Текст книги "Приключения барона Мюнхгаузена"

Приключение десятое
Моё второе путешествие на Луну

Я как-то уже рассказывал о своём путешествии на Луну, куда отправлялся, как, наверно, помнит читатель, на поиски топорика. Случилось мне попасть на Луну и второй раз. На этот раз я путешествовал с бо́льшим комфортом. Пробыл я там довольно долго и многое успел изучить, о чём постараюсь, насколько позволяет память, рассказать с самыми мельчайшими подробностями.

Один мой дальний родственник взял себе в голову, что где-то непременно должны жить люди, ростом и видом похожие на тех, которых встретил в своём известном путешествии Гулливер.

Вот для открытия этой новой страны мой родственник решил предпринять путешествие и пригласил меня с собой.

Хотя рассказы Гулливера всегда казались мне сказкой, я всё же посчитал неудобным отказаться от приглашения, поскольку родственник сделал меня своим наследником.

До Тихого океана наше плавание проходило вполне благополучно. Если и стоит о чём-нибудь упомянуть из увиденного на этом отрезке пути, то только о летающих рыбах, которые то танцевали в воздухе менуэт, то кружились в вальсе, то выкидывали разные замысловатые пируэты.

На восемнадцатый день пути близ острова Таити внезапно налетел ураган и поднял наш корабль в воздух на высоту почти в тысячу миль, где тот и застыл на некоторое время неподвижно. Затем свежий ветер надул паруса и погнал нас со страшной скоростью.

Шесть недель мы летели выше облаков и в конце концов увидели большой остров, от которого шёл какой-то мерцающий свет. Мы вошли в удобную гавань, бросили якорь и сошли на берег. Внизу под нами простирались города, леса, горы, реки, моря. Вероятно, это была покинутая нами Земля.

Остров, к которому мы пристали, оказался Луной. Здесь мы увидели каких-то громадных существ, разъезжавших верхом на грифах о трёх головах. Птицы эти были так велики, что расстояние между крыльями казалось раз в шесть больше самого длинного каната нашего корабля.

Когда мы попали на Луну, тамошний король воевал с Солнцем и предложил мне поступить в его армию, но я отказался от этой чести.

Всё на Луне поражало нас своими колоссальными размерами, – так, например, комнатная муха была величиной с нашу овцу. Редька – самое любимое оружие обитателей Луны: из неё делают дротики, которыми дерутся на войне. Раненные редькой умирают мгновенно. Щиты воинам делают из гигантских грибов. Когда сезон редьки проходит, дерутся стеблями спаржи.

Как-то я встретил здесь жителей созвездия Пса, этих известных торгашей. С Луной они ведут обширную торговлю. Лица их похожи на морды бульдогов: глаза без век расположены по обеим сторонам кончика носа или, точнее сказать, под ноздрями. Ложась спать, они закрывают их языком. Ростом они не меньше двадцати футов.

Жители Луны и вовсе не ниже тридцати шести футов. Хорошо знакомые с употреблением огня, они приготовляют на нём пищу, как и мы. Называют они себя немного странно: не людьми, а пищеварами.

Впрочем, на еду они тратят очень мало времени. Почувствовав голод, они открывают небольшие дверцы, расположенные на левой стороне желудка, и кладут туда сразу весь обед, после чего снова закрывают. Едят они раз в месяц, то есть не больше двенадцати раз в год. Я думаю, кроме обжор и гастрономов, любой из нас позавидует этой умеренности в пище.

Обитатели Луны не умирают, а, состарившись, растворяются в воздухе и исчезают, как пар.

На каждой руке у них по одному пальцу. Им они делают всё, что угодно, и притом гораздо лучше нас, с пятью пальцами.

Голова у них находится под правой мышкой. Когда они собираются в дорогу или на работу, сопряжённую с сильным движением рук, то обыкновенно оставляют голову дома, что не мешает в случае нужды обращаться к ней за советом, не стесняясь расстоянием.

Когда здешние аристократы пожелают узнать, что делает и как живёт чернь, им не надо идти в народ. Они спокойно остаются дома, а посылают одну голову. Совершенно инкогнито голова ходит повсюду, слушает, собирает справки и по первому требованию возвращается к своему хозяину.

Виноградные зёрнышки на Луне как две капли воды похожи на наш град. Я уверен, что, когда на Луне поднимается ветер и сбивает виноград, зёрнышки скатываются на Землю и образуют там град.

