Текст книги "Русский богатырь и лесное воинство"

Глава седьмая

Нерешительно потоптавшись на крыльце, Саша вошел в стеклянные двери поликлиники и остановился возле расписания приемов врачей. Противно пахло больницей, вокруг ходили чем-то озабоченные люди с печальными лицами и с серыми исписанными неразборчивым почерком бумажками в руках. Врачи в белоснежных халатах с деловым видом бодро мерили мрачные больничные коридоры широкими шагами от одного кабинета к другому.

Психиатр принимал до двух часов дня на третьем этаже. Обгоняя старушек и женщин, Саша взлетел на нужный этаж и в недоумении остановился возле кабинета с соответствующей надписью. Возле него толпилось с десяток парней призывного возраста с большими листами бумаги в руках. Они громко разговаривали, толкались и рассказывали пошлые анекдоты на весь этаж. Пожилая уборщица со шваброй в руках время от времени проходила сквозь эту буянящую толпу и грозно прикрикивала, что, впрочем, было малоэффективно. Одна женщина с отрешенным взглядом сидела возле самой двери на колченогом табурете с мальчиком лет десяти, который с интересом наблюдал за всем, что происходит вокруг. При этом его выражение лица и озорная улыбка говорили о том, что он готов вот-вот вытворить нечто из ряда вон выходящее. Женщина, видимо это чувствовала, и поэтому судорожно сжимала локоть ребенка, каждую секунду что-то нашептывая ему на ухо. Этот шепот слышен был по всему больничному коридору, но вряд ли кто смог бы, даже если бы захотел, разобрать, что именно говорила женщина своему не в меру ретивому чаду.

Тяжело вздохнув, Саша подошел к очереди и спросил, кто последний.

– Призывники без очереди, – пробасило в ответ из недр бравой ватаги, – если ты не из военкомата, то за этой женщиной.

Ковальчук сел на единственное свободное место возле женщины и поежился. Он и раньше больниц не любил, а теперь чувствовал себя здесь особенно по-идиотски. Вот если бы кто-нибудь из однокурсников увидел его, сидящего под кабинетом психиатра? Смеха было бы на весь поток…

– Косить пришел? – услышал Саша голос сбоку и повернулся.

Рядом с ним сидел внушительных размеров лысый верзила и смотрел на Ковальчука сверху вниз, широко улыбаясь и заговорщицки посмеиваясь. Саша непонимающе посмотрел на него.

– От армии отмазаться хочешь? – пояснил тот.

– Угу, – ответил Ковальчук. Ему совершенно не хотелось ни с кем разговаривать.

– Нынче это просто, не дрейфь, – ободрил Сашу верзила и дружески похлопал его по плечу своей ручищей, – главное сто зеленых в кармане иметь надо. А мне армия в любом случае не грозит, – похвастался он и тяжело поднялся на ноги. Пойду пообщаюсь с этим исчадием дурфака. Говорят, он молодой. Так что будет, на что посмотреть!

По больничному коридору разнесся гомерический хохот нескольких глоток. Под него верзила открыл двери кабинета и, неуклюже пританцовывая, исчез в кабинете. На Ковальчука больше никто не обращал внимания, и он облегченно вздохнул. С каждым мгновением в нем росло желание покинуть свое насиженное место и бежать из больницы куда подальше.

– Давно пора. А то сидишь как самый настоящий псих, и только время драгоценное теряешь, – вдруг услышал Саша детский голос и повернулся на голос. Мальчик, сидевший на руках у женщины, осуждающе смотрел на Ковальчука, – чего уставился? К тебе обращаюсь!

– И что мне делать? – спросил Саша, с опаской оглядевшись по сторонам. К его счастью никто, даже женщина, не обращала внимания на их странный разговор.

– Марфушу спасать! Дуралей!

– Марфушу? – переспросил Ковальчук.

– Да русалку твою, – нетерпеливо пояснил мальчик, – она ведь тебя от верной смерти спасла. Пришла и твоя очередь доброе для нее сделать. Из логова дрянного змеиного освободить. Не вечно же лесным духам тебя от Шелудивого охранять. Да и мир свой от беды избавлять надобно…

Ковальчук пришел в себя и огляделся. Он стоял в одиночестве на автобусной остановке на пустынном шоссе. С одной стороны возвышался дремучий лиственный лес, с другой простиралось бескрайнее поле.

