Текст книги "Пока Париж спал"

Глава 22
Шарлотта

Париж, 30 апреля 1944 года

– Я бы хотела, чтобы вы познакомились.

Я знала, что это было безумием, но если я собираюсь сбежать с ним, то хотела бы, чтобы они знали, что я сбегаю с хорошим человеком.

Мама пристально посмотрела на меня.

– Сейчас не время, Шарлотта.

– Но я не могу менять время! Я не начинала эту войну!

– Шарлотта, достаточно. Мы не можем пригласить его на обед. Ты знаешь, нам едва хватает еды на нас троих, не говоря уже о ком-то еще.

– Мама, все в порядке. Он может прийти к нам на кофе, мы можем притвориться, что у нас полдник.

– Может, он что-нибудь принесет. – Папа развернулся в своем стуле. – Готов поспорить, у него есть связи. Такой молодой человек, работает в Дранси. Он должен знать, как добывать всякое.

Он не произнес слово «коллаборационист», но оно повисло в воздухе, невысказанное.

Я знала, что они не хотят приглашать его на обед, и благоразумно посоветовала Жан-Люку прийти к четырем. Никто никогда ничего не делал в четыре часа дня в воскресенье, и Клотильда не работала по воскресеньям. Мое приглашение удивило его, а когда он его принял, это удивило и меня. Это был внезапный порыв, и должна признать, я начала сомневаться в том, что сделала. Пыталась ли я доказать что-то моим родителям? Показать им, что я больше не их маленькая девочка? Или я просто хотела разозлить их, пригласив в дом работника железной дороги, прекрасно зная, как важны для них образование и класс.

– Это просто было бы вежливо – что-то принести, – продолжил папа, прерывая мои мысли. – Наверняка он захочет произвести на нас впечатление.

Все их мысли теперь сводились к еде. Еда. Еда. Еда. Разве не было на повестке более важных вещей? Я отвернулась от них, подошла к кухонной раковине и посмотрела в окно на задний двор.

– Почему его отправили в немецкий госпиталь? – сказала мама мне в спину.

– Не знаю.

Я обернулась.

– Возможно, потому что он работает в Дранси.

Папа поджал губы.

– А я работаю в немецком госпитале, разве нет? В чем разница?

– Смени тон, Шарлотта. – Мама смотрела на меня, прищурив глаза.

Жан-Люк пришел ровно в четыре часа, звук дверного звонка заставил мое сердце бешено забиться, а желудок сжаться. Папа открыл дверь и церемонно пожал ему руку. Мама стояла позади.

Он протянул ей руку, я затаила дыхание. Она медленно ответила. Затем он повернулся ко мне, и я протянула ему руку прежде, чем он поцеловал меня в щеку. Это было до смешного официально, но мне не хотелось, чтобы он целовал меня при родителях. Я уловила его улыбку и почувствовала, как краснеют мои щеки, когда улыбнулась в ответ.

Несколько секунд мы стояли так, будто не понимая, что делать дальше. Затем Жан-Люк открыл свою сумку.

– Я кое-что принес.

Он порылся в ней и наконец вытащил сверток.

– Saucisson.

Атмосфера тут же разрядилась. Этот saucisson на мой взгляд выглядел не очень аппетитно – розовато-серый и сморщенный, но глаза мамы загорелись, когда она забрала у него сверток и отложила его на потом.

– Хотите кофе? – спросила она.

Папа громко рассмеялся.

– Кофе! Это молотый желудь, как и у всех остальных.

Он повернулся к Жан-Люку.

– Пойдемте, сядем в гостиной. Неси настоящий кофе, Беатрис.

Я пошла за ними в гостиную, а мама осталась готовить напиток. Папа сел в свое кресло, а мы с Жан-Люком сели на диван. Я подавила желание взять его за руку и вместо этого посмотрела на папу, чтобы проверить, как он собирается начать разговор. Но он откинулся в кресле, будто бы дистанцируясь.

– Шарлотта прекрасно заботилась обо мне в госпитале, – сказал Жан-Люк.

Папа помедлил с ответом.

– Да, она сказала мне, что с вами произошел несчастный случай. – Он помолчал. – В Дранси.

– Кофе.

Мама вошла в комнату, в руках у нее был поднос с тремя чашками и каким-то печеньем, о наличии которого я даже не подозревала. Я не догадывалась, почему она хотела произвести на него впечатление, но приняла это за добрый знак.

