Текст книги "Модели культуры"

Членство в той или иной киве зависит от того, кто при рождении мальчика был выбран ему в обрядовые отцы, хотя посвящение проходит не раньше достижения им возраста пяти-девяти лет. Так он достигает своего первого ритуального статуса. Как отмечает доктор Банзл, это посвящение не открывает ему магических тайн; оно устанавливает связь между ним и потусторонними силами. Оно придает ему сил и, как принято говорить, значимости. «Устрашающие качина», карающие боги в масках, являются на обряд посвящения и бьют детей плетьми из юкки. Это обряд очищения, «изгнания бед», который обеспечит благоприятное будущее. У зуни порка никогда не используется в воспитательных целях. Тот факт, что белые родители используют ее в качестве наказания, вызывает крайнее удивление. Во время посвящения детям надлежит испытывать ужас, и их не стыдят за громкий плач. Это придает обряду больше значимости.

Позже, обычно когда мальчик достигает возраста четырнадцати лет и становится достаточно зрелым, чтобы нести ответственность, он снова подвергается порке еще более суровыми богами. Именно в ходе этого обряда посвящения ему на голову надевают маску божества, и ему открывается истина, что на самом деле танцующие – это не сверхъестественные существа со Священного Озера, а его соседи и родственники. По окончании порки, четверо самых высоких юношей становятся лицом к лицу с устрашающими качина, которые их пороли. Жрецы снимают со свей головы маски и водружают их на головы мальчиков. Юноши в ужасе. Плети из юкки переходят из руки качина в руки стоящих пред ними мальчиков, на которых теперь надеты маски. Им приказывают пороть жрецов качина. Это их первый наглядный урок того, что они, будучи смертными, сами должны исполнять все функции, которые приписываются высшим силам. Юноши наносят им четыре удара плетью по правой руке, четыре – по левой, четыре – по правой ноге и четыре – по левой. После этого юноши по очереди хлещут всех качина, а жрецы повествуют им длинную легенду о мальчике, который выдал секрет о том, что качина – это всего лишь подражание богам, и был убит за это богами в масках. Они отрубили ему голову и пинали ее вплоть до самого Священного Озера. Тело его оставили на площади. Юношам никогда, никогда нельзя рассказывать об этом. Отныне они – служители культа и могут перевоплощаться в богов в масках.

У них еще нет масок. Им не изготовят маски до тех пор, пока они не обзаведутся женой и определенным достатком. Тогда мужчина на протяжении года начинает обильно высаживать растения и сообщает главе своей кивы, что он хочет пройти посвящение и обрести свою маску. Затем жрецы качина, поровшие его в детстве, снова бьют его плетьми, и он пирует с членами своей кивы и теми, кто участвовал в танце. Маска принадлежит ему одному, так как он хранит ее в своем доме, и она придает его дому значимости. После его смерти она будет погребена вместе с ним, чтобы он смог присоединиться к толпе танцующих у Священного Озера качина. Впрочем, всякий мужчина, у которого маски нет, может взять ее у тех, у кого она есть, безвозмездно и без необходимости преподнести ответный дар. Она разукрашивается в цвета любого божества качина по его выбору, поскольку в зависимости от того, как она раскрашена и украшена, ее можно будет использовать для изображения бóльшего числа богов качина.

Культ жрецов качина совершенно иной. Маски жрецов качина не изготавливаются по запросу, и их не подновляют перед каждым танцем для разных исполнителей. Это неизменные маски, окруженные обрядами поклонения и по святости уступающие лишь лекарственным связкам верховных жрецов. Ими владеют и о них заботятся, как о самих себе, одни и те же рода в одних и тех же домах, которые утверждают, что заботились о них с сотворения мира. Каждая маска объединяет группу людей в один культ. Данные культы отвечают за обряды перевоплощения этих масок всегда, когда они нужны в ритуальном цикле зуни. Эти неизменные маски жрецов качина сопряжены с длительными обрядами, которые их носители выучивают и исполняют в обличье жрецов качина. В отличие от танцующих божеств, они появляются не для танцев, а для исполнения обрядовых функций, предусмотренных ритуальным календарем. Именно они приходят пороть детей во время обряда посвящения, появляются на торжественной ежегодной церемонии Шалако и позволяют новому году наступить. Они суть двойники из потустороннего мира своих «детей дневного света», верховных жрецов зуни. Они – верховные жрецы богов качина.

