Текст книги "Модели культуры"

Что бы квакиутль не предпринимали, делалось это с целью показать свое превосходство над соперниками. Они ничуть не стеснялись выражать это стремление к превосходству, безудержно восхваляя самих себя и высмеивая каждого встречного. Если судить по стандартам других культур, речи их вождей на потлачах суть неприкрытая мания величия.

 
Я есть великий вождь, что навлекает позор на других.
Я есть великий вождь, что навлекает позор на других.
Наш вождь вызывает стыд на лицах.
Наш вождь вызывает зависть на лицах.
Наш вождь заставляет людей закрывать лицо руками
от того,
чем он беспрестанно занимается в этом мире,
Вновь и вновь устраивая пиры для всех племен.
 

* * *

 
Я –  единственное великое древо, я вождь!
Я –  единственное великое древо, я вождь!
Вы, племена, в моей власти.
Вы, племена, сидите в центре задней части дома.
Я, племена, первым отдам вам ваше имущество.
Я, племена, ваш Орел!
 

* * *

 
Приведите, племена, того, кто подсчитает имущество, и тщетны будут
Попытки его подсчитать имущество, отданное великим
изготовителем медных пластин –  вождем.
Давайте, воздвигните недостижимый столб потлача,
Ибо он есть единственное толстое древо, единственный толстый корень племен.
А ныне вождь в этом доме разгневается,
Он станцует танец гнева.
Наш вождь станцует танец гнева.
 

* * *

Я – Якатленлис, я Облачный, я также Севид. Я – великий Единственный, я – владыка дыма, я – великий Приглашающий. Имена эти были дарованы мне, когда я заключал брак с дочерями вождей всех племен, которые посещал. Поэтому я смеюсь над тем, что говорят низшие вожди, ибо тщетно пытаются они опорочить имя мое. Кто может приблизиться к тому, что делали мои предки – вожди? Поэтому я известен всем племенам по всему миру. Лишь мой предок – вождь – раздавал имущество на пышных пирах, остальные могут мне лишь подражать. Они пытаются подражать вождю, моему предку, что является корнем моего рода.

* * *

 
Я –  первый из всех племен,
Я –  единственный из всех племен.
Вожди племен –  лишь местные вожди.
Я –  единственный среди всех племен.
Во всех приглашенных вождях ищу я величие, подобное
моему.
Не могу я найти среди гостей такого вождя.
Они никогда не возвращают пиры,
Сироты, бедняки –  вожди племен!
Они позорят себя,
Я есть тот, кто дарит выдр вождям, гостям, вождям
племен.
Я есть тот, кто дарит каноэ вождям, гостям, вождям
племен.
 

Такие гимны самовосхваления исполняли приближенные вождя. Они крайне точно характеризовали их культуру. Все стремления народа были сосредоточены вокруг жажды превосходства. Их общественное устройство, хозяйственные институты, религия, рождение и смерть – все это служило средствами выражения этой жажды. Они понимали триумф как прилюдные насмешки и издевательства над противниками, которые одновременно были, согласно обычаю, их гостями. На потлаче хозяева пиршества вырезали из дерева насмешливые фигуры вождя, которому собирались дать медную пластину, в полную величину. Его бедность символизировали выступающие ребра, а его ничтожность – какая-нибудь недостойная поза. Вождь, который устраивал пир, пел песни, чтобы вызвать презрение по отношению к своим гостям:

 
Ва, прочь с дороги,
Ва, прочь с дороги,
Отверните лица свои, чтобы я мог выплеснуть свой
гнев,
ударив других вождей.
Они притворщики. Они лишь продают одну и ту же
медь снова и снова
и отдают его вождям маленьких племен.
Ах, не просите пощады,
Ах, не просите напрасно пощады, не выставляйте руки,
вы, длинные языки.
Я только смеюсь, я насмехаюсь над тем, кто опустошает
[сундуки с имуществом]
в своем доме, доме, где он устраивает потлач, куда он
приглашает гостей
и где нас оставляют голодными.
 

* * *

 
Вот почему я смеюсь,
Вот почему я смеюсь над бедняком,
Над тем, кто утверждает, что его предки были вождями.
У ничтожеств не бывает предков-вождей,
Ничтожным не передаются имена их предков,
Работающие ничтожества,
Тяжело работающие ничтожества,
Они совершают ошибки, они родились в убогих местах.
Вот над чем я смеюсь.
 