Как он сюда попал? Ковальчук даже не задавался таким вопросом, решив принимать все, как есть, дабы не сойти с ума. Над выкрашенной в желтый цвет лавочкой на покосившемся металлическом столбе висела бело-синяя табличка, какие обычно висят на автобусных остановках с названием остановки и расписанием.

– Врата Леса, – прочел Саша и усмехнулся. Странно было бы во мгновение ока перенестись из районной больницы на незнакомою загородную остановку и прочесть здесь типичное название типа какой-нибудь «Михайловки». То, что было написано в графе «расписание» еще больше развеселило Ковальчука: «Специально для богатыря в назначенный срок».

Неожиданно на табличку села огромная черная ворона и деловито махнув хвостом, строго посмотрела на Сашу.

– Сто против одного, что ты сейчас начнешь говорить по-русски, – вздохнув, сказал тот.

Однако странная ворона так и не заговорила. Помотав головой, она как-то раздраженно несколько раз каркнула на Ковальчука и, взмахнув крыльями, поднялась в воздух. Покружила над остановкой и подалась к лесу, затем снова вернулась на место и стала кружиться над головой у Саши, противно каркая. Она, то отлетала к лесу, то снова возвращалась.

– За тобой идти, значит, – догадался Ковальчук, – по-человечески тебя твоя бабка ёжка говорить, все-таки, не научила.

С этими словами Саша ступил на узкую тропинку, которую до этого не заметил. Змеиной лентой она вилась в лесу среди деревьев. Ворона-проводница проворно петляла между ветками молодых дубов и стройных буков, росших необычайно тесно друг ко другу, натужно каркая и громко хлопая крыльями.

Чем дальше Ковальчук уходил вглубь леса вслед за вороной по извилистой тропе, тем все более странным казался ему этот лес. Здесь стояла непривычная тишина. Не шумел ветер в листьях, не скрипели стволы, не пели птицы, если не считать, уже начавшего раздражать, вороньего карканья. Саша ощущал себя так, словно он сидит в кинотеатре и смотрит фильм с отключенным звуком. Ни сквознячка, ни паутинки. Даже время здесь будто бы стояло. Саша не мог определить долго он шел или нет. Впереди появился просвет между деревьями и Саша вслед за вороной вышел на большую поляну, посреди которой стояла ветхая покосившаяся на бок избушка. Соломенная крыша на ней была растрепана с коричневыми прогалинами. Окна наглухо закрыты ставнями. Саша остановился и с интересом стал разглядывать избушку.

– Ух ты! – присвистнул он, – такое только в кино увидишь.

Ворона села на кривое крылечко и несколько раз ударила клювом в дверь. В ответ избушка заходила ходуном, по поляне раздался треск и скрип досок. Поворочавшись на месте, избушка замерла, и двери со скрипом отворились. На пороге Ковальчук увидел древнюю скрюченную в три погибели старуху, опирающуюся на высокий прямой посох. Она строго смотрела на гостя из под седых лохматых бровей, и противно шамкала серыми губами. Этот взгляд показался Саше знакомым.

– Вот, Александр Ковальчук мы снова встретились, – прокаркала старуха.

– Вы мама Светы, значит, – немного растерявшись, ответил Саша, с некоторой неприязнью рассматривая старуху, – может, вы мне расскажите, что с ней случилось тогда в универе?

Старуха сердито стукнула посохом по крыльцу так, что порывистый холодный ветер пронесся над густыми кронами деревьев, нарушив доселе смущавшую Ковальчука тишину. Неизвестно откуда взявшиеся птицы неожиданно испуганно защебетали и веером разлетелись в потемневшем от туч небе. Ошеломленный такими резкими изменениями в природе, Саша не заметил, как старуха оказалась совсем рядом с ним. От нее исходил резкий запах репчатого лука и разных трав.

– Не дочка она мне, – гаркнула старуха прямо на ухо Ковальчуку, – я тебе уже говорила. Она русалка, которую ты загубил своим упрямством и неверием.

– Я загубил? – непонимающе протянул Саша и зло посмотрел на старуху, – ты чё, бабка, на меня повесить хочешь? Я до этого понедельника тебя в лицо не видел и Светку твою тоже! А вчера в меня стреляли только потому, что я появился на улице рядом с ней. Так кто, кого загубил?

– Ладно, ладно, не кипятись, – миролюбиво ответила старуха, – уж больно горяч ты молодец, да не сообразителен. Веришь только в то, что видишь вокруг себя, а видишь-то мало, от того происходят с тобой конфузы всякие вроде этого.

