Текст книги "Эрос & Танатос"

Серега мог позволить себе вырасти свободным художником и бунтарем – умный, талантливый парень, полнейший разгильдяй. Папа бы «отмазал» его от армии одним звонком. Но ровно в момент получения повестки в военкомат у них случился очередной конфликт поколений, и Серега назло отцу отправился на сборный пункт. О том, что сын уже в войсках, папа узнал постфактум. До этого он пребывал в полной уверенности, что тот после ссоры «зависает» где-то в своей богемной тусовке. Единственное, что сумел сделать «холодильников начальник», – договориться о том, чтобы Серегу пристроили на самое «теплое место», на которое только может рассчитывать боец, имеющий навыки художника.

– Я представлял службу совсем по-другому, – жаловался Серега Эрику. – Сидишь вечером у костра, в котелке каша шкворчит с тушенкой, пацаны на гитаре играют. Или с автоматом стоишь в ночи, вглядываешься в лес вокруг. Романтика!

– А тут…

Эрик думал про себя: «Да, не видел ты настоящей армии, выбили бы из тебя эту дурь быстро!» Но вслух приятелю не возражал – только улыбался.

Сблизились они поначалу на почве любви к тяжелому року. Хотя вкусы у Сереги были своеобразные, а половину рок-групп, о которых он рассказывал, Эрик даже не знал, меломаны всегда друг друга поймут. Серега вел целый альбом, где имелась полная дискография любимых групп, заносил туда новинки, украшал страницы рисунками. Позже оказалось, что и помимо рока у них было много общих интересов. Всегда приятно пообщаться с человеком, который с тобой на одной волне. В армии сослуживцев выбирать не приходилось – много ребят из сельской местности, маленьких городков, рабочих окраин. Большинство из них – отличные парни, но поговорить с ними о влиянии на творчество Хемингуэя его дружбы с Фицджеральдом как-то не получалось.

Однажды с ними приключилась трагикомическая история. Во время очередного ночного наряда, когда все двери штаба уже заперли, а дежурный офицер отправился спать, Эрик по обыкновению пил «кофе» в чертежном бюро, а потом открыл Сереге генеральский кабинет. Роскошный командирский «Grundig» стоял в комнате отдыха, расположенной за неприметной дверью в дальнем углу кабинета. Здесь же имелся прекрасный кожаный диван, на котором Серега обычно и возлежал, не включая света и слушая свои «голоса». Предпочитал он известную британскую радиостанцию, которая часам к четырем утра уставала поносить Советскую империю и включала музыкальные передачи. Эрик решил над Серегой подшутить. Тихонько пробрался в кабинет, надел висящую в шкафу запасную генеральскую шинель, нацепил папаху и стал прислушиваться. В момент, когда принадлежность «вражеского голоса» выдавала себя вполне очевидно, он включил в кабинете свет и, сделав несколько громких шагов, начал как бы входить в комнату отдыха, выдвинув вперед папаху и плечо с генеральскими погонами. И вот, лежит Серега в одних трусах на генеральском диване, «тащится» от заставочки: «Сева, Сева Новгородцев, город Лондон…», а в комнату вламывается хозяин. Серега вскочил, стал белеть и оседать на диван. Эрик, появившись в комнате целиком, расхохотался от души. Нет, он просто ржал как конь.

– Что, обоссался, братан?!

Однако Серега не расплылся в облегченной улыбке, а продолжал сидеть на диване с перекошенным лицом. Эрик бросился к нему. Поводов бояться было предостаточно. За проникновение в кабинет Серега мог отделаться гауптвахтой, а вот за «голоса» в то время можно было схлопотать несколько лет дисбата. Рассказывай потом, что музыку слушал.

В скудном свете, падающем из приоткрытой двери, Эрик хорошо видел только Серегины глаза. Ему приходилось уже сталкиваться с таким в детстве. Взгляд у человека становится пустым, бессмысленным. Уходит жизнь. На миг Эрик почувствовал себя абсолютно беспомощным перед лицом этой силы. Смерть завораживала. Наконец, очнувшись, Эрик схватил приятеля за руку.

