Текст книги "Муха в розовом алмазе"

3. В подвале под гаражом. – На всю оставшуюся жизнь. То есть максимум на сутки. – Яйца, нож и пассатижи. – Значит убьют… – Проверка на вшивость.

Веретенников был Лев по зодиаку и к людям относился соответственно. Чернова он выделял, но цену ему знал – говорила, копун и не нужник. После того, как Валерий уволился из НГИЦ РАН, они встречались раза два в год. Почему? Может быть, потому, что Черный искренне считал его другом? Или «говорил про другое»? Или делал на трезвую голову то, на что Веретенников мог решиться разве что спьяна? Наверное, нет. «Зачем же я поперся к нему на дачу? – думал Веретенников, отчаявшись освободиться от пут. – В народ пошел? По-видимому, да…»

Лет пять назад Черный рассказал ему, что под Новый год, а именно часов в девять-десять, когда одна половина Москвы едет в гости к другой половине, он ходит "в народ", то есть с бутылочкой хорошего вина в дипломате становится где-нибудь в людном месте и ждет, пока кто-нибудь на него не найдет. Общительный одинокий москвич, которому некуда идти, колоритный бич с колоритным лексиконом, крепкий парень первый раз в галстуке и с цветами, второй час ждущий то ли Ниночку, то ли Валечку. "Вот и я поперся, чтобы хоть на пару часиков вырваться из себя… И вырвался", – подумал Веретенников, наливаясь "ершом" из злости и отчаяния.

* * *

…Баклажан нес алмаз в упаковке из Веретенникова как пушинку. Добежав до очередного забора, перекидывал через него Валерия, перебирался сам, хватал и бежал дальше. Добравшись таким образом до своей машины, закинул в багажник ношу, еще не пришедшую в себя после преодоления последнего препятствия, включил зажигание и был таков.

Очнулся Веретенников на матрасе в подвальном помещении.

"Гараж", – подумал он, вдыхая в себя резкие запахи смазочных масел и бензина. Подумал и весь сжался от страха – недавно, кажется в прошлую субботу, краем глаза видел телефильм о нескольких женщинах, много месяцев промыкавшихся в подвале под гаражом в плену у сексуального маньяка.

Боялся Веретенников минут пятнадцать, потом начал отходить. Рук и ног не чувствовал – видимо, они были туго связаны проволокой или тонкой капроновой веревкой и потому совершенно онемели.

"Если не развяжут через полчаса, то на всю жизнь останусь инвалидом, – неожиданно равнодушно подумал он. – На всю жизнь… То есть максимум на сутки".

И, закричав во весь голос, задергался, забился о матрас – мысль, что Баклажану нужен не он сам, а алмаз, якобы содержащийся в его кишечнике, – лишила его остатков самообладания.

– Заткнись, подлюка… – раздался из глубины подвала недовольный сонный голос.

Валерий мгновенно затих и стал напряженно вслушиваться. Когда он уже подумал, что у него начались слуховые галлюцинации, сзади протяжно зевнули:

– А-а-а-а. Поспать не дал, сука драная. Мне маманя снилась… Вся в белом, а зубы железные, к чему бы это? А-а-а-а!

После очередного "А-а-а-а" раздался щелчок выключателя и в подземелье вспыхнул свет. Еще не привыкнув к нему, Веретенников посмотрел себе за голову и увидел на небеленой стене черный выключатель, под ним – раскладушку, на ней – Баклажана. Он лежал на спине и смотрел на своего пленника заспанными глазами.

– Не глотал я алмаза, не глотал! – сказал Веретенников срывающимся голосом. – Его Черный наверняка проглотил!

– Да не суетись ты! – недовольно поморщился Баклажан. – Не буду я тебя резать. Резону, ха-ха, нет. Сейчас отосрешься, и если стекляшки не будет, то я тебя шнурком от ботинка удушу.

– Я знаю, где много таких алмазов! Чернов мне рассказывал! – крикнул Валерий, представляя, как его мертвое тело бросают в яму, зияющую в углу подвала.

– В самом деле? – протянул Баклажан, потягиваясь и зевая. – В самом деле???

Второй раз "В самом деле" бандит произнес резко привстав.

– Да знаю! – засверкал глазами Веретенников. Он понял, что у него появилась соломинка, по которой он сможет выбраться на волю.

– Где? – вопрос прозвучал уже с показным равнодушием. Бандит взял себя в руки.

– Скажу в обмен на свободу…

Баклажан, огорченно покачав головой, улегся на раскладушку и подпер взглядом потолок.

