Текст книги "Модели культуры"

Впрочем, он подвергается еще бóльшим унижениям. Присутствует напряжение еще более важного рода. Деревня, в которой супруги проживают на данный момент, редко оказывается довольна поведением супруга из чужой деревни. Из-за того, что брачный обмен дарами между двумя деревнями продолжается с приблизительно такими же формальностями с момента свадьбы и до смерти одного из супругов, свадьба является для сусу серьезным вложением средств. Родственники-мужчины по материнской линии обладают экономическим правом играть в нем активную роль. Тот из супругов, что проживает на родной земле, легко может обратиться к своей сусу, особенно к брату матери, за поддержкой в супружеских ссорах, которые на Добу случаются постоянно. Брат матери обычно с величайшим удовольствием готов публично отчитать чужака и отправить его или ее вон из деревни, сопровождая все непристойными оскорблениями.

Присутствует также напряжение еще более глубинного характера. От мужа и жены не ожидается верности, и ни один добуанец не поверит, что мужчина и женщина могут быть вместе ради чего-то еще, даже на самый короткий период, кроме как ради половых отношений. Супруг, который в этом году играет роль чужака, быстро начинает подозревать партнера в неверности. Как правило, не безосновательно. В царящей на острове Добу атмосфере подозрительности самая безопасная любовная связь есть связь с «братом» по деревне или «сестрой» по деревне. В течение года, что человек находится в родной деревне, обстоятельства благоприятны и опасность со стороны сверхъестественных сил минимальна. Общественное мнение строго осуждает брак между этими классификационными «братьями» и «сестрами». Если бы между двумя частями поселения происходил брачный обмен, это разрушило бы деревню. Но прелюбодеяние внутри собственной группы – любимое дело. О нем постоянно упоминается в мифологии, и подобные случаи, а происходят они в каждой деревне, известны всем, даже маленьким детям. Такое положение дел крайне возмущает оскорбленного супруга. Он (или же, не менее вероятно, она) подкупает детей – своих или любых других в деревне – чтобы они собирали информацию. Если изменили мужу, он разбивает кастрюли жены. Если жене, она жестоко обходится с его псом. Они бурно ссорятся, и ссоры эти становятся всеобщим достоянием в тесно прилегающих друг к другу домиках, покрытых одними листьями. В ярости он бросается прочь из деревни. В качестве последнего средства от бессильной ярости он пытается покончить жизнь самоубийством одним из нескольких традиционных способов, ни один из которых, разумеется, не является смертельным. Обычно его спасают, и таким образом он втягивает в это сусу своей жены. Страшась того, что родственники оскорбленного супруга могут сделать в случае, если его попытки самоубийства увенчаются успехом, они начинают вести себя более примирительно. Они могут даже отказаться принимать в этом какое-либо дальнейшее участие, и супруги, угрюмые и сердитые, продолжают жить вместе. На следующий год в своей деревне жена может отплатить ему тем же.

Таким образом, обязательное совместное проживание мужа и жены протекает на Добу отнюдь не так легко, как кажется нам в нашей цивилизации. В силу обстоятельств данный общественный институт сопряжен с таким количеством трудностей, что брак постоянно находится под угрозой и часто распадается. Брак разрушается крайне часто, в пять раз чаще, чем, например, в племени манус – другой культуре Океании, описанной доктором Форчуном. Культурные институты острова Добу осложняют ситуацию и еще одним требованием к партнерам по браку: они должны вместе обеспечивать себя и своих детей едой с огорода. Это требование вступает в противоречие с базовыми правами и магическими полномочиями.

На острове Добу исключительное право собственности яростно защищается, и наиболее яркое выражение оно находит в верованиях, касаемых наследственного владения ямсом. Ямс передается по наследству внутри сусу также, как кровь, текущая в венах его членов. Даже в огороде супружеской пары семена ямса не перемешиваются. Каждый ухаживает за своим собственным садом, в котором растет унаследованный им ямс, и взрастает он благодаря магическим заклинаниям, которые человек хранит в тайне внутри своей сусу. В их обществе совершенно убеждены, что в саду человека может взойти лишь тот ямс, что был передан ему по наследству и взращен благодаря магическим заклинаниям, перешедшим к нему вместе с семенами. В действительности этот обычай допускает одно исключение, о котором мы скажем позднее. В отношении супружеских садов исключений не допускается. Муж и жена по отдельности сохраняют зерна предыдущего урожая, выращивают свой наследственный ямс и отвечают за свой конечный урожай. Еды на Добу всегда не хватает, поэтому за несколько месяцев до высадки все начинают голодать, чтобы ямса хватило на семена. Съесть ямс, предназначенный для высадки семян, считается на Добу тяжелейшим проступком. Такую потерю невозможно восполнить. Мужу или жене возместить ее не представляется возможным, поскольку ямс, не относящийся к материнскому роду, не взрастет в этом саду. Даже собственная сусу не сможет восполнить столь вопиющее разорение, как утрата семян. На того, кто пал так низко, что ест свой ямс для посадки, нельзя положиться, и даже собственный клан не поддержит его. Для добуанцев он на всю жизнь становится бродягой.

