Текст книги "Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»"

Решение «вопроса вооружения» – какой бы смысл здесь ни вкладывался – имело жизненно важное значение для рейха с двоякой точки зрения. С одной стороны, оно должно было возвратить правительству рейха свободу действий и, таким образом, способность заключать союзы, с другой – послужить образованию противовеса, в глазах Гитлера и отца – «европейского противовеса», экспансии Советского Союза. Вполне можно было бы говорить в этой связи о европейской концепции. В дальнейшем я опишу усилия, предпринимавшиеся немецкой стороной с 1933 по 1936 год, с тем чтобы достичь соглашений с Англией и Францией по данному вопросу.

Рейхсверминистр Вернер фон Бломберг поручил в марте 1933 составить докладную записку о военном положении рейха[53]53
  Meinck, G.: a. a.O., S.19 и 196, Anm.6, Krupp-Prozeß, Vert. – Dok. – Buch-Krupp 2b, S.25 ff., Krupp 105.


[Закрыть]. Глава войскового управления рейхсвера генерал-лейтенант Вильгельм Адам, выполнявший поручение, должен был выяснить, какими возможностями для обороны располагает рейх в случае одновременного нападения Франции и Польши, возможно, с участием Чехословакии[54]54
  Цит. по: Meinck, G.: a. a.O., S.19, 196, Anm. 7, Krupp-Prozeß, Vert. – Dok. – Buch-Krapp 2b, S.10 f., в: Krupp 104.


[Закрыть]. Адам приходит в докладе к следующим результатам:

«Помешать Франции вести, как ей заблагорассудится, войну на немецкой земле не представляется возможным.

Защита линии Одера против Польши возможна до тех пор, пока не будут израсходованы боеприпасы. Имеющегося в наличии запаса хватит на 14 дней. (…)

Даже одна лишь оборона на Одере против Польши с вступлением в войну Чехословакии ставится под сомнение. (…)».

В этой связи представляет интерес упоминание о проблемах, с которыми сталкивался немецкий рейхсканцлер Брюнинг в 1931 году. Польша угрожала выступлением против Силезии, Померании и Восточной Пруссии[55]55
  Meinck, G.: a. a.O., S.15 и 195, Anm.88; Рейхсканцлер Брюнинг подтверждает польские планы вторжения; ср. Brüning, Heinrich: Ein Brief, in: Deutsche Rundschau 70/ Juli 1947 года, S. 1–22.


[Закрыть]. О наличии польской угрозы в отношении указанных провинций говорил перед рейхстагом еще в 1928 году тогдашний рейхсверминистр Вильгельм Грёнер. Уже в 1923 году, во время франко-бельгийской оккупации Рура – спустя пять лет после окончания войны – французский маршал Фош посетил Варшаву, договорившись с Пилсудским о так называемом «плане Фоша», предусматривавшем одновременную операцию польских вооруженных сил против Восточной Пруссии, Померании и Верхней Силезии[56]56
  Ср. Meinck, G.: a. a.O., S.13 или 194, Anm. 78; Polnisches Generalstabswerk, S.112 ff.


[Закрыть].

В 1933 году, после прихода Гитлера к власти, Пилсудский зондировал в Париже по вопросу о возможности военной акции против рейха[57]57
  ADAP, Serie C, Band I, 1, Dok. Nr. 83, 120, 180; Meinck, G.: a. a.O., S.18 f. и S. 196, Anm. 5, Roos, Hans: Die «Präventivkriegspläne» Pilsudkis von 1933, в: Vierteljahreshefte für Zeitgeschichte 3/1955, S. 344 ff.; Rönnefarth, Helmuth/Euler, Heinrich (п/ред.): Vertrags-Ploetz. Konferenzen und Verträge (Teil II, Band 4: Neueste Zeit 1914–1959), Würzburg 1959, S. 125. ср. также: Scheil, Stefan: Logik der Mächte, Berlin 1999, S. 100–104.


[Закрыть]. Она не состоялась, вероятно, по причине отсутствия готовности Великобритании принять в ней участие. Лорд Ванситтарт, германофобский «ястреб» в английском Министерстве иностранных дел, признает в своих мемуарах: Пилсудский в веймарские времена даже «дважды в году» обращался к Франции с просьбой о подстраховке нападения на Германию[58]58
  Ср. Vansittart, Robert: a. a.O., S. 412.


