Текст книги "Эрос & Танатос"

Роман продлился недолго. Они, кажется, и не ссорились, но со временем охладели, начали отдаляться друг от друга и в конце концов расстались, сохранив спокойные приятельские отношения.

Место Камы за одной партой с Эриком занял Захар. Спокойный, рассудительный парень. Они не часто общались до этого, хотя и были из одного класса еще до слияния. Захар неизменно участвовал во всех затеях, считался штатным фотографом класса, но на первые роли никогда не лез. Оказавшись соседями, ребята быстро сошлись. Сложилось так, что помимо основной «отвязанной» тусовки, в которую входила большая часть класса, образовалась еще одна маленькая компания, которая иногда собиралась отдельно от всех. Это были спокойные дружеские посиделки без пьяного угара и безумных танцев. Чаще – в дни рождения, иногда – просто так, без повода. Все ребята были из «старого» класса. Из парней в нее входили Эрик, Захар, у которого собирались чаще всего, и веселый компанейский парень по прозвищу Ковыль (по фамилии, как водится в школе). А из девочек – Юля, считавшаяся первой красавицей, Ираида – умная и тонкая девушка, обладающая неброской, но очень теплой внутренней красотой, и, наконец, Томка – отчаянная оторва, яркая, сексапильная, идейный вдохновитель всех приключений. Так вот, Эрик часто бывал у Захара дома, нередко встречался с его родителями и часто рассказывал о нем своим. Когда они уже в десятом классе выяснили, что являются братьями, удивлению их не было предела. Всего лишь троюродными, но все же! Дело в том, что на родительские собрания ходили исключительно мамы. Отцы и у того и у другого постоянно были в разъездах. Старшая сестра Захара заканчивала эту же школу на два года раньше, и мама считала более важным посещать собрания ее класса (все собрания в школе проходили одновременно). Каково же было потрясение двоюродных сестер, когда они встретились, наконец, в одном классе. До того они частенько рассказывали друг другу о своих сыновьях, не подозревая, что те сидят за одной партой.

– Ну, здорово, братан! – встретил Эрика на следующий день Захар.

– Да, брат, неожиданный поворот! Видишь, сама судьба нас за одну парту усадила.

Какое-то время история была предметом шуток в классе, но вскоре забылась. Не разлученными же в младенчестве близнецами, как в популярном тогда индийском кино, они оказались. Жизнь подбрасывала новые сюжеты – и забавнее, и драматичнее.

Примерно в это же время Эрик как-то раз встретился с Камой, чтобы выпить пива и обсудить последние новости. В первые дни сентября стояла на удивление жаркая погода, и парни решили спуститься к речке. Кама жил в элитном доме на высоком берегу Светлой. Из окон его квартиры открывался отличный вид на спину величественного бронзового всадника, взнуздавшего своего коня над обрывом. Всадник, к слову, действительно был внушительных размеров. Его медный собрат из культурной столицы, поставь их рядом, казался бы сопровождающим рыцаря Санчо Пансо на закапризничавшем ослике.

По козьим тропкам спустившись к воде, ребята устроились на старом одеяле, предусмотрительно захваченном Камой, и стали неторопливо наслаждаться пенным напитком. Берег оказался абсолютно пустынным, желающих купаться, несмотря на жаркую погоду, больше не нашлось. Друзья несколько раз окунулись в уже прохладную воду и успели высосать больше половины принесенного пива. Именно «высосать», так как разливное пиво в то время было модно разливать в полиэтиленовые мешки. В один входило до шести литров – объем как раз на двоих. Небольшая хитрость позволяла пить прямо из этой эластичной тары: угол крепко завязанного мешка необходимо было с силой вытянуть в трубочку, зажав большим и указательным пальцами. Оставалось откусить кончик и отличная поилка готова. Размеры и форма такого сосуда служили предметом нескончаемых скабрезностей, однако безусловное удобство такого способа заставляло закрыть глаза на двусмысленные аналогии.

– Давай до бакена сплаваем, – предложил Кама.

