Текст книги "Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»"

Очевидец

«Меня назначили госсекретарем, но я переиграл это на Лондон!» – такими словами отец встретил нас, мать и меня, в августе 1936 года на тихой окраинной улочке Байройта[11]11
  По поводу того, отправился ли он в Лондон по собственному желанию или был туда, вопреки его намерениям, послан Гитлером, «расплатившимся» с ним таким образом, в послевоенной мемуарной литературе бытовали гротескные утверждения, связанные, сверх того, с иными негативными предположениями о посольском времени. Отец в персональном отчете Гитлеру в 1937/ 38 году выразится: «…Когда я просил фюрера направить меня в Лондон…». Он вряд ли бы написал так Гитлеру, если бы хотел стать или остаться госсекретарем, а Гитлер отослал бы его в Лондон, как это утверждают Райнхард Шпици и Пауль Шмидт! (См.: Schmidt, Paul: Statist auf diplomatischer Bühne 1923–1945. Erlebnisse des Chefdolmetschers im Auswärtigen Amt mit den Staatsmännern Europas, Bonn 1949.) Шпици пишет в своей книге: «…Сразу по окончании Олимпиады, во время которой им организовывались дипломатические приемы, Риббентроп явился к Гитлеру, чтобы потребовать пост госсекретаря. Но Гитлер придерживался кандидатуры Нейрата. Риббентропу пришлось удовлетвориться посольским постом в Лондоне». (Reinhard Spitzy: So haben wir das Reich verspielt. Bekenntnisse eines Illegalen, München 1986, S. 95.) О назначении было, кстати, объявлено еще во время Олимпиады, не говоря уж о том, что перед опубликованием назначения послом требовалось запросить агреман. Когда таким образом клеветнически правда выворачивается наизнанку, как это лишний раз делает Шпици в приведенном высказывании, было бы неплохо на его месте сперва ознакомиться с общеизвестными фактами.


[Закрыть]. В ту пору мне было пятнадцать лет. В этот полдень отца дважды вызывали к Гитлеру на виллу Ванфрид. Мать использовала предоставившийся случай, чтобы посетить со мной знаменитый «Эрмитаж». Отец обнял ее. Он еще находился под впечатлением своего решения – в этом нетрудно было убедиться, взглянув на его сияющее лицо. Мать, однако, инстинктивно поднесла руку ко рту – характерный для нее жест при известии о чем-то непредвиденном, внезапном или серьезном, когда ей не удавалось сразу оценить важность и последствия узнанного. С таким точно жестом три с половиной года назад, 30 января 1933 года, она вошла в комнату нашего дома в берлинском районе Далем – учительница музыки, фройляйн Мундинг, как раз и далеко не впервые пыталась объяснить мне, если перед нотой стоит «#», то надо играть не «фа», а «фа диез». Мать лишь произнесла тогда едва слышно: «Гитлер стал рейхсканцлером». В такой присущей ей своеобразной манере она выражала занимавший ее мысли вопрос: «Что из этого выйдет?» В тот момент она не могла и отдаленно догадываться, какой драмой и, в конечном итоге, трагедией отзовется этот день в судьбе ее мужа, тем самым и в ее собственной, да и в жизни всей семьи.

В январе 1933 года отец установил контакты от Гитлера к Гинденбургу и Папену. Он участвовал в решающей фазе переговоров, завершившихся формированием правительства Гитлера. Родители, как и многие немцы, в конце 1932 года стояли перед безальтернативным выбором: или Гитлер придет к власти, или коммунисты. Последнее означало бы, несомненно, не что иное, как господство русского большевизма сталинистского толка[12]12
  См.: Striefler, Christian: Kampf um die Macht. Kommunisten und Nationalsozialisten am Ende der Weimarer Republik, Frankfurt/Main 1993.


[Закрыть]. Эта, тогда вполне реальная, опасность сегодня зачастую преуменьшается или вовсе обходится[13]13
  В это время Красная Армия уже годами пребывала в готовности использовать политические осложнения для похода на Запад. см.: Musial, Bogdan: Kampfplatz Deutschland, Berlin 2008, S.389.


[Закрыть]. Отец, несмотря, как мы увидим, на живой интерес к вопросам внешней политики[14]14
  Во время Первой мировой войны отец, командированный в Турцию, писал оттуда статьи для в те времена очень известной газеты «Фоссише цайтунг».


[Закрыть], в ту пору вовсе не помышлял о том, чтобы оставить прибыльный бизнес ради активной политической деятельности.