– Merci, madame.

Жан-Люк взял чашку и блюдце с тонким печеньем.

– Да, – продолжил он. – Я работаю в Дранси уже… уже два месяца.

Он посмотрел на свои ступни, чашка балансировала у него на ноге. Он медленно отхлебнул, глядя на меня поверх чашки.

– Вы работник железной дороги, – слова папы прозвучали скорее как обвинение, чем как вопрос.

– Да, а я помощница медсестры.

Я выпалила это не подумав, но мне была противна сама мысль о том, что они заставляют его чувствовать себя человеком второго сорта.

– Мы в курсе, Шарлотта.

Голос мамы был мягким и тихим, будто она разговаривала с ребенком, – каждый должен делать то, что может, во время войны.

Она повернулась к Жан-Люку.

– Как произошел этот несчастный случай?

– Я работал на одной из линий, и вдруг лом взметнулся в воздух и ударил меня по лицу. Я упал и сломал ногу.

Он сделал паузу.

– Глупая ситуация.

Папа вскинул бровь, будто соглашаясь с этим утверждением.

– Да, – мама посмотрела на него, – теперь у вас огромный шрам.

Его рука взметнулась к шраму и потрогала его шершавые края. Я представила эту шероховатость на кончиках пальцев.

– Как давно вы работаете на Французские национальные железные дороги? – Папа поднес кружку к губам. Я надеялась, что он будет дружелюбным.

– С пятнадцати лет.

– Значит, вы ушли из школы в пятнадцать лет?

– Oui, monsieur.

– То есть вы не получили аттестат зрелости?

– Нет, не получил.

Жан-Люк отвел взгляд.

Мне было стыдно за папины намеки – уйти из школы, не получив аттестат зрелости, означало обречь себя на пожизненный физический труд и черную работу. В комнате повисло неловкое молчание.

– Ну, – отец поставил чашку обратно на блюдце, – чем же вы занимаетесь в Дранси?

Я съежилась и взглянула на Жан-Люка.

– Помогаю поддерживать порядок на железной дороге.

Папа закашлялся, а мама уставилась в свой кофе. Молчание стало еще невыносимее. Я пыталась придумать, как его нарушить.

– Жан-Люк говорит, что из Дранси уходит очень много поездов.

Я посмотрела на папу. Он вскинул бровь.

– Они высылают заключенных оттуда, – продолжила я.

Папа многозначительно посмотрел на меня. Мама замерла, ее чашка повисла в воздухе, а Жан-Люк придвинулся ближе ко мне. Обстановка накалилась.

– Шарлотта права. – Жан-Люк нарушил молчание. – Много поездов теперь уезжает со станции. Иногда с тысячью заключенных на борту.

– Тысячью? – Папа помолчал. – На одном поезде?

– Oui, monsieur.

– Как можно уместить тысячу человек в одном поезде?

Жан-Люк пожал плечами.

– Им приходится буквально запихивать людей внутрь.

Мама продолжала смотреть в чашку. Я прекрасно знала, как сильно она ненавидела подобные разговоры.

– Куда они увозят их?

– Думаю, куда-то на Восток.

Папа моргнул.

– Ну, они арестовывают тысячи людей, им надо куда-то их высылать. Восток имеет смысл. Думаю, они отвозят их в Польшу.

– Да, скорее всего.

Жан-Люк взглянул на меня.

– Но что они делают с ними?

– Что они делают с ними? – Папа нахмурился.

– Да. Я знаю, что их запихивают в вагоны для скота, все места стоячие.

Голос Жан-Люка стал более уверенным, и я почувствовала тревогу из-за того, что разговор так быстро менялся.

– И я видел… Я видел, как выглядит платформа после отправления поезда. Там… там просто хаос.

– В каком смысле?

– Повсюду разбросаны вещи… вещи, которые принадлежали им; книги, шляпы, чемоданы, детские игрушки. Мне кажется, им приходится силой заталкивать их в поезда…

– Детские игрушки?

Мама бросила на него хмурый взгляд.

– Ты знаешь, что они забирают и детей тоже. – Она остановилась и посмотрела на меня, – Помнишь, как почти два года назад во время облавы «Вель д’Ив» они массово арестовывали целые семьи?

Папа поставил свою чашку обратно на поднос и снова откинулся в кресле. Я посмотрела на Жан-Люка в надежде поймать его взгляд, но он смотрел в пол.