– И что мне делать с конфузом этим? – все также раздраженно спросил Саша, – даже мой однокурсник Вовка-гот в меня стрелял…

– Знаю я все, – ворковала старуха, – только не Вовка твой стрелял в тебя. Сила вражья завладела им, понукаемая самим Шелудивым. Знай, что и Вова и Света пострадали потому, что с тобой дело имели.

Ковальчук открыл рот, чтобы сказать еще какую-нибудь колкость этой противной бабе, но та зыркнула на него так, что Саша рот сразу закрыл.

– Поэтому ты должен спасти их от уз мрака, – многозначительно помолчав, продолжила Баба Яга, – в особенности Свету.

– Почему ее в особенности? – нахмурился Ковальчук.

– Потому что она твоя судьба, – ответила старуха, – только если ты полюбишь ее, и она полюбит тебя, ты сможешь победить Шелудивого. Только любовь спасет наши миры от неминуемого зла.

– Ты все-таки решила нас посватать, да? – саркастически спросил Саша.

– Я говорю серьезные вещи, – снова стала злиться Баба Яга, и на поляне опять похолодало, – лучше бы слушал и на ус мотал, а не юродствовал.

– Хорошо, – пошел на попятную Ковальчук, заметивший странную зависимость погоды от настроения старухи, – вот ты говоришь, что мы должны полюбить друг друга, да?

Баба Яга молча кивнула и нетерпеливо пошамкала губами.

– Но ведь она русалка, а я человек, – продолжал Саша, – что может между нами быть общего? Или я должен утопиться, чтобы стать ее женихом?

– Полюбив тебя, она бы снова стала человеком. Теперь же, когда ты был настолько глуп, что позволил Шелудивому похитить ее, тебе придется вернуться в мир, где Света еще была человеком.

– А как я туда попаду? – спросил Саша.

– Через Врата Леса, – ответила Баба Яга, – поэтому ты здесь, хотя это и весьма рискованно…

– Это Врата Леса? – спросил Саша и с интересом осмотрелся вокруг, – все прям как в сказках, только изба твоя не на курьих ногах.

Знакомая черная ворона, взмахнув крыльями, мягко и бесшумно опустилась на плечо Бабе Яге:

– Мозги у тебя куриные, хоть ты и человек, – неожиданно пронзительно по-человечески сказала ворона, – говорится же тебе, что это Врата, а не избушка Яги.

Ковальчук не обиделся, даже не удивился.

– А-а! Я так и знал. Ты все же умеешь разговаривать!

– Хватит паясничать, – отрезала Баба Яга и схватила Сашу костлявыми пальцами под локоть, – время не терпит.

С этими словами она потащила Ковальчука к избушке.

– И как я ее охмурять буду? – нехотя спросил тот, – я же ее едва знаю…

– В этом я тебе не советчица. Любовь неподвластна магии. Помни, что только сердце твое твой единственный верный советчик и проводник, – тяжело вздохнув, ответила старуха, – единственное, чем подсобить смогу, так этим приворотным зельем. Но предупреждаю, оно может лишь помочь, но не решить твою задачу. Марфуша должна полюбить тебя без действия приворотного зелья и других фокусов…

– Марфуша? – не понял Ковальчук.

– Настоящее имя твоей горемычной русалки, балда, – прокаркала спикировавшая в это время откуда-то сверху ворона.

Баба Яга привела обескураженного Сашу на высокое крыльцо и взялась за кованую ручку двери.

– Но я же ничего не знаю, – все еще пробовал протестовать Ковальчук, хотя уже понял, что изменить ничего нельзя. Отступать некуда. Разве что в психиатрическую больницу…

– Ты перенесешься во времена, о которых в памяти человеческой не осталось и следа. Тогда люди еще умели понимать себя и окружающий их мир… Да не переживай ты так! Врата Леса позаботятся, чтобы ты знал и понимал, все, что будет необходимо. Иди!

Баба Яга толкнула Сашу в открытые двери, и ему в нос ударил едкий дым…

Глава восьмая

В начале Саша ничего не слышал и не видел. Он крепко зажмурился от того, что едкий дым выедал глаза. Когда Ковальчук, наконец, решил поднять веки, глаза продолжало щипать, но дым стал постепенно рассеиваться, и со спины пахнуло свежим воздухом. Саша сделал несколько глубоких вздохов, наслаждаясь приятной прохладой, потому что до этого дышать было нечем из-за проклятого дыма и духоты. Кто-то со злобным бормотанием копошился поблизости, чем-то невыносимо громко тарахтя.