Третьей важнейшей единицей в обрядовой структуре зуни являются целительские общества. Сверхъестественные покровители целителей – это боги-звери, во главе которых стоит медведь. Подобно тому, как танцующие воплощают в себе божеств качина, целители воплощают медведя. Вместо масок они натягивают на руки шкуру передних лап медведя, на конце которых остались когти. Подобно тому, как танцующие издают крики богов качина, те, кто олицетворяют богов-зверей, угрожающе рычат по-медвежьи. Именно медведь обладает наивысшей целительном силой, и сила эта, как и в случае с качина, заключена в его плоти.

Целительские общества обладают огромными запасами тайных знаний, которые его члены понемногу, шаг за шагом, изучают на протяжении всей жизни. Некоторые тайные техники, как хождение по раскаленным углям или глотание меча, изучаются при дальнейшем посвящении в высший сан. Самое высокое положение занимают сами целители – те, «чьи пути окончены». Тем, кто стремится к этому званию, приходится годами сидеть у ног уже посвященных.

К целителям обращаются в случае болезни. Но излечение возможно лишь благодаря силам, принадлежащим обществу как таковому, и на больного также возлагается обязательство участвовать в применении этих сил. По этой причине впоследствии он должен формально войти в общество целителя, который его излечил. Иными словами, посвящение в общество целителей происходит через излечение от тяжелого заболевания. В него входят как мужчины, так и женщины. Для тех, кто хочет вступить, но не болен, предусмотрены иные обряды посвящения, хотя большинство вступает после болезни. Подобное посвящение стóит дорого, поэтому, как правило, годы проходят, прежде чем процесс вступления завершается и новопосвященному торжественно даруется новое сердце.

Обществам целителей принадлежат алтари и священные предметы, которые занимают важное место в жизни зуни. Также у каждого целителя есть свой фетиш – безупречный колос кукурузы с изящным плетеным основанием, целиком украшенный самыми ценными и красивыми перьями. На протяжении всей жизни владельца фетиша его каждый раз водружают на алтарь его сообщества, а после его смерти – хоронят вместе с его телом, сняв с него драгоценные перья.

Торжественная всенародная церемония целителей – излечение больного – есть кульминация их зимних обрядов и высшая точка их деятельности. В эту ночь вся община собирается в их комнатах, устанавливаются алтари и члены группы изображают медведя и других богов-зверей. Присутствует все племя; это обеспечивает избавление от болезней и достижение крепкого здоровья.

Зуни мыслят, что война, охота и подражательные культы связаны с целительскими обществами. Естественно, есть и различия. К воинам относятся лишь те, кто убил человека. Обстоятельства убийства не имеют значения. Всякий, кто пролил кровь, обязан стать воином, чтобы «спасти свою жизнь», то есть чтобы самому избежать участи быть убитым. Члены этого культа ведают домом скальпов и служат защитниками своего народа. На них возложена обязанность охранять порядок в деревне. Как и охотники, они не занимаются врачеванием, и членами этого сословия могут быть только мужчины. У общества подражателей тоже есть свои отличительные особенности, тем не менее считается, что они принадлежат к целителям.

Едва ли какая-то сторона жизни у зуни может соревноваться по их вовлеченности с танцами и религиозными обрядами. Такие бытовые вопросы, как брак и развод, решаются по случаю и индивидуально. У зуни общественные связи невероятно крепки, и их мало интересуют личные заботы отдельных людей. Брак заключается практически без предварительных ухаживаний. По традиции, девочкам почти не предоставляется случая поговорить с мальчиком наедине. Однако по вечерам, когда все девочки несут с источников на своих головах кувшины с водой, какой-нибудь мальчик может подстеречь одну из них и попросить воды. Если он ей нравится, она соглашается. Он может также попросить ее сделать ему палочку для метания в кроликов, а затем принести ей кроликов, которых он убил. Другого рода встречи между мальчиками и девочками возбраняются, и на настоящий момент, безусловно, есть множество женщин зуни, которые вступили в брак, не имея пред тем никакого сексуального опыта, кроме подобного.