Оттого сад жены и сад мужа неизбежно оказываются разделены. Семена ямса находятся в собственности навечно, их выращивают при помощи магических заклинаний, которые тоже передаются из поколения в поколение по отдельности, и никогда не смешивают. Неудачи в саду одного из них воспринимаются вторым очень болезненно и становятся поводом для ссор между супругами и могут привести к разводу. Тем не менее они работают в саду вместе. Как и дом, их сад является столь же неприкосновенной собственностью для мужа, жены и детей. А полученная с огорода пища употребляется совместно всей семьей.

Как только брак распадается из-за смерти одного из супругов, или как только умирает отец, даже если брак распался задолго до этого, любая еда из его деревни, любая птица, рыба или фрукт, превращаются для его детей в строжайшее табу. Они могут есть их только пока он жив – уступка, на которую добуанцы идут с трудом, поскольку детей кормят оба родителя. Также, после смерти отца детям воспрещен вход в его деревню. То есть, как только пропадает необходимость считаться с брачными обязанностями, деревня матери начинает требовать от детей прекратить всякие контакты с запретным родом. Когда, уже став взрослыми или даже состарившись, они понесут в деревню своего отца дары для ритуального обмена, они будут неподвижно, склонив головы стоять на окраине, пока другие понесут их ношу в деревню. Они будут ждать возвращения группы, а затем, возвращаясь домой, встанут во главе процессии. Деревня отца называется «местом преклонения головы». Еще более строгое табу наложено на приближение к деревне умершего супруга. Остановиться надлежит на еще более дальнем расстоянии либо же найти дорогу в обход. Уступки перед брачным союзом, на которые пошли так неохотно, теперь упразднились, а ограничения стали вдвое строже.

Брак на острове Добу выставляет столь характерные для добуанцев ревность, подозрительность и глубокое чувство собственничества на первый план, однако, чтобы в полной мере ощутить их значимость, необходимо изучить их образ жизни в других аспектах. Все существование добуанца пропитано весьма ограниченным набором устремлений. Постоянство, с которым общественные культурные институты претворяют их в жизнь, а также степень их развития весьма примечательны. Сами по себе они бесхитростны как одержимость. Все их существование есть борьба не на жизнь, а на смерть, где всякое преимущество обретается за счет поверженного противника. Борьба эта, однако, не похожа на ту, что мы наблюдаем на Северо-западном побережье, где соперничество разворачивается на глазах у широкой публики, а столкновения происходят открыто и бесцеремонно. На острове Добу она протекает тайно и вероломно. Хороший, успешный человек есть тот, кто обманом занял место другого. Для такого поведения культура дает множество причудливых приемов и многообразных поводов. В конечном итоге, этим стремлениям подчинено все существование добуанцев.

Жесткость добуанцев в отношении чувства собственности, издевательства над другими людьми, которого оно требует, взаимная подозрительность и враждебность – все это в грубой форме отражено в их религии. Вся окружающая остров Добу Океания является одним из мировых оплотов магических практик, и те исследователи религии, что считают религию и магию взаимоисключающими и противодействующими друг другу явлениями, сказали бы, что на Добу религии нет. Однако с точки зрения антропологии, магия и религия суть дополняющие друг друга способы объяснения сверхъестественного. Религия опирается на то, что человек лично устанавливает с потусторонним миром желаемые отношения, а магия пользуется приемами, которые позволяют механически его контролировать. Добуанцы не стремятся умилостивить богов, не преподносят им даров и не совершают жертвоприношений с целью скрепить взаимосвязанность между богом и просителями. Известные на Добу сверхъестественные существа представляют собой небольшое количество тайных магических имен, знание которых, как в случае с угадыванием имени Румпельштильцхена в одноименной сказке, дает власть над ними. Поэтому имена этих существ известны лишь небольшому числу добуанцев. Человек знает только те имена, за которые он заплатил, либо те, что перешли к нему по наследству. Важные имена никогда не произносят вслух, их проговаривают шепотом, чтобы никто не услышал. Все связанные с ними верования относятся скорее к магии имени, чем к умилостивлению сверхъестественных существ.

