра в прятки продолжалась. Если медведь, почему он не боится запаха железа и человека? Или думает, что я не опасен? Он вломится, подминая брезент, и я не смогу даже вытащить нож!

От долгого страха рождается злость. Тот, некто за палаткой, не отступал. Он затихал минут на пять и вновь выдавал себя осторожными шагами и густым дыханием…

Будь что будет! Тихонько отстёгиваю вход, сжимаю винтовку, выползаю из спального мешка и, рванувшись, с криком вылетаю из палатки. Так вылетают из курятника перепуганные куры.

Проклятье! Передо мной… корова. Поглядела на меня, скромно опустила огромные ресницы и вздохнула. Возле нашего лагеря паслось стадо.

Вечером за мной приехала машина: река вздулась от дождя, – брод залило, они задержались. К этому времени в моей кастрюле сварился очередной суп – маслята с редкими крошками гороха.

Кончаются таёжные времена. Коровы теснят в тайге медведей.

Между прочим, в один из маршрутов на тропинке встретились нам бык и две коровы. Не знаю, что им тут понадобилось. Может быть, отбились от стада, отправившись за туманом и за запахом тайги. Романтики…

Когда бык заглянул мне в глаза и убедительно тряхнул рогами, я мгновенно оценил хилость окружающих молодых берёзок… На быка грубая ругань не подействовала. Привык. У него был такой пронзительный, нехороший взгляд – и такие пронзительные рога! – что я быстренько перешёл на сладенькое бормотанье и, рассыпаясь в любезностях, как перед титулованной особой, бочком-бочком втиснулся поглубже в кусты, освобождая ему и его свите дорогу.

Было бы обидно: в тайге пострадать от крупного рогатого скота…

Если не желаешь встретиться со зверем, надо ходить шумно. А для знакомства с лесными жителями требуется аккуратность и внимательность. Тогда можно пересвистываться с бурундуками, и эти маленькие дотошные зверьки подпустят к себе на два шага. И медленно пройдёт невдалеке пасущийся олень, на пятнистой шкуре которого движутся пятна солнечных лучей. И бросится в кусты (испугает!) дикий баран.

Однажды на северном склоне сопки мы вошли в тишайший елово-пихтовый лес.

Сомкнутые кроны деревьев заслонили небо. Стволы и нижние отсохшие ветки замшели. Свисали тленно-зеленоватые космы лишайников. Ветролом и почва были застланы пружинистым покровом хвои. Ноги ступали тихо и мягко, порой проваливаясь между трухлявых коряг.

Ни пенья птиц, ни шелеста листьев, ни журчания ручейков. Лишь изредка сухой скрежет дерева и где-то перестук дятла.

Трудно избавиться от настороженности. Сказочный лес. Чуждый, замерший мир, напоминающий театральную декорацию. Тронул ветку – обломилась. Задел пень – продавился.

Скользнула огромная тень. Сова? Как бы во сне, бесшумно минуя стволы, исчезла.

Не подобные ли немые леса устилали землю в далёком карбоне? Где-то в сумраке их светились редкие бутоны бледных огромных цветов. Тени гигантских стрекоз блуждали в чаще. И не родились ещё птицы и звери, и некому было радоваться красоте утра, и некому было трезвонить весенние песни. В сетчатых глазах насекомых всё виделось раздробленным на сотни крохотных частей.

Почему так не осталось навечно? Почему бурно воспрянула жизнь и появились иные глаза, схватывающие окружающее целиком, собирающие его в единой точке фокуса и создающие в мозгу его цельное отражение?

Для чего понадобился изощрённый мозг, проникающий сквозь оболочки предметов, осмысливающий мир? И мы, единственные на Земле владельцы такого мозга – неоценимого богатства, доставшегося нам задаром, – умеем ли пользоваться им?

Мы стремимся подчинить себе, обезвредить природу, приручить её. Пройдёт ещё немного времени, и очистим тайгу от последних страхов и тайн, сделаем прогулки по ней целебным и преспокойным мероприятием.

Возможно, уже сейчас в тех местах, где ломился мне навстречу медведь, зияют просеки и трайлеры волокут по ободранной земле трупы деревьев. Возможно, кристальную воду Анжульки замутили отходы рудника, а в долине, где только что паслись олени, звенят бидонами доярки и натужно мычат коровы.

Смешно возражать против этого, нет смысла вздыхать. Надо понять, что происходит, и делать так, чтобы цели освоения недр были достойными и как можно меньше наносили урона природе. Хотя, когда речь идёт о «государственных интересах», а тем более, о выгоде, земную природу крушат немилосердно.

За подобные деяния приходится расплачиваться обычно потомкам. А они не понимают, что им нанёс удар экологический бумеранг, запущенный человеком сотни, тысячи лет назад. Обычно винят естественные буйства земных стихий. А стихии вызваны давними преступлениями людей против создавшей и вскормившей их Биосферы – живой оболочки планеты.