Здесь, однако, на тихой, залитой солнцем улице Байройта спонтанная реакция выдала сомнения матери. Отец чувствовал ее опасения. По пути он подробно объяснил ей причины, побудившие его в ходе оживленной внешнеполитической дискуссии – поводом явилась просьба Франко о помощи самолетами для переброски войск из Марокко в Испанию – предложить «фюреру» направить его в качестве посла и преемника умершего Леопольда фон Хеша в Лондон и, таким образом, пересмотреть уже состоявшееся назначение госсекретарем[15]15
  На пост государственного секретаря Министерства иностранных дел, ставший вакантным по смерти занимавшего его Бернхарда Вильгельма фон Бюлова, также требовалось найти преемника.


[Закрыть]. Отец растолковал со всей обстоятельностью: руководство рейха должно прояснить политику британского правительства в отношении Германии. Англичане мастерски применяют тактику камуфлирования своих действительных целей, вынуждающую потенциальных соперников ломать голову, строя догадки о будущем направлении их политики[16]16
  См.: Eden, Anthony: Memoirs – Facing The Dictators, London 1962, S. 509. Интересна в этой связи также характеристика британской политики накануне Первой мировой войны у Ferguson, Niall: Der falsche Krieg.


[Закрыть]. Фатальный сюрприз, вроде преподнесенного британцами в 1914 году кайзеровскому правительству, когда они объявили Германии войну и все в Берлине были совершенно огорошены, повториться не должен. Тогдашний немецкий рейхсканцлер фон Бетман-Гольвег признался отбывавшему на родину британскому послу, сэру Эдварду Гошену, что под тяжестью объявления войны Великобританией «вся его политика рушится, словно карточный домик»[17]17
  Reventlow, Graf Ernst zu: Deutschlands auswärtige Politik 1888–1914, Berlin 1916 (1918), S. XVIII. см. также: Ferguson, Niall: там же.


[Закрыть].

Мы прохаживались взад-вперед по тихой улочке предместья одни, никто нас не сопровождал. Отец в моем присутствии всегда говорил с матерью совершенно открыто о самых тайных целевых установках германского правительства. Желая, очевидно, убедить жену в правильности принятого решения, он еще раз изложил основополагающую внешнеполитическую концепцию, которой Гитлер последовательно руководствовался с момента прихода к власти три с половиной года назад: создание относительно мощного центральноевропейского блока, противостоящего советской угрозе. Поддержка Англии и Франции должна была обеспечить тыл. Для меня в этом изложении не заключалось ничего принципиально нового. За три прошедших года я был во все большей степени посвящен в этом смысле, отсюда предложение отца Гитлеру представлялось мне логичным. Угроза со стороны СССР являлась, на взгляд Гитлера, крайне острой. Как раз в эти дни, летом 1936 года, он написал «Меморандум о четырехлетнем плане», где требовал, ввиду объема советских вооружений, немецкого ответа на милитаризацию советской экономики. Русское вооружение являлось неоспоримым фактом, послевоенное расширение сферы советского господства и конфронтация двух сверхдержав, США и Советского Союза, во времена «холодной войны» его убедительно доказали[18]18
  См.: Musial, Bogdan: там же.


[Закрыть]. То, что Советский Союз в конце концов был вынужден отказаться от участия в технологически форсированной США гонке вооружений, не свидетельствует об обратном.

Мать тогда же изложила свои доводы против отцовского решения, вероятно, желая уяснить для себя самой шансы и риски такого шага. Они сводились в основном к трем пунктам. Политическая деятельность Иоахима фон Риббентропа, благодаря часто применявшемуся Гитлером методу, поощрявшему конкуренцию, осуществлялась до сих пор в стороне от Министерства иностранных дел. Отец и его «аппарат Риббентропа» организационно принадлежали к так называемому «связному штабу», возглавлявшемуся Рудольфом Гессом. Его задачей являлось поддержание связи между имперским руководством НСДАП в Мюнхене, то есть «партией», и имперскими министерствами. Вполне естественно, что между аппаратом Риббентропа и Министерством иностранных дел развернулось соперничество, иначе и быть не могло.

Не требовалось много фантазии, чтобы представить, что посол Риббентроп не найдет в «учреждении», как в просторечии именовалось Министерство иностранных дел, необходимой поддержки в работе. И вправду, отцу, в качестве главы дипломатической миссии в Лондоне, пришлось позднее, с тем чтобы получить требующуюся ему регулярную информацию, обращаться с жалобой к министру иностранных дел фон Нейрату. Насколько справедливы были опасения матери, выяснилось после войны благодаря откровениям Эриха Кордта. Назначенный связным между Министерством иностранных дел и «аппаратом Риббентропа», он был напутствован тогдашним госсекретарем фон Бюловом, возможные ошибки Риббентропа не исправлять, а предоставить тому свободу спокойно совершать их[19]19
  См.: Kordt, Erich: Nicht aus den Akten, Stuttgart 1950, S.70.


