Текст книги "Модели культуры"

Жизнь на Добу способствует развитию крайних форм враждебности и злобы, которые большинство обществ при помощи своих социальных институтов насколько возможно сократили. В это же время общественные институты на Добу их в высшей степени возвысили. Добуанец, не сдерживаясь, воплощает в жизнь худшие кошмары человека о злонамеренности вселенной, и согласно его пониманию жизни, добродетель заключается в выборе жертвы, на которую можно выплеснуть злобу, свойственную как человеку, так и силам природы. Все существование видится ему жестокой борьбой, в которой смертельные враги противостоят друг другу, сражаясь за каждое благо этой жизни. Его верное оружие в этой борьбе – подозрительность и жестокость. И он не просит пощады – и никому пощады не дает.

Глава 6
Северо-западное побережье Америки

Индейцы, жившие на узкой полосе тихоокеанского побережья, простиравшейся от Аляски до залива Пьюджет, были народом могучим и властным. Их культура выбивалась из общего ряда. Она обладала изюминкой, которая отличала ее от культур окружающих племен и делала их непохожими на другие народы. Немногие разделяли их ценности, немногие считали их устремления достойными уважения.

Для примитивного народа они были чрезвычайно богаты. Они построили свою цивилизацию на обилии неисчерпаемых запасов товаров, которые доставались им без особого труда. Рыбу, которую они употребляли в пищу, можно было вылавливать в море в огромном количестве. Лосось, треска, палтус, мясо тюленя, рыба-свеча – все это высушивалось, для долгой сохранности, или шло на изготовление рыбьего жира. В ход всегда шли выброшенные на берег киты, а более южные племена даже занимались китобойным промыслом. От моря зависело само их существование. Берег, на котором они жили, тесно обступали горы – они возводили свои жилища прямо на пляжах. Эта местность сполна обеспечивала их всем, что им требовалось. Узкие заливы врезались в самую глубь суши, и вдоль всего побережья было разбросано бесчисленное множество островов, которые не только втрое расширили береговую линию, но и создали укромные заводи и защищали лодки от непрерывного напора тихоокеанских волн. О разнообразии местных морских обитателей ходят легенды. Здесь находится величайшее в мире место нереста, и племена Северо-западного побережья знали календарь хода рыбы так же хорошо, как иные народы – медвежьи повадки или наилучшее время для высадки семян. Они всегда держались поближе к воде, даже в тех редких случаях, когда им была необходима какая-нибудь растительность – например, деревья, которые они срубали и расщепляли на доски для своих домов или обжигали и обтесывали для изготовления каноэ. Перевозить груз они могли только по воде, поэтому они срубали деревья поближе к ручью или заливу, чтобы его можно было переправить в деревню.

Они непрерывно поддерживали связь друг с другом при помощи мореходных каноэ. Их манили приключения, и плавания совершались далеко на север и юг. Влиятельные люди заключали брак со знатью из других племен, а приглашения на торжественные пиры – потлачи – отправлялись за сотни километров, и далекие племена отвечали на них, отправляя груженые каноэ. Их языки относились к разным языковым группам, поэтому большинству народов приходилось говорить на нескольких не родственных друг другу языках. Языковые различия отнюдь не мешали распространению мельчайших деталей обрядов или целых фольклорных произведений, основные элементы которых часто совпадали у разных народов.

Для того чтобы обеспечить себя пищей, им не нужно было вести сельское хозяйство. Они обрабатывали небольшие поля клевера и лапчатки, но не более того. Главным занятием мужчин, помимо охоты и рыбалки, была обработка дерева. Они строили свои дома из деревянных досок, вырезали огромные тотемные столбы, сооружали и украшали резьбой стенки сундуков, выдалбливали мореходные каноэ, изготавливали деревянные маски, домашнюю мебель и всевозможную утварь. Они не нуждались в металле для изготовления топоров и пил – они валили большие кедры, раскалывали их на доски, перевозили в деревни по морю, не используя колесный транспорт, и строили из них свои многосемейные дома. Действия их были весьма изобретательны и просчитаны до мелочей. Они очень ловко раскалывали бревна на доски, использовали огромные стволы деревьев в качестве брусьев и балок для домов, через косые отверстия скрепляли древесину так, что снаружи не оставалось никаких следов соединения, и из единого ствола кедра изготавливали каноэ, способное ходить по морю и вмещать в себя пятьдесят-шестьдесят человек. Искусство их было дерзким и самобытным, и развито оно было не меньше, чем у любого другого первобытного народа.