Белый бакен покачивался метрах в ста от берега. Для Камы, проплывавшего по восемь километров за тренировку, это было не расстояние, как бы пьян он ни был. А развезло парней на солнышке уже ощутимо.

– Не, для меня далеко. Я же так себе плаваю, – попытался возразить Эрик.

– Да ладно тебе! Я помогу, если что.

– Ну, поплыли.

Дыхание он сбил практически сразу, не проплыв и половину пути. Понял, что неожиданно быстро слабеет и, боясь хлебнуть воды, перешел с кроля на брасс. Вода на стремнине оказалась неожиданно холодной. Несмотря на то, что они зашли в воду значительно выше по течению, чтобы выплыть как раз на бакен, Эрик, потеряв темп, сошел с задуманной траектории. Его проносило мимо. Собрав последние силы, Эрик беспорядочно загребал руками. Кама, давно забравшийся на бакен, всячески подбадривал его, но звуки доносились до Эрика как через вату. В глазах темнело. Он плыл уже прямо против течения и из-за этого еще больше терял силы. Как он все же добрался до бакена, Эрик уже не помнил. Кама втащил его на узкий бортик и держал за руки, чтобы тот не свалился. Бакен раскачивался, пиво просилось наружу. Тела своего Эрик не чувствовал.

– Передохни немного, и назад поплывем, – стуча зубами от холода, уговаривал его Кама. – Назад легче будет, поплывешь спокойно по течению, а там, где вынесет, там вынесет. Здесь берег везде пологий.

Эрика охватила апатия. Исчезли возбуждение, страх, он даже перестал чувствовать усталость. Измененное алкоголем сознание, видимо, не выдержало стресса.

– А, поплыли! – сказал он и бухнулся в воду.

Вынырнув после первого погружения, Эрик попытался поплыть, но тело совсем не слушалось. Какое-то время он держался на воде, отдавшись течению, а потом стал погружаться. Отчетливо запомнилось полное безразличие ко всему и отстраненное восприятие того, как вода над ним сомкнулась, а солнце через ее толщу показалось небольшим желтым пятном. Солнечные блики напомнили ему безмятежное детство, деревенское кладбище в ясный день, теплый ветер и запах трав. Эрик был абсолютно спокоен. Когда кончился кислород в легких и разом подступило удушье, сознание, наконец, включилось. Сильно задергаться и нахлебаться воды он, к счастью, не успел. Кама, поднырнув снизу, выволок его из-под воды за подмышки.

– Просто ляг на воду, – орал он. – Лежи спокойно и ничего не делай!

Эрик, откашлявшись, вытянулся одеревеневшим телом. Ноги тонули, и Каме пришлось, еще раз нырнув, вернуть его в горизонтальное положение. После он уперся ладонью в пятки Эрика, опустил голову и пошел подобием кроля, загребая одной рукой. Так они плыли, пока Эрик не уперся головой в песок. Отдышавшись, лежа на берегу, они принялись смеяться. Напряжение отпускало, хотя тело еще долго не слушалось Эрика. Он брел к месту пикника как зомби. Отнесло их не очень далеко, Кама даже в качестве буксира плыл энергично и быстро. Осознания того, что он чуть не утонул, у Эрика в тот момент не было. Греясь на закатном солнышке, они допили пиво, подсохли и начали собираться домой. Для Камы это не стало даже происшествием, заслуживающим внимания. Эрик же помнил случившееся всю жизнь.

Отдельной вехой в истории класса стала школьная поездка в зимние каникулы. Путешествие предполагалось увлекательное: Сочи – Тбилиси – Ереван и обратно по тому же маршруту. Все на поезде, в плацкарте. Романтика! До краха Империи оставалось по историческим меркам совсем недолго. Но в тот момент ничего, как говорится, еще не предвещало. Закавказье было своим, имперским, но манило экзотикой, вином и чрезвычайной отдаленностью от родительского контроля.