* * *

 
Я –  великий вождь, что всех побеждает,
Я –  великий вождь, что всех побеждает.
О, продолжайте в том же духе!
Лишь над теми, кто продолжает вертеться в этом мире,
Трудясь, теряя хвосты (как лосось), я смеюсь,
Над вождями, что подчиняются истинному великому
вождю.
Ха! сжальтесь над ними! намажьте маслом их ломкие
волосы,
Волосы, которые они не расчесывают.
Я смеюсь над вождями, что подчиняются истинному
великому вождю,
Я –  великий вождь, что навлекает позор на других.
 

Этой навязчивой мысли была подчинена вся экономическая система индейцев Северо-западного побережья. У вождя было два способа обрести желанную победу. Первый заключался в том, чтобы опозорить своего соперника, подарив ему больше имущества, чем тот мог вернуть вместе с требуемым процентом. Второй заключался в уничтожении имущества. В обоих случаях дар подразумевал возврат, несмотря на то что в первом случае богатство дарителя приумножалось, а во втором он своего имущества лишался. Для нас последствия этих двух приемов противоположны друг другу. Для индейца квакиутль они служат взаимодополняющими методами одоления противника, а в полном уничтожении имущества они видели наивысшую в жизни славу. Как и во время продажи медной пластины, речь шла о том, чтобы бросить вызов противнику, которому впоследствии ради спасения от стыда необходимо было уничтожить свое имущество в том же количестве.

Уничтожение имущества происходило по-разному. Крупные потлачи, на которых потреблялось огромное количество рыбьего жира, считались состязанием по уничтожению имущества. Жир щедро раздавался гостям, его выливали в костер. Вздымавшийся от жира огонь доставлял сидевшим рядом с костром гостям массу неудобств, и это тоже воспринималось как часть состязания. Чтобы избежать позора, им приходилось оставаться лежа на своих местах и не двигаться, несмотря на то что пламя вздымалось вверх и доходило до самого потолка. Хозяин не должен был выказывать никакого волнения по поводу того, что над его домом нависла угроза разрушения. У некоторых великих вождей на крыше дома стояла вырезанная из дерева фигура человека. Его называли «рыгун», и устроен он был таким образом, что на горящий снизу дом из него лился непрерывный поток ценного рыбьего жира. Если такой пир превосходил пиры, которые приглашенный вождь когда-либо давал, он должен был покинуть дом и начать подготовку к ответному пиру, который превзошел бы пир соперника. Если ему казалось, что этот пир не сравнится с тем, что он давал ранее, он осыпал хозяина оскорблениям, и тому приходилось дальше пытаться доказать свое величие.

Для этого он мог отправить своих посланников разбить четыре каноэ и принести их обломки, чтобы бросить их в костер. Или он мог убить раба. Или сломать одну медную пластину. Индейцы вовсе не считали, что от уничтожения меди их богатство уменьшалось. У разрушения медной пластины было множество аспектов. Если вождю казалось, что повод недостаточно весом для того, чтобы подарить свою ценную медную пластину, он мог отрезать от нее часть, и тогда его соперник был вынужден отрезать равную часть от своей ценной меди. Возврат имущества происходил так же, как если бы они обменялись целыми медными пластинами. В состязании между различными соперниками один медяк мог путешествовать по побережью на огромные расстояния. Когда великому вождю удавалось, наконец, заполучить оба куска, он сковывал их вместе, и тогда ценность этой меди значительно возрастала.

Согласно мировоззрениям квакиутль, непосредственное разрушение медной пластины было лишь одним из вариантов данной практики. Великий вождь созывал свое племя и провозглашал начало потлача. «Более того, я так горд, что на этом костре я погублю мою медь Дандалайю, что вздыхает в моем доме. Все вы знаете, сколько я за него заплатил. Я отдал за него четыре тысячи одеял. А теперь я сломаю его, чтобы одолеть своих противников. Я превращу свой дом в место битвы для вас, мое племя. Возрадуйтесь, вожди – впервые вы побываете на столь великом потлаче». Вождь клал свою медную пластину в огонь, и тот поглощал ее, или же кидал ее в море с высокого мыса. Так он терял свое богатство, но обретал несравненный престиж. Он победил своего соперника в последнем состязании и тот теперь вынужден уничтожить медную пластину той же ценности или же признать свое поражение.

