Текст книги "Гоголь. Последние дни самоубийцы"

VI. Спать захотел

Что же поделаешь, что поделаешь с тем, что герой наш, Николай Васильевич Гоголь, был не только русским писателем, но еще и помещиком? Что поделаешь, если в обязанности его входило не только преподавание Истории государства Российского в Институте благородных девиц и Санкт-Петербургском университете, и не только написание юморесок в «Современник», решение тех или иных творческих задач (мечтание написать историю Малороссии) и семейных вопросов, но и посещение лиц, которые, надо сказать, возможно того и ждали, чтобы их бал, их вечер или ужин посетило какой-нибудь немало известное лицо! В прустовских романах люди этим и жили, как пятизвездочные отели, хвалясь тем, что вот у них был князь такой-то и спал он там-то и откушивал того-то, да отплясывал этак-то!

Думаю, мало что изменилось и в наше время. Посему да простит меня читатель, хотя в принципе, что же ему еще остается делать, но простит за описание не имеющие в себе никаких приключений Николая Васильевича, а посещения им очередного задаваки!

Что же Николай Васильевич увидел в свой очередной приезд, когда двери дома радушно и в тоже мгновение по обычаю очень льстиво распахнулись перед ним?

Несколько персон будто впервые за многие годы видятся и ведут разговоры: один с особенной охотой именно сейчас наставляет, поучает, другой – с желанием и поклонением внимает.

Подойдя к столу, Гоголь быстро окинул всех взглядом и, нервно взяв чашку с чаем, сел в дальний угол столовой, весь как будто съежился. Лицо его приняло угрюмое, злое выражение. Иной раз какой-нибудь знакомый господин расшевелит его веселеньким своим рассказом, Николай Васильевич слегка улыбнется, но сейчас же опять нахмурится и весь как бы вернется в себя. Во все время чаепития он просидел, молча, за ужином объявил, что рано утром ему надо ехать в Москву по делам.

В то же время на ужин приехал и знаменитый московский врач, однако же, долго задержаться он не смог – тотчас же получил весьма серьезный вызов на дом, посему стал прощаться с хозяевами дома. Виктория Сергеевна, хозяйка дома, вышла провожать доктора, до дверей. Тот вдруг вымолвил:

– Несчастный!

– Кто несчастный? – спросила она, не поняв, – Да все образумиться, Модест Карлович!

Потом проследила взгляд именитого врача:

– Ах! Да ведь это Гоголь!

– Да. Да, вот он как раз несчастный!

– Отчего же он несчастный?

– Скучно ему тут. А может и вовсе уже ему безумно скучно жить! Не приведи Бог его задумчивость, это нестерпимо ужасно!

Виктория Сергеевна пожала плечами. Но что поделаешь, если у Николая Васильевича склад характера такой?

Однако, не так-то все просто! Врач, очевидно, уловил по мрачному внешнему виду Гоголя ухудшение его самочувствия. Это и дало ему повод посочувствовать и больному, и тому доктору, которому еще придется лечить писателя. Только судьбе было угодно распорядиться так, что он сам вскоре и окажется «в шкуре» этого доктора!

И действительно, никакие беседы, ни с какими добавленными туда приправами-шутками или анекдотами не колебали Николая Васильевича Гоголя. Выражение его лица нисколько не менялось за весь вечер. Он был мрачен, как прежде; ни удивления, ни сомнения не показалось и тени улыбки на его лице теперь. Одно только огорчение ясно выступало на лице, дурное расположение духа в котором он оказывался через чур часто. Смотрел как человек, для которого все задачи разрешены, всякое чувство замолкло, всякие слова напрасны, колебание в принятии решений невозможны… На вопросы он давал внятно, хотя вяло и безжизненно, но со всею полнотою уверенности какие-то ответы и тут же впадал толи в задумчивость, толи в полудрём. Все было праздной глупостью…

– Карты! Карты! Кто изволит играть в карты, господа? – объявила Виктория Сергеевна громко и весело, вернувшись в залу.

Все тут же зашевелились, ибо в карты любили играть все.

– Идемте, идемте скорее!

– Конечно, конечно!