…Геолог XXI века избавлен от излишних мытарств и хлопот, от лишних перегрузок и таёжных страхов.

А может быть, всё это не лишнее?

Наш Паниковский

В нашем отряде были два рабочих из местных. На временную недолгую и скудно оплачиваемую работу соглашались только бедолаги, с которыми серьёзные организации не желали иметь дело, или случайные люди в этих краях.

О недавнем прошлом наших временных рабочих можно было догадаться, когда однажды у костра зашёл разговор о жизни и работе в исправительно-трудовых лагерях. Тогда эта тема была актуальной. Прошёл «закрытый» доклад лидера КПСС Н.С. Хрущёва о культе личности. Об этом разрушительном для страны секретном докладе на Западе узнали сразу. И у нас он стал широко известен не случайно.

Помню, в институте отменили лекции по марксизму-ленинизму. В перерыве я услышал из разговора двух преподавателей, прохаживающихся по коридору: «Ну вот, раньше была активная оборона, а теперь как?»

Особенно сильно ударила по сознанию цифра в 10 миллионов невинно осуждённых, надо было полагать, «политических».

Тема оставалась актуальной. И тут вдруг наши рабочие стали спорить между собой о том, как была устроена лагерная жизнь. Они выказали отличные познания в этом предмете, почерпнутые явно не из книг.

С одним из них, назовём его Мишей, невеликого роста, сухоньким, коренастым, с квадратным лицом, я однажды пошёл в маршрут. В одном месте пришлось карабкаться по крутой шершавой гранитной скале. Миша непрерывно кряхтел, охал и причитал. Если очистить его речь от идиом, получалось: «Да пропади оно пропадом!.. Тут костей не соберёшь… Ходют не как люди… Не нанимался шею ломать…»

Склон становился всё круче, Миша заявил, что выше не полезет. Я посоветовал ему взглянуть вниз.

Он взглянул вниз и немножко испугался. Сверху склон всегда кажется круче, чем на самом деле. Пришлось взять у него рюкзак: «Держись крепче, не спеши. Вниз не смотри. Осталось немного».

Он проклял нехорошими словами всех уродов-геологов, которые за гроши готовы головы людям свернуть. Но вскоре замолчал и только пыхтел.

Подъём был не столь уж страшен. Главная опасность – страх. От него излишне напрягаются мышцы, руки потеют или костенеют, плохо работает голова, теряется координация движений. В такие моменты я говорил себе: «Главное – спокойствие».

Конечно же, мы благополучно выбрались на ровное место.

У меня с собой была малокалиберная винтовка. Я неплохо стрелял, занимался в школе стрелковым делом, получил третий разряд. Увидев невдалеке рябчика на ветке, я выстрелил в него. Туда, где он упал, бросился Миша. Принёс в руках трепетавшую птицу. Вдруг – хоп! – и откусил ей голову.

Так повторилось ещё раз. С тех пор я больше не стрелял в рябчиков.

С Мишей связана удивительная история, заставившая вспомнить бессмертного Паниковского из «Золотого телёнка».

Мне поручили какое-то задание, и я на ГАЗ-51 с шофёром и Мишей должен был через день вернуться в деревню, где находилась временная база нашего отряда. К тому времени мы перешли в предгорья.

Газик долго колесил по грунтовым дорогам, не отмеченным на карте. Затемно въехали в какую-то деревню. Было глухо, тихо, безлюдно. Где-то лаяла собака.

– Надо бы узнать, что это за деревня, – сказал я.

– Это мигом, – отозвался Миша и выпрыгнул из кабины, где мы ютились втроём.

Было темно и тихо. Не скрипнула дверь, не слышно разговора.

Вернулся Миша, быстро залез в кабину:

– Давай дальше.

– Почему не узнал?

– Шеф, газуй!

Мы отъехали недалеко. Миша мне:

– Смотри сюда.

И отвернул ворот своей куртки. Оттуда, как будто из нутра его организма, на меня уставилась голова гуся. Миша цепко держал его за шею.

Плохо соображая, я сказал:

– Верни сейчас же!

Тотчас сообразил: кому вернуть? Мы не найдём этого двора. Ночь, незнакомая деревня. Как вернуть? Сказать, здрасьте, примите краденное?

Миша ловко свернул гусю шею. Вопрос был исчерпан.

Выехав из деревни, мы остановились у пруда. Легли спать в кузове. Ни свет ни заря меня растолкал шофёр: «Смотри, Мишка что творит!»

В одних трусах я спрыгнул на землю. Наш Паниковский гонялся за гусем! На окраине деревни показались женщины. Я бросился к Мише, свалил его на землю, прежде чем он успел схватить добычу. Он не сопротивлялся. Я потащил его к машине. Был так взбешён, что готов был его побить. Ведь у нас и без того лежал в кузове краденый гусь!