Каждому виду деятельности соответствуют свои заклинания, и одно из самых поразительных верований жителей Добу заключается в том, что ни в одной области жизни нельзя ничего достичь без магии. Мы уже рассмотрели, как у зуни религия обходит стороной весьма значительную часть жизни. Все их религиозные практики предназначены для вызывания дождя, и даже если допустить, что мы немного преувеличиваем это традиционное убеждение, крупные сферы их существования лишены религиозности. Как мы увидим далее, у жителей Северо-западного побережья религия незначительно влияет на такую важную в их жизни деятельность, как укрепление своего положения. На Добу все иначе. Чтобы достичь чего-либо в чем-либо, необходимо прибегнуть к известным видам магии. Ямс не вырастет без заклинания, сексуальное желание не возникнет без приворотной магии, обмен ценностями в экономических сделках осуществляется магически, деревья не защищены от кражи, если на них не наложены злые чары, ветер не будет дуть без призыва магией, любая болезнь или смерть происходят исключительно из-за козней какого-нибудь волшебника или колдуна.

Поэтому важность магических заклинаний несравненна. Жгучая жажда успеха явственно отражена в ожесточенной борьбе за магические формулы. Ими никогда не владеют совместно. Нет никаких тайных обществ, которые обладали бы на них исключительным правом. Не существует какой-то группы братьев, к которой они переходят по наследству. Даже взаимная поддержка внутри сусу не простирается настолько, чтобы предоставить ее членам совместное право владения силой заклинания. Сусу просто направляет строго индивидуальный принцип наследования магии в нужное русло. Человек обладает правом на заклинание брата своей матери, но каждая формула может быть передана только одному человеку клана. Его ни в коем случае нельзя рассказать обоим сыновьям сестры, и обладатель формулы должен выбрать между своими собственными наследниками. Часто выбор падает на старшего сына, но если другой сын был ему ближе и полезнее, старшего пропускают и ему никак это не возмещают. Он может прожить целую жизнь без важных формул, например без заклинания для выращивания ямса или заклинания для экономического обмена. Это недостаток, о котором говорить унизительно и который едва ли можно исправить. Впрочем, какими-то чарами обладает любой мужчина и любая женщина. Широко применяются болезнетворные заклинания и приворотные чары. Сегодня, работая вдали от дома, добуанцы могут продать ненаследственные чары. Четыре месяца рабского труда все еще ценятся у них за одно-единственное заклинание, несмотря на то что участниками сделки были слуги белого человека, в определенной степени отчужденные от родной культуры. Размер платы в определенной степени отражает ценность этих заклинаний.

Добуанцы с маленького острова Тевара, на котором жил доктор Форчун, категорически отрицали, что белые или местные полинезийские учителя, приехавшие на Добу с миссией, могут содержать сады. Они говорят, что без магии это невозможно. Они просто не могут себе представить, что правила коренных жителей действуют только для самих коренных жителей. Народы Добу слишком сильно зависят от магии, причем только от магии, и не могут допустить, что белые или полинезийцы освобождены от такой необходимости.

Самая ожесточенная борьба за обладание магическими заклинаниями происходит между сыновьями сестры, которые имеют полное право требовать магию брата матери, и его собственными сыновьями. Благодаря их тесной связи с отцом и совместной работе в саду их встречное требование считается на Добу достаточно весомым. Согласно твердым убеждениям добуанцев, семя ямса может вырасти только благодаря магии ямса, передающейся из поколения в поколение внутри клана. Как мы уже увидели, семена и клан всегда неотчуждаемы. Тем не менее садоводческим заклинаниям обучают также сыновей владельца. Это еще одна завуалированная уступка силе группы, на которую добуанцы идут из-за брака, которая, конечно же, грубо нарушает их учение, закрепляющее за каждым отдельным человеком его исключительное право собственности.