[Закрыть]. Ванситтарт, о котором еще придется говорить, несомненно, подхватил бы эту инициативу. Факт начатого Пилсудским зондирования в указанном смысле отчетливо показывает угрозу рейху уже при внутриполитических процессах, демонстрировавших возможность определенной консолидации отношений в Германии. Напомним в этой связи также и о выступлении французского правительства против таможенного договора с Австрией.

Если поначалу с немецкой стороны имелись какие-то надежды на членство в Лиге Наций и, отсюда, военное планирование ориентировалось на «сдерживающее сопротивление», выигрыш времени до тех пор, пока не заработает механизм Лиги Наций, то вскоре стало ясно, эти надежды иллюзорны. Когда японцы в 1931 году вошли в Маньчжурию, активность Лиги Наций ограничилась созданием комиссии (комиссия Литтона) для расследования конфликта.

Можно представить себе озабоченность тогдашнего рейхсканцлера Брюнинга. Что могла бы предпринять Лига Наций против возможной агрессии Франции, Польши и Чехословакии? Кто должен был бы осуществлять санкции против агрессоров, если бы они вообще были приняты? Маловероятно, чтобы Великобритания или даже Италия в таком случае сразу решились бы на экономические, тем более военные, санкции против «Малой Антанты». Судьба Абиссинии – еще один пример той «защиты», которую могла предложить странам, подвергшимся агрессии, пропагандируемая Лигой Наций так называемая «коллективная безопасность». Соединенные Штаты, упорствуя в декларативной изоляции, и без того не были в то время членом Лиги Наций.

В этом описании немецкой ситуации совсем не отражена опять-таки потенциально возможная агрессия Советского Союза. Военно-политический «horror vacui» (страх перед пустотой) выливался для отца в бессонные ночи, я знал об этом как по разговорам с ним, так и из бесед в моем присутствии между родителями и дедушкой Риббентропом. Уже упомянутое, неоднократно прозвучавшее при мне «Мы должны оптировать!», являлось выражением неприкрытой нужды. Кто не может или не хочет понять, что политика Гитлера должна была вначале вестись с позиции крайней слабости, для того останутся скрытыми истинные мотивы его внешнеполитических акций.

Дилемма

Однако вернемся к оценке военно-политической ситуации рейха в момент прихода Гитлера к власти. Генерал-лейтенант Адам излагает буквально следующее в своем меморандуме:

«В настоящее время вести войну мы не в состоянии. Мы должны сделать все, чтобы избежать ее, даже ценой дипломатических поражений. (…)

В упорной, терпеливой и тщательной работе мы должны укрепить нашу военную мощь, подготовив народ к тяжелому времени.

Но даже если нами будет сделано все возможное, чтобы избежать войны и лишить врага малейшего повода для ее развязывания, – мы не сможем предотвратить войну, если другие захотят начать ее превентивно. Бессмысленно создавать для этого случая планы операций и развертывания»[59]59
  Ср. также: Meinck, G.: a. a.O., S.19.


[Закрыть].

В этой «отчаянной ситуации» – да будет мне дозволено повториться – все говорило в пользу намерения Гитлера восстановить обороноспособность рейха путем политико-дипломатических соглашений с обеими западными державами.

Проследим за усилиями правительств Германского рейха добиться равноправия в вопросе о вооружениях, предпринятыми начиная с 1932 года, – года созыва так называемой Конференции по разоружению. Она открылась наконец в Женеве 2 февраля 1932 года, – спустя двенадцать лет после Версаля (!). Германия потребовала «за своим обезоруживанием всеобщего разоружения». Французское правительство заблокировало конференцию условиями по безопасности прежде, чем разоружение стало бы возможным. Расстались безрезультатно[60]60
  Vertrags-Ploetz: Teil II, Band 4, S.119; «Der große Ploetz», 1991, S. 863.


[Закрыть].

В августе 1932 года правительство рейха при канцлере фон Папене вновь потребовало в ноте полного военного равноправия. Нота была в резкой форме отклонена правительством Франции. Правительство Папена выступило в конце концов с «заявлением о дистанцировании». Оно означало отказ от участия в работе Женевской конференции по разоружению до тех пор, пока в прямых переговорах не будет достигнут прогресс.

Премьер-министр Великобритании Рамсей Макдональд в итоге добился, как уже упоминалось, принятия в декабре 1932 года «Соглашения пяти держав» между Германией, Францией, Италией, Великобританией и США, признававшего за рейхом военное равноправие[61]61
  Vertrags-Ploetz: Teil II, Band 4, S.119.