Когда юноша решает просить руки дочери у ее отца, он приходит к ней в дом. Как принято у зуни во время всякого визита, вначале он пробует поставленное перед ним угощение, а отец спрашивает у него, как и у любого гостя: «Ты, вероятно, пришел за чем-то». Юноша отвечает: «Да, я пришел с мыслями о твоей дочери». Отец зовет дочь со словами: «Я не могу говорить за нее. Пусть она сама скажет». Если она согласна, мать идет в соседнюю комнату, подготавливает соломенную постель, и молодые ложатся вместе. На следующий день она омывает ему волосы. Через четыре дня она наряжается в свою лучшую одежду и несет в дом его матери большую корзину прекрасной кукурузной муки в качестве подарка. За этим не следует больше никаких ритуальных церемоний, и это дело не вызывает особого интереса в обществе.

Если они несчастливы вместе и думают разойтись, особенно если у них нет детей, жена постарается пойти прислуживать на ритуальных пирах. После того, как она переговорит с глазу на глаз с подходящим мужчиной, они договорятся о встрече. У зуни найти женщине нового мужа никогда не представляло трудности. Женщин здесь меньше, чем мужчин, и для мужчины почетнее жить с женой, чем оставаться в доме матери. Мужчины всегда охотно идут на связь. Когда женщина убеждается, что не останется одна, она собирает все имущество мужа и оставляет его у порога, в старые времена – на крыше у люка. Вещей немного: запасная пара обуви, юбка и пояс для танца, если они у него есть, коробочка с драгоценными перьями для молитвенных палочек, горшочки с красками для изготовления молитвенных палочек и обновления масок. Вещи, имеющие бóльшую ценность для обрядов, он никогда не приносил из дома матери. Вернувшись вечером домой, он видит небольшой сверток, берет его и начинает плакать, а затем возвращается с ним в дом своей матери. Он и его семья плачут, их считают несчастными. Но такая перестановка в местожительствах служит лишь предметом мимолетных сплетен. Мужья и жены следуют четко установленным правилам, и правила эти едва ли предполагают глубокие чувства, будь то ревность, месть или привязанность, которая не принимает отказа.

Несмотря на случайный характер брака и развода, значительная доля семей народа зуни сохраняется на протяжении бóльшей части жизни. Ругань порицается, так что в большинстве браков царит мир. Постоянство браков зуни тем поразительнее, что брак, вместо того чтобы стать общественным институтом, который собрал в себе всю мощь традиций, как это произошло в нашей культуре, напрямую пересекает наиболее крепко устоявшуюся общественную связь народа зуни.

Это матрилинейная семья, которая обладает ритуальным правом на владение священными фетишами и заботу о них. Дом и хранящееся в нем зерно принадлежит бабушке, ее сестрам, ее дочерям и дочерям ее дочерей. Независимо от того, что может произойти в браке, женщины остаются в доме всю жизнь. Они представляют собой надежный тыл. Они заботятся о принадлежащих священных предметах и поддерживают их. Они хранят свои секреты вместе. Их мужья считаются чужаками, и связь с домом во всех делах поддерживают их братья, теперь женатые на женщинах из других кланов. Именно они возвращаются во время проведения каждого обряда, когда на алтарь устанавливается священная утварь. Именно они, а не женщины, выучивают наизусть обряды, связанные с их священными связками, и навсегда сохраняют их. По всякому важному поводу мужчина приходит в дом своей матери, который после ее смерти становится домом его сестры, и, если его брак распадается, он возвращается в свой же дом.

Эта укорененная в собственности на дом и объединенная заботой о священных предметах кровно-родственная группа есть важнейшая ячейка общества у зуни. Она незыблема и обладает общими заботами. Но данная группа не является экономической ячейкой. Каждый женатый сын или брат трудится над тем, чтобы пополнить кукурузные запасы своей жены. Только в случае, если в доме его матери или сестры не достает мужской рабочей силы, он займется уходом за кукурузным полем его кровно-родственной семьи. Экономическую ячейку составляет семья, живущая в одном доме – бабушка и ее муж, ее дочери и их мужья. Несмотря на то что эти мужья с ритуальной точки зрения считаются чужаками, они входят в эту экономическую ячейку.