«У Яги, видать что-то сбежало с печки, – усмехнувшись, подумал Саша, – видать какое-нить приворотное зелье, чтобы русалки студентов охмуряли».

Продрав глаза, Ковальчук обнаружил себя в небольшом полутемном помещении с низким потолком. Потолок был настолько низок, что Саша стоял, немного сгорбившись, хотя был невысокого роста. Он удивился, что не ударился о перекладину, когда входил в избушку Яги. Посреди комнаты стояла выбеленная печь с просторной лежанкой. Из печки валил едкий коричневый дым. Вокруг нее бегала с деревянной кадкой уже немолодая женщина в сером льняном платье, поверх которого был надет пестрый фартук из какой-то грубой ткани. Из-под синего платка то и дело высмыкивались непослушные темно-русые волосы с проседью и падали на глаза. Каждый раз женщина терпеливо запихивала их обратно под платок и снова принималась тушить разбушевавшуюся печку.

– Что-то она не похожа на Бабу Ягу, – озадаченно пробормотал Саша, – хотя мало ли в кого эта старуха на этот раз превратилась…

Видимо услышав бормотание Ковальчука, женщина обернулась к нему:

– Чего стал как вкопанный? – прикрикнула она на него, – ложи своего зайца на стол, и беги уже на гулянье. Все уже давным-давно началось, а ты все по лесу бродишь…

Саша сначала несколько удивленно смотрел на женщину, затем опустил глаза и увидел в левой руке тушу зайца. С еще большим удивлением Ковальчук обнаружил себя одетым в длинную до колен белую рубаху, опоясанную широким кожаным ремнем, на котором висели силки и большой длинный нож в потертых ножнах. В непривычную для Саши амуницию входил еще большой почти в его рост лук и тяжелый колчан, полный стрел.

– Вот это Яга принарядила в дорожку, – сказал сам себе Ковальчук, затем застыл…

Окружающий мир неожиданно померк перед глазами. Саша на несколько мгновений окунулся в серую дымку, после чего подул резкий, но теплый ветер и Ковальчук увидел невысокое дерево без листьев. На одной из веток сидела уже знакомая ворона. Несколько раз раздраженно каркнув, ворона заговорила:

– Ты – Иван, Прохоров сын двадцати лет отроду. Отец твой покойный был гончарных дел мастер великий, а ты его единственный непутевый сын. Живешь с матерью, промышляешь охотой, отцовского ремесла освоить так следует так и не удосужился, за что в народе справедливо прозван Непутевым.

– Ничего себе биографию Яга состряпала! – возмутился Саша, – а поприличнее кем-нибудь не могла сделать?

– Баба Яга здесь ни при чем, – невозмутимо ответила ворона, – таким тебя сделали Врата Леса.

– Обязательно надо было сделать меня Непутевым? – обиделся Саша.

– На Врата не нарекай, а лучше вспомни, кем ты был в своем мире, – сказала ворона, – как говориться слепили, из того, что было. Ты уж не обессудь…

Ворона стала трястись словно в лихорадке. Затем налетел порыв теплого ветра и рассеял ее в прах, а вместе с ней и безлиственное дерево. Ковальчук снова оказался в избе.

На этот раз он лежал на лавке, а вокруг него с еще более озабоченным выражением лица хлопотала все та же женщина в пестром фартуке. Она носилась вокруг лавки, громко причитала и сокрушенно всплескивала руками. Наконец, женщина схватила кадку, зачерпнула ею из стоявшей в углу бочки и снова бросилась к Саше. В следующее же мгновение облитый водой Ковальчук вскочил с места и злобно уставился на женщину:

– Ты че, мамаша?! – рыкнул он

Опешившая женщина растерянно большими круглыми глазами смотрела на Ковальчука и что-то испуганно мычала.

– Зачем воду льешь на меня?

– Ты словно окаменел, – заикаясь, ответила женщина, – стал бледным как полотно, да так и завалился на лавку. Я уже думала, что зашибся-то на смерть! Совсем извелся на своей охоте, Ванюша! Уж лучше бы дома посидел хотя бы день, что-то сделал! А то ходишь по лесам да по болотам.

– Не твое дело, матушка, где я хожу и что делаю, – буркнул Саша, сам удивляясь тому, как он говорил и что делал. Он будто бы наблюдал за собой со стороны…

Более не обращая внимания на свою новую мать, Саша деловито отряхнулся, пригладил бурную непослушную шевелюру и, прихватив висевший тут же на деревянном гвозде жупан, небрежно бросил через плечо, открывая дверь:

– Пойду, маменька, на гуляния. Авось, у костра и с Марфушей свижусь…

В ответ мать только тяжело вздохнула:

– Ой, не увязывался бы ты за Марфой. Не ровня она тебе. Не знаешь ли, что родители ее купцы знатные?