– Дурак… Торгуешься… – сказал он через минуту. – Я же тебя изувечу, и ты все расскажешь и про алмаз, и про жену и про мамочку с папочкой и про то, как онанизмом в детстве занимался…

– Я могу обмануть, и ты потом от досады яйца себе оторвешь.

– Яйца? Интересно… – задумавшись над словами Веретенникова, проговорил Баклажан. – Яйца я тебе прямо сейчас отхвачу, чтобы много не разговаривал. Так, где там у нас ножик…

Ножик нашелся под матрасом. Лезвие вылетело эффектно – "Чек".

– Отрежешь – заражение крови может случиться, – стараясь не смотреть на нож, выдавил Веретенников. – Или что-нибудь с моей психикой… Если ты действительно хочешь алмазы найти, то должен меня беречь… Вот руки и ноги у меня обескровились… Еще час-полтора и гангрена может начаться. Как ты меня без рук, без ног в Таджикистан повезешь?

– В Таджикистан? – удивился Баклажан. – Не в Якутию?

Веретенников сделал паузу.

– Нет, в Таджикистан. Там в горах на одной штольне есть алмазная жила… И Чернов в ней, может быть, уже копается.

– В горах алмазная жила… – повторил Баклажан задумчиво. – И Чернов в ней копается…

– Да, жила набитая алмазами… Сотни, тысячи розовых ювелирных алмазов!

– Сотни, тысячи розовых алмазов… – переваривая услышанное, Баклажан перешел в положение сидя, затем оперся локтями о колени и, поместив подбородок на оттопыренные большие пальцы, задумался. Посидев так несколько минут, пошарил рукой под раскладушкой, нащупал и достал пассатижи, встал, подошел к Веретенникову и начал перекусывать вязальную проволоку, стягивавшую руки и ноги пленника. Валера был парень спортивный, но вряд ли мог быть опасным в ближайшие полчаса – затекшие руки и ноги ему не подчинялись.

Освободив пленника от пут, Баклажан пошел к лестнице. Поставив ногу на первую ступеньку, обернулся к Веретенникову и сказал бесцветным ровным голосом:

– А как ты думаешь, есть в той жиле алмазы с мухами?

– Конечно, есть! Черный мне говорил, что мухи в алмазах давно предсказывались некоторыми видными учеными-минералогами Соединенных Штатов, Австралии и Островов Зеленого Мыса, – не моргнув глазом, соврал Веретенников. – Дело в том, что некоторые земные слои насыщены ископаемыми насекомыми, в частности древними членистоногими хоботковыми мухами. И если трубки взрыва образуются в этих слоях, то насекомые служат для алмазного вещества центрами кристаллизации. Все очень просто. Ты ведь знаешь, если в солевой раствор опустить затравку на ниточке, то скоро она окажется заточенной в кристалле галита, то есть поваренной соли. Точно также кристаллизуется и алмазное вещество.

– Хорошо, – выслушав пленника, посветлел лицом Баклажан. – Знаешь, я пойду, кое с кем посоветуюсь, а ты сиди пока тихо. Сверху человек мой будет ошиваться. Побьет тебя сильно, если базлать начнешь.

* * *

Сколько времени отсутствовал Баклажан, Веретенников оценить не мог. Сразу же после ухода бандита он растер онемевшие руки и ноги, затем часа два предавался отчаянию, затем успокоился и начал вспоминать приятное прошлое: поездки в Лондон, Италию, Испанию.

В Лондоне он был дважды и оба раза в командировке. Первую английский шеф выписал ему за подарок в виде офицерской полевой сумки, вторую – за новенькую рабочую спецуху Министерства геологии СССР (защитного цвета штаны с накладными карманами, штормовка с капюшоном и нашивкой со скрещенными молотками). Еще он вспомнил, какой завистью светились глаза Чернова, когда Веретенников, работая еще в институте, уезжал в казавшиеся всем фантастическими бесплатные поездки на научные конференции в Соединенные Штаты и во Францию. Он смог их себе устроить, потому что всегда действовал целенаправленно, и везде у него были добрые друзья. Как-то в чебуречной на Сухаревской Черный называл его везунчиком.

– Да нет, я просто эгоист, – улыбнулся на это Валерий. – Я люблю только себя, и с людьми меня связывают преимущественно деловые отношения. А не чувства, как тебя.

– А я все равно тебя люблю, – сказал тогда пьяненький Чернов. – Давай, поцелуемся?