– Серега, ты чего?

– Дышать че-то трудно, – спустя время прохрипел Серега. – И голова кружится.

Эрик попытался уложить его на диван, но Серега жестом показал, что делать этого не надо.

– Тошнит, лежа хуже будет.

Просидели полчаса или час. Эрик на время не смотрел. Наконец Серега начал привставать.

– Давай свалим отсюда, утро уже вроде… ты только не рассказывай никому.

Эрик дошел с ним до чертежного бюро, убедился, что тот пришел в себя, и бросился на пост. Уже рассвело.

Конечно, оба они в тот же день наперебой рассказывали эту историю пацанам. Правда, заканчивалась она гораздо раньше реальной, а несостоявшееся путешествие Сереги в царство Аида они целиком уместили во фразу: «Чуть не обделался!»

Если огромное количество офицеров вокруг было несомненным и жирным минусом службы при штабе, то наличие здесь же не меньшего количества женщин имело больше плюсов. Все отделы возглавляли офицеры, но работали в каждом из них в основном женщины. Как правило, обычные гражданские, очень редко – в званиях. Конечно, все они были женами офицеров, иногда – дочерьми. Подавляющее большинство пожилых дам относилось к мальчишкам из охраны с материнским участием. Из-за малочисленности (всего отделение на огромный штаб) солдаты не оставались для них безликой массой: всех знали по именам и опекали. Минус заключался, как ни парадоксально, в молоденьких и привлекательных женщинах, которые каждый день проходили мимо, обдавая шлейфом духов, кокетливо улыбались, шутили и… были абсолютно недоступны. Нет, они не чурались солдат. Ты мог поговорить с ними на бытовые темы или о погоде, но твой статус не позволял рассматривать тебя как мужчину. Эрик тогда четко осознал, каким может быть сословное общество. А армия, что бы там ни говорили, – это некий сословный строй. Полное отсутствие женщин в местах лишения свободы или отдаленных гарнизонах создает в мужских коллективах определенное напряжение. Иногда оно даже принимает довольно извращенные формы. Но большинство нормальных, молодых и здоровых мужчин стоически переносят вынужденное воздержание, изредка выплескивая накопившуюся страсть на воображаемые образы. Вот только одно дело, когда твоя мечта – это фото любимой девушки, спрятанное в портмоне, или портрет поп-дивы в каптерке. И совсем другое, когда милые и недоступные женщины постоянно вокруг тебя. Не обходилось, конечно, без баек о том, как кто-то сумел завести роман с женой офицера или знойной прапорщицей с узла связи, но, как правило, все они были лишь плодами безудержной фантазии озабоченных юношей.

Где-то спустя полгода службы в штабе, когда Эрик уже освоился и знал по именам почти всех служащих, к нему подошла Лена. Елена Владимировна, бухгалтер материального стола, миловидная, чуть пухленькая девушка едва за двадцать. Несмотря на юный возраст, она успела родить мужу, майору из финотдела, двух детей-погодок.

– Ты сейчас свободен? Помоги мне в архиве, – ласково попросила она.

– Конечно, – без колебаний согласился Эрик.

В архиве Лена попросила достать несколько папок с верхних стеллажей. Когда Эрик, подав ей очередную, спустился со стремянки, она оказалась так близко, что ему некуда было поставить ногу. Эрик неловко оступился и подался назад. Стремянка, на которую он вынужден был облокотиться, противно заскрежетала и уперлась в стеллажи. Лена с невинным видом хлопала длинными ресницами. Эрику показалось, что в воздухе возникло такое напряжение, что вот-вот запахнет озоном. Но от Лены пахло чем-то сладким. Она облизнула пухлые губы.

– Ты чего такой стеснительный? Покрасней еще!