Культура народов Северо-западного побережья пришла в упадок во второй половине XIX века. Поэтому непосредственные сведения о ней, как о живой цивилизации, получены нами из описания племен, сделанных предыдущим поколением антропологов, и лишь культура народа квакиутль известна нам в мельчайших подробностях. Поэтому, по большей части, через описание культуры квакиутль мы будем описывать культуру индейцев всего Северо-западного побережья. Мы также сможем дополнить картину различными сведениями о жизни других племен, известными нам из воспоминаний пожилых людей, которые некогда были частью этой ныне исчезнувшей цивилизации.

Как и большинство американских индейцев, за исключением разве что народов пуэбло Юго-Запада, племена Северо-западного побережья принадлежали к дионисическому началу. В своих религиозных обрядах они стремились достичь в конечном итоге состояния экстаза. В кульминационный момент танца главный танцор терял над собой контроль и входил в иное состояние бытия. У его рта появлялась пена, он начинал неистово и чрезмерно дрожать, совершать поступки, которые в обыкновенном состоянии казались бы ужасными. Некоторых танцующих связывали четырьмя веревками, которые держали в руках четверо мужчин, чтобы те, в своем безумии, не причинили никому непоправимый вред. В своих танцевальных песнях они воспевали это безумие как знамение свыше:

 
Дар духа, разрушающих разум человека,
О, истинный друг из иного мира, ввергает людей
в страх[30]30
  То есть каннибал на северном краю света – сверхъестественный покровитель танцующего, в чей власти тот танцует. –  Прим. авт.


[Закрыть].
Дар духа, разрушающий разум человека,
О, истинный друг из иного мира, разгоняет людей
из домов[31]31
  То есть они в ужасе убегают. –  Прим. авт.


[Закрыть].
 

Все это время в руках танцующего находились раскаленные угли. Он безрассудно ими играл: одни клал себе в рот, другими бросался в столпившихся вокруг людей, обжигая их и воспламеняя их одежду из кедровой коры. Во время медвежьего танца хор пел:

 
Велика ярость этого великого духа.
Он будет держать людей в своих лапах и терзать их.
Он проглотит их с кожей и костями, раздробив
их плоть и кости клыками своими.
 

Если танцор совершал ошибку в своем выступлении, он должен был упасть замертво, а тот, кто изображал медведя, обрушивался на него и рвал на части. Иногда это было не по-настоящему, но согласно традиционному учению, за определенные ошибки смягчать наказание не полагалось. Во время крупных обрядов «медведей» полностью облачали в черные медвежьи шкуры, и даже по менее торжественным поводам они порой надевали на руки шкуру передних лап медведя, на которой сохранились все когти. «Медведи» танцевали вокруг костра, взрывая когтями землю и изображая движения разъяренного зверя, в то время как остальные пели песню танцующего медведя:

 
Как спрятаться нам от медведя, что ходит
по всему земному шару?
Проползем под землей! Покроем спины свои грязью,
чтобы великий грозный медведь с севера
не нашел нас.
 

Танцы народов Северо-западного побережья являлись, по сути, религиозным действом, в ходе которого сверхъестественные покровители посвящали человека в религиозное общество. Встреча с потусторонним духом была сродни обретению видения, которое во многих частях Северной Америки после голода и самоистязания даровало просителю духа-хранителя, который помогал ему на протяжении всей жизни. На Северо-западном побережье встреча с духом превратилась в простую формальность, не более чем способ выразить свое право на вступление в тайное общество, к которому человек так стремился. Но насколько видение утратило свое значение, настолько же акцент сместился в сторону безумия, насылаемого высшими силами на того, кто имеет право на обретение сверхъестественных сил. Когда юноша квакиутль готовился вступить в одно из религиозных обществ, духи уносили его в леса, где он оставался в одиночестве на какое-то время, и считалось, что это сверхъестественные существа удерживают его. Он постился, чтобы выглядеть истощенным, и готовился по возвращении изображать безумие, как того требовал обычай. Весь зимний цикл религиозных обрядов квакиутлей был направлен на «укрощение» посвящаемого, который возвратился домой, полный «сил, разрушающих разум человека», и которого необходимо было вернуть в состояние земной жизни.