– Ну так и что, что купцы? – отрезал Саша, – а коли полюбит она меня, что тогда? Неужели родители против ее воли пойдут?

Матушка в недоумении уставилась на сына.

– Ты что, Ванюша, только вчера на свет белый родился? Да они ее скорее в погребе сгноят, чем с такими простолюдинами как мы родниться! Да разве не знаешь, что засватана уже твоя Марфуша за знатного парубка из соседнего селения?

– Кто тебе сказал? – нахмурился Ковальчук.

– Соседка, кто же еще, – ответила мать, – да весь околоток наш говорит об этом. Только ты ничего не знаешь. Словно юродивый о Марфе этой окаянной убиваешься…

Саша не стал слушать мать и вышел из избы.

– Во, дела! – воскликнул он и озабоченно почесав в затылке, оглянулся.

Стоял погожий летний вечер. Игриво шумел ветер в березовой роще, на соседнем дворе квохтали куры, бегали ребятишки по улице за невысоким плетнем, где-то рядом басисто гудел шмель. Кто-то позади захлопал крыльями и опустился на резбленый козырек избы. Саша оглянулся и увидел ворону.

– Спеши, Иван, а то худо будет, – сказала ворона и, бодро взмахнув крыльями, исчезла за соседней избой.

Несколько минут Ковальчук в нерешительности потоптался на месте, затем, скрипнув калиткой, вышел на довольно широкую пустую улицу. Саша огляделся. Его дом находился почти на самом краю селения. Через несколько дворов начинался лес, из недр которого доносилась незатейливая музыка на каком-то струнном инструменте и девичий заливистый смех.

Ковальчук нехотя зашагал к лесу, по-прежнему не представляя себе, что именно надо делать. Мыслимо ли, влюбить в себя русалку…

Когда Саша добрался до небольшой поляны на окраине леса, выходящей к реке, почти стемнело и гуляния были в самом разгаре. Посреди поляны сладострастно извиваясь, кажется, достигая самого черного неба языками пламени, пылал костер, вокруг которого, напевая какую-то грустную мелодичную песню, правили хоровод девушки, одетые в белые до самых пят сорочки, расшитые пестрой вязью. Головы танцующих венчали словно короны пышные венки. Издалека казалось, что вокруг костра танцуют бестелесные духи, верша неведомый магический обряд. Тени от костра метались по лицам девушек, от чего впечатление усиливалось. Наблюдая за происходящим, Саша невольно остановился на краю поляны, зачарованные навевающей жуть и одновременно в чем-то прекрасной картиной.

Кто-то положил руку на плечо. Саша от неожиданности вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял парень лет двадцати пяти и почему-то ехидно ухмылялся.

– Будь здоров, Иван Непутевый, – произнес он тихо и загадочно подмигнул правым глазом, – что, за Марфой увиваться снова пришел, а?

Ковальчук отстранился от собеседника и окинул его оценивающим взглядом. Что от него можно ожидать, неизвестно. Разглядеть бы только, с кем имеешь дело. Саша не знал его, хотя чувствовал, что должен знать. Баба Яга вместе с вороной так и не удосужились рассказать все обо всем…

– Не говорил ли я тебе, чтобы духу твоего рядом с нею больше не было, а не то…

– С чего ты взял, что я пришел за кем-то увиваться? – спросил Саша.

Парень удивленно посмотрел на Ковальчука и ответил:

– Да уж больно ты внимательно на барышень наших смотришь. Поэтому и говорю. А то будет тоже, что и прошлый раз. Пойми же, наконец, не любит она тебя, да и не пара ты ей. Мало ли девок на селе? Ты уж не лезь на рожон, целее будешь.

Саша, естественно не помнил, что случилось в «прошлый раз», но не стал уточнять. Пожав плечами, он отвернулся от неприятного собеседника. Девушки закончили водить хоровод и разошлись в темноту леса.

– Яга, стерва, не говорила, что у меня будут соперники… – пробормотал Саша и тяжело вздохнул, – откуда они вместе со Светкой на мою голову все взялись со своим спасением мира?..

Слева от него в темноте раздались чьи-то осторожные шаги. Девушка в белом одеянии с венком на голове, словно приведение появилась возле Ковальчука.