* * *

Баклажан вернулся ночью. Увидев, что пленник безмятежно спит, растолкал его ногой:

– Мы решили тебе поверить. Завтра утром едем в Таджикистан. Если выкинешь чего по дороге, детей твоих и женку в один день прикончат. Усек, ботаник?

– Усек, – ответил Веретенников, демонстративно позевывая. Перед тем, как заснуть, он назначил себе цель – выжить любым способом. И потому решил, что паниковать больше не будет.

– А ты чего такой довольный? – оглядев своего узника с ног до головы, спросил Баклажан с подозрением. – Что ли Нобелевскую премию по ботанике получил?

А Веретенников, дружески улыбнувшись бандиту, ответил:

– Нет, пока не получил. А завтра это скоро?

– Через два часа. Вот тебе шмотки (кинул под ноги спортивную сумку). Звать меня будешь Иннокентием Александровичем.

* * *

Вышли они из гаража рано утром. Веретенникову не понравилось, что ему не завязали глаз. "Значит, убьют, – подумал он, уставясь в равнодушное утреннее солнце. Но, вспомнив свое решение выжить любым способом, изменил формулировку: «Попытаются убить».

Хмурый, не выспавшийся Баклажан позевал, позевал, рассматривая белесое небо, затем приказал Веретенникову сесть в жигуленок, стоявший неподалеку. Тот хотел устроиться на переднем месте, но бандит, покачав головой, указал пальцем на заднюю дверь.

Минут через пять езды по шоссе Веретенников понял, что прятали его в одном из небольших населенных пунктов, располагавшихся поблизости от Виноградова. Но это открытие его взволновало мало – оно ничего не давало.

В тот момент, когда он раздумывал, как и где бежать, машину остановили два милиционера. Они попросили подбросить их до ближайшего кафе. Баклажан, тяжело посмотрев на обнадеживавшегося Валеру, нехотя согласился. Один милиционер, младший лейтенант, сел на переднее сидение другой, старшина, устроился рядом с Веретенниковым (позади Баклажана).

"Через пару километров выступлю!" – решил Веретенников, как только машина тронулась с места. Но через пару километров не получилось – Иннокентий Александрович наблюдал за ним в зеркало заднего вида. По его озабоченным глазам было видно, что бандит догадывается о намерении своего пленника, но не знает точно, что предпринять. "Убьет милиционеров при первом же удобном случае! – закусил он губу. – Вон там, у тех полей! Да нет, как же убьет, их же двое? Нет, он сможет! Отвлечет внимание и убьет"

И действительно, Баклажан начал заговаривать милиционерам зубы: да как жизнь, да сколько платят, и сколько перепадает? А те отвечали сквозь зубы, что, мол, ничего, не пропадаем и тому подобное.

Веретенников послушал их с минуту, затем, не поворачивая головы, шепнул сидевшему рядом служителю порядка:

– Это бандит, он захватил меня на даче Чернова.

Милиционер оказался понятливым. Сделав паузу, он незаметно вытащил пистолет и приставил его к затылку Иннокентия Александровича.

"Даже не интересно…" – подумал Валерий через минуту, наблюдая, как служители порядка обыскивают лежащего на капоте бандита.

– Так вы тот человек, которого украли на даче под Виноградово? – спросил его один из милиционеров, доставая наручники из кобуры.

– Да, это я… – ответил Веретенников и тут же упал на землю: милиционер с размаха ударил его в живот.

…Били его все трое, били, не калеча, с умением. От одного из ударов в сердце Валерий потерял сознание. Очнулся в машине, проезжавшей Бронницы. За рулем сидел один из милиционеров, рядом с ним развалился Баклажан; плечо второго служителя порядка служило Веретенникову подушкой.

– Ты все понял, козел? – спросил бандит, не оборачиваясь (он видел своего пленника в зеркале заднего вида).

– Все… – ответил Валерий, стараясь придать голосу бодрые нотки – разве можно выжить, раскиснув после первой же проверки на вшивость? – Кругом, дорогой Иннокентий Александрович, ваши люди и если ко мне подойдет сам господин Грызлов и, по-дружески положив руку на плечо, поинтересуется, не нужна ли мне экстренная помощь в виде усиленного наряда милиции, то я откажусь.

– А кто такой Грызлов? – немного подумав, спросил Иннокентий Александрович.

– Да так… Главный милиционер России, – ответил Веретенников, осторожно ощупывая гудящую от боли голову. – А Россия – это страна такая, мы в ней сейчас проживаем.

– Шутишь… Это хорошо… – удовлетворенно протянул бандит, механически разминая родинку на мочке правого ухе.