– Bien, – начала мама. – Надеюсь, эта зима скоро закончится.

Жан-Люк поднял глаза, его чашка была на полпути к губам.

– Это ужасная работа. – Он поставил чашку обратно на блюдце. – Не знаю, смогу ли продолжать там работать.

Мое сердце бешено застучало под ребрами. Я не хотела, чтобы он был таким честным, таким прямым с ними.

Папа нахмурил брови:

– Что вы имеете в виду?

– Ну, я ведь, по сути, помогаю бошам с их работой, не так ли? Помогаю им высылать людей черт знает куда только потому, что они евреи.

– Почему? Почему они считают это преступлением? – выпалила я, чтобы снять напряжение.

Папа посмотрел на меня так, будто видел меня впервые.

– Они отнимают работу у французских горожан. И пытаются взять под контроль нашу экономику, как они сделали это в Германии.

– Но это неправда! – Жан-Люк со стуком поставил чашку на стол, коричневая жидкость расплескалась вокруг нее. – Это все пропаганда.

– Откуда нам знать? Разве вы политик? Разве вы разбираетесь в экономике? – Папа сделал паузу и холодно посмотрел на Жан-Люка: – Вы просто рабочий.

– Я могу распознать, что правильно, а что – нет, – ответил Жан-Люк.

– Неужели? И что вы собираетесь с этим делать в таком случае, молодой человек?

– У меня есть несколько идей.

Папа выпрямился в кресле.

– Послушай, парень, – он говорил твердо, – тебе нужно просто подчиниться и продолжать свою работу. У тебя нет выбора. Ни у кого из нас его нет.

Мама потянулась к папе и дотронулась до его локтя, как бы намекая ему, что он должен успокоиться.

– Разве? – Жан-Люк посмотрел на меня. – Я думаю, выбор есть всегда. Просто иногда очень сложно решиться.

– Избавь меня от этого. Прямо сейчас выбора нет. Мы в ловушке. Но война не будет идти вечно. Дела у Германии идут не очень хорошо. Просто продолжай делать то, что тебе говорят.

– Вот как? – Жан-Люк встал. – Вы думаете, что мне нужно смириться с тем, что они высылают и, скорее всего, убивают тысячи наших соотечественников? – Его голос стал громче. – Думаете, это то, что я должен делать?

Папа тоже встал, его лицо покраснело.

– Довольно! Мне не нравится твой тон.

Мое сердце замерло. Он полностью оттолкнул их от себя.

– А мне не нравится то, что творится вокруг. И мне не нравится просто сидеть и ничего не делать и благодарить судьбу за то, что я не еврей.

Он заговорил тише:

– Мне жаль, что вы не согласны с тем, что я говорю.

Папа повернулся к нему, расправив плечи.

– Я думаю, тебе лучше уйти.

Мое сердце билось так сильно, будто это был единственный орган в моем теле. Напуганная мыслью, что это конец и я никогда больше его не увижу, я тоже встала, моя колени дрожали. Я обвила руками его шею, боясь, что если отпущу его, то упаду.

– Шарлотта! – закричала мама.

Я быстро прошептала ему на ухо:

– Никуда не уходи без меня.

Папа положил руку мне на плечо и оттянул от него.

Я молча смотрела, как Жан-Люк уходит. Он ничего мне не ответил.

Глава 23
Шарлотта

Париж, 30 апреля 1944 года

– Ты больше никогда, никогда его не увидишь! Ты меня слышишь?

Уставившись в паркет, я пропускала папины слова мимо ушей, но чувствовала, как мама сверлит меня взглядом, как она ждет, что я извинюсь и снова буду хорошей дочерью. Но я все еще не могла вымолвить ни слова.

– Смотри на меня, когда я разговариваю с тобой.

Отец приблизился ко мне, его дыхание пахло гнилыми желудями, мне было противно. Должно быть, я отстранилась, потому что он приблизился еще на шаг.

– Ты глупая маленькая девочка! – Он сверлил меня взглядом. – Он не может ходить и говорить такие вещи направо и налево! Кем он себя возомнил?

Папа остановился и вскинул руки:

– Да еще и в нашем доме!

Он повернулся к маме.

– Я говорил тебе, что мы с ней недостаточно строги. – Он снова повернулся ко мне. – Она не понимает, к чему это все может привести.