– Что это ты тут шепчешь сам себе? – весело и игриво спросила девушка и подошла еще ближе, с интересом разглядывая Сашу.

– Да так… молитву читаю, – растерялся Саша, в недоумении воззрившись на собеседницу.

– Молитву?! – удивилась девушка и звонко рассмеялась. Ковальчуку показалось, что это смех слышат даже кроты под землей, – с каких это пор ты молиться стал, Непутевый? Он густо покраснел, но девушка этого не увидела, поскольку было темно. Возле костра снова закружили хоровод, но девушка и не думала уходить, продолжая изучать Сашу.

«Кто она такая? Чего она от меня хочет?» – раздраженно подумал он.

– Ты кто? – стараясь быть вежливым, осторожно спросил Саша.

Девушка рассмеялась еще громче, от чего Ковальчуку стало еще более не по себе.

– Неужто не признал, Иванушка? – спросила она, – а твердил, что различишь меня в толпе девичьей даже с завязанными глазами!

– Све… Марфуша? – замерев, тихо спросил Саша.

Снова окрестности наполнил ее заливистый смех.

– Извини, не признал, – стараясь казаться равнодушным, произнес Ковальчук, – темно. Да и ты в таком наряде…

– Наряд плохой ли? – спросила Марфа, было слышно, что она едва сдерживает смех.

– Ну, почему же. Очень даже неплох наряд. Просто непривычен…

– На прошлом гулянии ты и в темноте и в наряде непривычном меня сразу нашел среди остальных, – обиженно сказала девушка, – а в этот раз что? Обиделся ли, что Непутевым тебя называю, или разлюбил уже?

– Разлюбить, не разлюбил, да только взаимности хочется… – Саша решил идти напролом. Ну их, этих конкурентов. Наверняка, не ахти какие вышибалы. Ковальчук ожидал снова услышать смех Марфуши, но девушка на этот раз и не думала смеяться.

– Взаимности всем хочется, Иванушка, – серьезно сказала она, и, как показалось Саше, даже немного грустно, – да вот только уверен ли ты, что любовь твоя достойна взаимности?

Саша открыл рот, чтобы сказать все, что он думает о женском самомнении, но Марфа не дала ему такой возможности.

– Прежде чем перечить, Иван, подумай хорошенько, любовь ли у тебя ко мне или увлечение мимолетное, страсть низкая, или же другое какое корыстное намерение? Подумай не только о себе, но обо мне также. А вдруг отдам я тебе сердечко свое горемычное одинокое, а ты его уронишь и разобьешь в дребезги?

– Корыстное намерение, – эхом повторил Саша и оперся о стоявшую позади молодую сосенку, растерянно глядя на белесый силуэт Марфы на фоне загадочных отблесков ритуального костра на поляне. Парни и девушки брались за руки и с разбегу перепрыгивали через рассекающие ночную темноту огненные лезвия. Саша ощутил, как странно повлияли слова Марфы на него. Он вдруг увидел себя совсем по-другому – грязным и ничтожным…

В голосе Марфуши снова также неожиданно как исчезло, зазвучало веселье:

– Не хочешь прыгнуть вместе со мной через костер? Или Митрофанушку Коваля боишься, суженого моего? Он страшно ревнивый, хотя и не жена пока я ему.

Сквозь темноту Саша почувствовал на себе испытующий взгляд девушки. Боится ли он? Наверное, боится. Но разве можно признаться в этом девушке, которая зовет за собой? Пусть даже через костер…

Саша шагнул вперед и взял Марфу за руку. Она была ледяной. Ковальчуку стало не по себе, – ведь ночь выдалась по-летнему теплая.

– Тебе холодно? – спросил Ковальчук.

Марфа взглянула на него, и даже в полутьме он прочел в ее глазах невыразимую тоску, что напомнило Саше слова Бабы Яги, когда она была еще Олефиной Валерьевной: «…извелась, пока руки на себя не наложила».

«Она действительно изведется…» – с беспокойством подумал Ковальчук. В груди при этом что-то неприятно заныло. А что если не получится влюбить в себя Марфу? А что если он не успеет…

– Уж не хочешь ли ты согреть меня, Иванушка Непутевый? – со смехом спросила Марфа.

Саша поежился. Как в одном человеке могут сочетаться тоска и беззаботный смех? Саше вдруг захотелось обнять девушку и покрепче прижать к себе…

Марфа потянула его на середину поляны к костру…