Текст книги "Пока Париж спал"

Глава 25
Жан-Люк

Санта-Круз, 3 июля 1953 года

Жан-Люк смотрит, как Сэм бегает по песку, его оливковая кожа загорела под калифорнийским солнцем.

– Как насчет тренировки по бегу на сто метров?

– На сто ярдов, папа!

Сэм вскакивает, подпрыгивая от нетерпения, а его отец чертит линию на песке.

Жан-Люк поднимает руку.

– На старт, внимание – марш!

Он резким движением опускает руку.

Сэм летит вперед, изо всех сил помогая себе руками и решительно наморщив лоб. Его новые желтые плавки болтаются на тощих ногах, ноги вытягиваются в последний раз и пересекают финишную прямую. Он тяжело дышит и наклоняется вперед, опустив голову между коленей, и хватает ртом воздух. Настоящий атлет в миниатюре.

– Двадцать пять секунд. Отличный результат, сынок.

– Вау! Да! Быстро я, скажи, папа?

– Очень быстро. Ты можешь поставить рекорд!

Жан-Люк не выдерживает и со всей силы обнимает сына, впитывая его тепло. Но Сэм вырывается и бежит к океану. Он останавливается на полпути, поворачивается, склоняет голову набок и кладет руки на бедра, давая понять, что ждет, чтобы папа его поймал.

Жан-Люк бежит к нему так быстро, как позволяет ему его здоровая нога. Зайдя в воду, он наслаждается смешанным запахом соли и сладкой ваты, который доносится с набережной. Он смотрит на безграничную лазурь, которая простирается до самого горизонта. Миллионы крошечных бриллиантов мерцают в ответ. Все такое яркое и красивое, все линии такие чистые. Это Америка, ее цвета чисты и прозрачны – небо синее и золотое. А когда он вспоминает Париж, то, напротив, видит сливающиеся друг с другом тусклые цвета, полосы черного и серого, которые никогда не смешиваются, эти едва заметные и неестественные линии. Жан-Люк влюблен в свою приемную страну.

И в своего сына. Каждая минута, которую он проводит с Сэмом, стирает минуту из его прежней жизни. Он открывает рот и упивается вкусом счастья. Затем задерживает дыхание и ныряет в океан, раскачивается на волнах.

Сэм ныряет за ним, но волна выталкивает его назад. Жан-Люк прекращает грести и протягивает руку сыну. Их пальцы встречаются, и он вытаскивает Сэма туда, где поглубже. Положив одну руку под живот сына, отец держит его на плаву, чтобы тот мог попрактиковаться грести руками.

– Папочка, а давай поиграем в акул.

– Что это?

– Ты закрываешь глаза и считаешь до пятидесяти, а я должен уплыть подальше, а потом ты должен меня догонять и пытаться поймать.

Следуя инструкциям своего сына, он закрывает глаза и начинает считать, в это время Сэм выскальзывает из его рук. На пятьдесят он открывает глаза. Merde! Сэм слишком далеко, там, где для него уже слишком глубоко. Он машет руками. Жан-Люк тут же бросается вперед через волны к сыну. Когда он доплывает, то крепко прижимает сына к груди и держится на воде.

– Папочка, я очень испугался. Тут очень глубоко!

– Ты слишком далеко заплыл. Давай возвращаться.

– Но теперь ты поймал меня и должен меня съесть.

– Я не ем маленьких мальчиков. Давай лучше вернемся и хорошенько поедим.

– Я не голоден. Можем еще поиграть? Пожалуйста.

– Нет, время обеда.

– Ну пожалуйста.

– Сэм, не упрашивай.

Когда они возвращаются на пляж, Шарлотта держит в руках полотенце для Сэма, она кладет его сыну на плечи, сажает его к себе на колени и целует его в макушку.

– Не замерз?

– Нет, вода очень теплая. Ты зайдешь в нее?

Сэм поворачивается к ней.

– После обеда.

Шарлотта вытаскивает бутылку и разливает по чашкам домашний лимонад, на его поверхности плавает мякоть. Она передает Жан-Люку его любимый сэндвич с ветчиной и помидором, а Сэму – его любимый: с арахисовой пастой и вареньем.