Лена взяла его руку и положила себе на бедро, прижимаясь еще сильнее. Стремянка за Эриком издала жалкий скрежет. Набравшись смелости, он обнял ее и впился в полуоткрытые губы. Лихорадочно тискал ее, пытаясь одновременно забраться в вырез на груди и задрать подол платья.

– Тише, тише! – пыталась успокоить его Лена. – Я дверь заперла, не торопись так!

Успокоиться Эрику не удалось – от напряжения и страха все закончилось позорно быстро. Поправляя одежду, Лена утешила его:

– Ты ко мне привыкнешь. В следующий раз все получится!

Той ночью Эрик толком не спал. Он совсем не переживал из-за скорости – в первый раз с новой женщиной такое случается. Он думал о том, что теперь будет. Лена сказала про следующий раз. От мысли, что у него роман с офицерской женой, Эрик покрывался холодным потом. Не от страха – субтильный, невзрачный майор не представлялся ему разъяренным Отелло, хотя, при трезвом размышлении, и мог устроить нешуточные неприятности. Эрику казалось, что на нем лежит груз ответственности за случившееся. Внешне Лена производила впечатление скромной и невинной девушки: кукольное личико, по-детски наивный взгляд. При разговоре лицом к лицу она всегда чуть смущенно опускала глаза. Эрик знал, что живут они с майором в офицерском общежитии. «Конечно! Какая тут любовь в одной комнате с двумя детьми? Да и майор далеко не Ален Делон! – рассуждал Эрик. – Вот она и не выдержала, влюбилась в меня». В своей неотразимости он ни капли не сомневался. Если бы они были на гражданке, то полштаба этих девиц лежали бы у его ног! Но Лена, чистая и невинная, заведя роман с простым солдатом, поставила под удар свою честь, рисковала браком, детьми. Эрик обдумывал теперь, как они будут строить отношения, встречаться. Служить оставалось больше года. Что он мог ей предложить? Так он проворочался до утра.

На следующий день Эрику никак не удавалось с ней увидеться. Утром его отправили с каким-то поручением, и он не застал момент, когда она пришла на работу. Каждую свободную минуту Эрик пытался пройти мимо бухгалтерии, чтобы как бы случайно встретиться с Леной, но, как назло, двери всегда были закрыты – никто не входил и не выходил. Вечером, когда рабочий день закончился, Эрик специально встал на выходе.

Лена, проходя мимо, как ни в чем не бывало улыбнулась ему и бросила:

– Пока!

На смятение чувств это не походило.

«Значит, все нормально! Она не переживает и не сердится», – успокоился Эрик.

Его стало отпускать. Отсутствие драмы немного задевало самолюбие, зато существенно облегчало жизнь.

Им удавалось встречаться крайне редко, но все проходило просто замечательно. Ничего, что свидания случались среди пыльных стеллажей. Удобства в виде стола, стула и стремянки для молодых и пылких любовников не уступали самому роскошному будуару.

Однажды, проходя по тому крылу подвала, где находился архив, Эрик увидел, как Лена заходит туда с Саней Котелевским, командиром их отделения. Саня был родом из Бахчисарая, очень гордился этим, курил исключительно крымские сигареты «Пляж» и очень трепетно относился к своей внешности. Иначе говоря, соперник был вполне себе. «Да ну нет! Она просто не нашла меня, а ей реально нужна помощь в архиве», – утешал себя Эрик. Однако притормозил, чтобы его не заметили, и к архиву подкрался уже на цыпочках.

Ключ, поворачиваемый в замке изнутри, расцарапал ему сердце. Эрик прильнул к двери и вскоре услышал едва различимые звуки, не оставляющие сомнений в происходящем.