Посвящение во время танца каннибала особенно ярко отражает свойственную культуре Северо-западного побережья дионисическую сущность. У квакиутль общество каннибалов стояло выше всех остальных. Его члены занимали на зимних танцах самые почетные места, а во время пиршеств никто не приступал к еде, пока не начинали есть каннибалы. От всех других религиозных обществ каннибалов отличала страсть к человеческой плоти. Они нападали на зрителей и пытались зубами оторвать из их рук куски плоти. Их танец походил на танец зависимого, обезумевшего при виде возложенной перед ним «пищи» – приготовленного трупа, вынесенного на вытянутых руках какой-нибудь женщиной. В особо торжественных случаях каннибал съедал тела рабов, убитых специально для этой цели.

Каннибализм квакиутль очень далек от эпикурейского каннибализма народов Океании или бытовой зависимости рациона от человеческой плоти во многих африканских племенах. Индеец квакиутль испытывал нескрываемое отвращение к поеданию человеческой плоти. Когда каннибал танцевал, трепеща перед плотью, которую ему предстояло съесть, хор пел его песню:

И вот, я сейчас съем это,

Лицо мое мертвенно бледно.

Я съем то, что даровал мне каннибал

с северного края света.

Каннибал подсчитывал, сколько раз он кусал руки зрителей, и принимал лекарства, вызывающие рвоту, пока все куски не выйдут наружу. Часто он их и вовсе не проглатывал.

Помимо поедания плоти живых рук, считалось, что плоть приготовленного трупа или тела рабов на ритуалах каннибалов несла в себе еще бóльшее осквернение. После такого осквернения на каннибала налагалось множество табу. На протяжении четырех месяцев он оставался в уединении в своей маленькой спальне, и у его дверей нес дозор участник медвежьего танца. Он ел пищу из специальной посуды, которую впоследствии уничтожали. Пил он всегда согласно обряду, делая не более четырех глотков зараз и не прикасаясь губами к чаше. Ему приходилось пользоваться трубочкой для питья и специальными столовыми приборами. На чуть более короткий срок ему запрещалась всякая теплая пища. Когда период его уединения подходил к концу, и он вновь оказывался среди людей, он притворялся, что позабыл привычное течение жизни. Его необходимо было заново научить ходить, говорить, есть. Предполагалось, что он так далеко ушел от этой жизни, что она перестала казаться ему знакомой. Даже после окончания его четырехмесячного уединения он считался неприкосновенным. На протяжении года ему нельзя было приближаться к жене, играть или заниматься какой-либо работой. Согласно традиции, он пребывал в таком отчуждении в общем счете четыре года. Отвращение, с которым квакиутль поедали человеческую плоть, служило подходящим выражением того, как дионисическая культура видит добродетель – заключенной в ужасе и запрете.

Когда посвящаемый в общество каннибалов оставался один в лесу, ему нужно было достать с дерева положенный туда труп. Кожа уже успевала иссушиться, и он особым образом ее готовил, чтобы во время танца использовать ее как «еду». Тем временем период его уединения подходил к концу, и племя готовилось к зимним танцам, которые в первую очередь представляли собой обряд посвящения в общество каннибалов. Каждый член племени в соответствии со своими ритуальными правомочиями приобщался к сакральному. Они призывали духов зимнего танца, а те, кто обладал соответствующим правом, изображали насланное сверхъестественными силами безумие. Требовалось прилагать серьезные усилия и тщательно соблюдать все правила, иначе не хватит сил на то, чтобы вернуть каннибала из его заключения у потусторонних существ. Они взывали к нему в неистовом танце, прибегали к доставшимся по наследству силам, но поначалу их старания были тщетны.