[Закрыть]. Но «ошибки» дипломата, кем бы он ни являлся, дорого обходятся стране, представляемой им, в данном случае они наносили ущерб Германии.

Мать придерживалась мнения, что отцу будет выгодней использовать подходящий момент для вхождения в министерство. Если он на самом деле желает в долговременной перспективе принять участие в определении гитлеровской внешней политики, ему просто необходимо познакомиться изнутри с инструментом ее осуществления, то есть Министерством иностранных дел. В качестве госсекретаря он несомненно приобрел бы наилучшую возможность узнать его структуру, квалификацию и ментальность немецких дипломатов.

Наиболее серьезные сомнения матери вызывали уже в то время виды на успех отцовской миссии. Проецируя в будущее сдержанную политику британского правительства за последние три с половиной года, то есть с 1933 года, в отношении немецких предложений, она была настроена скептически по поводу шансов вызвать продолжительное согласие политики Великобритании и Германии. В ее глазах отец взвалил на себя миссию, таящую опасность провала, если британцы «не пожелают, чтоб мы их любили». Он подверг себя риску быть обвиненным в неналаживании германо-британского соглашения, а к нему ведь должна быть готова и Англия. Мать, предчувствуя, вполне правильно видела риск. Отец, однако, держался мнения, что составить ясность в отношении британского курса имеет фундаментальное значение для политики рейха, всякие личные соображения должны в этом случае отступить.

Немецко-английский альянс не был идеей фикс Гитлера в смысле его «германских» причуд. Тесное немецко-английское сотрудничество на мировой арене являлось ключом к его внешней политике. В разговоре с отцом, пришедшим прощаться перед отъездом в Лондон, Гитлер произнес: «Риббентроп, принесите мне союз с Англией!»[20]20
  Согласно неопубликованной записи Германа фон Раумера, Гитлер произнес: «Риббентроп, […] принесите мне Англию и антикоминтерновский пакт; это было бы моим величайшим желанием […]» Ср. Michalka, Wolfgang: Ribbentrop und die deutsche Weltpolitik 1933‑1940, München 1980, S.155.


[Закрыть] – он был вполне убежден, что этот союз, к которому он так стремился, отвечает как британским интересам, то есть интересам сохранения Британской империи, так и интересам рейха иметь надежный тыл в противостоянии с нацеленным на мировую революцию Советским Союзом. Гитлер считал существование Британской империи в качестве блюстителя мирового порядка в высшей степени желательным для «белой расы»[21]21
  Ср. речь Гитлера перед рейхстагом 28 апреля 1939 года: «[…] Это желание немецко-английской дружбы и сотрудничества смыкается не только с моими чувствами, возникающими из происхождения наших народов, но и с моим пониманием важности существования Британской империи в интересах всего человечества. Я никогда не дал повод сомневаться в том, что вижу в наличии этой империи неоценимое благо для человеческой культуры и экономики. […]
  Англосаксонский народ проделал в мире без сомнения громадную колонизаторскую работу. К этой работе я отношусь с искренним восхищением. Мысль о разрушении этой работы казалась и кажется мне с высокой человеческой точки зрения лишь проявлением человеческого геростратизма». Domarus, Max: Hitler – Reden und Proklamationen 1932–1945, Band 2, S. 1158.


[Закрыть], а значит, и Германии. Но решающей являлась точка зрения взаимного обеспечения тыла для отражения опасности с Востока, благодаря чему и Англия приобретала свободу сосредоточиться на своей империи и ее сохранении.

Необходимо уяснить себе и постоянно держать перед глазами: отправной точкой гитлеровской внешней политики являлась, пользуясь современным языком, «ориентация» рейха «на Запад». В разговорах в моем присутствии между отцом и дедом Риббентропом в годы, прошедшие после прихода Гитлера к власти, постоянно звучало отцовское: «Мы должны оптировать!» (то есть выбирать одну из опций). Хорошо помню эти разговоры, так как для меня, подростка, слова «оптировать», «опция» были, естественно, непривычны. Отец и дед полностью соглашались в том, что для Германии имелся лишь один выбор – в пользу Запада, что, при существовавшем положении вещей, означало позиционирование против Советского Союза. Политика балансирования между Востоком и Западом являлась как для Гитлера, так и отца неприемлемой. Опыт кайзеровской политики накануне Первой мировой войны, эвфемистически названной тогдашним рейхсканцлером Бюловом «политикой свободных рук», отпугивал от соблазна занять двусмысленную позицию в попытке извлечь выгоду, сталкивая «Восток» и «Запад». Знаменитое британское «sitting on the fence» («сидеть на заборе»), то есть решать в зависимости от случая, как удобнее, в пользу той или другой стороны, мог себе, по мнению отца, позволить остров, обладающий сильным флотом, но не государство в геополитической ситуации Германского рейха в центре Европы. Над ним постоянно висела угроза оказаться, в конце концов, как это и случилось в 1914 году, меж двух огней или, выражаясь конкретнее, быть взятым в клещи сверхмощной коалицией противников.