– Но это правда. – Мое сердце бешено колотилось. – Жан-Люк не придумывает. Это правда, что он сказал.

– Плевать мне, правда это или нет.

Папин голос гремел в гостиной. Я еле сдержалась, чтобы не прикрыть уши руками.

– Это не важно. Ты не можешь ходить и говорить такие вещи.

Он дотронулся до моего плеча.

– Ты поняла меня?

Я оттолкнула его руку, выбежала из комнаты в свою спальню, захлопнув за собой дверь.

Я буду видеться с Жан-Люком. Буду. И никто меня не остановит.

До меня донеслось, как папа хлопнул дверью. Слава богу, он ушел. Но было уже слишком поздно пытаться догнать Жан-Люка. Меня охватила паника, когда я представила, как он сбегает и присоединяется к Маки без меня. Как же я тогда его найду?

Боже, как же я ненавидела папу. Почему он просто не может выслушать Жан-Люка и поговорить с ним на равных? Почему он должен всегда считать себя выше других? Назвал его «простым рабочим». Жан-Люк знал о войне больше, чем папа. Все-таки он работал прямо в Дранси, в самом эпицентре, как сам любил говорить. Он был в более выгодном положении и понимал, что на самом деле происходило, но никто не хотел его слушать. Мама всегда была на папиной стороне, что бы он ни говорил. Я не знала ее собственного мнения по поводу вещей.

Я плюхнулась на кровать и достала своего старого плюшевого медведя. Его сделала для меня бабушка, когда я была маленькой, и всегда, если я чувствовала себя одинокой или непонятой, он утешал меня. За эти годы он впитал много слез, но теперь набивка начала вылезать у него из шеи. Мне нравилось ковырять ее и размышлять, где бабушка нашла все эти кусочки яркой ткани, которые я вытягивала из дырки. Так много всего случилось за последние месяцы. Все менялось – я менялась. Пришло время принимать собственные решения, оставить детство позади. Я решительно смяла мишку и запихала под кровать.

Открылась дверь, и мама появилась в дверном проеме, бледная и измученная. Мне почти стало ее жаль.

– Шарлотта, теперь, надеюсь, ты успокоилась?

Я повернулась к ней лицом.

– Что?

Я сделала паузу, разглядывая беспокойные морщинки, выступившие вокруг ее губ.

– Это не мне следует успокоиться.

– Шарлотта! Как ты смеешь так говорить!

– Но это ведь правда! Это папа вышел из себя, а не я.

Я отвернулась. Какой вообще был в этом всем смысл?

Она склонилась надо мной, и я знала, что она подыскивает слова, чтобы оправдать папу, хотя я была уверена, что она понимает, что я не хочу их слышать. Она села на кровать рядом со мной.

– Почему в этой семье невозможно говорить начистоту?

– О чем ты говоришь?

– Никто не хочет обсуждать, что происходит. – Я понизила голос. – Ты просто не хочешь этого знать, правда?

– Шарлотта! Это неправда!

– Нет, правда! Ты предпочитаешь прятать голову в песок.

Я снова повернулась к ней. Она сглотнула и закусила губу, но я все равно продолжила:

– Мы должны быть более деятельными, должны оказывать больше сопротивления тому, что происходит прямо у нас под носом.

Она пристально на меня посмотрела, ее зрачки были как две черные бездны. Впервые в жизни я спорила с ней.

– Шарлотта, ты не понимаешь.

Мама занесла руку, будто хотела дотронуться до меня, но я дернулась, и она тут же отпрянула.

– Ты так молода. Ты просто не способна по-настоящему оценить ситуацию.

Я громко выдохнула. Вот они мы – снова ходим вокруг да около.

– Шарлотта, пожалуйста. Ты должна пойти на некоторые уступки ради своего отца, ради меня. Ему пришлось пережить больше, чем ты думаешь. Может, нам стоило больше тебе рассказывать, но… он не хотел.

Она замолчала.

– Ему было всего восемнадцать лет, когда его отправили в Верден во время прошлой войны. Он видел вещи, которые никто никогда не должен видеть. Я знаю это только из-за его ночных кошмаров.

Она дотронулась до моей руки.

– Ты знаешь, почему он не может заходить в мясную лавку? Ты когда-нибудь задумывалась об этом?

Я покачала головой, пытаясь угадать ответ.

– Запах крови.

Она убрала руку и потерла ладонью лоб.