Группа собиралась со всей параллели. Когда организаторы заранее распределили, кто на каком месте едет, Эрик оказался не со своими. Его это нисколько не напрягло, ведь плацкартный вагон – все равно один большой «колхоз». Лева с Седым по какой-то причине от поездки отказались. Значит, родной четверки все равно не было. А там, кто к кому зашел и с кем едет, большого значения не имело. Все само собой устаканится. Или «убутылится».

Его попутчики – Каток, Толстый и Лапидус – оказались сторонниками жесткого социалистического планирования. Они выцепили Эрика дня за три до отъезда. Каток, здоровенный дядька ростом на голову выше немаленького Эрика, объемами и природной нахрапистостью вполне оправдывал свое прозвище. Желающих спорить с ним обычно не находилось. Толстый обладал вполне спортивной стройной фигурой, не соответствовавшей прозвищу. А вот Лапидус как раз был добродушным толстяком.

– Так, парни, ехать нам долго. Бухло и закусон надо взять с собой. По станциям не набегаешься, – начал Каток собрание. – Скидываемся, закупаем все оптом и прячем пока.

Никто не возражал.

– А где прятать то будем? – поинтересовался осторожный Лапидус. – Родители же провожать попрутся!

– Камера хранения! – предложил Эрик. – Сдадим заранее, потом прямо перед отправлением заберем!

– Рискованно. Но умнее вряд ли что придумаем, – согласился Каток.

С алкоголем затруднений не возникло. Взяли ящик «Земфиры» и несколько бутылок водки. А вот с продуктами проблема стояла остро. Стоило все недорого, но в магазинах найти что-то съедобное было непросто. Не рыбные же консервы с собой тащить. Разрешил ситуацию Каток – его мама оказалась товароведом крупного гастронома. Забежав со служебного входа с большой сумкой, Каток через некоторое время вернулся с несколькими килограммами дефицитной «сухой» колбасы и импортной ветчиной в жестяных банках. С таким богатством можно было спокойно отправляться в путь.

На вокзале, однако, все прошло не так гладко, как предполагалось. Родители действительно приехали всех провожать и явно намеревались «помахать платочками» вслед уходящему поезду. Спровадить их никак не получалось. Напряжение нарастало, встал вопрос непростого выбора. Шокировать предков ящиками алкоголя было неразумно. Уехать, оставив в камере хранения все любовно заготовленные запасы, виделось невыносимой перспективой. Хранение оплачено на сутки, и в том, что по приезде через две недели они никакого вина не доищутся, ребята не сомневались. Вид приемщика свидетельствовал о том, что он справится с их ящиком гораздо раньше.

Решение пришло в последний момент.

– Давай из другого вагона выскочим, сбегаем в камеру хранения и так же вернемся, – предложил Эрик.

Распрощались с родителями на перроне, зашли в свой вагон, продолжая махать из окна. И, оставив Лапидуса продолжать прощальный ритуал, бросились перебегать из вагона в вагон. Для надежности проскочили пять или шесть. Стремглав вылетели на перрон и помчались по переходам в камеру хранения. Обратно неслись, вызывая повышенное внимание окружающих: впереди Каток с недвусмысленно позвякивающей стеклом сумкой, следом Эрик и Толстый с тяжелым ящиком в руках. Перекладывать вино времени не было – уже объявили отправление поезда. Здесь надо сказать, что в те благословенные времена даже в пропитанной ханжеством Советской империи никто не осуждал молодых людей с ящиком вина, благо школьниками они не выглядели. Пить в поезде не считалось преступлением – это было личным делом каждого. Проводница вагона, в который они ломились, возмутилась:

– Куда с ящиком?! Вы из моего вагона вообще?

– Тетенька! Опаздываем! Не добежим до своего вагона, пустите! – взмолились парни.

Поезд уже отправлялся.

– Ладно, пассажиров мне не пугайте только, лезьте быстрее! – смилостивилась проводница.

Подумала: «Главное, что пить не у меня будут…»

Возвращаться оказалось гораздо труднее. Хлопая бесчисленными дверями тамбуров и протискиваясь с ящиком по узким проходам среди пассажиров, парни успели услышать о себе много нового. В оценках была представлена вся палитра эмоций – от откровенных ругательств до восторженного: «Во затарились!» Когда они возникли в окне своего вагона, ловя открытыми ртами воздух, поезд уже тронулся.

