Текст книги "Приключения барона Мюнхгаузена"

Приключение четвёртое

В пору службы у турецкого султана я очень любил совершать прогулки на своём двухмачтовом корабле по Мраморному морю, откуда открывался чудеснейший вид на Константинополь.

И вот однажды залюбовался я чудным ясным небом и вдруг увидел над собой какой-то круглый предмет, не больше бильярдного шара, к которому было ещё что-то привязано.

У меня имелось отличное дальнобойное ружьё, и я никогда с ним не расставался.

Я зарядил его пулей и выстрелил, но предмет, что привлёк моё внимание, по-прежнему висел в воздухе. Я снова зарядил ружьё, уже двумя пулями, но и это ни к чему не привело. Только третьим выстрелом, когда ружьё было заряжено четырьмя или пятью пулями, мне удалось пробить загадочный шар, и тот стал медленно опускаться.

Представьте себе моё удивление, когда приблизительно в двух саженях от судна в воду упала раззолоченная гондола с громадным воздушным шаром, который смог бы закрыть купол самой большой церкви.

В гондоле находился воздухоплаватель, а около него лежала половина свежеизжаренного барашка. Когда мы оправились от неожиданности и подошли ближе, я велел своим людям взять этого человека на борт корабля.

Воздухоплаватель по виду походил на француза, каковым в действительности и оказался, и явно был очень богат: из каждого кармана жилета у него висело по две золотых цепочки с массой брелоков, на которых были изображены знатные господа, а к петлям камзола крепилось по золотой медали стоимостью не менее ста дукатов. Пальцы его были унизаны драгоценными бриллиантовыми кольцами, а карманы раздувались от кошелей, так туго набитых золотом, что едва не тянули его к земле. Волнение француза было так велико, что он едва мог проронить слово.

Несколько успокоившись, он поведал свою историю.

Будучи канатным плясуном и эквилибристом, восемь дней назад он с Кариваллийского мыса в Англии поднялся на шаре и взял с собой живого барашка, чтобы поразить многочисленную публику, собравшуюся на представление воздушной эквилибристики. К несчастью, минут через десять поднялся сильный ветер и погнал шар к морю, поднимая его всё выше и выше. Барашек тут и пригодился. Уже на третий день его стал мучить сильный голод, и бедное животное пришлось зарезать.

Между тем шар всё не спускался. Давно уж и месяц остался внизу, а шар продолжал подниматься. И вот через день подлетел так близко к солнцу, что бедолага обжёг себе брови. Ободрав барашка, он выставил тушку на совершенно открытое место гондолы, где солнце грело всего сильнее, и через сорок минут она изжарилась. Это и спасло его от голодной смерти.

Закончив рассказ, француз устремил взор вдаль, на видневшийся город, а когда узнал, что это Константинополь, был крайне удивлён: не думал, что ветер отнёс его так далеко. Шар продержался в воздухе так долго, прибавил он, по той причине, что проводник от клапана воздушного шара для выпускания водорода, к несчастью, оборвался. Если бы выстрел не пробил шар, то до второго пришествия он носился бы между небом и землёй.

Француз в порыве великодушия подарил гондолу моему боцману, а остатки своего жаркого бросил в море. Что же касается шара, то от выстрелов он пришёл в полную негодность и при падении в воду превратился в клочья.

Приключение пятое

За несколько месяцев до возвращения в Европу со мной произошло одно удивительное приключение.

Султан, которому я был представлен русским, французским и римским послами, дал мне секретное поручение чрезвычайной важности в Каире и во главе пышного посольства проводил из Турции. Дорогой мне посчастливилось увеличить свой штат наймом новых людей, оказавших мне впоследствии весьма важные услуги. Так, недалеко от Константинополя встретился нам маленький худенький человечек, который, несмотря на то что к каждой ноге у него было привязано по свинцовой гире фунтов в пятьдесят, очень быстро бежал.

Удивившись, я спросил:

– Куда так спешишь, приятель? Зачем у тебя привязаны гири?

– Из Вены бегу, уже с полчаса, – ответил скороход. – Служил я у знатных господ, но сегодня мне отказали. Вот направляюсь теперь в Константинополь искать место. Спешить незачем, и чтобы не бежать слишком быстро, я привязал гири, вспомнив любимое изречение моего школьного учителя: «Тише едешь, дальше будешь».