Я думаю, что об этих зёрнышках давно знают виноторговцы. По крайней мере, мне не раз случалось покупать вино, которое и вкусом, и видом походило на то, что я пил на Луне, и скорее было приготовлено из градинок, чем из виноградных лоз.

Я чуть было не забыл ещё об одной замечательной подробности. Обитатели Луны пользуются своим животом, как чемоданом, куда прячут всё, а отпирают и запирают по желанию. Ни кишок, ни печени, ни сердца, ни других внутренностей у них нет.

Свои глаза они могут вынимать и снова вставлять, причём видят одинаково хорошо вне зависимости, остаётся ли глаз на своём месте или зажат в руке. При потере глаза они покупают новый, который ничуть не хуже собственного. На Луне повсюду торгуют глазами. Благодаря моде и чрезвычайному разнообразию вкусов эта торговля самая прибыльная, поскольку спрос на карие, зелёные, голубые, серые глаза никогда не прекращается.

Охотно верю, что всё это может показаться странным, но я предлагаю всякому, кто хоть немного сомневается в правдивости моих рассказов, самому отправиться на Луну и убедиться, что я в своих описаниях придерживаюсь лишь истины.

Путешествие сквозь центр земного шара и другие замечательные приключения

Путешествие Брайдина в Сицилию, так интересно написанное, породило во мне желание увидеть гору Этну.

По дороге туда я не встретил ничего интересного. Другой на моём месте, наверно, нашёл бы много удивительного. Мне же всё, что попадалось на пути, казалось такими пустяками, что я об этом и говорить не хочу.

Переночевав в какой-то избушке у подножия Этны, наутро я начал подниматься на гору. Во что бы то ни стало, хотя бы ценой жизни, я решил изучить внутреннее строение этого знаменитого вулкана.

Восхождение было очень трудным и длилось три часа. Всё время не переставал звучать страшный подземный гул, начавшийся три недели назад.

Оживший вулкан был описан не раз, но все эти описания дают очень слабое понятие о том, что происходит в действительности, а потому я не стану на это терять время и прямо перейду к тому, что со мной случилось.

Обойдя кратер три раза, я нашёл, что он похож на обыкновенную воронку, только огромную, и хорошо понимал, что, сколько бы ни ходил вокруг да около, ничего больше не узнаю. Тогда без лишних размышлений я прыгнул внутрь и очутился в очень горячей паровой ванне. Вокруг меня летали красные раскалённые уголья и немилосердно жгли со всех сторон.

Очевидно, сила, выбрасывающая угли, не могла выбросить вместе с ними и меня, и я падал всё ниже и ниже, пока не очутился на дне вулкана.

Здесь меня тотчас оглушили неописуемый шум, гам и грохот.

Открыв глаза, я увидел перед собой Вулкана и циклопов. Господа эти, в существование которых я давно перестал верить, живут себе как ни в чём не бывало, только в последнее время возникли между ними страшные раздоры по поводу того, кто достоин быть более приближённым к Вулкану. Это-то и служило причиной страшного гула, который три недели был слышен на Этне и на поверхности земли.

Моё появление тотчас вызвало мир и тишину.

Сильно прихрамывая, Вулкан заковылял к шкафчику, достал пластырь и какую-то мазь и собственноручно залепил мои ожоги. Всё моментально зажило. Затем принесли разные блюда, бутылку нектара и несколько бутылок дорогих вин, которые когда-то пили одни боги и богини. Как только я подкрепился, Вулкан подробно познакомил меня со строением Этны.

От него я узнал, что гора состоит из одной золы, которую с незапамятных времён выбрасывают в одно место из его кузнечного горна. Ещё Вулкан мне рассказал, что в гневе на циклопов, желая их наказать, он бросает в них красные раскалённые уголья, а те, в свою очередь, ловко отбрасывают их на поверхность земли, чтобы лишить Вулкана возможности воспользоваться этими угольями в другой раз.

– Наши раздоры, – продолжал Вулкан, – иногда длятся целые месяцы. Тогда из кратера показываются огонь, искры, камни, лава. Вы, люди, называете, как мне известно, все эти явления извержениями. Везувий – также одна из моих мастерских. Туда ведёт особый подземный ход на глубине по крайней мере трёхсот пятидесяти миль под морским дном. Раздоры, случающиеся в той мастерской, люди также называют извержениями.