– А можем мы на следующие выходные пойти в поход? – Лицо Сэма сияет в предвкушении.

– Хорошая идея. Куда бы ты хотел?

– Во Францию.

Жан-Люк практически захлебывается лимонадом.

– Во Францию? Но это на другом конце планеты.

– Почему тебе вдруг пришла в голову такая идея? – спрашивает Шарлотта.

– Миссис Армстронг сказала, что мы должны поговорить со своими бабушками и дедушками и спросить, какой была их жизнь, когда они были маленькими, а потом написать об этом. Мои бабушка и дедушка во Франции, верно?

Жан-Люк откусывает свой сэндвич и смотрит на море.

– Да, – отвечает Шарлотта. – Но это очень далеко отсюда. Я могу рассказать тебе, какой была жизнь твоих бабушек и дедушек во Франции.

Она кладет руку на колено Сэма. Жан-Люк знает, что она пытается его отвлечь.

– Могу я написать им и спросить?

– Нет, Сэм. Они слишком старые.

Она убирает руку и чешет правое плечо.

Жан-Люк знает это движение. Шарлотта так делает, когда чувствует себя некомфортно или пытается выиграть время.

– Слишком старые, чтобы писать?

– Да. – Она отворачивается и роется в холодильной камере.

– Но почему они никогда не приезжают к нам в гости? У всех моих друзей есть бабушки и дедушки, а у меня как будто их нет.

– Сэм, – говорит Жан-Люк. – Помнишь, мы рассказывали тебе, что во Франции война далась людям тяжело. Мы смогли сбежать вместе с тобой, но те, кто остался, например, твои бабушки и дедушки, они не любят вспоминать прошлое. Они хотят обо всем забыть.

– Забыть о чем? О нас?

Жан-Люк и Шарлотта обмениваются взглядами.

– Нет, не о нас. Но они очень расстроились, когда мы уезжали.

Он делает паузу.

– Может, однажды мы снова их увидим. Летать на самолетах очень дорого, ты ведь знаешь.

– Ладно.

Сэм откусывает корочку от хлеба.

Жан-Люк смотрит на Шарлотту. Она склонилась над холодильной камерой, ее темные шелковистые волосы туго завязаны фиолетовым шелковым шарфом. Он переживает, что этот разговор ее расстраивает.

– Что еще у тебя там есть, милая? – спрашивает он.

Жена достает коричневый бумажный пакет и передает ему, но не смотрит ему в глаза. Между ними висит напряжение – слишком много всего недосказанного.

Сэм нарушает тишину.

– Там печенье?

Жан-Люк открывает пакет.

– Да, твое любимое. С шоколадной крошкой.

– Здорово!

Сэм протягивает руку, чтобы взять одно.

«Боже, храни печенье с шоколадной крошкой», – думает Жан-Люк.

Позже, когда Сэм уходит рыть ямки в песке, они растягиваются на пледе. Жан-Люк ложится на бок, кладет руку под голову и рассматривает Шарлотту.

Они молчат, и он гадает, поднимет ли она первая эту тему. Он видит, как из ее туго затянутой прически выпадает прядь. Ему нравится, что она все время носит шарфы, повязывает их вокруг шеи или завязывает ими волосы, иногда обматывает шарф вокруг запястья. Она умеет быть стильной. Необычной. Это то, что привлекло его с самого начала. Шарлотта никогда не сливалась с толпой, как бы ни старалась.

– Жан-Люк.

– Да? – Он знал, что сейчас начнется.

– Сэм снова задает вопросы. У всех его друзей есть семья – бабушки и дедушки, дяди, тети, все родственники. А у него нет никого.

– У него есть мы.

Жан-Люк проводит пальцем по щеке, нащупывая неровность.

– Мы просто должны постараться, чтобы нас ему было достаточно.