Заклинания «подобны врачебной практике, хорошей деловой репутации или званию и землям пэра. Если врач продает или передает в наследство один и тот же навык двум разным людям, которые приходятся друг другу не партнерами, а деловыми соперниками, то едва ли закон поддержит такую сделку. То же самое относится и к деловой репутации. А у ворот феодального правителя, даровавшего двум людям одну и ту же землю и звание, собралось бы восстание. Однако на Добу, где [двое наследников] не являются партнерами, близкими друзьями или совладельцами общей собственности, а скорее враждуют между собой, подобная практика вполне законна. Оба наследуют одно и то же». Впрочем, если сын получил от отца больше магии, чем сын сестры, согласно общепринятому учению народов Добу, второй, будучи законным обладателем этих знаний, имеет право потребовать их у сына умершего, и тот должен будет обучить его безо всякого вознаграждения. Если же произошла обратная ситуация, у сына соответствующих прав не имеется.

На Добу, чтобы заклинание обладало силой, точность слов должна быть безупречной, и нередко вместе с ними необходимо для символических действий использовать особые листья или части дерева. В большинстве случаев они являют собой примеры магии подобия и опираются на упоминание кустовых водных растений, чтобы молодому ямсу была свойственна их пышность, или птицы-носорога, которая в щепки разносит обломок дерева, чтобы уберечься от разрушительного действия тропического сифилиса. Заклинания примечательны своей злонамеренностью и тем, как сильно в них воплощена вера добуанцев в то, что, когда один человек что-то приобретает, другой – обязательно теряет.

Садоводческие обряды начинаются с момента подготовления земли к высадке ямса и продолжаются вплоть до сбора урожая. В чарах, используемых для высаживания, только что посаженный ямс описывается так, словно бы его очень много, и он уже вырос. Чары, применяемые на ранней стадии роста ямса, изображают то, как лоза плетется под плетущим паутину большим пауком капáли:

 
Капáли, капáли,
кружась,
он радостно смеется.
Я и мой сад, затемненный листвою,
Я и мои листья.
Капáли, капáли,
кружась,
он радостно смеется.
 

До этого над ямсом не было установлено никакого магического надзора, и никакой ямс не был магическим образом украден. Однако теперь, когда он немного подрос, необходимо прочно укоренить его на своей земле. Потому что считается, что ямс, подобно людям, может по ночам бродить из одного сада в другой. Лоза остается на месте, а вот клубни уходят. К середине утра они обычно возвращаются. Поэтому ранним утром, когда обычно совершается вся работа в саду, полоть ямс не принято – нет никакого смысла. Надо покорно дождаться его возвращения. Также, когда ямс подрастает, он начинает возмущаться, если его свободу ограничить слишком рано. Поэтому заклинания по укреплению их в земле начинают применять лишь после того, как растения достигли определенной стадии роста. Эти заклинания заманивают блуждающий ямс остаться в саду, притом что расходы на него будут производиться за счет сада, в котором он был посажен. Садоводство на Добу есть такое же соперничество, как и борьба за наследство. Им не приходит в голову, что другой человек может изначально высадить больше ямса или постараться вырастить больше ямса из имеющихся семенных клубней. Каждый считает, что если урожай соседа хоть на сколько-нибудь превышает его собственный урожай, значит он был при помощи магии украден из его или чьего-либо другого сада. Поэтому с настоящего момента и до сбора урожая каждый возводит над своим садом материальные укрепления, старается использовать все известные ему чары по заманиванию чужого ямса и отводить чары соседа встречными заклинаниями. Эти ответные заклинания прочно укореняют корень ямса в земле, в которую его посадили, и оберегают его до сбора урожая хозяином:

 
Где стоит пальма касиара?[26]26
  Самое крепкое дерево в чаще. Оно стоит прямо, когда шторм пригибает к земле все остальные деревья. –  Прим. авт.


[Закрыть]
В самом чреве моего сада
у подножия моего дома
он стоит.
Стоит он несгибаем, нерушим,
Недвижимый он стоит.
Те, что крушат деревья –  пусть крушат,
Те, что бросают камни –  пусть бросают,
Недвижимы они останутся.
Те, что с громом топчут землю –  пусть топчут,
Недвижимы они останутся.
Он останется, он останется
Несгибаем, нерушим.
Ямс кулиа[27]27
  Разновидность ямса. Строфа целиком повторяется для всех сортов ямса. – Прим. авт.


[Закрыть]
Останется несгибаем, нерушим.
Он останется, он останется недвижим
в самом чреве моего сада.
 