От вождя ожидалось поведение в определенной степени высокомерное и тираничное. При этом на него накладывались ограничения, чтобы он не становился чересчур деспотичным. Он не мог уничтожать имущество в том количестве, которое привело бы его народ к обнищанию, или участвовать в состязаниях, губительных для него самого. Существенное общественное ограничение, державшее его в рамках, выражено в одном нравственном табу: табу на неумеренность. Неумеренность всегда таит в себе опасность, и вождю не дóлжно преступать границы. Эти установленные обычаем границы, как мы увидим далее, часто допускали радикальное поведение, однако они всегда готовы были сдержать вождя, если тот злоупотреблял поддержкой своего народа. Они верили, что удача покидает того, кто зашел слишком далеко, и переставали следовать за таким человеком. Общество устанавливало рамки, хотя рамки эти нам покажутся невообразимыми.

Столь широко распространенное на Северо-западном побережье стремление к превосходству выражалось в каждой мелочи, свойственной обмену на потлаче. Приглашения на особо торжественные потлачи отправлялись не менее чем за год. На них издалека приплывали лодки, полные почетных гостей. Хозяин объявлял о продаже медной пластины, сопровождая ее самовосхвалением и ссылаясь на величие своего имени и своей меди. Он призывал гостей достать вещи, которые они приготовили в качестве ответного дара. Поначалу гости скромничали и предлагали лишь малую часть положенной стоимости, но процесс постепенно набирал обороты. На каждую прибавку продающая сторона презрительно отвечала: «Думаешь, это все? Вы просчитались, когда решили купить эту великую медь. Это еще не все. Ты дашь больше. Медь стоит так, как подобает моему величию. Давай еще сотню». Покупатель говорил в ответ: «Да, вождь, ты не знаешь жалости», и тут же посылал за требуемыми одеялами. Человек, задачей которого было подсчитать одеяла, считал их вслух, а затем обращался к собравшимся племенам: «Племена! Видите, как надо покупать одеяла? Мое племя сильно в покупке медных пластин – не то, что вы. В этой груде у меня шестьсот одеял. С этими словами, вожди народа квакиутль, я обращаюсь к тем, кто не умеет продавать медные пластины». После его речи поднимался вождь и обращался к людям: «Теперь вы увидели мое имя. Вот мое имя. Вот вес моего имени. Эта гора одеял возвышается до самых небес. Мое имя есть имя квакиутль, и вы, племена, нам не ровня. Берегитесь, вскоре я попрошу вас покупать медные пластины у меня. Племена, я терпеливо буду ждать, когда вы станете покупать у меня».

Но торг за медь только начался. Вождь со стороны продающих поднимался и начинал рассказ о своем величии и привилегиях, которыми наделен. Он перечислял своих мифических предков и говорил: «Я умею покупать медные пластины. Ты, вождь, вечно твердишь о своем богатстве. Разве не подумал ты об этой меди? Дай на тысячу одеял больше, вождь». Таким образом цена за медную пластину поднималась, пока не было оплачено три тысячи двести одеял. Потом у покупателя требовали ценные сундуки, в которые их можно было бы сложить. Приносили и их. Затем обязательно требовались еще дары, которые «украсят обладателя меди». Покупатель соглашался и подносил дары со словами: «Слушайте, вожди. Пусть служат вашим украшением это каноэ, цена которому пятьдесят одеял, и это каноэ, цена которому пятьдесят одеял, и это каноэ, цена которому пятьдесят одеял, и две сотни этих одеял. Итого, четыреста одеял. Дело сделано». Хозяин медной пластины отвечал: «Я принимаю цену». Но ничего еще не было сделано. Теперь покупатель обращался к владельцу и говорил: «Почему ты, вождь, принял цену? Слишком скоро ты принял цену. Должно быть, ты плохого обо мне мнения, вождь. Я – квакиутль, я тот, от кого произошли имена всех племен по всему миру. Ты сдаешься до того, как я закончил с тобой торговаться. Вам никогда не сравниться с нами». Он посылал гонцов к своей сестре, принцессе, и отдавал противнику еще двести одеял, «платья принцессы». Итого, получалось четыре тысячи двести одеял.