Мне скороход понравился, и я предложил ему поступить ко мне на службу, на что он охотно согласился.

Мы поехали дальше, через города и страны. Как-то недалеко от дороги увидел я человека, неподвижно лежавшего на чудном лугу с сочной травой. Мне показалось сначала, что он крепко спит, однако, приглядевшись, я понял, что он вовсе не спал, а, припав ухом к земле, к чему-то прислушивался.

– Чем ты там занят, друг мой? – спросил я.

– От скуки слушаю, как в поле растёт трава.

– И что, слышно?

– Ещё бы!

– Может, на службу ко мне пойдёшь?

«Кто знает – авось пригодится», – подумал я.

Человек поднялся и пошёл за мной.

Скоро на небольшом холмике я заметил охотника. Он во что-то долго целился, а потом выстрелил, как мне показалось, в воздух.

– Здравствуйте, господин охотник! Скажите, пожалуйста, куда это вы сейчас стреляли? Кроме неба ничего вроде не видно.

– О! Это я новое ружьё испытывал. Вон там, на шпиле Страсбургского собора, сидел воробей. Так я его подстрелил.

Всякий, кто знает мою страсть к благородному занятию, охотно поймёт меня и не удивится, что я бросился на шею этому замечательному стрелку. Разумеется, я не пожалел ничего, чтобы взять его к себе на службу.

Снова мы двинулись в путь и, проехав немало стран, наконец достигли Ливонских гор. Нашему взору предстал вековой кедровый лес. Тут стоял плотный коренастый мужчина и тянул обеими руками за верёвку, которая была обвязана вокруг всего леса.

– Что это ты делаешь, дружище? – спросил я.

– Да вот, пришёл нарубить леса на постройку дома, да забыл топор. Надо же как-то выходить из положения.

С этими словами он разом рванул верёвку, и весь лес, занимавший не менее квадратной мили, как тростник рухнул на землю. Нетрудно угадать, что было дальше: решил я не расставаться с силачом, хотя бы на это потребовалось всё моё посольское жалованье.

Наконец мы добрались до Египта, но, едва переехали границу, поднялся страшный ураган. Каждую минуту я боялся, что мои экипажи, лошади и люди будут унесены вихрем.

Слева от дороги я заметил семь ветряных мельниц, крылья которых вертелись с невероятной скоростью, как веретено в руках искусной пряхи, а справа, как раз против мельниц, увидел необычайной толщины человека, прикрывавшего указательным пальцем правую ноздрю.

Заметив ужасное положение, в котором мы оказались, он тотчас повернулся к нам, стал во фронт и почтительно снял шляпу, как солдат перед офицером. В ту же минуту ветер стих, и все мельницы моментально остановились. Удивлённый таким необычайным происшествием, показавшимся мне сверхъестественным, я крикнул толстяку:

– Что это означает? Не вошёл ли в тебя бес или ты сам чёрт?

– Простите, ваша светлость, – ответил толстяк. – По приказанию моего хозяина, мельника, производил я ветер, но чтобы не сдуло все семь мельниц, затянулся в одну ноздрю.

«Превосходно! Когда вернусь домой, – сказал я себе, – и начну рассказывать о своих чудесных похождениях на море и на суше, так что дух будет захватывать, этот человек, у которого лёгкие не хуже кузнечного меха, очень пригодится».

Мы скоро договорились, и толстяк, бросив своего мельника, присоединился к моей свите.

Наконец мы прибыли в Каир. Окончив успешно возложенное на меня султаном поручение, я рассчитал всё посольство, оставив лишь тех, кого нанял дорогой, и решил вернуться обратно частным образом.

Чудная погода и не поддающаяся никакому описанию красота Нила заставили меня изменить первоначальный план путешествия. Я решил добираться до Александрии по реке, и первые три дня всё шло превосходно.

Но кому неизвестны ежегодные разливы Нила? На четвёртый день нашего путешествия вода стала быстро прибывать, а через сутки затопила оба берега и прилегающие окрестности на многие мили.

На пятый день, после заката солнца, лодка за что-то зацепилась. Сначала я думал, что это кустарник или какое-либо водяное растение, но на другой день, когда совсем рассвело, увидел, что лодка застряла в ветвях миндального дерева, на котором росли чудные спелые плоды. Промер показал, что глубина воды в этом месте равнялась шестидесяти футам. К несчастью, мы не могли двинуться ни вперёд, ни назад.