В недрах земли я пробыл несколько дней, без устали изучая занятия и необыкновенный образ жизни Вулкана и циклопов, и понемногу стал привыкать к страшному жару. Вулкан ко мне относился милостиво и принимал по-царски, и это его внимание вызвало вражду и зависть придворных. Все старались очернить и оклеветать меня в его глазах. Сначала им это не удавалось, но затем Вулкан всё же поверил клеветникам.

Без всякого повода с моей стороны Вулкан ко мне переменился и за что-то рассердился. Однажды, не говоря ни слова и не желая слушать, Вулкан схватил меня за руку и куда-то потащил. Подняв меня, как казалось, над каким-то бездонным колодцем, зиявшим в полу, он вне себя от гнева, проговорил:

– Иди, неблагодарный смертный, в мир, откуда пришёл!

С этими словами он выпустил мою руку, и я полетел в бездну. Скорость была ужасающей. У меня захватило дух, и наконец я лишился сознания. Сколько времени летел, не помню, а в себя пришёл, очутившись в большом озере.

Вода освежила и привела в чувство. Был ясный солнечный день.

С юных лет я был отличным пловцом, и неудивительно, что почувствовал себя как дома: пребывание в озере показалось мне раем, особенно в сравнении с тем, что пережил.

Вокруг кроме воды ничего не было, и климат местности, в которой я очутился, показался мне довольно холодным в сравнении с адской жарой подземного царства. Вдруг на горизонте показалась какая-то громадная скала, медленно двигавшаяся в мою сторону. Это была плавучая ледяная гора. Я поплыл к ней, выбрал удобное место и взобрался на вершину, но, к величайшему моему отчаянию, и оттуда не было видно твёрдой земли.

Наконец, когда уже смеркалось, показался корабль: курс держал он на ледяную гору, на вершине которой я стоял, – и как только подошёл ближе, я закричал изо всех сил. Мне ответили по-голландски. Я прыгнул в море и поплыл к кораблю.

Оказавшись на борту, я узнал, что мы в Тихом океане. И тогда всё стало понятно: упав на Этне в кратер, я провалился сквозь центр земного шара в Тихий океан. Могу сказать, что эта дорога гораздо короче той, что идёт вокруг света. Я первый проделал это путешествие, и если придётся когда-либо повторить его, то займусь более тщательными наблюдениями.

Подкрепившись, я лёг спать. Что за невежи эти голландцы! Просто и чистосердечно, так же, как только что описал, я всё рассказал офицерам. И всё-таки нашлись такие господа, и особенно капитан, которые, как видно было по выражению их лиц, мне не верили. Впрочем, к чему об этом говорить. Голландцы взяли меня на свой корабль из милости. Поневоле приходилось терпеть: делать вид, что не замечаешь обиды.

Куда же, однако, мы плыли?

Голландцы сообщили, что цель их путешествия – новые открытия, и если мой рассказ правдив, то они вполне достигли цели.

Мы шли по славному пути капитана Кука и утром прибыли в Ботани-Бей, куда англичане ссылают своих преступников.

Место это так богато, природа так щедро рассыпала здесь свои дары, что Англии следовало бы устраивать здесь не тюрьмы, а колонии, куда и посылать достойных людей в виде награды.

Мы пробыли здесь три дня, а на четвёртый, уже после нашего ухода из Ботани-Бей, разразился страшный шторм. Корабль сильно потрепало: все паруса были разорваны, мачты повалены и сломаны, причём одна упала на ящичек, где лежал компас, и разбила его вдребезги.

Всякий, кто путешествовал по морю, хорошо понимает, что значит потерять компас: без него плавание может закончиться катастрофой.

Наконец шквал пролетел, свежий попутный ветер надул наши паруса, и три месяца мы плыли без остановки. Прошли за это время немало. Вдруг с нами начало происходить что-то странное, чего мы никак не могли себе объяснить: дышалось легко, чувствовались какая-то особенная бодрость и подъём духа. Отовсюду доносилось чрезвычайно приятное благоухание, и даже море переменило свой цвет: из зелёного стало белым.

Тут скоро показалась и твёрдая земля. Мы увидели очень удобную бухту и вошли в неё, но вместо воды там оказалось… молоко, причём очень вкусное.

Мы вышли на берег. Весь остров был не что иное, как огромных размеров сыр. Никогда бы нам не пришло это в голову, если бы не случай.