– Как и многие из нас, он верил, что Петен был героем войны, что с его стороны было мудро вести мирные переговоры с Гитлером.

Она замолчала.

– Петен знал, что такое война. И он сделал то, что должен был, чтобы спасти нас от еще одной.

– Но мама, у него не вышло! Он не спас нас от еще одной войны. Мы находимся прямо в ее центре.

Она нахмурилась еще сильнее, и я поняла, что, по ее мнению, мы не были в центре войны. На этот раз мы оказались в стороне.

– Для твоего отца это было очень непросто, – продолжила она. – Мы и представить себе не могли, что дойдет до такого. Мы оба думали, что лучше объединиться с немцами, чем воевать с ними.

– Объединиться?

– У нас не было армии, чтобы дать им отпор.

– Но… Разве это не делает нас коллаборационистами?

– Нет, Шарлотта, нет!

Она снова взяла мою руку, на этот раз она сильно ее сжала.

– Мы простые мирные жители. И мы делаем все, что в наших силах, чтобы выжить, – растим семьи, продолжаем жить, потому что… потому что у нас нет выбора. Это все, что мы можем. Мы не солдаты.

В этот момент мне даже захотелось обхватить ее руками, но жестокие слова папы все еще звучали у меня в голове. Теперь я не знала, как себя вести, что думать о своих родителях. У меня было ощущение, что меня уносит от них течением в другую стороны.

Я хотела только Жан-Люка.

Часть вторая

Глава 24
Жан-Люк

Санта-Круз, 24 июня 1953 года

– Дранси. Ну, расскажите нам, чем вы там занимались.

Джексон выдвигает стул и падает на него, вытягивая свои длинные ноги вперед. Жан-Люк изучает его. Его выпирающий лоб и узкий нос делают его похожим на хищника. И теперь, похоже, он нацелился на свою жертву.

– Я был работником железной дороги. Я работал на Французские национальные железные дороги с пятнадцати лет.

– Французские национальные железные дороги?

– Да.

– Которые захватили нацисты.

– Да.

– Значит, вы работали на нацистов в Дранси.

– Не совсем так.

Он делает паузу и чешет затылок. Так вот чего они хотят от него – признания, что он еще одна нацистская шлюха?

– У меня не было выбора. Меня послали туда. Никто из нас не хотел там быть.

– Еще бы!

Джексон наклоняется вперед и смотрит ему в глаза.

– Готов поспорить, евреи особенно не хотели быть там. Вы знали, что они увозили их в лагеря смерти?

– Нет.

Брэдли делает вдох.

– Вы слышали выражение «лагерь смерти» раньше?

– Нет! Никогда!

Жан-Люк делает вдох и дает себе минуту, чтобы подготовить ответ.

– Хотя мне было понятно, что многие из заключенных умрут в поезде или когда прибудут в пункт назначения.

– Но вы говорите, что не знали, что заключенных отправляют в лагеря смерти.

Он не моргнул и не двинул ни единым мускулом. Он пытался сформулировать, в чем различие между знать и понимать. Он потирает пальцами переносицу, пытаясь заглушить пульсирующую боль в голове.

– Вы знали, что Аушвиц был лагерем смерти?

Джексон продолжает давить, его голос становится громче.

– Нет! Я не знал!

Они холодно на него посмотрели. Он был уверен, что они ему не верят. Они ненавидят его, даже не зная его.

Вдруг Джексон встает на ноги.

– Мистер Боу-Чемпс, может, вы хотите рассказать нам что-нибудь еще?

Пульс Жан-Люка учащается. Что им известно?

Джексон не сводит с него свои глаза-бусинки, но Жан-Люк изо всех сил пытается сохранить невозмутимое выражение лица.

– Значит, нечего сказать.

Джексон отворачивается и кивает Брэдли.

– Наше расследование продолжается. Мы просим вас оставаться в пределах штата Калифорния на случай, если нам потребуется вызвать вас на допрос. Теперь вы можете идти.

Сердце Жан-Люка бешено колотится, пока они ведут его по коридору, спускаются с ним по ступеням и выводят через главный вход. Когда они отпускают его наружу, он делает глубокий вдох, наслаждаясь свободой. Все будет в порядке.

Он жалеет, что не попросил позвонить Шарлотте, чтобы она его забрала, но он был не в том состоянии, чтобы думать о таких мелочах. Может, скоро приедет автобус. Его переполняет нетерпение, как будто намекая ему, что он уже достаточно ждал. Жан-Люк решает забыть о деньгах и берет такси, чтобы отправиться прямиком на работу. Он и так пропустил половину рабочего дня.