В случае с женщинами никакого противоречия не возникает. Они никоим образом не подчинены своим мужьям. Но вот мужчины подчинены сразу двум группам: они мужья в одной и братья – в другой. В более влиятельных семьях, которые несут заботу о неизменных фетишах, роль мужчины как брата, безусловно, имеет бóльший вес в обществе, чем его роль мужа. Во всех семьях положение мужчины обусловлено не его положением кормильца, как принято у нас, а его связью со священными предметами его семьи. Как муж, он не обладает подобной связью со священными предметами дома его жены и не может претендовать на них, поэтому он обретает положение в семье, лишь когда его дети становятся взрослыми. Именно как их отец, а не как кормилец или муж их матери, обретает он наконец определенную значимость в этой семье, в которой он прожил, быть может, уже двадцать лет.

Как и установление семейных связей, экономические отношения обладают для зуни сравнительно малой значимостью. Как и все пуэбло, и даже в большей степени, чем остальные, зуни богаты. У них есть сады, персиковые рощи, овцы, серебро и бирюза. Они имеют для человека ценность, если позволяют изготовить для себя маску, заплатить за обучение обряду или развлечь племенных богов в масках на празднике Шалако. Для последнего ему необходимо построить дом, чтобы боги благословили его новоселье. Целый год он кормит членов культа, которые строят его дом, добывает бревна для изготовления брусьев, развлекает все племя во время финальной церемонии. Он должен взять на себя бесчисленное множество обязанностей. Для этого весь год он будет сажать много растений и увеличит свое стадо. Его клан будет помогать ему, и он обязан будет сполна отплатить им добром. Разумеется, подобное использование богатства – неотъемлемый атрибут человека с положением, однако ни его, ни кого-либо другого не занимает подсчет имущества как такового. Значение имеет только то, какую роль он играет во время обряда. «Ценная», как говорят коренные жители, семья есть та семья, что обладает неизменными фетишами, а важный человек есть тот человек, что взял на себя множество ритуальных ролей.

Все их традиции направлены на то, чтобы для исполнения ритуальных правомочий богатство играло настолько маленькую роль, насколько это возможно. Хотя ритуальные предметы считаются частной собственностью и заполучить их можно, потратив немало средств и труда, ими свободно может воспользоваться всякий, кто имеет на это право. Многие священные предметы слишком опасны, и пользоваться ими могут лишь те, кто обладает знанием, однако это табу не является табу на чужую собственность. Охотничьи фетиши находятся в распоряжении общества охотников, однако их может взять в пользование всякий, кто отправляется на охоту. Такой человек берет на себя ответственность, которая обычно возлагается на тех, кто использует эти священные предметы. Ему нужно будет высадить молитвенные палочки, соблюдать воздержание и проявлять милосердие на протяжении четырех дней. Однако он ничего не платит, и те, кто владеет фетишами как частной собственностью, не обладают исключительным правом на их сверхъестественную силу. Также и человек, у которого нет своей маски, волен одолжить ее, и к нему не будут относиться как к нищему или попрошайке.

Помимо того, что личное имущество и владение ритуальными предметами необычным образом не связаны между собой, другие, более распространенные виды взаимоотношений у зуни делают богатство сравнительно незначительным. Принадлежность клану с множеством ритуальных полномочий важнее богатства, и бедного человека часто могут призывать для исполнения ритуальных обязанностей, потому что он принадлежит к соответствующему линиджу. Кроме того, ответственность за участие в обряде возложена на целую группу. Любые действия отдельного человека во время исполнения обряда, как и в любой другой сфере жизни, он осуществляет как член какой-то группы. Он может быть относительно бедным человеком, однако его семья или кива, от чьего лица он действует, обеспечивает его всем необходимым для проведения обрядов. Такое участие группе всегда выгодно, поскольку оно приносит ей великое благословение, а имущество любого уважающего себя человека не является критерием, по которому его могут допустить или не допустить к исполнению ритуальных ролей.

Пуэбло – народы с развитой системой обрядов. Но не этим они отличаются от других народов Северной Америки и Мексики. Различие кроется гораздо глубже, чем просто в численности распространенных среди них обрядов. В цивилизации ацтеков ритуалов было не меньше, чем у пуэбло, и даже индейцы Великих равнин, с их танцем солнца, мужскими обществами, орденом табака и военными ритуалами, обладали богатой обрядовой культурой.