Больше они не разговаривали. До самого аэропорта.

4. Запахло керосином. – «Зайцы» улетели. – Рай был совсем ничего. – Вот так вмазались! – Переломов ягодицы нет. – Видите ли, ей почудилось! – Повесят все на нас?

В бочке керосина не было ни капли, и поэтому вертолет не взорвался. Но лучше от этого нам не стало: первая пуля чабана повредила, видимо, либо втулку, либо автомат перекоса несущего винта и машина, значительно снизив скорость, по плавной кривой развернулась прямо на высокие отвесные скалы восточного борта долины Хатанагуля, левого притока реки Кумарх. Запахло керосином: пилоты сливали топливо.

Увидев, куда летит машина, Петруха одного за другим застрелил летчиков, выбрался из пилотской кабины, перекрестился, одарил меня бессмысленным взглядом и, открыв дверь (вот шальной!), прыгнул примерно с десятиметровой высоты на проплывавший внизу водораздел. За ним бросился его ведомый, то есть чабан. А Синичкина, поняв, что дела обстоят хуже некуда, весьма противно заголосила.

Я не стал ее успокаивать. "Зачем? – думал я, глядя, как расплывается тушь на ее ресницах. – Все равно ее концерт завершиться через десяток секунд гробовой тишиной. Ну, сначала, правда, будет громкий "бах" об очень твердую скалу. Но она-то этот "бах" заслужила своими необдуманными действиями, а вот мы с летчиками-вертолетчиками? Всегда знал, что от бабы погибну… Но чтобы от такой дуры… Обидно".

"Бах" раздалось неожиданно. Нас с Синичкиной бросило вперед и сразу же все кончилось.

* * *

…Райские ощущения были совсем ничего. Голова, правда, немного побаливала (наверное, от резкой перемены климата) и перед глазами все расплывалось. И потому личная гурия показалась мне странной. Она гладила меня своими шелковыми ладошками, целовала в лоб, в прикрытые глаза и потом делала что-то приятное внизу. И я, вконец покоренный ее действиями, протянул руку, чтобы прикоснуться к телу небесной жительницы, но не смог достичь цели – резкая боль в груди заставила меня широко раскрыть глаза и приподнять голову.

И знаете, что я увидел? Не гурию, а подозрительную одутловатую женщину. В руке у нее была иголка с белой, испачканной кровью ниткой. Все – и положение ее тела, и положение швейного приспособления и особое выражение в устремленных на меня глазах, говорило, что она, эта небесная белошвейка, что-то зашивает (или пришивает!!?) там, у меня между ног. Следующий, более внимательный взгляд на операционное поле меня успокоил. Все, без чего я никак не мог обойтись даже на небесах, было на месте.

С трудом сфокусировав глаза на лице девушки с иголкой, я понял, что никакая это не гурия, а Анастасия, Анастасия с заплывшим глазом и вся в кровоподтеках.

– Нет, мы не умерли… – одним глазом прочитала Синичкина мои мысли. – Вертолет в расщелину влетел. Я об тебя ударилась и потому сознания не потеряла…

– Ну и дела… Врала, значит, насчет того, что можешь будущее предугадывать?

– Почему врала? – искренне удивилась девушка. – Ты чем-нибудь недоволен? Ты жив, здоров, враги твои мертвы, Кумарх в двух шагах…

Мне стало не по себе. Головой ударилась, понятно. "Ты чем-нибудь недоволен?" – спрашивает. С синяком на пол лица. В вертолете, врубившемся в скалу. С тремя трупами в кабине.

– А что со мной? – поинтересовался я, вообразив мертвых вертолетчиков. Зияющие раны. Выпученные глаза. Лужи крови на полу кабины…

– Открытых переломов вроде нет. Штаны, правда, по шву разошлись. Весь срам был наружу. Давай, я тебя пощупаю…

– Пощупай, пощупай, – сказал я, скептически разглядывая травматический "макияж" девушки.

Осмотр показал, что у меня ушиблено два ребра, а также правое колено и левое плечо. После констатации Синичкиной этих фактов, мы поменялись ролями и минут через пятнадцать обстоятельных мануальных исследований я выяснил, что никаких переломов ягодиц, животика и молочных желез у девушки нет и в помине. В течение всего обследования Анастасия лежала спокойно: видимо, была уверена, что в ближайшие несколько недель вряд ли сможет привлечь внимание даже крайне неразборчивого мужчины.