[Закрыть]. Тем не менее, его практическая реализация осталась прерогативой Конференции по разоружению и, таким образом, все возвращалось на круги своя, кроме всего прочего, потому, что там переговоры блокировались французским правительством. Немецкая позиция на переговорах – с юридической точки зрения – улучшилась, равенства де-факто, однако, по-прежнему достичь не удалось.

16 марта 1933 года Макдональд представил свой план, получивший известность как «план Макдональда». В сравнении с фактическим состоянием этот план означал некоторое улучшение. Ни о каком равноправии рейха, однако, не могло идти и речи, даже, как следует из приведенных ниже важнейших аспектов плана, об обеспечении достаточной обороноспособности.

В соответствии с планом Германия могла иметь 200 000 солдат, Франция – 400 000, Польша – 200 000, Чехословакия – 100 000, Советская Россия – 500 000, Бельгия – 75 000, Италия – 250 000. Великобритания в плане не упоминалась, и, таким образом, сохраняла свободу рук вооружаться по собственному усмотрению.

Военно-воздушные силы разоруженным государствам вовсе не полагались, в то время как Франция могла иметь 500 самолетов, Польша – 200, Чехословакия – 200, Советская Россия – 500, Бельгия – 150, Италия – 500, США – 500. Также и в отношении военно-воздушных сил для Великобритании никаких ограничений не предусматривалось.

Что касается артиллерии, то планом вводились следующие правила: Германии разрешалось обзаводиться лишь орудиями калибра 115 мм, в то время как государствам, уже имевшим на вооружении орудия больших калибров, было разрешено их оставить. Следствием являлось значительное отставание Германии в области артиллерийского вооружения.

Продолжительность службы ограничивалась восемью месяцами, профессиональные армии в установленный период времени подлежали роспуску. Также и это положение было направлено в первую очередь против Германии. Она должна была бы преобразовать высококвалифицированный рейхсвер в армию краткосрочников, не имея, как все ее соседи, резервистов 15 лет и более призывных возрастов. Уже эти немногие цифры убедительно показывают, что страны-победительницы не были готовы признать достаточную обороноспособность Германии, не говоря уже о полном военном равноправии. Тем не менее, германская сторона соглашалась принять «план Макдональда» в качестве основы для переговоров. Гитлер произнес 17 мая в рейхстаге примирительную речь, «вознаграждением» от британцев явилась воинствующая, выдержанная в ультимативном тоне речь министра обороны лорда Дугласа Хейлшема, произнесенная 11 июня.

В сентябре 1933 года Великобритания и Франция существенно «ухудшили» свой собственный план – тот самый «план Макдональда». В теперешнем предложении были предусмотрены два этапа. В течение первых четырех лет должен был лишь совершиться переход от постоянных армий к милиционным; только на втором этапе избыточно вооруженные государства должны были приступить к разоружению в соответствии с британским планом. Для немецкой стороны план больше не являлся приемлемым в качестве основы для переговоров. Он ставил достижение равноправия и, вместе с тем, также восстановление обороноспособности рейха в зависимость от решений конференции, которая должна была собраться только через четыре года, и отодвигал окончательное решение вопроса сразу на восемь лет. Предложение было, впрочем, снова односторонне направлено против рейхсвера, высококвалифицированной немецкой профессиональной армии: в нем не учитывалось отсутствие каких-либо призывных возрастов, которыми государства с избытком вооружения располагали вот уже в течение 15 лет. Вновь сделать из них наскоро обученных милиционеров было невозможно.