Желание оградить родителей от преждевременного открытия детьми «взрослости» в самых худших ее проявлениях было вполне оправдано. Пусть остаются на перроне в неведении. В жизни часто бывает, что родители спохватываются, когда поезд уже уехал.

Причиной безбашенной смелости ребят внутри поезда являлось то, что сопровождать их в поездке выделили двух молодых преподавателей английского. Оба, молодой человек и девушка, едва выпустились из университета. Интеллигентные милые люди. Обижать их было стыдно, бояться – глупо. Поэтому школьники, проявляя чудеса сознательности, ничего совсем уж беспредельного не устраивали и заботливо опекали своих руководителей, потихоньку взяв бразды правления на себя. Благодаря созвучности имени отца молодого педагога очень популярному в то время портвейну «Агдам», звать его буквально на второй день стали Агдамыч. Ну, вроде как даже уважительно. По отчеству же! Девушку звали Лидия Александровна, что довольно скоро эволюционировало: ЛидьСанна – Лисанна – Лиса. Трудно угадать, какие чувства испытывали Агдамыч и Лиса на самом деле, но внешне всю поездку они были спокойны, доброжелательны, на рожон не лезли, и это оказалась самая лучшая тактика.

Весь первый отрезок пути до Сочи Эрик провел как в тумане. Не успели они пристроить свой ящик под сиденье, как Каток, уже выпросивший у проводницы стаканы «для чая», разлил бутылку водки на четверых. Эрик еще толком не отдышался, сердце колотилось, возбуждение комом подкатывало к горлу. Он дрожащей рукой схватил свой стакан, чокнулся, подумал, передернувшись: «Ох, теплая!»

И немедленно выпил[5]5
  «Москва – Петушки» (1973), В. В. Ерофеев.


[Закрыть].

Дальше пошла «Земфира», которую не имело смысла экономить по пути в винные края. Вокруг кипела вагонная жизнь: разговоры, походы в тамбур «покурить», однообразный заснеженный пейзаж за окном. Но ничего этого Эрик отчетливо не помнил.

Когда отправлялись, стояли сильные морозы. Конец декабря на Урале – не шутки. Сочи же встретил солнечной погодой и двадцатью градусами тепла. Ребята приехали в полушубках, пальто, меховых шапках. Только выйдя из здания вокзала, они поняли, что верхнюю одежду надо было сдавать в камеру хранения вместе с сумками. Но возвращаться никто не захотел. Так и дефилировали по набережной, вызывая восторг редких туристов, особенно иностранных. У Эрика сохранились черно-белые фотографии: в шубах и шапках под пальмами в Ривьере.

Тбилиси запомнился только подъемом на гору Мтацминда к пантеону Грибоедова и винными автоматами. Так же как дома за три копейки автомат наливал стакан газировки, здесь за двадцать копеек можно было получить стакан вина. За пятнадцать копеек – кружку пива. Ребята пришли к единодушному мнению, что именно это направление автоматизации достойно всяческого развития и внедрения повсеместно. Ибо то был настоящий прогресс!

В Ереване они провели целую неделю. Жили в прекрасном, недавно отстроенном Доме дружбы народов. В преддверии Нового года гостиница была заполнена такими же школьниками со всей страны, туристическими группами взрослых и даже иностранцами.

Оценив организаторские способности Катка и ловкий финт с ящиком вина, добыть напитки для празднования Нового года попросили уже проверенную в деле команду. Скинулась вся группа. Польщенные доверием парни не отказались и, взяв еще пару добровольцев, отправились в ближайший магазин. Эрик считал, что прекрасно подкован в ассортименте вин. Но, зайдя в ереванский магазин, понял, что названия, написанные хитрой вязью, ему ничего не говорили.

Каток снова проявил мудрость.

– Давай посмотрим, что местные берут, – сказал он.