Так проходил довольно стандартный процесс покупки медной пластины. В состязаниях между великими вождями насилие и соперничество, лежавшие в самом сердце этой культуры, прорывались на волю. Существует история о ссоре между вождями квакиутль по имени Скороход и Метатель, которая из обыкновенного состязания превратилась в настоящую вражду. Вожди были друзьями. Метатель пригласил клан своего друга на пир, на котором подавалась морошка. Сало и ягоды он небрежно положил в лодки, которые не были предварительно очищены, и таким образом опорочил дары. Скороход воспринял это как тяжкое оскорбление. Он отказался от еды, лег и накрыл лицо своим черным медвежьим одеялом, а родственники, увидев его недовольство, последовали его примеру. Хозяин уговаривал гостей поесть, но Скороход сказал своему глашатаю обратиться с речью и пожаловаться на оскорбление: «Наш вождь не станет есть поганую еду, что ты предложил, поганый человек». Метатель презрительно ответил: «Да будет так. Ты говоришь, словно бы ты был несметно богат». Скороход ответил: «Я и впрямь несметно богат», и отправил своих гонцов принести свое медное морское чудовище. Получив его, он кинул его в огонь, чтобы «погасить огонь своего противника». Метатель также послал за своей медной пластиной. Его слуги принесли ему медь Взгляд на Асканс, и он тоже толкнул его в огонь в пиршественном зале, чтобы «поддерживать пламя». Но у Скорохода был еще одна медная пластина, Журавль, и он послал за ним и положил его в огонь, «чтобы погасить его». У Метателя не было другой медной пластины, поэтому он не мог добавить больше горючего, чтобы поддерживать огонь, и потерпел в первом состязании поражение.

На следующий день Скороход давал ответный пир и послал своих слуг пригласить Метателя. Метатель тем временем заложил достаточно имущества и мог взять еще одну медную пластину. Поэтому, когда перед ним положили дикие яблоки и сало, он отказался с тем и же словами, что и ранее Скороход, и послал своих слуг за медной пластиной Лик Дня. С его помощью он потушил огонь своего соперника. Скороход встал и обратился к нему: «Теперь погас мой огонь. Но подожди. Сядь на место и смотри, что я сейчас сделаю». Он исполнил танец глупцов, поскольку он принадлежал обществу глупцов, и уничтожил четыре каноэ своего тестя. Его слуги принесли их в дом, где проходил пир, и бросили их в огонь, чтобы очиститься от позора, который навлекла на них потушившая костер медная пластина Метателя. Его гости должны были во что бы то ни стало оставаться на своих местах, либо признать свое поражение. Черное медвежье одеяло Метателя опалилось, кожа его ног под ним покрылось волдырями, но он не дрогнул. Только когда пламя начало утихать, он встал и взялся за еду, выказывая таким образом полное безразличие к странному поведению своего соперника.

С тех пор Скороход и Метатель открыто враждовали. Поэтому они решили соперничать тем, что посвящались в различные религиозные общества, используя скорее свои религиозные права, а не мирские. Метатель втайне планировал провести зимние обряды, и когда Скороход узнал об этом от своих доносчиков, он решил превзойти его. Метатель провел обряд посвящения сына и дочери, а Скороход – двух сыновей и двух дочерей. Теперь Скороход превзошел своего соперника. Когда четверо его детей вернулись из своего ритуального уединения, а обрядовый танец достиг наивысшей точки неистовства, он приказал снять скальп со своего раба, который после этого был разрублен танцорами из общества медведя гризли и общества глупцов, а затем съеден каннибалами. Скальп же он отдал Метателю, который, безусловно, не мог потягаться с ним в величии.

Скороход одержал победу и еще в одном деле. Когда дочери его проходили посвящение в ряды танцующих общества воителей, они попросили, чтобы их поставили на огонь. Вокруг костра соорудили огромную стену из дров, чтобы привязать к этим доскам дочерей и предать их пламени. Вместо этого к доскам привязали двух рабов, одетых как подобает танцующим воителям. Четыре дня дочери Скорохода прятались, а затем неожиданно восстали из пепла рабов, который сохранился на огнище. Метателю нечем было тягаться с доказательством такой избранности, и люди его пошли войной против народа нутка. Лишь один человек вернулся, чтобы поведать о поражении и гибели всего отряда.