Часов в восемь-девять утра, как я определил по солнцу, вдруг поднялся ветер и опрокинул лодку, и мы чуть не утонули.

А спасло нас дерево, за ветки которого мы схватились.

Так просидели мы на ветках три недели, питаясь всё время одним только миндалём. На двадцать второй день после нашего несчастного приключения вода начала наконец спадать, и на двадцать шестые сутки под ногами уже была земля.

Нашли мы лодку, чему очень обрадовались. Она находилась приблизительно в двухстах саженях от того места, где погрузилась в воду. Забрав свои вещи и просушив на солнце, мы прихватили припасы, которые, к счастью, уцелели, и пошли искать русло реки.

Вода отнесла нас на сто пятьдесят миль в сторону, и только на седьмой день подошли мы к Нилу, снова вошедшему в русло. О своём несчастье поведали мы местному бею, и он принял в нас большое участие: дал свою лодку. Мы продолжили путь и через шесть дней прибыли в Александрию, где сели на корабль до Константинополя. Остальная часть путешествия прошла без всяких приключений. Султан принял меня очень милостиво и щедро наградил за удачно исполненное поручение.

Приключение шестое

Вернувшись из египетской экспедиции, я всё более и более приобретал милость султана. Его величество желал меня видеть ежедневно и приглашал утром и вечером к своему столу. Должен признаться, что из всех владык мира у султана самый тонкий и изысканный стол. Конечно, это замечание надо отнести только к кушаньям, а не к напиткам, ибо известно, что Магомет запретил своим последователям пить вино. По этой причине ни в одном турецком ресторане нельзя рассчитывать получить хотя бы толику алкоголя.

Но многое, что нельзя делать открыто, нередко делается втихомолку.

Несмотря на запрещение Корана, иной турок не хуже любого прямодушного немца знает толк в вине. Его величество султан также был большой любитель выпить.

Во время трапезы о вине никто не заикался, но после обеда его величество уходил в свой кабинет, где обыкновенно его ждала бутылка хорошего вина.

Однажды султан сделал мне украдкой знак, чтобы я следовал за ним и, заперев дверь, достал из небольшого потайного шкафчика бутылку.

– Мюнхгаузен, я знаю, что вы, христиане, понимаете толк в вине. У меня ещё осталась бутылка «Токайского». Уверен, что вы никогда не пробовали ничего подобного. – Султан налил себе и мне, мы и чокнулись. – Ну, что скажете? Не правда ли, недурно?

– Вино превосходно, ваше величество, но, с вашего разрешения, позволю себе заметить, что в Вене у покойного императора Карла Шестого пивал и получше. Вот бы и вашему величеству испробовать такого.

– Мой друг, я вам верю, но, право же, нет в мире «Токайского» лучше этого. Мне его поднёс венгерский вельможа, у которого была в запасе единственная бутылка этого редкого вина.

– Поверьте, ваше величество, вино вину – рознь. Бьюсь об заклад, что через час я вам доставлю из императорского погреба бутылку «Токайского», которое будет неизмеримо лучше.

– Мой друг Мюнхгаузен, вы, право, бредите.

– Вовсе нет. Повторяю: ровно через час вы получите бутылку из императорского погреба. Отведав этого вина, вы не захотите смотреть на своё.

– Мюнхгаузен, Мюнхгаузен! Вы, кажется, хотите поднять меня на смех. Будьте осторожны – это не пройдёт вам даром. До сих пор я знал вас как человека вполне правдивого, но то, что теперь слышу, заставляет меня переменить мнение о вас.

– Ваше величество! Я готов доказать на деле, что говорю сущую правду. Если же не сдержу обещания – вашему величеству известно, как я ненавижу всякую ложь и хвастовство, – прикажите отрубить мне голову, которая чего-нибудь да стоит, а потому позвольте узнать, что вы предложите взамен.

– Ловлю вас на слове. Если вы не сдержите слово и ровно в четыре часа не будет «Токайского», не ждите помилования: вам тотчас отрубят голову. Предупреждаю: даже самому лучшему другу я не позволю себя дурачить. Если же вы выиграете пари, получите из моего казначейства золота, серебра и драгоценностей столько, сколько может снести на себе самый сильный человек.

– Пусть будет так.