Несколько дней Эрик жил ненавистью к этим двоим, обдумывая планы мести. На исходе недели после ужасного открытия его нашла Лена и как обычно затащила в архив. Он держался холодно, но молодое тело не слушалось разума и функционировало даже без его участия. Лена вела себя, как обычно, мило чмокнула его на прощание, и отношения их продолжились. Только теперь Эрик специально следил за Леной и архивом. Вскоре ему удалось застать ее с другим солдатиком. Эрик начал серьезное расследование, аккуратно выводя сослуживцев одного за другим на приватный разговор о девушке. Никто не «кололся», однако кого-то удалось разговорить, кого-то понять по недомолвкам, а кого-то и вычислить по глазам. В результате Эрик сделал однозначный вывод: Лена потихоньку таскает в архив всю охрану. Даже Генку-«однопалчанина» (здесь нет ошибки – именно «…пАлчанина»). Прозвище Генка получил благодаря своей наивной честности. Как-то вечером за чашкой чая, когда парни взялись наперебой хвастаться, кто сколько раз может за ночь со своей девушкой, Генка по простоте душевной заявил, что ему и одного раза вполне хватает.

– И вообще, – добавил он. – Я так устаю за день в поле на тракторе, куда больше раза? Спать же надо когда-то!»

– Ну, понятно, Генка наш – «однопалчанин», – тут же заметил какой-то остряк. Так и прицепилось к нему это прозвище до самого конца службы.

В подробностях представив себе Лену с «однопалчанином», Эрик потерял к ней интерес и стал всячески уклоняться от дальнейших встреч. Она не настаивала, продолжая приветливо улыбаться.

«Вот же блядь! – думал Эрик. – И, главное, даже слухов никаких. Молодец, конечно!

В армии Эрику пришлось неоднократно прикоснуться к теме вечного упокоения. Помимо основных воинских задач, отделение охраны выполняло еще одну, не совсем обычную. Вместе с музыкантами они «провожали жмура». Военный гарнизон располагался здесь давно. Он не только обзавелся обширным жилым комплексом, но и поглотил пару окрестных населенных пунктов. Оружие, способное уничтожить полмира за несколько секунд, стало оплотом стратегической безопасности Империи. Центр управления этим страшным арсеналом постоянно увеличивался, население его росло. В последние годы старшие офицеры стали получать квартиры в соседнем городке, а высшее командование и вовсе ездило на службу из столицы. Но те, кто стоял у истоков создания этого рода войск много десятилетий назад, давно ушли в отставку и остались жить здесь. Время берет свое, старики уходят. Ко времени службы Эрика поколение ветеранов стратегических войск редело с катастрофической скоростью. Похороны проводились почти каждую неделю. Все эти, безусловно, заслуженные люди имели право быть похороненными с высшими воинскими почестями: оркестром и залпом над могилой. Бремя воздания этих почестей и лежало на роте «Д». Если бы все ограничивалось холостым залпом (и желательно летом!), для отделения охраны любые похороны были бы праздником – траурным, окрашенным в красно-черное, с неизбежной нотой печали, но праздником. Таким он, собственно, и являлся для музыкантов, ибо сердобольные женщины из числа родственников и знакомых покойного в сентиментальном порыве одаривали оказавшихся рядом, весьма несчастных на вид солдатиков всем, чем могли. Эмоции выплескивались в виде самой разнообразной снеди, сладостей и предметов быта, оказавшихся под рукой. Однажды какая-то бабуля даже незаметно сунула Эрику за пазуху бутыль самогона, прошептав: «На помин души». Главная трагедия для бойцов охраны заключалась в том, что в штате местного военного кладбища не было копателей, а похоронного бизнеса тогда просто не существовало. Предполагалось, что копать будут солдаты из гарнизона. Но зачем решать вопрос с откомандированием для похорон «каких-нибудь» солдат, когда четыре здоровых лба все равно приедут давать залп! И охрана, переодевшись в заботливо привезенное с собой рванье, копала могилы. В летнюю жару, в слякоть межсезонья и в лютый мороз зимой. Иногда приходилось жечь костры, чтобы хоть как-то продолбить мерзлый грунт. В холодное время года – не обязательно зимой, так как осенняя промозглость и чавкающая грязь, которая не берется, а жижей стекает с лопаты, могут быть тяжелей мороза, – Эрик все делал автоматически, отключив сознание и органы чувств. Даже потом, закончив копать и переодевшись в парадную форму, он находился в сомнамбулическом состоянии. Поднимал автомат и нажимал на спусковой крючок не столько по команде, которую уже не слышал, сколько просто угадав момент.