Он снова жалеет, что они не родили Сэму брата или сестру. Большая счастливая семья помогла бы Шарлотте справиться с ее тоской по дому, помогла бы ей лучше освоиться, но этого не случилось. Они даже ходили к доктору, но тот сказал, что всему виной постоянное недоедание, которое Шарлотте пришлось пережить во время оккупации, это привело к остановке месячных, но доктор не знал, почему они так и не начались снова. Он хотел сделать несколько анализов, но Шарлотта отказалась, сказав, что они должны по максимуму наслаждаться тем, что у них уже есть. Жан-Люк не хотел настаивать, эта тема казалось ему слишком деликатной и чреватой серьезной ссорой, и он решил ее больше не затрагивать.

Когда они уже не могут больше находиться на солнце и слишком устали, чтобы плавать, они собирают вещи и уходят с пляжа. Проходят мимо дворника в синем комбинезоне, опирающегося на большую метлу – на ее щетине красуется коллекция всевозможных подарков этого дня: обертки от мороженного, бычки сигарет и сломанные коробки от карт. Он не особо торопится закончить свою работу.

– Погода скоро изменится, – он указывает на пушистые облака, плывущие по небу. – Возможно, будет буря.

Глазами они следят за движением его пальца, смотрят, как скучиваются облака, и торопливо идут к машине. Выдающийся капот и гладкие изгибы темно-синего «Нэш 600» всегда вызывают у Жан-Люка чувство гордости. Он никогда и мечтать не мог о том, чтобы иметь такую красивую машину, но здесь в Америке все возможно. Он вставляет ключ в зажигание, тут же начинает звучать музыка. «How much is that doggie in the window?» Когда машина трогается, они начинают подпевать.

В этот вечер их ласкает теплый воздух. Листья перестали трепетать на ветру, кошка лежит, вытянувшись под тенью плакучей ивы. Жан-Люк и Сэм на крыльце у входа лениво раскачиваются на скамейке, пытаясь создать ощущение легкого ветерка. Шарлотта выносит холодный лимонад в высоких стаканах, в них звенят кубики льда. Жан-Люк достает один кубик и прижимает его к задней поверхности шеи. Лед быстро тает, превращаясь в воду и стекая по его спине, лишь на секунду давая передышку от калифорнийского летнего зноя.

Звуки Шоу Эда Салливана доносятся из открытого окна соседнего дома.

Жан-Люк смотрит на небо.

– Быстрее бы началась эта буря.

Глава 26
Шарлотта

Санта-Круз, 4 июля 1953 года

Сегодня я проснулась слишком рано – и меня терзает тревога. В уме я перебираю все планы на день. Сегодня Кэли устраивают барбекю, чтобы отпраздновать День независимости Америки. Мне никогда не нравилось 4 Июля. В этот день я вспоминаю, что история Америки – это не моя история. Наверное, я просто тоскую по дому. Бывают у меня такие дни. Иногда я думаю, что была оторвана от дома слишком рано, когда я еще недостаточно выросла, чтобы осознать, что это на самом деле значит. Я не говорю, что я здесь несчастна. Как я могу быть несчастна? Люди здесь дружелюбные, ты можешь купить все, что тебе нужно, и качество жизни хорошее. Просто иногда мое сердце тоскует по моему дому, по моей семье, по моей стране.

Еще меня беспокоит, что закон предписывает тебе праздновать наравне со всеми. Возможно, дело в том, что на тебя буквально давит необходимость быть чертовски счастливым в этот день. Повсюду широкие белоснежные улыбки, бургеры, мороженое, кока-кола и пиво в изобилии с утра до самого вечера. Это утомляет, но никто не имеет права пойти домой, не дождавшись грандиозного финала с фейерверками. Так поступать не патриотично.

Наверное, это напоминает мне День взятия Бастилии 14 июня. Это заставляет меня осознать, как далеко от дома я нахожусь. Постоянно гадаю, как мама и папа будут праздновать этот день. Может, они пойдут на Марсово поле и будут смотреть, как фейерверки взрываются и освещают Эйфелеву башню, а может, они будут бродить вдоль набережной Сены. Я бы очень хотела вернуться и навестить их, но Жан-Люк не в восторге от этой идеи.

– Теперь наш дом здесь, Шарлотта. Наша жизнь теперь здесь, – говорит он. – У нас есть все. Забудь о прошлом.