Назначение Иоахима фон Риббентропа в Лондон являлось не чем иным, как очередной, широко задуманной попыткой Гитлера, несмотря на ряд разочарований в последние три с половиной года, все же осуществить внешнеполитическую программу, с которой он выступал с момента прихода к власти в 1933 году: соглашение с Англией, если возможно – в форме союза, ему он придавал мировое политическое значение. В то время Гитлер последовательно проводил «прозападную» политику! Эти преисполненные важности события мне, начиная с 1933 года, то есть с двенадцатилетнего возраста, довелось пережить в непосредственной близости к главным актерам. Назначение отца на пост в Лондоне в 1936 году имело для немецкой внешней политики того времени огромное, едва ли не «историческое» значение. Мне была дарована возможность узнать мотивы обоих главных действующих лиц с немецкой стороны, Гитлера и моего отца, частично из первых рук. Речь шла о сокровеннейших размышлениях о немецкой внешней политике. Я приобрел еще больше прав именоваться «очевидцем», хотя, замечу со всей скромностью, мой вклад в это ограничился скрытностью, на которую, родители верили, и я думаю, не зря, они могут положиться.

Знакомство с «большой политикой» началось для меня летом 1932 года. Мне было тогда одиннадцать лет. Мы, дети, росли в сильно политизированной атмосфере, хотя отец и не был еще вовлечен в активную политическую деятельность. Нужда и порожденная ею коммунистическая опасность являлись проблемами, не терпящими отлагательств. Мы – я и мои школьные товарищи, – несмотря на юный возраст, в то время интересовались политикой гораздо больше, чем сегодняшние подростки. Немецкая история, а с ней и современная ситуация Германии, сложившаяся под диктатом Версаля, присутствовали для нас повсюду – в школе, в юношеских организациях («Союзная молодежь») и, естественно, в семье. Внутренняя политика поначалу сконцентрировалась для меня, мальчишки, на вопросе, каким должен быть немецкий флаг – черно-бело-красным или черно-красно-золотистым. Мне было семь или восемь лет, когда мои дяди затеяли оживленный спор на эту тему в присутствии моей бабушки Хенкель, убежденной демократки. В шутку меня спросили, какие бы цвета я предпочел – я спонтанно выбрал черно-красно-золотистый. Естественно, дяди сразу пожелали узнать, почему я сделал такой выбор. «Поскольку кайзера сместили и у нас теперь республика, мы должны иметь и новый флаг», – гласил мой, довольно-таки изумивший родственников, ответ. Выразилось ли в этом мальчишеском взгляде странное немецкое обыкновение при смене внутриполитической системы тотчас же перекраивать или даже целиком отправлять на свалку истории знамя, национальный гимн, формы одежды, названия городов и улиц и, не в последнюю очередь, учебники истории, а также прочие символы и признаки национальной идентичности?

Летом 1932 года мы с сестрой подцепили необычайно затяжную инфекцию, месяцами не поддававшуюся лечению. Воспаления горла, среднего уха, легких следовали одно за другим, не прекращаясь. Мать взяла на себя уход за нами. Между ней и мной вскоре установилось исключительно глубокое доверие. Позднее она будет предварять свои сообщения словами: «Ты должен скорее дать себя четвертовать, чем разболтаешь то, что я тебе сейчас расскажу!» Она сообщила мне, к примеру, о планах введения в одностороннем порядке всеобщей воинской повинности или, что содержало в себе не в пример больше взрывоопасного, о намерениях, также в одностороннем порядке, осуществить ремилитаризацию Рейнской области. Я превратился – мать не могла за это отвечать – в носителя государственной тайны и, тем самым, еще раз в «очевидца». Моим единственным вкладом в это доверительное отношение была уже упомянутая скрытность, на которую мать абсолютно полагалась. Я принял как должное недоумение друзей, несколько свысока удивлявшихся отсутствию у меня интереса к политике, – я никогда не высказывался о ней. Из осторожности я избегал любых разговоров на политические темы: опытный слушатель мог бы, чего доброго, уловить в моих словах какие-то намеки.