И вот наконец, всеобщее неистовство членов братства каннибалов пробуждало новопосвященного, и его голос внезапно раздавался на крыше дома. Он был не в себе. Он раздвигал доски на крыше и впрыгивал в гущу собравшихся. Они тщетно пытались его окружить. Он делал круг вокруг костра и снова выбегал наружу через тайную дверь, оставив после себя только ветви священного куста болиголова, служившие ему одеждой. Все следовали за ним в лес, и вскоре он вновь появлялся в поле зрения. Три раза он исчезал из виду, а на четвертый вперед выводили какого-нибудь старика – «приманку», как его называли. Каннибал набрасывался на него, хватал за руку и кусал. В этот момент люди ловили его и уводили в дом, в котором проводился обряд. Он был охвачен безумием и кусал каждого, до кого получалось добраться. Когда они подходили к дому, в котором проводился обряд, его не могли заставить войти внутрь. Наконец, появлялась женщина, также проходившая посвящение. Это ее задачей было нести приготовленное тело человека, и вот она входила обнаженная с трупом на руках. Она танцевала задом наперед, лицом к каннибалу, пытаясь заманить его в дом. Он никак не поддавался на уговоры, но в конце концов он снова взбирался на крышу и спрыгивал внутрь через раздвинутые доски. Он танцевал неистово, потеряв над собой контроль, каждый его мускул содрогался в той особенной дрожи, которую квакиутль связывают с безумием.

Когда каннибал доходил да состояния экстаза, танец с трупом повторялся. Укрощение каннибала и возложение на него четырехмесячных запретов является, пожалуй, самой поразительной дионисической практикой зимних ритуалов. Согласно бытующим в их культуре представлениям, она в самой крайней форме отображает сверхъестественную силу, заключенную в ужасе и запрете.

Этот ритуал проводили четыре жреца, которые унаследовали сверхъестественную способность укрощения каннибала. Посвящаемый был не в себе. Он бегал взад-вперед, словно одичавший, в то время как другие участники ритуала пытались его удержать. Он не мог танцевать, поскольку был всецело охвачен безумием. Они пытались дозваться каннибала в его экстазе при помощи различных ритуалов изгнания. Сначала они пытались изгнать из него потусторонние силы при помощи огня, размахивая над его головой горящей кедровой веткой, пока он не падал ниц. Потом они пробовали изгнание водой: в ходе ритуала нагревали на костре камни, подогревали с их помощью воду в специальном ящике и торжественно выливали ее на голову посвящаемого. Затем из кедровой коры делали фигурку, изображавшую обезумевшего каннибала, и сжигали ее.

Однако в конечном итоге процесс изгнания завершался при помощи менструальной крови. На Северо-западном побережье, больше, чем где бы то и было, менструальная кровь считалась в высшей степени оскверняющей. На этот период женщины должны были жить обособленно, а само их присутствие лишало сил любую шаманскую практику. Им нельзя было переступать через ручей или приближаться к морю, чтобы не нанести оскорбление лососю. Если кто-то умирал, несмотря на лечение шамана, вина часто возлагалась на менструальную кровь, следы которой непредвиденным образом оказались на куске кедровой коры, находящейся в доме. Поэтому, во время заключительного этапа изгнания из каннибала безумия, жрец брал кедровую кору со следами менструальной крови четырех особо знатных женщин и окуривал его лицо. По мере того, как ритуалы изгнания начинали действовать, танец каннибала становился все более сдержанным, и к четвертому танцу он уже был укрощен и тих – безумие покинуло его.

Склонность народов Северо-западного побережья ко всему дионисическому ярко проявляется не только в их обрядах посвящения и ритуальных танцах, но и в их методах ведения хозяйства, военном деле и особенностях соблюдения траура. В этом они являются полной противоположностью аполлоническим народам пуэбло и похожи на большинство коренных жителей Северной Америки. В то же время, свойственная им модель культуры была тесно связана с их своеобразными представлениями об имуществе и о том, как надлежит распоряжаться богатством.