Некоторые внутриполитические компоненты также, возможно, сыграли определенную роль. Здесь стоит упомянуть, что отец с самого начала сотрудничества с Гитлером старался повлиять в положительном смысле на негативную установку последнего по отношению к Франции. Отец упоминал тогдашнего военного министра Бломберга, у которого его «профранцузская политика» всегда находила горячую поддержку. В свое время его огорчила отставка Бломберга. Отношения между внешнеполитическим руководством и руководством вооруженных сил часто складываются непросто. Французский политик Жорж Клемансо произнес однажды: «Война – слишком серьезная вещь, чтобы доверить ее военным!» Блюхер говорил о писаках! Отец, впрочем, пишет в этой связи из Нюрнберга: «Я должен здесь упомянуть, что тогдашний шеф штаба СА, Эрнст Рем, …существенно способствовал тому, что Адольф Гитлер постепенно пересмотрел свое отрицательное отношение к Франции»[62]62
  В лагере для интернированных Бад Айблинг на нарах подо мной лежал верховный прокурор Хаттинген, принадлежавший в Париже к кругу Эрнста Юнгера, – в письме ко мне тот назвал его «своим дорогим другом». Он сообщил о написанном тогда Юнгером сочинении под заглавием «Мир». Когда я обратился несколько лет назад к Юнгеру с просьбой предоставить в мое распоряжение текст, что он любезно исполнил, Юнгер написал мне среди прочего: «Тогда Ваш отец пригласил несколько авторов, в том числе меня и Зибурга в Фушль, ему представлялся своего рода «brain-trust» («мозговой трест»). Каждый из них мог напрямую позвонить в Министерство иностранных дел и был волен выбрать себе пост корреспондента за границей – я этим не воспользовался». Отец хотел активировать и использовать близость Юнгера к французскому культурному кругу в смысле достижения немецко-французского взаимопонимания. К сожалению, напрасно. Интересный пример отказнической позиции части интеллигентов.


[Закрыть].

Старания Рема преобразовать рейхсвер в милиционную армию, тесно связанную с СА, широко известны. Я хорошо помню, как отец после событий 30 июня 1934 года высказался, что «Рем должен был состоять в связи с некой иностранной державой». Контакты Рема с французскими кругами казались неоспоримыми, поскольку и французы, и Рем при преобразовании рейхсвера в милицию преследовали идентичную цель. Во всяком случае, Рем встречался с Франсуа-Понсе, французским послом в Берлине, что бы там ни обсуждалось при этих встречах.

Тогдашний министр финансов рейха Шверин фон Кросигк сообщает: «Барту (французский министр иностранных дел) получил весной 1934 года сообщение о предстоящем в Германии системном перевороте. Источник, как и содержание, в деталях неизвестны»[63]63
  Schwerin von Krosigk, Lutz Graf: Es geschah in Deutschland, Stuttgart 1951, S. 121/122.


[Закрыть]. Черчилль не допускал в своих мемуарах сомнения, что СА представляли сильную потенциальную, вероятно, также актуальную, угрозу для господства Гитлера. Он сообщает: Шлейхер «по неосторожности намекнул Франсуа-Понсе о предстоящем падении Гитлера. Он собирался вновь действовать таким образом, как в свое время в истории с Брюнингом (…)»[64]64
  Churchill, W.: a. a.O., S.127.


[Закрыть]. Ходившие слухи были известны Шлейхеру. Считаные дни перед смертью он все еще оспаривал, что обсуждал с Франсуа-Понсе что-либо, кроме личных проблем[65]65
  Ср. Plehwe, Friedrich-Karl von: Reichskanzler Kurt von Schleicher, Esslingen 1983, S.300.


[Закрыть].

Лишение Рема власти могло, с точки зрения Гитлера, являться необходимым для консолидации внутриполитических отношений в рейхе, возможно, также и в упомянутом выше смысле. Однако манера, в которой Гитлер провел и, в конечном итоге, завершил свое столкновение с Ремом, с ее лишенной правового обоснования и, кстати, неоправданной жестокостью, без сомнения, оказала длительное роковое воздействие. Она рвала с правовыми традициями. Проявившийся беспрецедентный произвол неограниченного властителя, по собственному усмотрению применявшего расстрелы, частью среди своих старых соратников, не давая возможности приговоренным лицам оправдаться, явно не подходил для установления широкого внутриполитического консенсуса, требовавшегося с учетом угрожающего положения страны. Проявившаяся непредсказуемость могла обернуться большим препятствием в сфере международной политики в смысле усилий отца внушить иностранным партнерам доверие к немецкой внешнеполитической концепции.

Не надеялись ли правительства Великобритании и Франции на смену режима в Германии? Если подобные расчеты присутствовали, то не могло ли «дипломатическое поражение рейха» (генерал Адам) – как, например, сильный нажим Главного комитета Конференции по разоружению – содействовать этому перевороту или даже вызвать его? В этом случае приходится оперировать предположениями, однако полностью отвергать их не стоит. Гитлер был, во всяком случае, полон решимости не отступить под давлением большинства в Женеве и тем самым быть обвиненным в неудаче «плана Макдональда» и Конференции по разоружению. Германия покинула Лигу Наций и Конференцию по разоружению 14 октября 1933 года.