Судьбоносные переговоры

На это в моих воспоминаниях чудесное берлинское лето 1932 года пришелся момент, когда отец впервые оказался активно вовлечен в политику. В конфиденциальном порядке его пригласили к Гитлеру в Берхтесгаден. Мать рассказала мне, что, при посредничестве графа Хелльдорфа, фюрера берлинских СА, его побудили, встретившись с Гитлером в Берхтесгадене, предложить тому попытаться добиться канцлерства путем переговоров с Гинденбургом и Папеном. Вольф-Генрих фон Хелльдорф с моим отцом в Первую мировую войну были однополчанами по Торгауским гусарам. Хорошо помню его: грубый широкоплечий мужчина в коричневой форме с обаянием солдафона. Позднее он, из зависти к карьере отца, перестал бывать в нашем доме и в конце концов перешел в оппозицию к правительству, которое сам же и помогал привести к власти[22]22
  Ср. Harrison, Ted: «Alter Kämpfer» im Widerstand: Graf Helldorff, die NS-Bewegung und die Opposition gegen Hitler, «Viertzeljahrshefte für Zeitgeschichte», 45, 1997/3, S. 385–423.


[Закрыть].

Прекрасно помню рассказ матери об этой встрече у Гитлера, поскольку он явился первым разговором с ней о политике. По возвращении отца из Берхтесгадена она сообщила мне: Гитлер не согласился с его предложениями. Их представления о пути, который необходимо избрать для достижения Гитлером канцлерства, различались. Отец решительно отстаивал мнение, возможными партнерами по переговорам являются Папен и также, вероятно, сын Гинденбурга, Гитлер же верил, что добьется канцлерства через связь со Шлейхером. Их беседа продолжалась два часа. Позднее Гитлер скажет: «Риббентроп упрям, два часа я пытался втолковать ему, что формирование моего правительства возможно лишь через Шлейхера (Гитлер отцу: «Прусский генерал своего слова не нарушит»), чтобы в конце концов вновь услышать, нужно действовать через Папена и Гинденбурга». Достойный внимания дебют якобы «соглашателя» Риббентропа в обращении с Гитлером. В оставшиеся месяцы 1932 года, после этой безрезультатной беседы, какого-либо тесного контакта между ними поначалу не возникало[23]23
  По поводу привлечения Риббентропа к переговорам см.: Michalka, Wolfgang: a. a.O., S. 30ff, а также: Ribbentrop, Joachim von: Zwischen London und Moskau, Erinnerungen und letzte Aufzeichnungen, Leoni 1953, S.36ff.


[Закрыть].

В это же лето 1932 года коммунисты и национал-социалисты совместно организовали забастовку предприятий берлинского городского транспорта. Мать по этому поводу выразилась так: «Коль скоро нацисты снюхались с коммунистами, они для меня могут идти куда подальше!» Ее слова я осмыслил, присутствуя при состоявшейся несколько позже беседе отца с дедом Риббентропом. Речь шла о том, сохранит ли Гитлер, придя к власти, капиталистическую систему хозяйства. Разумеется, я понимал не все, но сама сцена до сих пор отчетливо стоит перед глазами. Напомню, в НСДАП в то время имелось сильное социалистическое течение. В разговоре с дедом отец высказал мнение: экономическая система останется при Гитлере, в принципе, «капиталистической». Имелось в виду, что собственность на средства производства останется за владельцами при одновременном праве государства на вмешательство в экономику, насколько оно явится необходимым. Он оказался прав, хотя в 1932 году исходить из этого с безусловной определенностью пока что не представлялось возможным.

В один прекрасный день в январе 1933 года у нас объявились к обеду два господина, еще до того, как сели за стол, ненадолго уведенные родителями в сад. Для нас в их приходе не было ничего необычного: хотя, в связи с экономическими затруднениями, практиковавшиеся родителями прежде светские контакты были несколько сокращены, все же немало гостей появлялось за нашим столом, часто даже днем, к «завтраку», как это тогда называлось в Берлине. Нам, однако, успело броситься в глаза, что тон и атмосфера общения между родителями и этими людьми были иными, нежели принятые во время приема друзей и гостей дома. За столом отсутствовала привычная легкость непринужденной беседы. Мы не догадывались тогда, что это посещение будет означать для всей нашей жизни. Судьба вошла в дом нашего детства неприметно, почти бесшумно.

Наши гости – это были Гиммлер и Кепплер[24]24
  Вильгельм Кепплер (1882–1960) вступил в 1927 году в НСДАП и основал в 1931 году «Кружок Кепплера», позднее «Круг друзей рейхсфюрера СС». Стал в 1933 году членом рейхстага и комиссаром по вопросам экономики в рейхсканцелярии. С 1938 года был госсекретарем по особым поручениям в Министерстве иностранных дел.