Он звонит Шарлотте с работы уже ближе к вечеру. Жена тут же берет трубку, ее быстрая речь выдает тревогу.

– Слава богу, это ты. Что случилось? Что им надо?

– Не беспокойся, я уже на работе, но мне надо будет остаться допоздна, чтобы наверстать рабочие часы. Поговорим дома.

– Когда ты вернешься?

– Не раньше восьми.

– Ладно. Я оставлю тебе теплый ужин.

Когда такси оставляет его около дома в 8:30, он подавляет в себе желание побежать до входной двери. Кто-то может следить за ним. Как только входная дверь защелкивается за его спиной, он с облегчением выдыхает. Он стоит так около минуты, вдыхая запах лимона и розмарина. Дом.

Шарлотта выходит из гостиной.

– Что произошло? Чего они хотели?

Слова срываются у нее с языка. Она даже не здоровается с ним.

– Я не знаю.

– Ты не знаешь!

Он смотрит на нее, глаза болят от усталости.

– Но что они сказали? – продолжает она.

– Ничего, если честно. Просто задали несколько вопросов по поводу того, чем я занимался в Бобиньи.

– Ничего про?..

– Нет, ничего.

– Но что будет, если они узнают?

– Они не узнают. Это практически невозможно.

– Практически!

Запустив руки в волосы, она сжимает их в кулаки и закрывает глаза. Потом тут же открывает их, ее зрачки расширены и похожи на две черные бездны.

– Практически значит, что это возможно. Возможно!

Ее приглушенный крик становится громче.

Жан-Люк делает шаг к ней, дотрагивается до нее, хочет успокоить.

– Шарлотта, тише. Сэм уже спит?

Она смотрит на ступеньки и кивает.

– Пойдем в гостиную.

Он протягивает ей руку.

Шарлотта ее игнорирует, но идет за ним в гостиную.

Он замечает высокий стакан на буфете.

– Ты выпила?

Его фраза звучит как обвинение. Он жалеет, что произнес ее, и пытается разрядить обстановку.

– Я бы тоже выпил стаканчик. Тебе налить еще?

– Нет!

Он подходит к буфету и достает ликер «Саузен Комфорт». Он откручивает крышку, Шарлотта стоит позади его.

– Нужно было обо всем им рассказать. Нужно было рассказать, как только мы приехали сюда. Это моя вина.

– Шарлотта, прошу тебя.

– Но это ведь правда! Нам пришлось жить в лжи. И теперь кто-то узнает правду. Я чувствую это.

– Конечно не узнает. Кому это может быть интересно спустя столько времени? Прошло девять лет.

Последнее, что ему сейчас нужно, это ссора, его нервы до сих пор натянуты как струна. Он вздыхает и делает большой глоток.

Когда он поднимает глаза, то видит Сэма в дверном проеме. Мальчик выглядит таким маленьким, таким уязвимым в своей пижаме.

– Сэм. – Он берет сына за руку.

– Что случилось? Где ты был? – Сэм потирает глаза.

– Все в порядке. Мне нужно было только помочь с расследованием. Иди сюда.

Жан-Люк раскрыл объятия.

Но Сэм остался там, где стоял.

Жан-Люк подошел к нему, присел на корточки и заговорил мягким, спокойным голосом:

– Все в порядке, Сэм. Мужчины, которые приходили с утра, просто хотели задать мне пару вопросов. И все.

– Но о чем?

– О событиях, которые произошли много лет назад.

– Каких событиях?

Было не похоже, что Сэм готов был сменить тему.

– О тех, что произошли еще до твоего рождения, во время войны.

Сэм нахмурился.

– Что произошло?

Ну вот. Этот вопрос. Из уст его собственного ребенка.

– Сэм, тебе не обязательно это знать. – Жан-Люк делает паузу. – On ne voit bien qu’avec le coeur.

– Что, папочка?

– Зорко одно лишь сердце. Это из Le Petit Prince – из «Маленького принца». Помнишь, мы подарили тебе эту книгу в прошлом году, на твой восьмой день рождения.

– Можешь мне ее почитать? Ты не читал мне сегодня.

Жан-Люк кивает и моргает, чтобы смахнуть слезы.