Неприкосновенность сада до такой степени уважается, что по обычаю муж и жена вступают в нем в половое сношение. Хороший урожай – это признание в воровстве. Предполагается, что он был опасным колдовством похищен из садов даже членов собственной сусу. Объем урожая тщательно скрывается, а одно упоминание о нем считается за оскорбление. На всех близлежащих островах Океании урожай служит поводом для проведения обряда, во время которого ямс выставляют на всеобщее обозрение, проводится показной парад, который является кульминацией обрядового цикла. На Добу урожай держится в тайне, подобно краже. Муж и жена понемногу переносят его в кладовую. Если урожай получился богатый, у них есть все основания опасаться слежки со стороны других, поскольку в болезни или смерти принято винить хороший урожай. Считается, что кто-то был так зол из-за чужого удачного урожая, что наслал на успешного садовода порчу.

Болезнетворные чары как таковые несут в себе зло. В деревне Тевара все мужчины и женщины знают от одного до пяти таких заклинаний. Каждое заклинание насылает некое определенное заболевание, и тот, кто владеет подобным заклинанием, владеет также и заклинанием для избавления от этого самого недуга. Некоторые люди обладают исключительным правом на заклинание, вызывающее определенную болезнь, а значит, являются единственными, кто обладает силой ее наслать или вылечить. Если кто-то с данной территории заболел слоновьей болезнью или золотухой, он будет знать кому поставить это в вину. Чары наделяют человека могуществом, и многие страстно мечтают овладеть ими.

Заклинания дают их обладателям возможность наиболее ясно выразить дозволенную культурой злобу. Обычно такое выражение запрещено. Когда добуанец хочет кому-то навредить, он не рискует, публично бросая человеку вызов. Он начинает заискивать и удваивает внешнюю дружелюбность. Он верит, что близость усиливает колдовство, и ждет удачного случая для вероломного поступка. Но когда он насылает на врага болезнетворные чары или обучает чарам сына своей сестры, он имеет полное право на злонамеренность. Это недоступно глазам и ушам врага, и он откладывает в сторону притворство. Он вдыхает заклинание в испражнения жертвы или во вьюнок, который он выкладывает на пути своего врага, спрятавшись неподалеку, чтобы убедиться, что тот действительно его заденет. Произнося заклинание, колдун сначала изображает тяжкие муки, которые постигнут человека на последних стадиях насылаемой им болезни. Он корчится на земле и кричит в конвульсиях. Только после точного изображения воздействия заклинания сможет оно выполнить свое предназначение. Прорицатель доволен. После того как жертва заденет вьюнок, он забирает кусочек стебля себе домой и оставляет его в хижине увядать. Когда он готов к смерти своего врага, он сжигает этот кусочек в огне.

Сами чары почти также однозначны, как и сопровождающие их действия. После каждой строчки человек злобно сплевывает имбирь на заговоренный предмет. Ниже приводится заклинание, вызывающее гангозу – страшное заболевание, которое разъедает плоть подобно тому, как птица-носорог, покровитель этого заболевания, в честь которого оно названо, разъедает при помощи своего огромного разрушительного клюва стволы деревьев:

 
Птица-носорог, обитающая в Сигасига
на верхушке дерева лоана,
режет, режет,
отрывает куски
с носа,
с висков,
с горла,
с бедра,
с корня языка,
с задней части шеи,
с пупка,
с поясницы,
с почек,
с внутренностей
отрывает куски,
отрывает.
Птица-носорог, обитающая в Токуку,
на верхушке дерева лоана,
он[28]28
  Жертва. –  Прим. авт.


[Закрыть], сгибаясь, держится за спину,
он, сгибаясь, сплетает руки перед собой,
он, сгибаясь, держит руки на почках,
он, сгибаясь, обхватывает опущенную голову руками,
он сгибается вдвое.
С воплем, с криком,
оно[29]29
  Бесплотная сила заклинания. –  Прим. авт.


[Закрыть] прилетает,
быстро прилетает.
 

Когда человек становится жертвой недуга, он посылает к тому, кто наслал на него болезнь. Другого способа уберечься от смерти нет. Вылечить или облегчить болезнь можно только при помощи чар изгнания, принадлежащих тому же колдуну. Когда колдуна склоняют к тому, чтобы изгнать недуг, он обычно не идет к больному сам. Он вдыхает заклинание в сосуд с водой, принесенный родственником больного. Сосуд запечатывают, больного дома омывают этой водой. Порой считается, что чары изгнания предотвращают смерть и вызывают уродство. Это отражает тот факт, что многие местные заболевания вызывают скорее уродство, чем смерть. Несмотря на то что завезенные болезни – туберкулез, корь, грипп, дизентерия – известны на Добу вот уже пятьдесят лет и являются смертельными, для них не существует никаких заклинаний.