В канун Нового года в магазинчике даже образовалась небольшая очередь. С продавцом все общались на армянском, но ребята каждый раз слышали слово «Ануш», а покупатели уходили с полной сеткой, а то и ящиками одного и того же вина. Дождавшись своей очереди, они тоже произнесли пароль: «Ануш». Продавец что-то спросил на армянском. Каток показал два пальца, и продавец протянул ему две бутылки.

– Два ящика, – уточнил Каток.

Продавец поцокал языком, сказал что-то еще и выставил на прилавок один ящик за другим.

На входе в гостиницу к ним двинулся портье.

– Куда столько несете? – спросил он.

– На мероприятие, – не раздумывая, ответил Эрик.

Портье покачал головой, но возражать не стал.

Вино оказалось божественным нектаром. А вот Новый год у Эрика не удался.

Все пошло по наклонной с самого начала вечера. На дискотеке, устроенной специально для школьников, они с Ковылем познакомились с двумя десятиклассницами из Сибири. То есть специально вдвоем они не знакомились. Каждый по отдельности пригласил на медленный танец понравившихся девушек, а позже выяснилось, что они подружки. Две высокие яркие блондинки, Наташа и Аля, оказались бойкими девицами. Аля немного в теле, Наташа – худенькая, стройная. Она очень грациозно изгибалась, заливаясь смехом, а потому хотелось непрерывно ее смешить. Слово за слово, познакомились ближе. Не то чтобы сибирячки сами вешались на шею, но сближение развивалось стремительно. Предложение выпить вина в номере они приняли на ура. Радовало и то, что Эрик с Ковылем жили в разных номерах, а соседи их веселились на дискотеке. После первой бутылки Ковыль предложил Але «подышать свежим воздухом» и глазами сказал Эрику, что они не вернутся. Вечер становился все чудеснее. Вскоре Эрик с Наташей начали страстно целоваться и даже избавляться от лишней одежды, но неожиданно в дверь раздался бешеный стук. Эрик до последнего надеялся, что постучат и уйдут, но Лапидус за дверью взялся орать на весь коридор: «Наших бьют! Нас на бабу променял?» Эрик обреченно открыл.

– Там сибиряки наших бьют! В туалете внизу разборка целая! Выручать надо! – с криками ворвался Лапидус.

– Что там, некому подраться? – тоскливо поинтересовался Эрик.

– Не, наших мало, – продолжал напирать Лапидус, краем глаза жадно оглядывая Наташу.

Та уже поправила одежду и виновато посматривала на Эрика.

– Тебе идти надо? – спросила она с надеждой на отрицательный ответ.

– Сейчас сбегаю быстренько и вернусь. Не уходи! – попросил Эрик.

Внизу действительно вовсю шла разборка. Несколько парней сцепились, начиналась массовая драка. Что подвигло подвыпивших старшеклассников выяснять отношения, никто ни помнил. Эрик, втиснувшись в толпу, тут же больно получил по уху. Работая локтями, он расчистил себе немного пространства и стал методично молотить по всем лицам, которые казались незнакомыми.

Драка закончилась неожиданно быстро. Кто-то крикнул: «Атас, менты!» В толпе резко схлынуло напряжение. Зрители начали ретироваться от греха подальше, а активные участники остановились в нерешительности. Несмотря на то, что никаких ментов не оказалось, продолжать никто не хотел. В результате все закончилось братанием и совместной выпивкой. Новый год все-таки! Отказаться Эрик опять не смог, было бы не по-пацански. После знакомства с сибирской водкой в номер к себе Эрик вернулся не скоро, сильно пьяным, с опухшим ухом и отбитыми кулаками. Наташа, конечно, не дождалась. Тут подтянулся народ, добавили вина. К бою курантов Эрик уже спал на своей кровати, прижатый к стене спинами продолжавших праздновать одноклассников. Утром ему рассказали, что в разгар веселья приходила Ната, пыталась его разбудить. В отчаянии даже колотила его деревянными плечиками для одежды, которые подвернулись под руку. Безрезультатно. Эрик пытался потом найти ее, поговорить. Ковыль продолжал активно крутить роман с Алей. Но Наташа, похоже, обиделась и явно его избегала. Эрик в конце концов успокоился и вспоминал потом этот эпизод скорее как комический. Каково же было его удивление, когда через несколько лет он узнал, что Ковыль после окончания школы отправился в Новосибирск, поступил в местный университет и женился на Але. Злые языки – несомненно из зависти – утверждали, что причиной такой трепетной любви с первого взгляда мог быть папа Али, ректор того самого университета. Это объясняло легкое поступление Ковыля, не ходившего в школе в отличниках. Однако версия выглядела сомнительной. Сердцу ведь не прикажешь. Аля действительно была яркой и красивой девушкой, а влиятельный папа мог оказаться лишь приятным бонусом.