Говорят, эта история правдива, и есть свидетели других случаев соперничества, которые различаются между собой разве что жестами, которые соперничающие вожди совершали, чтобы продемонстрировать свое величие. Один из ныне живущих людей стал очевидцем того, как вождь пытался потушить огонь, используя при этом семь каноэ и четыреста одеял, в то время как хозяин пира, напротив, поливал костер маслом. Огонь перекинулся на крышу, и целый дом был почти полностью уничтожен, а участники пира оставались на своих местах с напускным безразличием и только посылали за чем-нибудь, что можно было бы еще подкинуть в огонь. «Потом вернулись те, кто уходил за двумя сотнями одеял, и они расстелили их над огнем хозяина дома. Так они его потушили. Потом хозяин взял еще ягод и диких яблок, а медную пластину, с которой танцевала его дочь, положил под пиршественный костер. Четверо молодых людей черпали масло и выливали в огонь по одному ковшу, и одеяла горели вместе с маслом. Хозяин брал масло и выливал его на своих соперников».

Такое соперничество было верхом честолюбия. Эти состязания формировали их представления об идеальном человеке, а связанные с ними устремления принимались за добродетель. Одна пожилая женщина, жена вождя, напутствовала своего сына на потлаче: «Племя мое, я говорю со своим сыном. Друзья, все вы знаете мое имя. Вы знали моего отца, и вы знаете, как он обходился со своим имуществом. Он был безрассуден и не заботился о том, что делает. Он избавлялся от рабов или убивал их. Он отдавал каноэ или сжигал их на костре в пиршественном доме. Он отдавал шкуры выдр своим соперникам в собственном племени, или вождям других племен, или же разрывал их на куски. Вы знаете, что это – чистая правда. Такой путь, сын мой, наметил для тебя твой отец, и ты должен ему следовать. Твой отец был особенным человеком. Он был истинным вождем коскимо. Поступай так, как поступал твой отец. Разорви одеяла или же отдай их племени, с которым мы враждуем. Вот и все». Сын ее ответил: «Я не стану препятствовать пути, что наметил для меня мой отец. Я не стану нарушать закон, что установил для меня мой вождь. Я отдаю эти одеяла своим соперникам. Война, что мы ведем, упоительна и непримирима». После этого он принялся раздавать одеяла.

На Северо-западном побережье подобная раздача имущества проходила бесчисленное множество раз. Порой кажется, что эти события не имеют ничего общего с экономическим обменом. У нас не получится понять поведение квакиутль во время свадьбы, смерти или несчастного случая, пока мы не разберемся, какие психологические особенности лежат в его основе. В их культуре об отношениях между мужчиной и женщиной, о религии и даже о неудаче судили по тому, давали ли они повод показать свое превосходство путем раздачи или уничтожения имущества. Главными поводами служили: передача своего статуса наследнику, вступление в брак, принятие и демонстрация религиозных полномочий, траур, война и несчастные случаи.

Вступление наследника в свои права служило очевидным поводом для того, чтобы дать волю своим притязаниям на величие. Наследнику передавались все имена, все права, и такой торжественный дар необходимо было подтвердить традиционной раздачей и уничтожением имущества. На преемника надевались «доспехи богатства». Такого рода потлачи представляли особую важность и были сложно устроены, однако основные черты этих ритуалов были довольно просты. Очень характерен следующий потлач, посвященный «величию имени наследника Тласотивалиса». На этом пиру собрались все племена и вождь, отец Тласотивалиса, торжественно перечислял все права, которыми наделял его фамильный миф, и провозглашал новое имя своего сына. Отныне преемник принимал традиционное имя наследника, и все было готово для раздачи имущества в его честь. В самом разгаре танца от лица отца хор начинал петь сочиненную для него песню:

 
Уйдите с дороги и дайте ему эту [медь], которой я всегда
стремлюсь поразить своих соперников.
Племена, не просите пощады, высунув языки и сжав руки.
 

И юный наследник появлялся из дальней комнаты, неся в своих руках медную пластину Денталайю. Отец давал ему поучительные наставления: «О, великий вождь Тласотивалис! Действительно ли ты этого желаешь? Неужели ты по-настоящему хочешь погубить эту медь в огне, медь, нареченную Денталайю? Живи, как полагается человеку твоих полномочий. Ибо действительно ты произошел от удивительных вождей, которые так и поступали с нареченными медными пластинами (то есть ломали их). Его сын, соблюдая все элементы обряда, ломал медяк и раздавал его своим соперникам со словами: «Я следую пути, что мне наметил мой вождь, мой отец; путь, по которому мне необходимо пройти, мне, удивительному безжалостному вождю, которому ничего не страшно. Вот, что я говорю, вожди, я разбил Денталайю для вас, племена!» Он раздавал оставшееся имущество и перенимал из рук своего отца власть вождя.