Шофер без моего напоминания быстро завёл машину, и мы рванули подальше от деревни. Часа через два сделали привал и освежевали гуся.

Мы были голодны, Миша ел за двоих, но справиться с такой добычей нам не удалось. Осталось ещё много. Всё это шофёр аккуратно завернул в газету.

История с гусем таинственна. Не могу понять, как можно близ полночи в незнакомой деревне в кромешной темноте забраться во двор и залезть в птичник так, чтобы не залаяла собака, не всполошились гуси. Надо ещё взять гуся, чтобы он не пискнул, и выбраться с ним на дорогу. Уму непостижимо!

Мы совершили преступление. Точнее, его совершил Миша, а я даже пресёк его покушение на очередную жертву. Мы с шофёром были не более чем соучастники дележа и поедания добычи.

В содеянном никто всерьёз не раскаивался. Мише это чувство было мало знакомо, шофёр был вовсе ни при чём. Я в качестве руководителя группы теоретически нёс ответственность за кражу, но практически ничего не мог сделать, ибо в голову не могло прийти, что наш рабочий такой виртуоз. Думаю, никто на свете этого предвидеть не мог.

Удивляет только всепоглощающая страсть Миши к гусям. Увидев утром предмет своей страсти, он бросился за ним, когда деревня проснулась и могли хватиться пропавшего гуся. Миша вёл себя как безумный, хотя в остальном здравый смысл не терял.

…Я едва не пострадал из-за своей экзотической внешности: бородат, темноволос, кавказской наружности, в сапогах и штанах-шароварах, в ковбойке, с планшеткой военных времён и финкой в медных ножнах с наборной рукояткой у пояса (подарок моего дяди М.О. Хачатурова).

В одно из воскресений женская часть нашего отряда пожелала посмотреть кинофильм. В сотне километров от нас был рудник, на котором по воскресеньям показывали кино. Дорога была, естественно, не из лучших. Ехали долго и тряско. На руднике узнали: «кина не будет». Киномеханика некто зарубил топором и подался в тайгу.

Шофёр устал и просил отдохнуть. Мы были готовы к ночёвке, но трагическое происшествие напугало наших женщин. Возле рудника располагалась геологическая партия из Ленинграда. Меня отрядили договориться о том, чтобы мы остались на их территории.

Я подошёл к двум мужчинам средних лет, сидевшим за столом. Бодро приветствовал их. В ответ было угрюмое молчание. Уже без энтузиазма я постарался объяснить им, что в нашем отряде женщины опасаются остаться на руднике.

Они поглядывали то на меня, то на мою финку. Подошли ещё двое, а там ещё один. Я почувствовал, что намерения у них недружелюбные. Неужели бить будут? За что?

Я отошёл назад и стал высказывать им всё, что я о них думаю. А думал я о них скверно.

Потихоньку лица у них прояснялись. Кто-то воскликнул: «Ты что, геолог?» – «А ты что думал!» – грубо крикнул я. До них, наконец-то дошло.

Они приняли меня за главаря цыганского табора! Были уверены, что у меня подозрительный облик и дурные намерения. Исходя из этого, плохо воспринимали мои слова. Вот что значит – психологическая установка! Она искажает восприятие реальности.

Оказывается, каким-то таинственным образом возле них остановился небольшой цыганский табор. Когда он отбыл в неизвестном направлении, вместе с ними исчезли некоторые вещи геологического отряда и немалая сумма денег. На этот раз геологи были настороже и приготовились проучить новоявленного цыганского барона.

Когда ситуация прояснилась, мы дружно провели вечер с ленинградскими коллегами.

…В конце полевого сезона мы спустились в предгорье. Похолодало, часто шли дожди. Мы занимались преимущественно камеральными работами. Лагерь устроили на краю деревни возле реки. У берегового обрыва стояла маленькая приземистая банька. Мыться в ней надо было по-чёрному. Экзотика!

Нас было трое. Сумерки, прохладно, мелкий дождичек. Из предбанника вошли в баню через низенькую дверцу с высоким порогом, почти как в лаз. В углу груда валунов, очаг, котёл, куда мы налили ведро воды. Стены закопчённые. У потолка маленькое оконце-отдушина.

На раскалённые камни мы плескали воду. Дым и пар и гарь наполнили баньку. Глаза слезились, в носу щипало, было жарко и весело. Отшлёпали сами себя берёзовыми вениками, и возникла мысль: а не остудиться ли в речке? Благо, стемнело.

Выбежали голышом, скатились с глинистого невысокого обрыва, плюхнулись в ледяную воду. Обожгло! Выскочили на берег и полезли на склон. Не тут-то было: мы скользили и съезжали вниз. Вцарапывались в глину ногтями, вымазались, продрогли.

Пришлось бежать к пологому спуску под холодным дождичком…

Экзотика требует жертв.