Был у нас матросик, который питал к сыру какое-то странное, непреодолимое физическое отвращение. На берегу его стало тошнить, и он скоро лишился сознания, а придя в себя, стал умолять, чтобы убрали сыр. Осмотревшись внимательно кругом, мы тут-то всё и поняли.

Островитяне питались только сыром, причём то, что съедалось днём, пополнялось ночью. Всюду на острове рос виноград, но когда его выжимали, текло молоко, а не сок.

Островитяне отличались высоким ростом – больше сажени, и красотой и ходили, как люди, несмотря на то что у них три ноги, хотя рука – одна. А когда приходят в зрелый возраст, у них вырастает на лбу рог, которым они очень искусно пользуются. Островитяне гуляют, бегают по поверхности своей молочной гавани так же легко, как мы по земле или лугу.

На этом острове-сыре произрастала рожь с колосьями в виде громадного мясистого гриба, где лежали печёные хлебы, которые можно было брать и есть.

Гуляя по этому чудесному острову, мы нашли семь молочных рек и две – из вина. На шестнадцатый день пути мы пришли к противоположной стороне острова и наткнулись на громадные равнины старого загнившего сыра, так высоко ценимого гастрономами. Вместо сырных клещей, как следовало бы ожидать, на этих необозримых равнинах росли превосходные плодовые деревья: персики, абрикосы и многие другие, абсолютно нам неизвестные.

Все эти деревья поражали своими размерами и обилием птичьих гнёзд. Одно из них – гнездо зимородка – было просто-таки громадным: никак не менее крыши собора Святого Павла в Лондоне, – и искусно свитым из нескольких деревьев. В нём лежало по меньшей мере – я говорю это без всякого преувеличения – пятьсот яиц, причём каждое величиной с двенадцативёдерную бочку.

Огромных усилий стоило нам разбить одно яйцо, где обнаружился птенец крупнее двадцати взрослых коршунов.

В ту же минуту прилетела самка зимородка, схватила капитана и подняла вверх по меньшей мере на милю. Ударив бедолагу в воздухе несколько раз крыльями, она бросила его в море.

Все голландцы плавают, как крысы – вот и капитан скоро добрался до берега. Все вместе мы отправились в гавань, к кораблю, но пошли другой дорогой. По пути, ко всеобщему удивлению, нам встретилось немало нового, интересного и невиданного. Так, мы застрелили двух диких быков с рогом на лбу, между глаз, о чём потом очень пожалели. Оказывается, островитяне искусно приручают быков, и те отлично ходят и в упряжи, и под седлом. Мясо этих животных вкусно и питательно, но местные жители, как я говорил, употребляют только молоко и сыр, а мясной пищи здесь не знают совсем.

До гавани оставалось дня два пути. Мы шли по опушке леса, и в одном месте увидели на сучьях высокого дерева трёх повешенных. Как позже выяснилось, казнили их за то, что по возвращении из путешествия они страшно лгали, описывая местности, которых не видали, и приключения, которых не было.

Я нашёл, что с ними поступили справедливо: всякий путешественник должен быть безусловно правдив.

Вернувшись на корабль, мы снялись с якоря и расстались с этой чудесной страной. Когда судно выходило из гавани, огромные деревья на берегу дважды склонились до земли.

Три дня нас носило по волнам. Компаса не было, и одно небо знало, где находится судно. Вдруг мы заметили, что вода в море стала совершенно чёрной.

Кто-то из нас решился попробовать эту чернильную воду, и – о диво: оказалось, что это не вода, а чудное вино. Тут же весь экипаж принялся черпать и пить его, и понадобились немалые усилия, чтобы не дать матросам упиться вусмерть.

Увы! Благодушествовали мы недолго. Очень скоро корабль окружили киты и другие морские чудовища, причём одно оказалось столь велико, что даже в телескоп нельзя было судить о его габаритах. К несчастью, мы слишком поздно его заметили, а когда подошли ближе, чудовище раскрыло пасть, втянуло воду, и вмиг наш корабль с мачтами и распущенными парусами очутился между огромными зубами. Чудовище же продолжало глотать воду, и, увлекаемые течением, мы проскользнули прямо в желудок.

Здесь корабль остановился неподвижно, как на якоре во время штиля. Было душно, и невыносимо воняло. Привыкнув к темноте, мы увидели якоря, канаты, лодки, барки и множество самых разных судов, проглоченных, как и наше.