Но Синичкина ошибалась: о нескольких неделях вынужденного воздержания я думал, проверяя на целостность ее нижнюю челюсть и заплывший глаз. Когда же принялся тестировать бедренные и тазобедренные кости девушки, эти несколько недель съежились до нескольких суток (кстати, правильно говорят: если в одном месте что-то уменьшается, то в другом увеличивается). Закончив осмотр, я некоторое время приходил в себя от нахлынувших чувств, затем решил установить, что же все-таки случилось с вертолетом.

Через пять минут я знал, что мы выжили чудом: наш вертолет влетел в узкую, метра три, расщелину в скалах и в ней застрял. Покопавшись в памяти, я вспомнил эту глубокую расщелину – в 74-ом году наносил ее на геологическую карту масштаба 1:10000. Она представляла собой фрагмент сместителя крупного разрывного нарушения, отпрепарированного природными водами…

Кое-как открыв люк в полу салона, я увидел, что спрыгнуть вниз нам с Синичкиной не удастся. Вернее, спрыгнуть с восьмиметровой высоты, конечно, было можно, ведь спрыгнуть можно и с Останкинской башни, но вот приземлиться без существенных телесных повреждений мы едва ли смогли бы. И я принялся искать полиспаст, чтобы использовать его канаты для спуска. Но его на борту не оказалось.

– Придется шмотки и одежду на веревки рвать, – сказал я, озабоченно разглядывая блузку и джинсы Анастасии.

– У нас палатка есть, забыл? Ее растяжек хватит, чтобы спуститься с пятиэтажного дома, – ответила она, снисходительно улыбаясь. И тут же принялась развязывать рюкзак.

Веревок набралось больше десяти метров.

– А с пилотами что будем делать? – поинтересовалась Синичкина, наблюдая, как я их связываю. – Здесь оставим? Или зароем где-нибудь? Чтобы следы запутать?

– Интересный, однако, вопрос… – задумался я. – Понимаешь, все это крушение в любом случае на нас спишут. Найдут вертолет, исследуют и придут к твердому убеждению, что мы его хотели угнать в Афган… О Петрухе с чабаном ведь никто не знает.

– Так что же делать? Ты узлов на веревке побольше навяжи, чтобы легче было спускаться.

– Не знаю. Попали мы с тобой в переплет. Благодаря тебе, кстати…

– Кстати, если бы не я, то ты сейчас отдыхал бы на леднике с тремя пулями в животе. Белый снег, кровь и ты, уткнувшийся мертвым лицом в голубое небо – вот что мне почудилось за секунду до того, как я тебя толкнула.

– Почудилось, и катастрофу устроила! – взвился я. – Опасный ты человек. Креститься чаще надо! Психопатка!

– Ну ладно, ладно! Раскипятился! Ты лучше скажи, что делать будем? – спросила Анастасия и, увидев, что я задержал взгляд на ее синяке, уткнулась в карманное зеркальце.

– В принципе, как законопослушные граждане мы должны оставаться на месте аварии…

– А зачем? По всей вероятности "зайцы" – известные бандиты. Их найдут, и все на них спишут. Если мы попадем под следствие, а это месяц, не меньше, то друга твоего наверняка убьют.

– Это точно…

– Мне кажется, что надо просто исчезнуть. Пусть думают, что бандиты нас где-то высадили или выбросили.

– Ну-ну, – усмехнулся я. – Значит, мы спускаемся по веревке, а потом ее отвязываем, да?

– Ну да, – ответила Синичкина, чуть улыбнувшись. – Я морской узел такой знаю, если к концу его подвязать бечевку, моток у нас есть, Сережка положил, то, дернув за нее снизу, можно узел распустить.

– И откуда ты о таких любопытных вещах знаешь? Пиратствовала в молодости в антильских морях?

– Да нет. Я же дочь моряка. Смотри, как это делается.

* * *

Через десять минут мы были на земле. Еще через пять, тщательно уничтожив следы, ушли на правый водораздел Хаттанагуля.

Укромное место, с которого просматривался как Кумарх, так и место катастрофы, нашлось быстро. Палатку ставить не стали – ее могли заметить чабаны. По той же причине не стали разжигать костра. Поев в сухомятку, залегли спать в восьмом часу вечера.

Наутро 29 июля, часов в десять, прилетел вертолет, тоже Ми-8, покрутился над местом аварии, затем, выпустив веревочную лестницу, завис над своим искореженным собратом… К середине дня погибшие вертолетчики были извлечены из своей машины. К этому же времени нашлись трупы Петрухи и чабана. Улетел поисковый вертолет уже под вечер.