Такого же рода потлачи проводились по случаю совершеннолетия девушки из семьи вождя – его младшей сестры или дочери. Как и в случае с вступлением наследника в свои права, хотя и не в таком масштабе, необходимо было доказать величие своего имени. Для раздачи собирали не только одеяла и медные пластины – в ход шли предметы женской одежды, женские каноэ для ловли моллюсков, золотые и серебряные браслеты и серьги, плетеные шляпы и украшения из раковин моллюсков. Раздача имущества давала вождю право утверждать, что он поднялся на следующую ступень по лестнице в становлении полноценным вождем. Такого вождя они называют «вождь, преодолевший путь».

Хотя потлачи индейцев Северо-западного побережья, проводимые в честь наследника, служили поводом для самовосхваления и демонстрации богатства, они не являлись непосредственным противостоянием между соперниками, а потому не отражали дух культуры этого народа в той мере, в какой ее отражали потлачи при заключении брака. Как и покупку медной пластины, брак разыгрывали так, словно бы это была война. Когда знатный мужчина собирался заключить брак, он созывал своих родственников, как на войну, и обращался к ним: «Сейчас мы пойдем войной на другие племена. Помогите мне привести в мой дом мою жену». Тут же приступали к приготовлениям, однако оружием им служили имеющиеся на руках одеяла и медные пластины. Война заключалась преимущественно в обмене имуществом.

Как и в случае с медью, цена выкупа за невесту планомерно повышалась. Жених вместе со своими приближенными отправлялся в дом отца невесты. Каждый знатный гость приносил часть своего имущества, чтобы «поднять невесту с пола» и «подготовить место, на которое невеста могла бы присесть». Чтобы показать величие жениха и что он превосходит семью отца невесты, вслух отсчитывали все больше и больше одеял. Конфликт между этими двумя группами выражался и по-другому. Родственники со стороны жениха могли вооружиться и обрушиться на деревню невесты, а те – напасть на них в ответ. Порой битва выходила из-под контроля, и во время стычки погибали люди. Или отец невесты выстраивал своих людей в две шеренги, они держали в руках железо с раскаленными концами, направленными внутрь, и люди со стороны жениха должны были пройти между этими колоннами. Некоторые семьи обладали особым правом разводить в пиршественном доме огромный костер, и жениху и его гостям предстояло сидеть рядом с этим костром, не шелохнувшись, пока они не получат серьезные ожоги. Тем временем, если семья невесты обладала своим фамильным гербом в виде морского монстра, чья фигура была вырезана из дерева, из него извергались семь черепов, а отец невесты насмехался над родственниками жениха: «Осторожно, Гватсенокс! Это кости женихов, что пришли свататься к моей дочери и бежали от моего огня».

Как мы уже увидели, во всех этих случаях покупали не невесту, а те особые права, которые она могла передать своим детям. Как и всякая сделка на Северо-западном побережье, выкуп невесты превращался для отца невесты в обязательство, которое он должен был потом вернуть в многократном размере. Ответные дары можно было вручить по случаю рождения детей и их вступления в возраст зрелости. В такие моменты отец жены не только передавал своему зятю материальные дары, во много раз превосходившие те, что он получил, но и самое главное – имена и особые привилегии, которые он имел право передать детям своей дочери. Они в определенной степени становились собственностью зятя, однако он мог лишь передать их своим наследникам, которых он порой выбирал не из детей жены, через которую он эти права получил. Они не были его собственностью в том смысле, что он сам мог бы использовать эти имена и привилегии на потлачах. В особо знатном роде возвращение долга за выкуп невесты могло растянуться на долгие годы и завершиться только тогда, когда старший ребенок от этого брака будет посвящен в великое общество каннибалов. В таких случаях зять, когда он был уже готов получить возвратный дар, обязался устроить торжественный зимний обряд, во время которого он будет отвечать за масштабную раздачу имущества, а расходы на это покроет отец его жены. Обряды эти были посвящены вступлению ребенка зятя в ряды общества каннибалов, а имя и привилегии, которые юноша или девушка получали в этот момент, были возвратным даром за выкуп невесты – самым ценным имуществом, участвующем в этой брачной сделке.