Иногда мне хочется сказать, что мое «все» это не то же самое, что его «все», но я знаю, что это все выльется в бессмысленную ссору, а я ненавижу ругаться. Прошлое невозможно вот так просто забыть; ты можешь только запрятать его подальше и притворяться, что его там нет. Но оно всегда там, в тени, куда бы я ни шла, напоминает мне о том, что мы сделали.

Я смотрю на пустое место на кровати рядом с собой. Сегодня он проснулся еще раньше, чем я. Когда захожу на кухню, он сидит за столом, читает газету, а в руке у него большая чашка с кофе. Я знаю, что кофе с молоком, детская версия настоящего кофе, – больше и мягче. Почему-то это меня злит. Неужели нельзя пить нормальный черный кофе, как настоящий взрослый?

– Жан-Люк, я не хочу идти к Кэли сегодня.

Он поднимает взгляд, его глаза округляются от удивления:

– Что случилось?

– У меня нет настроения.

– Но мы всегда ходим к ним. Сэм это обожает.

– Тогда сходите с ним вдвоем. Я не пойду. Я даже не уверена, что они мне нравятся.

– О чем это ты? – Его голос становится резким. – Они всегда были к нам очень добры.

– Джош меня пугает.

– Что?

– Ничего.

– Шарлотта, прекрати. Мы должны пойти.

Я смотрю в окно.

– Я слишком устала.

Он громко вздыхает.

– Тогда мы с Сэмом пойдем. Что мне им сказать?

– Что я ненавижу 4 Июля, всю эту еду и питье. Почему мы никогда не празднуем День взятия Бастилии?

– С чего бы? Мы не во Франции.

– Вот именно!

– Вот именно что, Шарлотта?

Возможно, мне надо выпить кофе. Я беру кофейник, затем ставлю его на место. Кофе сделает мне только хуже. Если честно, я сама не знаю, чего хочу. Может, стакан воды немного меня охладит. Открываю кран, но не выключаю его, даже когда стакан уже наполнился, позволяя воде стекать по моей ладони. Я смотрю на нее, будто под гипнозом, будто погружаюсь в ее прохладу.

Жан-Люк подошел ко мне. Он тянется к крану и закрывает его, затем забирает стакан воды из моей руки.

– Шарлотта, прошу тебя, в чем дело?

– Кажется, я просто скучаю по дому.

Воздух вырывается у него из легких, и я жалею, что вообще что-то сказала. Он никогда не поймет. Я разворачиваюсь и ухожу на крыльцо. Там я сажусь на качели. Конечно же, я должна быть более конструктивной. Есть брошюры с различными курсами перевода, которые я все собиралась пройти. Если бы я прошла обучение и нашла работу, может быть, чувствовала себя более уверенно, как Жан-Люк со своей работой на станции. Ему было легко приспособиться к американским обычаям: пить пиво с парнями, играть в бейсбол с детьми, есть бургеры с кетчупом, и все это с таким чертовым наслаждением. Я была бы не против продолжить обучение в одном из университетов. Знаю, что у них есть курсы французской литературы, но университеты здесь дорогие, и я действительно могу читать и сама.

Теперь он вышел на крыльцо. Как бы я хотела, чтобы он просто оставил меня в покое.

– Шарлотта, – начинает он.

Мое сердце уходит в пятки. Не хочу, чтобы сейчас он был весь из себя рассудительный, я не хочу слышать его мнение. Я и так его знаю.

– Ты знаешь, мне бы тоже хотелось вернуться, – продолжает он. – Однажды, когда мы накопим достаточно денег и эта война останется далеко в прошлом, мы сможем туда поехать. Навестить твоих родителей. И моих.

Мои пальцы теребят край подушки. Я не хочу продолжать разговор – он всегда повторяется по кругу. Неожиданно мне становится очень стыдно. Он ничего не может поделать. Он просто рассуждает практично – разумно и практично, как он умеет.

– Но разве это не беспокоит тебя?

Я замолкаю. Почему я не могу перестать препираться с ним этим утром? Наверное, я плохо спала.