Конечно, в той поездке ребята не только пьянствовали и заводили отношения. За неделю они изучили все достопримечательности города, ездили в Эчмиадзин, на озеро Севан, в горы. Во время одного из выездов случилось происшествие, которое поспособствовало первому знакомству Эрика с Конторой и имело, как оказалось, долгосрочные последствия. В горах сломался автобус, возивший группу штатовских туристов. Ждать другого пришлось бы очень долго, и американцев подсадили в автобус с нашими школьниками. Люди, совершившие эту идеологическую диверсию, не подозревали, что в автобусе находятся два преподавателя английского языка, один из которых – тайный фанат всего западного, а дети изъясняются на английском почти свободно. В то время в провинциальном Городе ребята имели больше шансов встретить инопланетян, нежели живых американцев, а потому шанс познакомиться они не упустили. За два часа совместной поездки они сумели наладить с представителями чуждой цивилизации тесный контакт, а Агдамыч и вовсе договорился провести совместную встречу в международном клубе, который, как оказалось, имелся при их гостинице. Мотивировал он это несомненной пользой практики общения с носителями языка. Сопровождающий американцев представитель Конторы, вероятно, в те минуты поседел. За такое можно и звания лишиться.

Ребята приняли идею с энтузиазмом. О том, что это общение может расцениваться имперскими спецслужбами как опасный контакт с «чужими» и что им потребуется санобработка от вредных идеологических микробов, они, конечно, не думали. Эрик в компании с Катком и Толстым вообще все время был подшофе и воспринимал реальность нечетко. Он удивлялся, что администрация гостиницы так близко к сердцу приняла организацию этой встречи с иностранцами. Неприметные парни в серых костюмах расставили кресла в международном клубе, помогли всем рассесться и даже накрыли два фуршетных стола с прекрасным местным вином. Много позже он вспомнил, что двое «серых» не ушли и во время встречи, постоянно находясь неподалеку.

Встреча продолжалась часа два. Беседовали с американцами в основном, конечно, педагоги. Школьников интересовало только какие музыкальные группы сейчас популярны в Штатах, а также сколько стоят джинсы и Полароид, которым щелкали американцы. О существовании последнего обычные граждане Империи тогда не подозревали даже в столицах, не говоря уже об их Городе. Вероятно, он был недешев и в Штатах. По крайней мере, на всю группу такой фотоаппарат был один. Его владелец, седовласый джентльмен, раскладывал выскакивающие из чрева фантастического агрегата пластиковые квадратики на свободном столе. Когда в конце встречи он их перевернул и взору открылись готовые цветные фотографии, восторгу школьников не было предела. Эрику даже достался персональный портрет, который он потом долго хранил в книжном шкафу за стеклом, пока снимок окончательно не выцвел. От миловидной и очень яркой девушки возраста их преподавателей – ревнивые одноклассницы распустили слух, что она профессиональная проститутка и зарабатывает около сотни баксов за ночь – ему в подарок досталась фирменная кассета с записью какой-то рок-н-рольной группы. Девушка уверяла, что тогда она была в Штатах на пике популярности, но ни Эрик, ни самые продвинутые меломаны их класса о ней даже не слышали. Магнитофона у Эрика никогда не было, и кассета после прослушивания на технике приятелей была отправлена к полароидному снимку за стекло. Зато шикарный кассетник после поездки появился у Агдамыча. Один из американцев еще при первой встрече в автобусе чрезвычайно заинтересовался карманным радиоприемником молодого человека. Тот был совсем простеньким и работал в двух самых популярных тогда в Империи диапазонах: длинные и средние волны. В Штатах бытовые радиоприемники ловили только УКВ и короткие, а иные для населения просто не производились – американские радиостанции вещали на УКВ. Что американец собирался слушать на длинных волнах, оставалось тайной. Но когда Агдамыч отказался продать свой приемник, штатник предложил обменять его на новенький кассетный магнитофон. Агдамыч дрогнул и соблазнился.