Однако изредка, поздней весной или летом, особенно когда их привозили пораньше, а процессия задерживалась, Эрик с удовольствием гулял по кладбищу. Именно в эти моменты он чувствовал такое же умиротворение и блаженство, как в детстве на сельском кладбище с бабушкой. На втором году службы копать стало привычнее – человек приспосабливается ко всему, – и Эрик стал все больше времени посвящать прогулкам, невзирая на погоду. Благо и кладбище разрасталось. Он шел иногда бездумно, вдыхая запах талого снега, ароматы разнотравья или горелых листьев в зависимости от времени года, иногда обращая внимание на красивые или, наоборот, уродливые памятники. В школе одним из самых любимых его произведений был «Черный обелиск» Ремарка. Этот самый гранитный обелиск в романе считался образчиком безвкусия и в результате сгодился только в качестве благотворительности на могилу проститутки, похоронить которую оказалось не на что. На советском же кладбище обелисков на могилах не было вовсе. Их обычно ставили в публичных местах в память о неких знаменательных событиях. Эрик пытался представить себе черный обелиск, но каждый раз ему мерещилось что-то уж совсем монументальное и несоразмерное оградкам вокруг. Он всерьез раздумывал о том, хотел ли бы видеть черный гранитный обелиск на своей могиле и как все же придать ему благородный вид и пропорциональный размер.

В самом конце службы случился еще один поворот.

Практика привлечения в работу «самого гуманного в мире», помимо судьи, еще двух народных заседателей распространялась и на армию. Эрик попал в народные заседатели на втором году службы как один из наиболее сознательных бойцов. Несколько раз он ездил в столицу на заседания трибунала, где, собственно, исполнял роль мебели. От него, как и от любого народного заседателя, ничего не зависело. Законов он не знал – только подписывал, что дают: таким казуистическим образом реализовалось «право граждан участвовать в осуществлении правосудия», только и всего. Хорошо запомнил он только самое первое заседание. Им с Колей Потехиным, таким же солдатом из его отделения, как новичкам, сразу же «повезло» – рассматривалось дело о мужеложстве и изнасиловании. В одном из секретных подразделений некий старослужащий с завидным упорством пытался овладеть столичным маменькиным сынком, невесть как угодившим в армию. Старослужащий этот до призыва трудился трактористом в несусветной глуши, что никак не вязалось с расхожим представлением о том, что подобная страсть овладевает исключительно деятелями культуры. Возможно, природа его извращенных фантазий происходила из полной изолированности от внешнего мира их секретной «точки». Судья, довольно молодой офицер, невозмутимо добивался подробностей от обвиняемого и потерпевшего, а народные заседатели пребывали в полнейшем шоке. Во времена Империи обычные граждане о существовании гомосексуализма если и подозревали, то только на уровне недостоверных сплетен о звездах эстрады и кино. Публичное обсуждение сего предмета с физиологическими подробностями никак не укладывалось у бойцов в головах, тем более что набиты эти головы после года службы были скорее опилками, нежели мозгами. К перерыву в заседании Эрика уже подташнивало. Трудно сказать, кто из этих персонажей вызывал большее отвращение: крепкий коренастый крестьянин, с тупым выражением лица рассказывающий, как он «ухаживал» за предметом своей любви, или пухленькая размазня в военной форме, хлюпающая губами и лепечущая о своих страданиях. Удалились для объявления решения наши заседатели с большой радостью.

В комнате судья разъяснил им статьи уголовного кодекса, для формы поинтересовавшись их мнением.

– Товарищ майор, да впаять этому пидарасу по полной! – почти проорал Коля.

– Ну, во-первых, не майор, а капитан третьего ранга, – ухмыльнулся судья.

Китель на нем отсутствовал, на кремовой рубашке погоны с одной звездой – майор и майор.