Различие между индейцами пуэбло и другими культурами Северной Америки есть то же самое различие, которое выявил и описал Ницше в своих исследованиях греческой трагедии. Он пишет о двух диаметрально противоположных путях формирования ценностей жизни. Дионисическое начало следует им, «уничтожая обычные рамки и ограничения существования». В самые важные мгновения оно стремится вырваться из границ, навязанных ему его пятью чувствами, и прорваться в иную плоскость восприятия. Желание дионисического человека, касается оно личного опыта или ритуального, состоит в том, чтобы прорваться сквозь него к определенному психологическому состоянию, достичь чрезмерного. Эмоции, к которым он стремится, больше всего напоминают опьянение, он ценит озарения безумия. Он, подобно Блейку, верит, что «дорога избытка ведет к дворцу мудрости». Аполлоническому человеку все это чуждо, часто он не имеет представления о природе подобных переживаний. Он находит средства изгнать их за пределы своей сознательной жизни. Ему «ведом лишь один закон, мера в эллинском смысле». Он держится середины дороги, идет по проверенному маршруту и не доводит себя до разрушительных психологических состояний. По меткому замечанию Ницше, даже в исступлении танца «он остается собой и сохраняет свое имя и гражданскую честь».

Народам пуэбло Юго-Запада свойственно аполлоническое начало. Не все то, что Ницше пишет о различиях между аполлоническим и дионисическим, применимо к описанию различий между индейцами пуэбло и окружающими их народами. Приведенные выше строки вполне правдивы, но некоторые качества, больше развитые в Греции, нельзя найти среди индейцев юго-запада, у которых, в свою очередь, больше развиты качества, которые нельзя найти в Греции. В данной работе мы прибегаем к описанию целостной конфигурации культуры коренных жителей Америки через термины, относящиеся к греческой цивилизации, вовсе не из желания приравнять одно к другому. Мы используем их не оттого, что все присутствующие в Греции установки можно найти у коренных жителей Америки, а оттого, что благодаря данным категориям мы можем четко определить качества, отличающие народы пуэбло от других индейцев Америки.

Среди пуэбло общественные институты аполлонической природы получили гораздо большее распространение, чем в Греции. Греция не была столь однобока в своем мышлении. В частности, Греция, в отличие от пуэбло, не испытывала такого недоверия к индивидуализму, который подразумевается аполлоническим образом жизни, но который весьма ограниченно представлен в самой Греции из-за противоречия с силами другого характера. В то же время идеалы и общественные институты зуни на этот счет весьма строги. Для всякого представителя аполлонической культуры привычка следовать знакомому маршруту и держаться середины дороги воплощена во всеобщих традициях его народа. Следовать им означает вверить себя прошлому, традиции. Поэтому те влияния, что в силах традицию нарушить, считаются неблагоприятными и сведены до минимума в их общественных институтах. Главное из таких влияний – индивидуализм. Согласно аполлонической философии индейцев юго-запада, индивидуализм разрушителен, даже если он совершенствует и расширяет саму традицию. Это не означает, что пуэбло препятствуют этому. Ни одна культура не способна защитить себя от новшеств и перемен. Но то, как они происходят, вызывает подозрения и покрывается тайной, а общественные институты, которые могли бы дать свободу действий отдельным людям, считаются незаконными.

Невозможно понять отношения пуэбло к жизни без понимания культуры, от которой они отделились – культуры остальных народов Северной Америки. Именно по силе этих глубинных отличий мы можем вычислить силу противодействия народов пуэбло и противоположность их стремлений, что не дало чертам других индейцев Америки развиться у них. Ведь в целом американские индейцы, включая тех, что проживают на территории Мексики, всей душой принадлежат дионисическому началу. Они ценят любые острые переживания, любые средства, которыми человек может прорваться сквозь привычную завесу чувственного восприятия, и всем подобного рода состояниям они приписывали наивысшую значимость.