Гитлер дал интервью всемирно известным журналистам – англичанину Джорджу Уорду Прайсу, газетная империя Ротермера («Дейли Мэйл»), и французу Фернану де Бринону, парижская «Матэн»[66]66
  Ср. интервью Гитлера в «Le Matin» от 22 ноября 1933 года и в «Daily Mail» (Лондон) от 5 августа 1934 года.


[Закрыть], выразив свое огромное желание договориться с обеими странами о германском равноправии. Эти интервью были тогда восприняты в мире с большим вниманием. Они осуществились по инициативе отца и немало способствовали тому, чтобы шум, поднявшийся по поводу немецкого шага – оставления Лиги Наций и Конференции по разоружению, – несколько поулегся.

Оба журналиста начиная с 1933 года неоднократно посещали нас в Далеме, де Бринон еще чаще, чем Прайс. Последний – живой, общительный человек, несмотря на строгий темно-синий костюм в полоску, который он носил большей частью, скорее непохожий на англичанина. Де Бринона отличала большая сердечность, также по отношению к нам, детям: он расхваливал наши знания французского языка, что, ввиду постоянной критики отца – тот, как известно, свободно владел французским, очень шло нам на пользу. Меня де Бринон упомянул в одной из своих книг в качестве «мальчика из Юнгфолька», поместив мою фотографию[67]67
  Через германский Юнгфольк мальчишки от десяти до четырнадцати лет были организованы в союзе Гитлерюгенд.


[Закрыть].

Оба журналиста выступали за большее согласие между своими странами и Германией. Соответственно открытой, даже задушевной была атмосфера их посещений у нас. Интервью, данное Гитлером де Бринону, достойно внимания, в особенности потому, что Гитлер недвусмысленно выразил в нем свою незаинтересованность в Эльзасе и Лотарингии. «Профранцузская политика» отца нуждается в разъяснении. Я обращусь поэтому к его деятельности, которой он занимался сначала неофициально, а с 1934 года – официально в качестве «особого уполномоченного по вопросам разоружения».

В уже упомянутой первой внешнеполитической беседе, которую Гитлер, став рейхсканцлером, вел с отцом в феврале 1933 года у нас в Далеме[68]68
  Ribbentrop, J. v.: a. a.O., S. 51.


[Закрыть], отец высказал убеждение, что «немецко-британское соглашение имеет предпосылкой компромисс между Германией и Францией (…)». Тогда, как пишет отец, Гитлер с этим не согласился.

В своей аргументации отец исходил из действенности британского принципа «Balance of Power» (баланса сил), так часто упоминаемого европейского равновесия, для актуальной английской политики. Великобритания не расстанется с союзной Францией, чтобы в одиночку противостоять Германии или даже мириться с немецкими выпадами в отношении Франции. Великобритания считает рейх сильнейшей – вернее было бы, собственно, говорить о «потенциально» сильнейшей – континентальной державой, хотя к тому времени об этом не могло идти и речи. В феврале в Далеме Гитлер завершил беседу просьбой к отцу использовать деловую поездку в Париж и Лондон, чтобы прощупать настроение и мнения в политических кругах обеих столиц. Отец рассказывает:

«После длительного пребывания в Париже и Лондоне я сообщил ему (Гитлеру) снова, что, по моему мнению, лишь успокоительный жест по отношению к Франции может вызвать разрядку международного положения в благоприятном для нас смысле. Всюду в Париже спрашивали меня, что думает Адольф Гитлер о Франции. Изложенные в его книге «Майн кампф», мысли о кровной немецко-французской вражде цитировались постоянно и завершали каждый разговор о политике»[69]69
  Ribbentrop, J. v.: a. a.O., S. 51.


[Закрыть].

Когда Гитлер в крепости Ландсберг в 1924–1925 годах писал свою книгу, французы и бельгийцы заняли Рурскую область, установив довольно-таки жесткий режим[70]70
  Ср. книгу журналиста «Таймс»: Gedye, George E. R.: The Revolver Republic, London 1930.


[Закрыть]. Книга, естественно, должна была подготовить его «Comeback» («возвращение») в политику – отсюда он мог в то время артикулировать себя только антифранцузски. В своей книге он «заглянул», как говорят сегодня, «далеко вперед», резко отвергнув политику, нацеленную на возвращение потерянных в Версале немецких земель[71]71
  Hitler, Adolf: Mein Kampf, Ausgabe München 1943, S. 736: «Требование восстановления границ 1914 года является политическим вздором в размерах и с последствиями, которые выдают его как преступление».