Я велел подать перо и чернила и написал императрице Марии Терезии записку:

«Ваше императорское величество! Без всякого сомнения, как единственная наследница вашего покойного отца вы изволили унаследовать и винный погреб покойного императора. Разрешите мне испросить у вашего величества бутылку «Токайского», которое я частенько пивал у вашего батюшки. Прошу дать моему посланному самого лучшего вина: речь идёт о пари. С заверениями в глубочайшем почтении Вашего императорского величества, барон Мюнхгаузен».

Было пять минут четвёртого. Записку я вручил моему скороходу, тот снял с ног гири и зашагал в Вену.

В ожидании «Токайского» мы с султаном допили начатую бутылку.

Пробило четверть четвёртого, половина, три четверти, а о скороходе не было ни слуху ни духу! Откровенно говоря, я уже не на шутку начал трусить. Мне всё казалось, что султан не без задней мысли поглядывает на звонок, а я хорошо понимал, что на сигнал не замедлит явиться палач.

Правда, султан разрешил мне выйти в сад подышать свежим воздухом, но за каждым моим шагом зорко следили двое слуг. Часы показывали уже без пяти минут четыре. Моё волнение всё более и более усиливалось, и я послал за стрелком и слугой, у которого был удивительно тонкий слух, – за моим «слушальщиком».

Они немедленно явились на мой зов. Тот, у которого был феноменальный слух, припал к земле. Послушав немного, он сказал, что скороход где-то храпит, – наверно, по дороге прилёг и заснул. Его слова повергли меня в страшный ужас, я не знал, что делать. Но тут мой бравый стрелок взбежал на высокую террасу, встал на цыпочки, посмотрел вдаль и воскликнул:

– Клянусь спасением моей души! Лентяй спит под дубом у самого Белграда, а подле него бутылка. Постой-ка, я тебя разбужу.

Тотчас он зарядил своё ружьё и выстрелил в дуб. На скорохода посыпалась целая куча желудей, веток и листьев. Тот вскочил и зашагал ещё скорее, боясь опоздать. За полминуты до четырёх часов мой посланец стоял с бутылкой в руках и собственноручным письмом Марии Терезии в кабинете султана.

Моё торжество было безгранично. Сначала султан был как будто недоволен, что я выиграл пари, но скоро его настроение изменилось, и он сказал мне самым весёлым тоном:

– Надеюсь, Мюнхгаузен, вы не будете на меня в претензии, если я приберегу для себя эту бутылку. Вы в лучших отношениях с венским двором, чем я, и всегда сумеете раздобыть себе ещё.

Он спрятал бутылку в шкафчик, положил ключ в карман своих широких шаровар и позвонил, чтобы позвать казначея.

Какой прелестной музыкой показался мне серебристый звон колокольчика!

– Ничего не поделаешь: пари есть пари. Извольте тотчас выдать моему другу Мюнхгаузену, – обратился султан к вошедшему казначею, – столько золота и драгоценностей, сколько может унести на себе самый сильный человек.

Казначей поклонился своему повелителю до земли. Пожав ласково мне руку, султан милостиво отпустил нас обоих.

Я поспешил за казначеем, а по дороге позвал своего силача и велел идти следом.

Втроём мы пришли в казначейство. Нетрудно себе представить, что там осталось после нашего ухода.

Отправились мы в гавань. Детина нёс за мной громадный узел, в который он увязал всё, что было в казначействе. В гавани я нанял самый большой, какой там был, корабль и немедленно со всеми своими людьми и богатствами отплыл подобру-поздорову.

Случилось как раз то, чего я опасался: казначей побежал к султану, второпях забыв запереть дверь кладовой, в чём, впрочем, не представлялось теперь надобности, и рассказал, что мой силач опустошил всю кладовую.

Тогда султан очень раскаялся в своём безрассудном обещании и приказал адмиралу со всем флотом отправиться за мной в погоню и внушить мне, что я неверно понял условие нашего пари.

Мы отошли от гавани всего на две мили, как я увидел, что за нами на всех парусах гонится турецкий флот, и, по правде сказать, опять испугался за свою голову.

Тут подошёл ко мне мой слуга, который так искусно умел делать ветер, и сказал:

– Ваше сиятельство, не извольте беспокоиться!

Он немедленно встал на корму, повернул одну ноздрю к турецкому флоту, а другую – к нашим парусам и начал дуть изо всех сил. Поднялся страшный ветер, развеял турецкие корабли по морю и погнал в самом жалком виде обратно в гавань. А мы в несколько часов пришли в Италию.