Разумеется, культура индейцев, не относящихся к пуэбло, отнюдь не однородна. Они коренным образом отличаются друг от друга практически во всем, и восемь из этих культур представляется удобным выделить в отдельные культурные области. Но в каждой из них, в том или ином виде, присутствуют явно дионисические практики. Самая заметная из них – вероятно, практика обретения сверхъестественной силы через сон или видéние, о чем мы уже говорили ранее. Люди западных равнин добивались подобных видений с помощью ужасных пыток. Они срезали с себя полоски кожи, отрубали пальцы, подвешивали себя на высоких столбах при помощи ремней, продетых сквозь мышцы их плеч. На протяжении слишком длительного времени морили они себя голодом и жаждой. Всеми способами стремились они достичь ощущений, отличных от повседневной жизни. На тех равнинах на поиски видений отправлялись взрослые мужчины. Иногда они стояли неподвижно со связанными за спиной руками, или же смотрели, не отводя взгляда, в одну точку, пока не получали свое благословение. В других племенах они порой отправлялись блуждать в далекие страны, в самую глубь опасных краев. Некоторые племена выбирали для этого утесы и места, особо связанные с опасностью. На все испытания человек шел в одиночку. Если же он хотел обрести видение через пытки и ему нужен был кто-то, кто привяжет его к столбу, на котором ему предстоит раскачиваться, его помощник выполнял свою часть, а для испытания оставлял его одного.

Необходимо было сосредоточить свои мысли на ожидаемом посещении. Сосредоточенность была техникой, на которую они полагались больше всего. «Думайте об этом непрестанно», – повторяли старые целители. Порой было необходимо сохранять лицо влажным от слез, чтобы духи сжалились над страдальцем и исполнили его просьбу. «Я несчастный человек. Сжальтесь надо мной», – эта молитва не сходит с их уст. «Не имейте ничего, – учили целители, – и духи явятся».

На западных равнинах верили, что явленное видение определяло их жизнь и успех, на который они могли рассчитывать. Если видение не являлось им, они были обречены на неудачу. «Я беднел. Оттого я не обрел видения». Если видение было об излечении, человек наделялся даром целительства, если оно было о войне, он наделялся военной силой. Если человеку явилась Двуликая Женщина, он менял свой пол и принимал обязанности и привычки женщины. Если человек был благословлен мифическим Водяным Змеем, он наделялся сверхъестественными силами зла и должен был пожертвовать жизнями своей жены и детей в уплату за то, чтобы стать колдуном. Всякий, кто желал просто обрести больше силы или добиться успеха в опасном начинании, часто обращался к поиску видений. Без них нельзя было обойтись на войне, во время исцеления и во многих прочих случаях: когда надо было призвать буйвола, дать имя ребенку, отслужить траур, отомстить или найти утерянные вещи.

Видение могло сопровождаться зрительными и слуховыми галлюцинациями, но не всегда было так. В большинстве случаев рассказывают о появлении некоего зверя. Вначале он мог иметь человеческий облик, он говорил с просителем, давал ему песнь и заклинание для какой-нибудь магической практики. Когда он уходил, он оборачивался зверем, и проситель знал, что за зверь даровал ему благословение, чью шкуру, кости или перья он должен взять, чтобы сохранить память о прожитом опыте и беречь всю оставшуюся жизнь как священные целительные связки. В то же время некоторые видения носили более случайный характер. Некоторые племена особенно ценили мгновения сближения с природой, когда человек, оказавшись в одиночестве на берегу реки или шествуя по тропе, ощутил в, казалось бы, обыкновенном событии непревзойденную ценность.

Сверхъестественные силы могли явиться во сне. Некоторые описания видений, вне всякого сомнения, повествуют о сновидениях, независимо от того, произошли ли они во сне или при менее нормальных условиях. В некоторых племенах сны почитались превыше всех остальных видов видений. Когда Льюис и Кларк на заре нашей государственности пересекали западные равнины, они жаловались на то, что по ночам невозможно было уснуть. Обязательно просыпался какой-нибудь старик и начинал бить в барабан, чтобы торжественно повторить сон, который ему только что привиделся. Это был ценный источник силы.