[Закрыть]. Стоит об этом вспомнить, когда речь пойдет о предложении Польше осенью 1938 года, включавшем, что характерно, гарантию ее границ, в том числе, следовательно, и «коридора» по территории рейха.

Глава делегации французских фронтовиков, направленных отцом к Гитлеру в рамках «акций по установлению доверия», Скарпини, потерявший зрение на войне, заговорив с Гитлером об антифранцузских главах в «Майн кампф», спросил «фюрера», собирается ли тот написать теперь новую книгу. «Я опровергну книгу моей политикой!», – ответил находчиво Гитлер, акцентируя слова. Отец, в моем присутствии, с большим удовлетворением рассказал об этом матери. Поворот Гитлера к «профранцузской» политике ему вполне можно было записать в счет своих заслуг, ведь он с самого начала придерживался мнения, что «дорога в Лондон ведет через Париж», а именно в том смысле, что разделить Францию и Великобританию было бы невозможно! Гитлер тем временем понял: ему, несмотря на то, что гегемоном он считал Лондон, не удастся обойтись без Франции хотя бы только из-за добровольно выбранной зависимости французской политики от Лондона. Таким образом, на западной границе рейха не имелось территориальных проблем, плебисцит в Саарской области был предусмотрен Версальским договором. В крайнем случае, он мог бы привести лишь к временным неурядицам.

26 января 1934 года Гитлер заключил с Польшей пакт о ненападении. Престарелый маршал Пилсудский не смог в истекшем году договориться о поддержке западными державами планировавшейся агрессии против Германии и являлся «человеком или – или», как его характеризует печалящийся об упущенном случае Роберт Ванситтарт в своих воспоминаниях[72]72
  Vansittart, Robert: a. a.O., S. 412.


[Закрыть]. Он отдавал себе отчет в положении своей страны, в известном смысле сравнимом с положением Германского рейха. Польша, вклинившаяся между двумя могущественными соседями, находилась скорее под еще большей угрозой. Основой польской политики являлся союз с Францией, обращавшей внимание в первую очередь на западного соседа Польши, Германский рейх. Союз с Францией в соединении с «Малой Антантой» был призван нейтрализовать при случае рейх. Вторым краеугольным камнем польской политики было – в 1934 году далеко небезосновательное – допущение, что противоположность между национал-социалистической Германией и большевистской Россией останется непреодолимой. Отсюда в глазах польского правительства возникало состояние равновесия в Восточной Европе, сулившее полякам безопасность, приумноженную в 1932 году заключением польско-советского пакта о ненападении. Пакт о ненападении с рейхом мог только укрепить эту безопасность, к тому же он ничего не стоил, так как Пилсудский имел за плечами многолетний опыт тщетности усилий добиться политической поддержки агрессии против Германии. Гитлер, со своей стороны, мог надеяться облегчить этим соглашением французскому правительству решение пойти на разумные уступки в вопросе о равноправии. Здесь стоит упомянуть, что консервативные круги, близкие к Бюлову, государственному секретарю в Министерстве иностранных дел, выступали против соглашения с Польшей[73]73
  Gesandter a.D. Dr. Paul Karl Schmidt (Presse): Ribbentrops Reise nach Warschau Ende Januar 1939, Hamburg 1963, S. 6; Ausarbeitung für das Auswärtige Amt (Bonn) – манускрипт, находящийся у автора.


[Закрыть]. Придется еще вспомнить об этом при оценке более поздних действий «консервативной» конспирации против пропольской политики немецкого правительства в 1938–1939 годы.

Мы, дети, проводили летние каникулы в Бюзуме. Мать посетила нас. Ее пребывание должно было стать особенно интересным для меня. Она получила сообщение: отец, возвращаясь самолетом из Лондона, приземлится в Гамбурге. Желая провести несколько дней с нами в Бюзуме, он просил, чтобы его забрали оттуда. Мать взяла меня с собой в машине в Гамбург, чтобы встретить отца в отеле «Атлантик». В пути она дала мне понять: отцовская поездка во Францию и Англию была вызвана, главным образом, политическими причинами. Он должен был неофициально прозондировать, какие возможности имеются для достижения компромисса в вопросе равноправия между Германией, с одной стороны, и Великобританией и Францией, с другой.