Размер и сроки ответного дара зависели от знатности семьи, количества рожденных в браке детей и многих других обстоятельств, которые у каждого брака были свои. Так или иначе, сам ритуал был строго прописан и разыгрывался как настоящее зрелище. Отец жены готовился к ней годами. Когда наступал срок, он требовал со своих должников исполнение обязательств и в обилии собирал еду, одеяла, сундуки, тарелки, ложки, котлы, браслеты и медные пластины. Браслеты привязывались к палкам, по десять штук на каждую, а ложки и тарелки связывались длинными веревками – «якорными тросами каноэ». Родственники отца жены собирались, чтобы поддержать его и принять участие в этом представлении, а родственники со стороны зятя в полном составе, облаченные в праздничные одежды, выходили на помост его дома, с которого открывался вид на пляж. Родственники отца жены сооружали на пляже «каноэ» – выложенный на песке квадрат со стороной более 30 метров, из крышек старинных церемониальных коробов, которые украшались изображениями морд животных и зубами морских выдр. Они сносили к этому каноэ все собранные родственниками тестя дары. С передних концов этого каноэ к помосту дома зятя протягивались якорные тросы с привязанными к ним деревянными тарелками и ценными ложками, сделанными из рога горного козла. Все родственники со стороны тестя заходили в каноэ, и они и родственники зятя пели по очереди свои ценные песни. Жена, то есть женщина, чей выкуп теперь возмещался, стояла в каноэ вместе со своими родителями, нагруженная украшениями, которые она несла своему мужу. Самым важным танцем этого праздника был ее танец, во время которого она демонстрировала свои украшения: сделанное из раковины абалона кольцо в носу, столь огромное, что его пришлось привязать к ушам для дополнительной поддержки, и серьги, столь тяжелые, что их пришлось привязать к ее волосам. По завершении танца, отец ее вставал и передавал право на все находившиеся в каноэ вещи своему зятю. Самой важной частью имущества была маленькая шкатулка, в которой находились символы привилегий религиозных обществ и имена, которые переходили во владение зятя, чтобы потом быть переданными его детям.

Как только право собственности на все имущество переходило к зятю, его друзья бросались на каноэ с топорами и разрубали одну из крышек сундуков, крича: «И вот, наше нагруженное каноэ разбито», а зять отвечал: «Будем же радоваться». Это называлось «потопить каноэ» и знаменовало, что зять тут же раздаст все находящиеся в нем богатства членам племени, то есть отдаст под проценты, чтобы еще больше приумножить свое достояние. Это было наивысшим успехом для любого мужчины, и принадлежащая зятю песня, которую он поет по такому случаю, выражает торжество вождя на вершине своей власти:

 
Я пойду и расколю на куски гору Стивенс.
Я сделаю из нее камни для моего костра.
Я пойду и сломлю гору Катстаис,
Я сделаю из нее камни для моего костра.
 

Честолюбивый мужчина стремился жениться четыре раза, чтобы обрести как можно большее количество ценных привилегий и собрать ответные дары за выкуп невесты. Даже если стороны хотели заключить подобный союз, а подходящей дочери не было, передача прав все равно могла состояться. Мужчина женился на, как они говорили, «левой ноге», «правой руке» или любой другой части тела его будущего тестя. То есть ненастоящую свадьбу играли с теми же обрядами, что и настоящую, и таким образом происходила передача всех привилегий. Из этого становится ясно, что на Северо-западном побережье брак превратился в формальный способ передачи привилегий. Однако еще поразительнее рассказы о межплеменных браках, которые приводили к войне из-за зависти. Брак знатной женщины с мужчиной из другого племени означал для ее народа потерю танцев и привилегий, которые они бы очень не хотели отдавать кому-то другому. Так, однажды племя, от которого отец невесты изначально получил права на их танец, оскорбилось тем, что он может перейти к вождю вражеского племени. Они притворились, что устраивают пир, и пригласили на него отца невесты и его соплеменников. Когда все собрались, они напали на гостей и убили отца невесты и многих его друзей. Таким образом они предотвратили передачу права на этот танец вражескому вождю, который получил бы их впоследствии через брак в качестве уплаты долга за выкуп невесты. Впрочем, вождь, который из-за смерти тестя лишился права на желанный танец, решил так просто не сдаваться. Он заключил другой брак – с дочерью мужчины, который убил его тестя, и поэтому снова заявил свои права на этот танец. Таким образом, он получил танец, который хотел приобрести еще в первом браке.