Так или иначе, обладал ли пережитый опыт сверхъестественной силой, человек должен был определить сам. Критерии были субъективными, независимо от того, какие общественные ограничения впоследствии на него налагались. Какой-то опыт обладал силой, какой-то – нет, и различали их по вспышке осознания важности, которая ознаменовала ценные переживания. Если видение не вызывало подобного трепета, считалось, что оно ничего не стоит, даже если оно было явлено после пыток, и человек не осмеливался просить у такого видения сил из страха, что зверь, почитаемый за духа-хранителя, навлечет на него смерть и позор.

Вера индейцев западных равнин в силу, обретаемую через видение, есть культурный механизм, который в теории дает человеку неограниченную свободу. Можно пойти и обрести эту в высшей степени желанную силу вне зависимости от того, к какой семье человек принадлежит. Кроме того, можно сослаться на видение как на основание, утвердить любое новшество, любое личное преимущество, которое человек себе вообразил. То, на что он ссылается, было пережито им в одиночестве и по природе своей не может быть оценено другим человеком. Более того, вероятнее всего он пережил этот опыт в настолько неустойчивом состоянии, насколько это было возможно. Личная инициатива отдельного человека достигала несопоставимых масштабов. На практике, разумеется, власть обычая была неоспорима. Даже при такой свободе действий, полученной от своих же общественных институтов, людям вечно не хватает изобретательности, чтобы совершить сколько-нибудь существенные изменения. Со стороны самые основательные нововведения в любой культуре кажутся только незначительными поправками, а то, что пророков предавали смерти из-за того, что они не могли отличить Труляля от Траляля – дело обычное. Точно так же культурную лицензию, которую даровало видение, использовали, чтобы, согласно инструкциям, почерпнутым из видения, учредить Орден Земляники Общества Табака там, где раньше действовал Орден Снегиря, или взывать к силе скунса в войне, хотя обычно полагались на буйвола. Другие ограничения также были неизбежны. Могли сделать упор на то, чтобы испытать видение на деле. На сверхъестественные силы в войне могли претендовать только те, кто уже испытал силу своего видения и привел войско к победе. А в некоторых племенах одно только предложение испытать силу видения должно было пройти через старейшин, а старейшины не руководствовались никаким общением с потусторонним миром.

В других культурах, помимо индейцев западных равнин, разрабатывалось еще больше ограничений на подобные дионисические практики. В любой общности, где безусловные права и привилегии играли важную роль, вполне очевидно, что такая культурная черта, как видение, порождала конфликт. Такой механизм действует на культуру откровенно разрушительно. В племенах, где этот конфликт обострялся, события могли развиваться по-разному. Проживание сверхъестественного опыта, которому на словах еще отдавали должное, на деле превращалось в пустой звук. Если властью обладали семьи или члены культа, они не могли допустить, чтобы любой смог свободно обрести доступ к сверхъестественному и знал, что от такого контакта происходят все силы. У них не было причин перестать проповедовать догму о свободном и открытом видении, так что они продолжали. Но это было лицемерием. Ничто не могло наделить человека властью, кроме как наследование отцу места в культе, членом которого тот являлся. У омаха всякая власть наследовалась строго внутри рода и ценилась как колдовство, которым она, в сущности, и являлась, но все же они не отказались от своей традиционной догмы о всецелой и исключительной зависимости власти от видения, полученного в уединении и ставшего основанием для сверхъестественной силы. На Северо-западном побережье и у ацтеков власть также сохранялась в руках привилегированной верхушки, и дионисические ценности шли перед ними на разного рода уступки, хотя и не теряли своей законной силы.

Приверженность дионисическому началу, наблюдаемая в обычае поиска видения у индейцев Северной Америки, обычно не шла на уступки перед властвующими группами и их особыми правомочиями. Дионисических состояний часто достигали открыто при помощи наркотиков и алкоголя. Индейские племена Мексики во время ритуалов использовали ферментированный сок плодов гигантского кактуса, чтобы впасть в блаженное состояние, которое они почитали в высшей степени религиозным. Важнейшая церемония года пима, во время которой посылались все благословения, заключалась в варке этого кактусового пива. Первыми пили жрецы, затем – все остальные, чтобы «погрузиться в религиозное состояние». В их практиках и песнях опьянение служило синонимом религии. В нем схожим образом переплетаются затуманенный взор и озарение. Оно приносит всему племени ту исступленную восторженность, которую оно связывает с религией.