– Извините, – буркнул Коля.

– Во-вторых, – продолжил «кап-три», – «по полной», как вы выразились, мы дать не можем, так как есть только неоднократная попытка изнасилования. Сам акт ни разу не зафиксирован. Не было ничего.

– Как не было? Вы же все в подробностях… – удивился Эрик.

– Потому и в подробностях. Ты думаешь, мне это удовольствие доставляет? – Судья поморщился. – Есть четкий критерий, отделяющий попытку от факта. Он применяется всегда, чаще, конечно, в делах, когда речь идет об изнасиловании женщины, но все же… В общем, головка члена должна войти минимум на свой радиус. Только тогда факт считается состоявшимся. Здесь этого не было. И следствием установлено, и я их подробно пытал. Иначе говоря, преступление не завершено, а значит, дать можно не более трех четвертых от максимального срока. К тому же жертва, получается, и не сопротивлялась толком. Есть еще неуставные отношения. Но путем поглощения тот же срок выйдет – четыре с половиной года.

– Ну, по такой статье мало ему там не покажется, – успокоился Коля.

Они подписали решение, вышли оглашать.

«Как же ты дослуживать-то будешь, военный?» – думал Эрик, глядя на жертву. Про радиус он почему-то запомнил на всю жизнь. Впрочем, больше это знание ему никогда не пригодилось.

После второго заседания, суть которого Эрик даже не запомнил, их вызвал председатель столичного трибунала – пожилой каперанг.

Ребята уже начали привыкать, что все служащие трибунала – моряки, судьи – морские офицеры, а охраняли трибунал матросы с кортиками, что вызывало у них особый интерес и зависть.

– Кортик-то покруче штык-ножа будет, – рассуждал Коля. – И размер посолиднее, и сталь отличная!

Причину «морского содержания» этого сугубо сухопутного учреждения им никто толком объяснить не смог. Столица, конечно, – порт семи морей, но… «Так было до нас заведено», – таков был самый популярный ответ.

– Вот что, – начал каперанг. – Ребята, я вижу, вы толковые. У меня есть для вас предложение. Служащих у нас не хватает. Те, что по штату, не справляются. Я вас буду вызывать как бы на заседание, а вы мне тут будете помогать где надо. Работаете с утра до обеда, дальше – свободны.

Предложение было просто шикарным. Все прелести «заседательства» ребята поняли с первого раза. Единственным минусом было то, что приходилось вставать задолго до подъема, чтобы к девяти утра добраться до здания трибунала в самом центре столицы – приходилось ехать несколько станций на пригородной электричке, потом пересаживаться на метро. Зато командировка у них значилась до полуночи, а значит, вся вторая половина дня и весь вечер были в их полном распоряжении. Они согласились не раздумывая.

Поначалу вызывали их по одному разу в неделю: они выполняли несложные по сравнению с армейской службой поручения, а оставшуюся часть дня гуляли. Когда служить Эрику оставалось пару месяцев, они получили и вовсе чудесный подарок.

– Есть у меня для вас «дембельский аккорд», парни, – сказал им в очередной приезд каперанг.

– У нас и в части желающих «припахать» дембелей напоследок достаточно, товарищ капитан первого ранга, – осторожно ответил Эрик.

– От моего «аккорда» не откажетесь, – заулыбался каперанг. – Могу прикомандировать вас к трибуналу на два месяца. Задача – навести порядок в архиве. Там полный бардак, никто им не занимается. Условия прежние – работаете половину дня.

– А можно взглянуть на эти авгиевы конюшни? – продолжал осторожничать Эрик. В альтруизм он не верил. Особенно в армии.

На первый взгляд работа не показалась невыполнимой. Конечно, беспорядок в архиве был знатный: папки с делами кучами валялись на полках и на полу. Нужно было все каталогизировать и расставить папки по порядку, но архив был небольшой, помещение величиной примерно со школьный класс, а потому за два месяца вполне можно было справиться. К тому же перспектива полной свободы от казармы и Лыча и возможность гулять по столице каждый день перевешивала все риски. Да и не оставили бы их служить на третий год, даже если бы они не справились.