Встреча завершилась настолько тепло и сердечно, насколько это вообще возможно между разными поколениями. Конечно, штатники показались ребятам веселее и раскрепощеннее их родителей. После официальной части предполагался фуршет. От вина американцы отказались и стали расходиться, зато школьники попытались воспользоваться хлебосольностью местных вовсю. Агдамыч с Лисой и пикнуть не успели, как половина бокалов с вином была опустошена. Впрочем, после ухода штатников «серые» как будто потеряли интерес к происходящему и наполнять бокалы не спешили. О том, что они могут быть из Конторы, ребятам в тот момент и в голову не пришло. Как и то, что конторские будут их вести, передавая из рук в руки, до самого дома.

От Еревана до Тбилиси ехали глубокой ночью и преимущественно спали. Поэтому, кто был их сопровождающим в вагоне, они не вычислили и потом, анализируя всю эту историю. Тогда их побеспокоили попутчики: на рассвете поезд остановился на каком-то полустанке, и в двери и окна вагона стали неистово стучать. Вагон был полон, свободных мест не было. Пассажиры спали. Проводник сопротивлялся до последнего, но, когда в окна полетели камни, сдался и открыл двери вагона. Это оказалось не ограблением поезда, а всего лишь способом местных крестьян доехать до города. Эрик проснулся от гортанных голосов и гогота гусей в плацкарте. Ему здорово повезло – он ехал на верхней полке. Через несколько минут внизу везде сидели и стояли люди. Гуси, которых, вероятно, везли на продажу, были заперты в корзине и страшно возмущены своим положением. Где-то блеяла коза. Воздух наполнился терпкими ароматами чеснока, человеческого пота, навоза и домашнего вина. Эрик отвернулся к стенке и изо всех сил сделал вид, что спит. Нашествие, впрочем, продолжалось недолго – колоритная публика дружно сошла в ближайшем городке.

Грузинского конторца с большой долей вероятности Эрик постфактум определил. Или, по крайней мере, ему так казалось. Веселый молодой грузин проявил удивительный для своего возраста интерес к школьникам и почти всю дорогу от Тбилиси до Сочи расспрашивал их о поездке и сам травил байки про Грузию. Он оказался довольно эмоциональным парнем, очень горячо реагировал на отзывы о Тбилиси, вине, кухне, грузинском гостеприимстве и так и не сумел перевести разговор на политические темы. Зато, когда он услышал, что они не пробовали хачапури, воспринял это как личную трагедию.

– Побывали в Грузии и не попробовали хачапури! – воскликнул он. – Сейчас я что-нибудь придумаю! Конечно, где-нибудь на станции хачапури не такой, как делает моя мама. Но если готовил грузин, даже в станционном ларьке это будет настоящий хачапури! Э-э-э, хачапури! Тесто хрустит, горячий сыр тянется!

Он действительно заметался, пытаясь определить по расписанию, какой будет следующая станция, но было уже поздно – поезд подъезжал к Адлеру. Как можно было заподозрить такого душевного человека?

В следующем поезде, уже где-то под Куйбышевым, в их вагоне появился парень в спортивном костюме и без вещей. Билета у него не было, вроде как проводник по доброте душевной пустил.

– Привет, парни! Меня Слава зовут, – представился он. – Можно я с вами посижу? Места у меня нет, а ехать еще долго.