[Закрыть] – являлись посланцами Гитлера. Им было поручено просить отца взять на себя посредничество в переговорах с Папеном и Оскаром фон Гинденбургом, сыном рейхспрезидента, о возможностях формирования правительства исходя из соображений, которые он в упомянутом выше разговоре безуспешно излагал Гитлеру.

Через несколько дней после визита господ Гиммлера и Кепплера мы, дети, во время ужина наблюдали, как отец, войдя в столовую, давал слуге распоряжения относительно приема людей, ожидавшихся им. Для нас это было необычным: никогда еще отец не занимался приготовлениями к какому-либо посещению или приему гостей. Благодаря отцовскому посредничеству, переговоры при участии Гитлера, Папена, сына Гинденбурга и других возобновились в его духе. По причине конфиденциальности они несколько раз проходили в нашем доме. Из соображений поддержания строжайшей тайны Гитлера провожали в дом с наступлением темноты через садовую калитку. Переговоры, в конечном итоге, привели к назначению Гитлера канцлером.

Родители запечатлели драматические события января 1933 года в ключевых словах. Я хочу здесь процитировать записи, поскольку в них между строк отражается независимая роль отца в рамках переговоров, а также потому, что эти обстоятельства неоднократно воспроизводились некорректно[25]25
  Иоахим Фест, к примеру, упоминает в своей известной биографии Гитлера только совещание 18 января 1933 года и, именуя его «прорывом» и помещая среди присутствовавших Оскара фон Гинденбурга, превратно передает его содержание. Ср.: Fest, Joachim: Hitler, Frankfurt/M. 1973, S. 500f.


[Закрыть]. Мать писала:

«Встречи в нашем доме держались в глубокой тайне, что являлось немаловажным для удачного исхода формирования правительства. Особенно отчетливо я помню совещание, состоявшееся в ночь с десятого на одиннадцатое января 1933 года, поскольку в этот вечер я впервые встретилась с Адольфом Гитлером. Я приветствовала его в кабинете мужа, где он с глазу на глаз совещался с господином фон Папеном. Двенадцатого января мы ожидали Гитлера и Папена к обеду; Гитлер отказался; Папен явился один и выразил озабоченность в отношении выборов в Липпе. Ввиду ожидавшегося успеха НСДАП он опасался, что позиция Гитлера станет жестче.

На совещания господина фон Папена забирал наш старый шофер, он же и отвозил его обратно. Гитлер, напротив, имел привычку садиться и высаживаться на территории гаража, с тем чтобы незамеченным пройти в наш дом через сад. О ходе завещаний я диктовала со слов мужа ежедневные записи, в последние дни января муж продолжил их собственноручно. (…)

Я привожу эти записи ниже, в том виде, в котором они у меня имеются:

Вторник 10.1.33. Беседа с Гитлером и Папеном. Гитлер не желает больше никаких встреч с Папеном до исхода выборов в Липпе.

Воскресенье 15.1. Иоахим едет в Эйнхаузен. Долгое совещание с Гитлером наедине. Ночью возвращение в Берлин. Договоренность о совещании Папена с Гитлером либо вечером в понедельник у Шульце-Наумбурга, или во вторник в Галле.

Понедельник 16.1. Беседа не состоялась, поскольку Папен вечером у Лерснера.

Вторник 17.1. Папен в Галле, Гитлер в Веймаре. Встреча не состоится. Вечером Гитлер возвращается в Берлин.

Среда 18.1., 12 часов в Далеме: Гитлер, Рем, Гиммлер, Папен. Гитлер настаивает на канцлерстве. Папен вновь считает это невозможным. Его влияние на Гинденбурга переоценивается – оно недостаточно, чтобы добиться этого. Гитлер не уславливается о дальнейших встречах. Иоахим делает пробное предложение свести Гитлера с сыном Гинденбурга.

Четверг 19.1. Долгие переговоры Иоахима с Папеном наедине.

Пятница 20.1. Вечером продолжительная беседа у Папена. Папен сообщает: сын Гинденбурга и Мейснер в воскресенье будут в Далеме.

Суббота 21.1. Иоахим сообщает Гитлеру о предстоящей встрече. Гитлер в ответ излагает причины, почему он не желает приглашать Шлейхера. Он захватит с собой Геринга и Эппа.

Воскресенье 22.1. Вечером в 10 часов встреча в Далеме. Папен приходит один уже в 9 часов. Присутствуют: Гитлер, Фрик, Геринг, Кернер, Мейснер, сын Гинденбурга, Папен и Иоахим. Гитлер говорит наедине с сыном Гинденбурга в течение двух часов. Затем обмен мнениями между Папеном и Гитлером. Папен отныне готов добиваться канцлерства для Гитлера, заявляет Гитлеру, однако, если тот не испытывает к нему доверия, он, не раздумывая, оставит это дело.