Добуанцы свободно прибегают к болезнетворным чарам и используют их в характерных целях. Чтобы обозначить принадлежность вещей или деревьев, человек насылает на них порчу с той болезнью, на которую у него есть право обладания. Местные скажут: «Это дерево Ало», или «Это дерево Нады», имея ввиду, что: «Ало наложил на это дерево чары третичного сифилиса», или «На это дерево Нада наложила заклятье паралича». Разумеется, владельцы этих болезнетворных чар известны всем, и они используют их в качестве обозначения собственности. Единственный способ собрать фрукты со своего дерева – сначала изгнать из него болезнь. Поскольку заклятиями изгнания владеют так же, как и болезнетворными заклятиями, с наложенными на дерево чарами всегда можно справиться. Сложность заключается в том, что нужно еще следить, чтобы с заколдованного болезнью дерева не украли плоды. Вор заколдовал дерево второй болезнью. Он пошел на риск, поскольку мог не изгнать из дерева первоначальную болезнь своим собственным болезнетворным заклинанием: оно может не обладать силой изгнания, подходящей для той болезни, которой дерево было заражено. Он зачитывает унаследованное им заклинание изгнания, упоминая также болезнь, от которой он собирается освободить дерево, а затем накладывает на него свои собственные болезнетворные чары. Поэтому, когда хозяин приходит собирать с дерева урожай, есть вероятность собрать вместе с фруктами иную болезнь. Для безопасности используемое им заклинание изгнания всегда употребляется во множественном числе. Формула такова:

 
Они улетают,
Они уходят.
 

На острове Добу подозрительность сродни помешательству: они всегда подозревают наличие ответных чар. На самом деле, страх перед насланной болезнью слишком велик для того, чтобы идти на кражу, и столь легкомысленное поведение возможно разве что в периоды голода, когда на такой риск идут только чтобы не умереть от истощения. Страх перед наложенным на чью-то собственность проклятьем превосходит все прочие. Такие заклинания оставляют для деревьев, расположенных достаточно далеко. Если наложить проклятье на деревья, находящиеся внутри деревни, оно погубит всю деревню. Если кто-то найдет высушенную ветвь кокосовой пальмы – верный признак наложенного проклятья – все покинут деревню. Когда доктор Форчун, еще не наученный заклятию гангозы, сделал вид, что хочет наложить его на свои вещи, которые хотел оставить без присмотра в незнакомой деревне, прислуживавшие ему мальчишки поспешно скрылись в ночи. Позже он узнал, что семьи, жившие в сорока-девяноста метрах от него, покинули свои дома и перебрались в свои жилища на холмах.

Подобными болезнетворными заклинаниями владеют все, и сила насылать болезни ими не ограничивается. Могущественные колдуны (скорее могущественные мужчины, поскольку все мужчины суть колдуны) владеют более смертельным оружием – вадой. Они могут наслать проклятье прямо на саму жертву, и настолько оно ужасно, что человек, корчась, падает на землю. Он так и не приходит в себя и погибает уготованной ему смертью. Чтобы наслать такое проклятье, человеку необходимо выждать время, затем, когда он готов действовать, пожевать огромное количество имбиря, чтобы тело его сделалось как можно горячее, а сила его чар достигла нужного предела. Он воздерживается от половых сношений. Он пьет очень много морской воды, чтобы в горле пересохло и он не мог проглотить собственные злые чары вместе со слюной. Затем он привлекает родственника, которому доверяет, в качестве караульного, и тот забирается на дерево неподалеку от сада, в котором одиноко работает ничего не подозревающая жертва. Оба при помощи магии налагают на себя заклинание невидимости, и дозорный размещается на дереве, чтобы подать сигнал тревоги, если кто-то приблизится. Колдун неслышно крадется, пока не столкнется со своей жертвой. Он издает пронзительный колдовской вопль, и жертва падает на землю. Поговаривают, что колдун при помощи своей волшебной известняковой лопаточки удаляет из тела все органы, а затем закрывает их, не оставив шрамов. Три раза он испытывает жертву словами: «Назови мое имя». Доказательством его успеха служит то, что человек не может никого вспомнить или назвать. Он только бессвязно бормочет себе под нос и в бреду убегает по тропинке. Он никогда больше не ест. Он страдает недержанием, и его кишки оказываются поражены. Он постепенно теряет силы и умирает.