У индейцев Северо-западного побережья было много имущества, и права на него были строго защищены. Владение им было, по сути, владением семейной реликвией, и подобные реликвии составляли основу самого общества. Имущество было двух видов. Земля и море находились в общей собственности группы родственников и передавались по наследству всем ее членам. Они не возделывали поля, но в распоряжении рода находились охотничьи угодья и даже территории сбора диких кореньев и ягод, и никто не мог вторгаться в фамильные владения. С той же строгостью защищались права владения территориями, на которых ловили рыбу. Порой семье приходилось преодолевать большие расстояния, чтобы добраться то тех участков суши, где они могли добывать моллюсков, поскольку территория, прилегавшая к деревне, принадлежала другому роду. Эти земли так долго переходили по наследству, что сама деревня могла переехать в другое место, а право владения залежами моллюсков оставалось неизменным. Они так рьяно защищали право собственности не только на прибрежных территориях, но и на глубоководных участках моря. Принадлежащая той или иной семье территория для ловли палтуса обозначалась двумя опознавательными знаками. Реки тоже были разделены на отдельные участки для ловли рыбы-свечи, и весной семьи добирались издалека, чтобы порыбачить на их собственной территории.

Впрочем, был еще более ценный вид собственности, и владели им иначе. Обладание собственностью в квакиутль выражалось главным образом не во владении средствами к существованию, какую бы важную роль это ни играло. Превыше всего они ценили вещи, которые стояли гораздо выше материальных благ. Некоторые из них все же были материальны: родовые столбы, ложки и фамильные гербы. Но гораздо бóльшую часть из них составляли предметы нематериальные: имена, мифы, песни и особые права, которыми мог похвалиться всякий богатый человек. Хотя это особое имущество и передавалось по наследству внутри одного кровного рода, оно находилось одновременно в руках одного человека, и только он один обладал исключительной возможностью пользоваться правами, которые оно предоставляло.

Самым главным таким имуществом и основой всего остального было обладание знатным титулом. В каждой семье и каждом религиозном обществе были имена, которые передавались отдельным людям согласно их титулу, праву наследования и материальному достатку. Титулы эти наделяли их статусом племенной знати. Их использовали в качестве личных имен, однако, согласно традиции, эти имена оставались неизменными с сотворения мира. Когда человек принимал на себя такое имя, ему самому переходило все величие предков, носивших его при жизни. Когда же он передавал это имя наследнику, он отказывался от любого права использовать его, как свое собственное.

Наследование имени зависело не только от крови. Во-первых, титулы эти переходили к старшему в семье, а младшие сыновья оставались ни с чем. Они занимали положение презренных простолюдинов. Во-вторых, право на обладание титулом должно было быть подтверждено возможностью поделиться огромными богатствами. Женщина была поглощена отнюдь не домашними заботами, а изготовлением большого количества циновок, корзинок и одеял из кедровой коры. Все эти ценности складывались в особые сундуки, изготовленные мужчиной для тех же целей. Схожим образом мужчины изготавливали и накапливали каноэ, а в качестве денег использовали ракушки Dentalium. Знатные мужи владели внушительным количеством различных предметов, которые они могли отдавать под проценты, и те переходили из рук в руки и использовались вместо банкнот, которые подтверждали законность обладания особыми правами.

Это имущество служило своего рода валютой в сложной денежной системе, работа которой обеспечивалась сбором высочайших процентов. Сто процентов для годового займа – обычное дело. Богатство человека рассчитывалось из того количества имущества, которое он отдавал под проценты. Подобное ростовщичество возможно только благодаря тому, что море полно рыбы и ее легко достать, запасы денежных раковин непрерывно пополнялись из моря, а в качестве искусственных ценностных единиц использовались листы вытравленной самородной меди – медные пластины – цена которым была не менее десяти тысяч одеял. Разумеется, сами по себе они не обладали ценностью, и стоимость их рассчитывалась исходя из того, сколько за них заплатили во время последнего обмена, в котором они были задействованы. Кроме того, всякий крупный обмен, в ходе которого возвращались долги, всегда касался более чем одного человека. Торговцы возглавляли целую местную группу, а во время межплеменного обмена – и все племя. Во время этого процесса они распоряжались товарами каждого члена их группы.