Понедельник 23.1. Папен утром у Гинденбурга. Тот все отклонил. Иоахим идет к Гитлеру, чтобы ему это объяснить. Продолжительный обмен мнениями по поводу возможности кабинета Шахта. Гитлер все отклоняет.

Вторник 24.1. Чай в Далеме: Фрик, Геринг, Папен, Иоахим. Принятие решения о национальном фронте для поддержки Папена у Гинденбурга.

Среда 25.1. Опять чай в Далеме: Иоахим говорит с сыном Гинденбурга наедине. Выясняется, что канцлерство Гитлера под ауспициями нового национального фронта не является совсем безнадежным делом. Сын Гинденбурга обещает Иоахиму еще раз переговорить с ним до получения окончательного ответа своего отца.

Четверг 26.1. Продолжительный обмен мнениями с Фриком и Герингом в рейхстаге. Переговоры с «дойчнационале». (Имеются в виду представители Немецкой национальной народной партии (НННП). – Прим. перев.) Вечером у принца Оскара в Потсдаме. Письмо Гугенбергу.

Пятница 27.1. Гитлер опять в Берлине. Продолжительный обмен мнениями с ним на квартире Геринга. Гитлер хочет сразу уехать. Иоахим предлагает объединение с Гугенбергом для создания национального фронта. Договоренность об очередной встрече со старым Гинденбургом. Гитлер заявляет: он фельдмаршалу все уже изложил и не знает, что он еще должен ему сказать. Иоахим переубеждает Гитлера, что необходимо попытаться напоследок – дело абсолютно не выглядит безнадежным. Иоахим предлагает Гитлеру как можно скорее создать национальный фронт и вечером в 10 часов встретиться в Далеме с Папеном для окончательного обмена мнениями. Гитлер соглашается действовать в этом смысле и вечером переговорить с Папеном на тему объединения с Гугенбергом. Затем следует долгая беседа с Герингом – обсуждается дальнейшая тактика. Во второй половине дня звонок Геринга, Иоахим должен срочно явиться в резиденцию рейхспрезидента. Там переговоры Гугенберга, Гитлера и Геринга (два имени неразборчиво) завершились форменным крахом по причине невозможных требований НННП. Гитлер, безмерно возмущенный этими переговорами, хочет немедленно уехать в Мюнхен. Геринг убеждает его пока что остаться здесь или по крайней мере не уезжать дальше Веймара. Постепенно Герингу и Иоахиму удается успокоить Гитлера. Однако недоверие Гитлера вновь разбужено. Ситуация крайне сомнительная. Гитлер заявляет, он не может встретиться вечером в Далеме с Папеном, т. к. он не в состоянии выразить себя.

В дальнейшем непосредственная диктовка отца[26]26
  Ribbentrop, Joachim von: a. a.O., S.40ff.


[Закрыть]:

«Я впервые видел Гитлера в таком состоянии; я предлагаю ему и Герингу вечером самому переговорить с Папеном, изложив создавшуюся ситуацию. Вечером я объясняюсь с Папеном, и мне удается в конце концов убедить его, что лишь канцлерство Гитлера, к достижению которого он должен приложить все усилия, имеет смысл. Папен говорит, дело с Гугенбергом играет второстепенную роль, и заявляет, что он отныне целиком за канцлерство Гитлера, – решающий поворотный пункт в позиции Папена. Папен осознает свою ответственность – три возможности: или президентский кабинет с последующей (неразборчиво) или возврат к марксизму при Шлейхере или отставка Гинденбурга. Против этого единственное, в самом деле ясное решение проблемы: канцлерство Гитлера. Папену теперь совершенно очевидно, отныне он при любых обстоятельствах должен добиться канцлерства Гитлера и не может, как прежде, верить в то, что стоит, на всякий случай, держать Гинденбурга в запасе. Этот вывод Папена является, на мой взгляд, поворотным пунктом всего вопроса. Встреча Папена с Гинденбургом заявлена на субботу, 10 утра.

Суббота, 28.1. Около одиннадцати я у Папена, встречающего меня вопросом: «Где Гитлер?» Я говорю, он, вероятно, уже уехал, возможно, его удастся еще застать в Веймаре. Папен заявляет, его нужно немедленно возвратить, поскольку наступил перелом и он, в результате долгого разговора с Гинденбургом, считает канцлерство Гитлера достижимым. Я без промедления направляюсь к Герингу и узнаю, Гитлер все еще в Кайзерхофе. Геринг звонит ему, Гитлер остается в Берлине. Затем возникает новое осложнение: прусский вопрос[27]27
  Под «пруссаками» в этой связи понимаются представители консервативной Немецкой национальной народной партии (НННП).