Слава оказался их земляком. На вопрос, как очутился в поезде в одном спортивном костюме, рассказал увлекательную историю:

– Я в армии вообще-то служу. Часть недалеко от Куйбышева. Вот, в самоволку сорвался домой, мать болеет, проведать надо.

– А как обратно из самоволки? Накажут же, – удивился кто-то. – В отпуск нельзя, если мать болеет?

– Да я пару месяцев всего в армии, этой осенью призвался. Какой тут отпуск?! Договорился со старшиной, что два дня искать не будут, одолжил спортивный костюм и вперед! День дома, потом обратно. С прапором рассчитаться придется, конечно. Ну, это решим как-нибудь.

По возрасту он на новобранца не тянул, но по закону мужчин призывали вплоть до двадцати восьми, а случаи в жизни бывали разные. Пытать беднягу дальше не стали, накормили и напоили.

Слава казался очень открытым, много рассказывал о себе. Статус беглеца вроде как вызывал особое доверие, располагая к откровенности, и очень скоро в плацкарте, где его приютили, собралась большая компания. Разговоры «обо всем» постепенно свернули к поездке, из которой они возвращались, и неизбежно привели к рассказу о встрече со штатниками. Слава ненавязчиво, но очень подробно, как потом оказалось, расспрашивал о впечатлениях от встречи. Ребята незаметно для себя пустились в рассуждения об идеологии, имперском строе, запрещенной литературе и даже конкретно об отношении к Конторе. Потом никто не мог вспомнить, как так вышло. Надо заметить, что высказывания получились более чем лояльные, хотя ребята и не подозревали, что их могут «писать». Подвыпивший Эрик даже заявил, что хотел бы в Конторе служить, если позовут. Они были поколением, уже не очень верящим в навязываемые Империей идеалы, но в силу инертности и конформизма еще не протестующим. До центрального вокзала Слава не доехал – выскочил в пригороде, сославшись на причину, которую никто не запомнил. Про него забыли бы совсем, если бы Эрик не встретил его через несколько месяцев. Он только поступил в институт и в сентябре был отправлен на сбор урожая. Жить их определили то ли в пионерском, то ли спортивном лагере. В первый же день Эрик наткнулся на Славу, прогуливающегося по территории и присматривающегося к группкам отдыхающих после работы студентов. Он опять был в спортивном костюме – возможно, в том же самом.

– Привет! Ты что, отслужил уже? – Эрик приветливо улыбнулся.

Недоумение на лице Славы сменилось замешательством. Затем, взгляд его стал ледяным.

– Ты не обознался случаем?

Вряд ли он запомнил Эрика в вечернем сумраке плацкартного вагона. Да и эпизодов подобного внедрения за это время у Славы могло случиться предостаточно.

Но Эрик ошибиться не мог. Притягательный образ разговорчивого самовольщика врезался в память довольно отчетливо. Тем не менее настаивать он не стал. Хмыкнул и пошел дальше. Вечер в компании однокурсников, а главное, однокурсниц обещал много интересного, и Эрику было не до случайных знакомых. Только спустя какое-то время до него дошло, что делал среди студентов Слава – или как там на самом деле звали этого специалиста по работе с молодежью.

3

После окончания школы Эрик поступил в университет на факультет журналистики. Он с детства увлекался литературой, много читал, даже пробовал писать в газету. После языковой спецшколы логичнее был бы инфак, но к языкам Эрик особого пристрастия не питал. Хотя греческий он знал неплохо – бабушка со стороны отца плохо говорила по-русски и, пока она жила с ними, дома много говорили на греческом. Когда Эрик пошел в школу, она уехала жить к дочери в Ялту. Та в свое время вышла замуж за крымского грека и давно звала ее к себе, но надо было присматривать за маленьким Эриком, вот бабушка и тянула с переездом. И все же вернуться в места, где прошли ее детство и юность, ей очень хотелось. Читал на греческом Эрик, конечно, с трудом, а писать практически не умел, но довольно бойкий разговорный сохранился. Вкупе с неплохим английским он мог считать себя полиглотом.