Так они на два месяца стали «архивными крысами». Начинать было тяжело. Пришлось освобождать полки, потом собирать дела по порядковым номерам, выискивая их в разных кучах. Когда начинало казаться, что времени не хватит, ребята даже задерживались после обеда. Однако через пару недель работа пошла как по маслу, и пришло понимание того, что все можно закончить гораздо быстрее назначенного срока. За время службы Эрик усвоил главную солдатскую мудрость: торопиться не надо! Закончат раньше здесь – найдется чем занять их в части. Требовалось точно распределить работу так, чтобы завершить ее к назначенному сроку, тем самым заслужив благодарность председателя трибунала. А в часть попасть прямо к увольнению в запас. Что, собственно, ребята блестяще и проделали.

В первое время Эрик совсем не интересовался содержимым папок – необходимо было наладить работу. Казалось, что свободного времени не будет, тем более для того, чтобы читать скучные материалы дел. Но все изменилось, когда из одной папки вывалился ворох фотографий. Трупы солдат, снятые с разных ракурсов. Отдельно – крупные планы ран, рваных дыр в шинелях, расплющенные пули. Расстреляно, похоже, было целое отделение. Эрик отложил пока папку в сторону и во время перекура стал изучать дело подробнее. История оказалась банальной для имперской армии: неуставные отношения, говоря казенным языком, а по сути – издевательства «дедов» над молодыми солдатами. В случаях, когда издевательства становятся невыносимыми либо молодой солдат изначально психически неуравновешен, он наказывает обидчиков, как только к нему попадает оружие. Вот и в тот раз некий солдатик расстрелял весь караул в полном составе. Дел таких оказалось великое множество. В завершающей стадии наведения порядка, когда ребята больше делали вид, что работают, и просто тянули время, Эрик занимал себя изучением наиболее интересных дел. Обычная дедовщина или хищения его не интересовали, а вот папки с изуродованными трупами притягивали как магнит. Смерть на фотографиях была запечатлена с равнодушной четкостью, разложена по полочкам, препарирована во всех подробностях. В отличие от первого их дела с изнасилованием, эти дела, какими бы страшными иллюстрациями ни были напичканы, тошноты у Эрика не вызывали. Картинки смерти завораживали своей холодной беспристрастностью: они лишь фиксировали, как слаба телесная сущность, как легко отнять жизнь у молодых и здоровых людей.

Работу парни закончили точно в срок. За эти два месяца они успели изучить центр столицы вдоль и поперек: гуляли в парках, ходили в кино, пару раз даже посетили музеи, а в столичном метро начали ориентироваться как у себя дома. Возвращаться в часть не хотелось, но уволиться они могли только оттуда. Пришлось явиться на глаза злобному старшине. Тот нисколько не обманул их худших ожиданий: помимо разноса за слишком вольный вид, пока в штабе оформляли документы, успел отнять у ребят нижнее белье.

– Вы уволитесь, а мне по счету за всю роту сдавать, – прорычал Лыч.

Пришлось бежать в военторг и покупать себе трусы. Эрику на глаза попались семейники замечательного розового цвета с ярко желтыми тюльпанами, и, вернувшись, он специально прошелся в них по расположению роты, чем вызвал у публики бурный восторг, переходящий в аплодисменты. Лыч, взбешенный этим дефиле, грозил всех наказать, но весомых аргументов для санкций предъявить не смог. Так Эрик и поехал домой в розовых трусах под строгой военной формой.