[Закрыть]. Продолжительная беседа и спор с Герингом. Я заявляю ему, что немедленно откажусь, если еще раз возникнет недоверие в отношении Папена. Геринг уступает и, заявив о полном согласии со мной, обещает отныне попробовать с Гитлером все, чтобы привести дело к удачному завершению. Геринг хочет уговорить Гитлера решить прусский вопрос в смысле Папена. Я сразу еду с Герингом к Гитлеру. Долго говорил с Гитлером наедине и еще раз объяснил ему, что дело невозможно сделать при отсутствии доверия и что канцлерство не выглядит больше невозможным. Я попросил Гитлера, не откладывая, во второй половине дня пойти к Папену. Гитлер, однако, желает еще раз обдумать прусский вопрос и отправиться к Папену лишь утром в воскресенье. Это решение я передал Папену, вновь пришедшему в сильное беспокойство. Он произнес: «Я знаю пруссаков». Затем договорились о совещании Гитлер – Папен в воскресенье, 11 часов.

Воскресенье, 29.1. В районе одиннадцати часов продолжительный обмен мнениями между Гитлером и Папеном. Гитлер заявляет, что ему в общих чертах все ясно. Необходимо, однако, назначить новые выборы и принять закон о чрезвычайных полномочиях. Папен немедленно отправляется к Гинденбургу. Я завтракаю в Кайзерхофе с Гитлером. Обсуждается вопрос новых выборов. Поскольку Гинденбург не желает выборов, он просит меня сказать ему, что это будут последние выборы. Во второй половине дня мы с Герингом идем к Папену. Папен заявляет: препятствия устранены, Гинденбург ожидает Гитлера завтра в одиннадцать часов.

Понедельник, 30.1. Гитлер назначается канцлером.

Встреча 24 января явилась особенным поворотным пунктом: принятое тогда решение о создании Национального фронта послужило рычагом воздействия, способствовавшим в конечном итоге преодолению антипатии Гинденбурга по отношению к канцлерству Гитлера. Эту встречу с участием Гитлера, Папена, Геринга и моего отца можно по праву считать часом рождения «Третьего рейха».

К этому стоит добавить маленькую занятную историю: Геббельс написал книгу о, пользуясь тогдашним языком, «формировании правительства Гитлера» под названием «Из Кайзерхофа в рейхсканцелярию», в ней он якобы изложил подлинные события до 30 января 1933 года. Отца, чья роль из вышеприведенного очевидна, Геббельс, сам в дело не вовлеченный и о деталях не информированный, не упомянул ни единым словом. Это побудило отца во время обеда в Далеме с улыбкой заметить: «Одному я уже успел научиться, занимаясь политикой: фальсификацией истории начинают заниматься не по прошествии столетий, но уже в тот момент, когда она свершается!» Он и не подозревал, до какой степени эти слова будут когда-то верны по отношению к нему самому и его политической деятельности. В те времена, по крайней мере, в то время отец еще мог смеяться над подобными случаями и замешанными в них персонами! Для меня – я точно помню – отцовский вывод явился чем-то вроде небольшого откровения, подкрепившего растущее убеждение: абсолютной исторической правды нет. Это знание здорово помогло мне спокойно разобраться с прошлым и, прежде всего, судить о нем непредубежденно.

Понятно, что мать поначалу не рассказывала мне, одиннадцатилетнему мальчишке, ничего о происходящем. Ей пока не представлялся случай испытать мою скрытность. Вскоре это должно было измениться. Придя к власти, Гитлер обратился с просьбой к отцу в частном порядке прозондировать почву в Англии и Франции насчет немецко-английских / немецко-французских отношений и сообщить ему результаты. Отцовские отчеты направлялись непосредственно Гитлеру, ведь он действовал сперва целиком и полностью неофициально, выполняя личное поручение Гитлера. Свои отчеты он не мог диктовать секретарше в его фирме. Этим он нарушил бы все правила соблюдения секретности! Так и случилось, что однажды мать спросила меня, не мог бы я напечатать на машинке в высшей степени доверительное письмо, адресованное рейхсканцлеру. Мои современно мыслившие родители подарили мне – в то время семи– или восьмилетнему – на Рождество небольшую американскую дорожную пишущую машинку марки «Underwood». Они придерживались мнения, чем раньше я освоюсь с подобной техникой, тем лучше для меня. Мне было очень строго указано, речь идет о государственных тайнах – я не могу обмолвиться ни единым словечком о содержании письма. Так и пришлось мне неоднократно печатать отчеты доверительного характера. Часто, однако, отцу ничего не оставалось, как писать свои отчеты от руки![28]28
  Подобные написанные от руки отчеты Гитлеру сохранились в архиве Гувера.


[Закрыть]