Сколько мы пробыли внутри этой туши – неизвестно: солнце, месяц и звёзды перестали для нас существовать. Каждый день повторялись приливы и отливы. Когда животное глотало воду, был прилив, а когда вода уходила из туловища, наступал отлив и все суда садились на мель. Каждый раз, как нам казалось, животное втягивало больше воды, чем было во всём Женевском озере, которое имело, однако, в окружности тридцать миль.

Во время одного из отливов мы с капитаном и кое с кем из офицеров отправились на рекогносцировку, прихватив с собой факелы. Побродив по этому царству вечной тьмы, мы наткнулись на огромную многонациональную толпу, которая собралась на совещание, как выбраться из заточения. Некоторые корабли находились здесь уже несколько лет.

В ту минуту, когда председатель начал свою речь, проклятое животное, как на грех, стало пить. Вода прибывала со страшной скоростью. Мы едва успели добежать до своего корабля, а некоторым пришлось добираться вплавь.

Спустя несколько часов, когда вновь наступил отлив, совещание возобновилось. На этот раз председателем выбрали меня. Я предложил взять две самые большие мачты, крепко связать их концы и в тот момент, когда животное откроет пасть, всунуть ему в нёбо распорку, чтобы не смогло её закрыть.

Все одобрили моё предложение. Я взял себе в помощь сто самых сильных матросов и тотчас принялся за работу.

Едва мы успели связать мачты, как животное зевнуло. Мы тотчас сунули ему в пасть нашу распорку, один конец которой упёрся в верхнее нёбо, а другой – в нижнюю челюсть, пройдя через весь язык. Распорка так удачно встала на своё место, что чудовище никоим образом не могло сомкнуть пасть, даже и в том случае, если бы мачты не были так надёжны.

Вода, свободно вливаясь в желудок, быстро поднялась. Все суда и мы на лодках наконец выплыли на белый свет. После двухнедельного пребывания в вечной темноте дневной свет невыразимо ласкал наши усталые глаза и радовал сердца.

Когда мы осмотрелись, оказалось, что вместе с нами из желудка животного выплыл целый флот из тридцати пяти кораблей всевозможных наций.

Мачты мы так и оставили в пасти чудовища, дабы предостеречь других мореходов от печальной участи попасть в это ужасное заточение, где царит вечная тьма и где несчастные узники страдают от недостатка пресной воды.

Мы очень хотели узнать, где находимся, но долго не могли решить этот вопрос. Наконец на основании прежних наблюдений я определил, что, скорее всего, нас занесло в Каспийское море.

Это море со всех сторон окружено материком и с другими водами не сообщается, и было совершенно непонятно, как мы сюда попали, пока один из жителей сырного острова, которого я взял с собой, разъяснил эту загадку. По его мнению, чудовище, в желудке которого мы пробыли столько времени, перенесло нас в Каспийское море через какой-нибудь подземный пролив.

Как бы там ни было, но и то хорошо, что мы выбрались на свободу. Теперь все наши старания были направлены на то, чтобы скорей попасть на материк.

Я первый выскочил на берег и, едва поставив ногу на твёрдую землю, наткнулся на огромного медведя.

«Ага, приятель! – подумал я. – Как кстати ты попался». Схватив медведя за обе лапы в знак приветствия, я так их сжал, что мишка отчаянно заревел. Не обращая на него внимания, я продержал его за лапы до тех пор, пока он не издох от голода. Этим я внушил к себе уважение всех других медведей, которые с того времени не решались попадаться мне на дороге.

Отсюда я отправился в Петербург, и там старинный друг подарил мне очень ценную собаку, родившуюся от той, которая, как я уже рассказывал, ощенилась во время гона на зайца.

К величайшему огорчению, она жила у меня недолго: как-то подстрелил её на охоте один неловкий охотник. Из её шкуры я велел сшить себе жилет, и когда я надевал его на охоту, меня так и тянуло туда, где дичь. Стоило приблизиться к ней на расстояние выстрела, в ту же минуту от жилета отрывалась пуговица и летела туда, где спрятался зверь или птица. Курок моего ружья был всегда взведён, стрелял я, как это знает всякий, без промаха, поэтому никакая дичь не ускользала от моего выстрела. Теперь на моём жилете осталось всего три пуговицы, но когда начнётся охота, я прикажу снова пришить два ряда.