Эту историю рассказал хорошо знакомый местный житель, который заслуживает доверия. Насколько сильна вера местных видно из тех случаев, когда после столкновения с колдуном человеком овладевала медленная смерть. Вада в крайней степени подчеркивает злонамеренность добуанских практик и то, какой ужас перед ними испытывают, что и делает их действенными.

До настоящего момента мы не затрагивали тему экономического обмена на Добу. Страсть к бесконечным взаимным торговым сделкам, охватившая всю Меланезию, наблюдается и здесь. Сердцу каждого добуанца ближе всего успех, искомый в основном на двух поприщах: материальные блага и половые отношения. Успех этот страстно желают; он же служит предметом крайнего возмущения. Колдовство есть иное поприще, но в данной связи оно скорее является орудием, чем самоцелью, средством для достижения и защиты успеха в основных видах деятельности.

В таком обществе, как на Добу, пронизанном вероломством и подозрительностью, понятие о материальном достатке во многом отличается от экономических интересов, привычных нашей цивилизации. Накопление материальных благ исключено с самого начала. Даже один удачный замеченный соседями урожай, в котором садовод никогда не сознается, служит весомым поводом для совершения смертоносного колдовства. Также запрещено и показное хвастовство. Идеальным принципом торговли стала бы система передачи ценных предметов, которые проходят через каждого, но не могут оставаться на руках в качестве постоянного имущества. Именно такая система и представлена на Добу. Важнейшим событием в жизни на этих островах становится обмен между племенами, который включает в себя дюжину островов, составляющих условный круг более двухсот километров в диаметре. Острова эти включены в круг кула, описанный доктором Малиновским при его изучении островов Тробриан – северного партнера Добу.

Круг кула простирается за пределы целостной конфигурации культуры добуанцев, и другие участвующие в нем культуры безусловно видят в данных процессах иные мотивы и удовлетворение иных потребностей. Добуанцы весьма гармонично вплели своеобразные обычаи круга кула в свою модель культуры, однако они вовсе не обязательно зародились в рамках данной модели или выросли из тех побуждений, с которыми они сейчас связаны на Добу. Мы рассмотрим только то, как обмен осуществляется на Добу. Помимо островов Тробриан, об обычае кула на других островах нам ничего не известно.

Круг кула есть обмен между кольцом островов, в рамках которого на протяжении полугода в одном направлении передается один ценный предмет, а в противоположном – второй. Мужчины с каждого острова преодолевают по морю большие расстояния, передавая по часовой стрелке ожерелье из раковин, а против часовой – браслет. У каждого на островах, с которыми совершается обмен, в обоих направлениях есть партнер, и они всеми возможными способами пытаются выторговать себе преимущество. В конечном итоге эти предметы совершают полный круг, и к ним, конечно, порой добавляются новые. Каждому браслету и ожерелью дается свое собственное имя, а некоторые традиционно обладают особой ценностью, равной их славе.

Все это не так уж, в сущности, и странно, как кажется при расмотрении формальной стороны этого процесса. По своей структуре бóльшая часть Меланезии и Папуа делится на небольшие области по принципу производства. Среди народов круга кула один полирует зеленые камни, другой изготавливает лодки, третий – керамику, четвертый занимается резьбой по дереву, пятый смешивает краски. Обмен этими товарами происходит под видом обрядового торга за главные ритуальные ценности. Там, где склонность к двухстороннему обмену получила особое развитие, учрежденная в круге кула система обмена ритуального не кажется такой радикальной, какой ее непременно видят представители культуры, в которой оснований для понимания данного процесса нет. Даже направление, в котором движутся браслеты и ожерелья и которое кажется на первый взгляд произвольным, на самом деле имеет под собой основание, обусловленное требованиями обстоятельств. Браслеты изготавливаются из ракушек-трохусов, которые можно найти только на севере круга кула, а ожерелья делают из раковин спондилус, которые поставляются с юга. Поэтому в торговом обмене на западных островах, которые превосходят восточные, ценные предметы с севера переправляются на юг, а южные – на север. В настоящее время ценятся только предметы старинные, традиционные, а новые товары значимостью не обладают. Но схема остается прежней.