Речь шла о возвращении из поездки, о которой отец с Гитлером говорили в Далеме в феврале 1933 года. Тогда, во всяком случае, в пути из Гамбурга в Бюзум, занимавшем в то время несколько часов, он с оптимизмом отзывался о проведенных в обеих странах беседах в том, что касалось шансов добиться равноправия путем переговоров с Великобританией – и, вместе с тем, вероятно, также и с Францией. Так для меня начала постепенно раскрываться проблематика, лежащая в основе немецкого стремления к равноправию. Политической целью являлось настоящее примирение на равноправной основе. Это значило для меня, двенадцатилетнего мальчишки, определенную ломку взглядов, так как в моих книгах о Первой мировой войне и «Версальском договоре» «врагами» всегда выступали, естественно, Франция и Англия.

С другой стороны, однако, воля к взаимопониманию в отношении к Англии и Франции не была для нас, детей, чем-то совершенно новым в нашей жизни. Три года у нас была французская гувернантка. Чувствуя себя связанной, благодаря судетской матери-немке, с обеими культурами, она, будучи, в принципе, пацифисткой, выступала за взаимопонимание между народами. В родительском доме вращались в 1920-е годы много иностранцев и дипломатов. Родители имели очевидную склонность как к Франции, так и к Англии. Отец говорил на обоих языках без ошибок и, по крайней мере по-английски, без акцента. До Первой мировой войны он жил время от времени в Швейцарии, учился в Гренобле и, в связи с коммерческой деятельностью, провел много лет в Англии и Канаде с промежуточной остановкой в США. Как французский, так и английский стили жизни нравились обоим родителям. Мать долгие годы имела в Висбадене милую английскую гувернантку, сохранившую до самой смерти в 1950-е годы верность нашей семье и в счастье и в беде. Деловые связи отца в обеих странах, которые он завел после мировой войны, были связями в кругах, определявших там также и политику. Всегда интересовавшийся политикой, он стал глубоким знатоком политической сцены в Париже и Лондоне. Опыт, приобретенный за десять и более лет тесных коммерческих связей, прямо-таки идеально подходил для поручения провести зондаж.

Привожу здесь небольшое личное воспоминание для характеристики извечного присутствия политики в нашем доме в Далеме. Должно быть, в 1930 году родители получили в подарок от одного из французских друзей-единомышленников настольную игру с фишками, которая должна была сделать наглядным уже для детей экономический абсурд европейских таможенных барьеров. Она начиналась с очень большим количеством игровых денег; выигрывал тот, кто наилучшим образом преодолевал таможенные барьеры и у кого, таким образом, в конце оставалось больше денег, чем у остальных. Уплачиваемые таможенные сборы исчезали в большом горшке. Мы часто играли в нее с «мадемуазель», как мы называли нашу французскую гувернантку. Лишь примерно 70 лет спустя «игра» обернулась реальностью!

Оглядываясь на прошлое, скажу, что политическая атмосфера в родительском доме характеризовалась пониманием необходимости прийти к соглашению с обеими западноевропейскими державами. Это приказывал разум, чувство желало этого! «Равноправие» выступало предпосылкой как раз для того, чтобы согласие могло стать прочным.

Неофициальная деятельность отца соответствовала неофициальному статусу его гостей. Два англичанина стоят так отчетливо перед моим умственным взором, как если бы я расстался с ними вчера. Они часто бывали у нас в гостях, мистер Теннант и профессор Конвелл-Эванс.

На Эрнеста Теннанта мы смотрели с тайным восхищением – высокий грузный шотландец рассказал отцу: он был одним из, пожалуй, считаных людей, которые тяжелоранеными побывали в лапах льва и могли быть спасены. Собаки отвлекли хищника, так что его смогли подобрать. Однако с этим он еще нисколько не ускользнул бы от смерти. Опасность в ранах, нанесенных львиными когтями – они разорвали ему грудь, – заключается в трупном яде, образующемся в остающихся на когтях гниющих остатках мяса последней добычи. От этой смертельной опасности его спасли кристаллы или соль, которую местный знахарь втер в раны. Отец слегка посмеивался над шотландской бережливостью Теннанта, подтверждавшей, казалось, клише скопидомного шотландца: в сомнительных случаях платить, с его позволения, приходилось отцу.