5

Кира родилась и выросла в Изумрудном Гае – или просто Изумрудном, как называли его все горожане. Было ли это стечением обстоятельств или неосознанной привязанностью к родному месту, но впоследствии оказалось, что вся ее жизнь пройдет здесь. Возможно, впрочем, что это был вполне сознательный выбор. Так случилось, что район развивался и рос вместе с Кирой. Когда она родилась, Изумрудный был окраиной, новым спальным районом, начавшим застраиваться унылыми типовыми девятиэтажками. Со временем значительно расширили и благоустроили главную улицу Изумрудного – старинный тракт, который появился еще во времена основания Города и претерпел столько переименований, что даже историки запутались в первоначальном его названии. Носящая ныне имя человека, открывшего оптимальное для приема внутрь соотношение спирта и воды (что, безусловно, заслуживает увековечивания), она вдруг превратилась в одну из главных транспортных артерий. Недалеко от дома Киры начали строить крупнейший не только по местным, но даже по столичным меркам торговый центр. Кира к тому времени уже училась в школе – Изумрудный тоже взрослел, обретал свое лицо, становился полноправной частью города. В объявлениях по обмену жилья (купля-продажа в советское время была запрещена, так как граждане не были собственниками своих квартир) Изумрудный все реже упоминался в категории: «Темниковку, Заречье и т. д. не предлагать!».

Из раннего детства Кира почему-то особенно ярко помнила гусей, что само по себе странно для городского ребенка. Кира гусей жутко боялась, ненавидела всей душой. Началось все с поездки в деревню к родственникам, которые держали огромное гусиное стадо. Кире было лет пять. Мама всю дорогу рассказывала ей, что гуси бывают очень агрессивными, а потому могут напасть и больно защипать мощным клювом, – иначе говоря, просила ребенка держаться от них подальше. Заранее запуганная, Кира и не думала подходить к пасущимся на лугу гусям. Она крутилась рядом с отцом, который подогнал свой «Запорожец» к небольшому прудику и взялся наводить в нем порядок. Стояла середина лета, знойный воздух дрожал, над лугом, окаймляющим пруд, порхали бабочки. Кира погналась за одной из них и незаметно для себя оказалась совсем рядом с гусиным стадом.

Большой серый гусак грозно зашипел и, вытянув шею, бросился на Киру. Все случилось очень неожиданно. Кира до смерти перепугалась и, не разбирая дороги, бросилась прочь. Папа услышал возбужденное гоготание, высунулся из машины, увидел несущуюся со всех ног дочь. Та промчалась мимо, ничего вокруг не замечая. «Покалечится же ребенок!» – пронеслось в голове у папы, и он бросился ее ловить. Кира продолжила бежать в сторону дома, до которого оставалось еще метров сто. Если бы она обернулась, то поняла бы, что гусак сделал за ней всего пять-шесть шагов и, горделиво гогоча, вернулся к стаду. Но она услышала сзади громкий топот и, в силу возраста не соотнеся масштабы, была уверена, что ее преследует огромный страшный гусь. Понимая, что отстает, папа прибавил ходу. Кира, услышав, что топот приближается, бросилась к дому из последних сил. Этот забег на стометровку у молодого и спортивного, в общем-то, мужчины пухленькая пятилетняя девочка все же выиграла: пронеслась через калитку, не снимая сандалий, влетела в дом и успокоилась, только когда захлопнула дверь и заперла ее на щеколду. На крыльце беззвучно хохотал запыхавшийся отец.

Был у Киры в непростых отношениях с гусями и момент триумфа. Возвращались они как-то на том же красном «Запорожце» из загородной поездки и увидели, что в поле рядом с дорогой паслись гуси. Большое стадо. Неожиданно один гусак, отчаянно загоготав, бросился на машину. Ушастый «Запорожец», возможно, и неказист с виду, но его тактико-технические данные значительно превалировали в том бою. Несмотря на то, что папа «мчался» километров сорок в час, в результате столкновения гусь получил травмы, несовместимые с жизнью. Почувствовав удар, папа остановился и обреченно вышел из машины. Гуся реанимировать не удалось. Папа огляделся. Виднелось только голое поле – ни людей, ни строений. Выросший в деревне человек понимал, что потерявший жизнь в неравной схватке гусь через пару часов на жаре потеряет свою гастрономическую ценность. Он еще раз внимательно огляделся, крякнул и закинул гуся в багажник.