Но я почти ничем не воспользовался из своих сокровищ. В Италии – ужасная бедность и нищета, всюду на улицах масса нищих, а полиция ни за чем не смотрит. Следуя порывам своего доброго сердца, большую часть привезённых сокровищ я раздал нищим, а то, что осталось, у меня отняли разбойники по дороге в Рим. Итак, золото и сокровища, которыми меня одарил султан, не принесли богатства.

Приключение седьмое
(Записано со слов одного из близких друзей барона Мюнхгаузена)

Окончив рассказ о приключении, которому была посвящена предыдущая глава, Мюнхгаузен ушёл, оставив общество в наилучшем настроении. Уходя, барон обещал при первом удобном случае рассказать о весьма интересных приключениях своего отца и несколько смешных анекдотов.

Все стали высказывать свои мнения по поводу последнего рассказа, который произвёл на слушателей сильное впечатление. Тогда один из присутствующих, приятель барона, побывавший с ним в Турции, вспомнил о виденной вблизи Константинополя пушке чудовищных размеров, которую подробно описал известный сочинитель барон Тотт в своём только что вышедшем труде «Мировые достопримечательности». И рассказчик привёл на память выдержки из этой книги:

«На берегу исторической реки Симоиз, в крепости в окрестностях Константинополя, находится единственная по своим размерам в мире пушка, вылитая из меди. Снаряды к этой пушке – из мрамора, каждый весом в тысячу сто фунтов.

Чтобы составить себе верное понятие о разрушительном действии этого орудия, я просил выстрелить из пушки при мне. Все пришли в ужас, опасаясь, что дома и дворцы обратятся в кучу развалин от сотрясения воздуха, которое произведёт выстрел. Понемногу их страх рассеялся, и они согласились на мою просьбу.

Пушку зарядили тремястами тридцатью фунтами пороху и мраморным ядром в тысячу сто фунтов. Когда канонир подал зажжённый фитиль, все отпрянули как можно дальше. У канонира, которому я давал указания, как стрелять, сердце было не на месте.

Встав в амбразуре за пушкой, я скомандовал: «Пли!» Грянул выстрел, и точно содрогнулась земля. Меня отбросило к стене. Пролетев триста саженей, ядро разорвалось на три части. Его осколки по ту сторону пролива, в котором, несмотря на значительную ширину, закипела и покрылась сплошной пеной вода, ударились в противоположные горы».

Вот всё, что я помню из «Мировых достопримечательностей» барона Тотта о знаменитой пушке.

Когда мы с бароном Мюнхгаузеном были в той местности, нам рассказывали об изумительной храбрости Тотта.

Но вы же знаете нашего друга Мюнхгаузена: он и мысли не допускал, чтобы какой-нибудь француз мог затмить его своим подвигом. Подошёл он к пушке, взвалил её себе на плечи, установил в равновесии и, прыгнув в пролив, благополучно достиг противоположного берега.

К сожалению, пришло ему в голову бросить пушку с того берега на прежнее место. Я говорю «к сожалению», потому что пушка выскользнула у него из рук, прежде чем он размахнулся как следует. Пролетев половину пролива, она упала в воду, где лежит до сего дня и, вероятно, будет лежать до второго пришествия.

Этот случай с пушкой стал причиной окончательного разрыва барона Мюнхгаузена с султаном. Опустошение казначейства было давно забыто. Благодаря большим доходам в короткое время султан пополнил свою казну новыми сокровищами и собственноручным письмом пригласил к себе барона, который, вероятно, не уехал бы из Турции и теперь, если бы не погибла эта злополучная пушка. Эта потеря так разгневала свирепого властелина, что он приказал отрубить Мюнхгаузену голову. К счастью, один из доброжелателей предупредил барона о грозящей опасности, и он бежал в ту же ночь на корабле, который развёл пары и каждую минуту был готов отплыть в Венецию, куда благополучно и прибыл.

Барон не любил рассказывать об этом эпизоде, во-первых, потому, что ему не удалось перебросить пушку через пролив, а во-вторых, потому, что оказался на волосок от смерти. Но так как вся эта история не бросает тени на прославленное подвигами имя барона, я иногда в его отсутствие позволяю себе рассказывать этот очень любопытный эпизод из жизни барона в Турции.