Каждый более или менее знатный человек, будь то мужчина или женщина, вступал в эту экономическую борьбу еще ребенком. При рождении ему давалось имя, которое просто обозначает место, где он появился на свет. Когда приходило время ему принять более весомое имя, старшие члены семьи давали ребенку несколько одеял, которые ему надлежало раздать своим родственникам. Те, кто получил от ребенка эти подарки, старались вернуть их ему в скором времени и с большими процентами. Вождь тоже получал от ребенка подарки и, когда вскоре после этого он раздавал имущество на всеобщем обмене, он отдавал ему втрое больше, чем получил. К концу года мальчик должен был вернуть тем, кто изначально снабдил его одеялами, сто процентов первоначальной стоимости. Остаток он оставлял себе, и он приравнивался к стоимости одеял, которые у него были изначально. Он раздавал их в течение нескольких лет и получал проценты, пока не был готов заплатить за свое первое имя на традиционном потлаче. Когда он был готов, собирались все родственники и старейшины. Пред лицом всего народа, вождя и старейшин племени отец отдавал сыну имя, которое обозначало его новый статус в племени.

С этого момента юноша занимал традиционное положение среди тех мужчин племени, кто обладал титулом. В дальнейшем, устраивая потлачи или участвуя в них, он получал все более значимые имена. Человек любого статуса сменял имена, как змея сменяла кожу. Имя определяло его родственные связи, богатство и положение в племени. Всякий раз, когда представлялся случай – будь то потлач, свадьба, совершеннолетие внука или вызов вождю другого племени – хозяин имени использовал его, чтобы подтвердить свое право или право своего наследника на новое имя и обретаемые вместе с ним привилегии.

У квакиутль важнейшую роль в обретении статуса играл брак. В племенах Северо-западного побережья, живших к северу от них, род был матрилинейным, и положение передавалось по материнской линии, хотя носителями этого положения были мужчины. В то же время в квакиутль люди изначально жили местными группами, и мужчины обзаводились хозяйством в деревнях своих отцов. Хотя они и существенно изменили эту древнюю основу общества, они не совсем от нее отказались. Они пошли на компромисс. Бóльшая часть особых прав передавалась через брак. То есть мужчина передавал все свои привилегии мужу своей дочери. Однако зять лишь присматривал за ними, а не получал в полную собственность. Он сохранял их для своих родственников, в особенности, для детей дочери своего дарителя. В этом плане, наследование по материнской линии сохранялось, хотя матрилинейных групп больше не существовало.

Особые права и имущество передавались зятю после рождения детей или же после их вхождения в возраст зрелости – в качестве компенсации имущества, которое его семья отдала за выкуп невесты. Иными словами, жену получали так же, как и медные пластины. Как и в любом другом экономическом обмене, имел место задаток, который подтверждал сделку. Чем больше был выкуп за невесту, тем больше была слава, на которую притязал клан жениха. Сумму эту возвращали во время ответного потлача, который состоялся, как правило, после рождения первенца. После этой выплаты считалось, что родственники жены вернули ее себе, а про ее брак говорили: «оставаться в доме [мужа] просто так». Поэтому, чтобы удержать ее, муж снова платил, а отец жены в обмен передавал ему свое богатство. Таким образом, на протяжении всей жизни, во время рождения детей или их вступления в зрелость, тесть передавал свои особые права и богатство мужу своей дочери за рожденное в браке потомство.

Религиозное и светское устройство квакиутль во многом повторяли друг друга. Племя разбивалось на роды, каждый из которых обладал определенными знатными титулами, а религиозная структура схожим образом делилась на магические общества – например, каннибалов, медведей, глупцов и пр. Они, как и семьи, обладали титулами различного ранга. Мужчина мог занимать высокое положение только в том случае, если и в религиозной, и в светской иерархии он был в числе вожаков. Год был разделен на две части. Летом имело силу светское устройство племени, и превосходство мужчины определялось соответствующим рангом его знатного титула. Зимой все это отменялось. С момента, когда раздавался свист потусторонних сил, возвещавший начало зимних обрядов, запрещалось обращаться к человеку по его светскому имени. Вся структура общества, основанная на этих титулах, отбрасывалась в сторону, и на время зимних месяцев люди племени объединялись в группы в соответствии с тем, какие духи посвятили их в магические общества. На период зимнего обрядового цикла статус человека определялся именем, которое он получил, вступив в общество каннибала, медведя, глупца или любого другого духа.