Теннант путешествовал по свету и собирал бабочек. Он был богат и независим. Как многие англичане с международными связями он предоставил себя в распоряжение Интеллидженс Сервис – в этом случае в качестве контакта к отцу. Родители разъяснили мне, что немало англичан за границей сотрудничают с секретной службой, поскольку это воспринимается как естественный долг по отношению к своей стране – установка, редко встречающаяся в Германии. Мои родители сожалели об этом, признавая, однако, что немецкие профессиональные дипломаты не слишком побуждают земляков с международными связями предоставлять в распоряжение «службе» свои знания, наблюдения и связи. Отец полагал, как раз торговые агенты, журналисты, ученые и т. д. зачастую располагают лучшим знанием страны пребывания и ее отношений, чем карьерные дипломаты, задерживающиеся, кроме всего прочего, «на должности» в стране, где они были аккредитованы, всегда лишь относительно короткое время. Впрочем, представители экономики жаловались уже тогда на недостаточную поддержку их экспортных усилий дипломатическими филиалами рейха за границей.

Другой англичанин, Томас П. Конвелл-Эванс, называл себя «профессором», так как был приглашен на гостевую профессуру в Кенигсбергском университете в Восточной Пруссии. Внешне – довольный, подвижный и любезный человек, свободно говоривший по-немецки. Его научной специальностью была, насколько помню, английская литература. Эта «крыша», как называют «деятельность под прикрытием» в разведывательных службах, позволяла ему вступать в самые различные контакты повсюду на свете и активировать их в интересе его страны. По оценке отца, Конвелл-Эванс занимал сравнительно высокий ранг в Интеллидженс Сервис[74]74
  См. также: Colvin, lan: Admiral Canaris – Chef des Geheimdienstes, Wien1955 (первое английское издание: Chief of Intelligence, London 1951, также New York 1952, под заглавием «Master spy»).


[Закрыть]. Мы, дети, легче находили контакт с ним, чем со сдержанным шотландцем. В Лондоне он часто появлялся в посольстве.

Лучше всего мы ладили с де Бриноном, так как он не обходил нас вниманием и занимался с нами. После 1940 года он стал послом правительства Виши в Германии. Для Франции это был хороший выбор, так как продолжительный тесный контакт с отцом обеспечивал де Бринону наилучшие возможности эффективно представлять интересы своей страны перед германским правительством. Вслед за «Libе́ration» его ожидала на родине расстрельная команда. Отец пишет о нем:

«Характерным было замечание, сделанное мне послом де Бриноном в день встречи в Монтуар: “Мы не проиграли войны. Мы всего лишь не хотели драться!”».

С назначением отца «особым уполномоченным по вопросам разоружения» гостей у нас прибавилось. Прославленного автора передовиц изданий Ротермера, Уорда Прайса, я уже упоминал. Теперь появился Ротермер собственной персоной. Он вел себя, как невозмутимый и достойный представитель империи. Лорд Ротермер и лорд Лотиан, обоих я хорошо помню, являлись, среди прочих, партнерами отца по переговорам в ходе широко задуманной попытки поставить германо-английские отношения на более доверительную основу. Пресса Ротермера проявляла в этом смысле активность. Совсем другим типом был лорд Ллойд, производивший, как мне помнится, жесткое впечатление. В то время он еще не выглядел агрессивным противником Германии, каким показал себя позже. Любопытно было бы узнать, что должен был думать лорд Лотиан, когда ему, как британскому послу в Вашингтоне во время войны, пришлось, с подачи Черчилля, заняться распродажей Британской империи. Каковы были ощущения британского «ястреба» лорда Ллойда, пропагандировавшего войну против Германии, когда он во время войны протестовал перед Черчиллем против бесцеремонности, с которой правительство Рузвельта принуждало британцев расставаться с капиталовложениями за границей, чтобы оплачивать американские поставки?[75]75
  Ср. Charmley, John: Churchill. Das Ende einer Legende, Berlin 1995, S. 472.


[Закрыть]

Многие иностранные посетители в Далеме искали контакт с отцом, новым актером на дипломатической сцене, о котором быстро разошлись слухи, что он, в известном смысле, являлся доверенным человеком Гитлера! Желали выяснить, что он может предложить и как нужно оценивать политику Гитлера. Отец понимал свою роль, без устали предлагая соглашение. Беседы в Далеме подтверждали немецкое желание договориться с Великобританией и Францией в самом широком смысле.