Однако разница была не столь велика, как можно было бы предположить. Титулы светской знати передавались внутри рода так же, как титулы высокого ранга внутри религиозных обществ. Во время заключения брака они составляли важнейшую часть обещанного приданого. Посвящение в общество каннибалов или общество глупцов сопровождалось обретением особых привилегий, на которые человек имел право по рождению или вследствие вступления в брак, и, как и любые другие привилегии, подтверждением им служила раздача имущества. Поэтому в период, когда устройство племени определялось по религиозному признаку, знатные семьи вовсе не лишались своего наследственного положения. В это время они пользовались другим рядом привилегий, и привилегии эти были равносильны тем, которыми они были наделены в светском устройстве племени.

Эта игра занимала индейцев Северо-западного побережья больше всего: они подтверждали свои привилегии и пользовались титулами, которые получили в наследство от предков, в дар или после вступления в брак. Каждый так или иначе принимал в ней участие, а быть исключенным из нее значило носить на себе клеймо раба. Свое богатство они использовали далеко не только для того, что мы понимаем под хозяйственными нуждами и удовлетворением этих нужд. Их представления о богатстве были связаны с такими понятиями, как накопление сбережений, раздача собственности под проценты и явная расточительность. Богатство превратилось в нечто большее, чем просто хозяйственное имущество, даже если его убирали в сундуки и использовали только на потлачах. Что еще более характерно, в него стали входить особые привилегии, не несущие в себе никакой экономической значимости. Песни, мифы, имена тотемных столбов вождей, клички собак, названия каноэ – все это считалось богатством. Под богатством понимались и особо ценные права, например право привязать танцующего к столбу, принести танцующим жир, чтобы те намазали свои лица, или же кедровую кору, чтобы они это жир вытерли. Все это передавалось по наследству. У соседних белла кула семейные мифы стали таким ценным и желанным достоянием, что среди знати сформировался обычай заключать браки внутри рода, чтобы богатство это не перешло в руки тем, кто не был для него рожден.

То, как племена Северо-западного побережья распоряжаются своим достатком, во многом похоже на наше собственное экономическое устройство. Эти племена использовали богатство не для того, чтобы приобрести имущество, равное ему по цене. Оно скорее представляло собой своего рода игровые жетоны, которые имели постоянную стоимость и использовались для победы в этой игре. Жизнь они рассматривали как лестницу, ступени которой суть титульные имена и относящиеся к ним привилегии. Каждый новый шаг вверх по лестнице требовал от взбирающегося раздать существенное количество имущества, которое, однако, благодаря ростовщичеству ему возвращалось, так что человек мог рассчитывать на следующую желанную ступень.

Впрочем, эта связь богатства с необходимостью подтверждать знатные титулы отражает лишь часть картинки. За раздачей собственности крылось нечто большее. Истинная причина, по которой индеец Северо-западного побережья заботился об обретении знатного титула, богатстве, гербах и особых правах, кроется в самой сути их культуры: они требовались для того, чтобы опозорить своего противника. Все со всеми соперничали, согласно своему достатку, стремясь обогнать других в раздаче имущества. Как только мальчик получал в подарок свою первую собственность, он выбирал себе в партнеры другого юношу, которому он ее передарит. Выбранный им юноша не мог отказаться, в противном случае ему с самого начала пришлось бы признать свое поражение. Он был вынужден дополнить подарок таким же количеством имущества. Если к моменту возврата долга ему не удавалось удвоить первоначальный дар, его считали опозоренным и понижали в статусе, а почет его соперника соответственно повышался. Начатая таким образом борьба продолжалась всю жизнь. Если ему сопутствовал успех, количество имущества в его игре увеличивалось, а соперники становились все более грозными. Это была настоящая схватка. Они говорят: «Мы сражаемся не оружием. Мы сражаемся имуществом». Когда человек отдавал кому-то медную пластину, его победа над противником приравнивалась к победе на поле битвы. Квакиутль не видели между ними разницы. Один из их танцев назывался «внесение крови в дом». Мужчины несли венки из болиголова, которые олицетворяли отрубленные на войне головы, и кидали их в костер, называя имена врагов, которых они представляли, и вскрикивая каждый раз, когда огонь вздымался, поглощая их. Однако венки представляли собой отданные медные пластины, а выкрикиваемые имена врагов суть имена соперников, которых они одолели в раздаче имущества.