– Разве тебя не беспокоит, что Сэм воспитывается в другой культуре?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, мы французы, а он ни разу не видел Францию. Он не говорит на французском. Разве тебя хотя бы иногда не беспокоит, что его дом – здесь?

– Нет, не беспокоит. Его дом рядом с нами, вот что имеет значение.

Я пытаюсь ему поверить, но не могу избавиться от ощущения, что мы что-то упускаем. Упускаем что-то очень важное.

– Мне жаль, что мы не разговаривали с ним на французском, когда приехали сюда. Так я могла бы однажды отвезти его туда, и он бы чувствовал себя как дома. Я хотела читать ему французских классиков на французском!

– Шарлотта, мы уже обсуждали это. Нам было необходимо интегрироваться, нам самим пришлось учить английский язык. Если бы мы продолжили говорить на французском, мы бы отделились от остальных, стали той самой маленькой французской семьей, которая сбежала от войны. Мы должны были оставить это в прошлом, начать с чистого листа. Ты знаешь людей. Они бы подумали, что мы высокомерные снобы.

– Знаю, знаю, просто кажется, что мы заплатили слишком большую цену. Потерять собственную культуру. Иногда это заставляет меня чувствовать… Я даже не знаю, просто тоску по дому.

Жан-Люк дергает себя за мочку уха.

– Возможно, мне было легче. Не думаю, что я был так уж привязан к Франции. Если честно, я был счастлив избавиться от своей культуры, своей национальности. Как будто освободился.

– Но как же твоя семья? Твои родители?

– Они счастливы за меня.

Он замолкает.

– Теперь ты моя семья.

Он наклоняется вперед и обнимает меня за шею.

– Ты – все, что мне нужно. Ты и Сэм.

Глава 27
Жан-Люк

Санта-Круз, 10 июля 1953 года

Кричат чайки, и палящее калифорнийское солнце пробивается сквозь занавески. Жан-Люк чувствует, как реальный мир зовет его, пока он только пытается продраться сквозь сон. Зависнув в состоянии между сновидением и явью, он хочет провалиться обратно в забытье. Это все тот же самый сон, который преследует его последнее время и который оставляет его по утру с чувством пустоты: будто он живет в неправильном месте, проживает чужую жизнь и хочет узнать, как она закончится. Во сне плачет младенец, а женщина простирает к нему руки, ожидая чего-то. Вдруг он понимает, что это его мать, ее темные волосы, спадающие на плечи, ее теплая улыбка. Женщина очень красива. Она поворачивается, чтобы заговорить с ним, и в этот момент Жан-Люк просыпается. Как бы ему хотелось остаться во сне, чтобы услышать, что она хочет сказать.

Ранее утреннее солнце бросает косые лучи через всю комнату. Он предпочел бы иметь ставни на окнах. Он уверен, что яркое солнце совсем не способствует его сну. Он всегда просыпается слишком рано и никак не может побороть свою усталость. В любом случае, нет никакого смысла в том, чтобы лежать и тревожиться. Можно уже вставать.

На часах всего шесть часов, но Жан-Люк заваривает кофе и начинает мыть посуду, оставшуюся со вчерашнего ужина. Он открывает кран и слышит, как по их улице едет автомобиль.

Мужчина подается вперед, прижимаясь лбом к стеклу, и следит глазами за машиной. Она подъезжает ближе и замедляется. Теперь он отчетливо ее видит. Сине-белая. Он глубоко вздыхает, отходит от окна, пытается выровнять дыхание. Полицейская машина? В шесть часов утра? Мурашки бегут у него по шее, затем по затылку. До него доносится визг тормозов, и что-то подсказывает ему, что машина остановилась под дубом. Он встает сбоку от окна, выглядывая наружу и ожидая, кто из нее выйдет.

Из передних дверей выходят два офицера. Он узнает коренастую фигуру Брэдли, который вылезает с заднего сиденья.

Шарлотта и Сэм все еще спят. Жан-Люк бы очень не хотел, чтобы их вот так разбудили, поэтому он выходит из кухни в коридор, отпирает замок входной двери, слегка приоткрывает ее. Ждет.

Офицеры смотрят на часы. Один из них пожимает плечами, затем они расходятся, давая Брэдли место в середине, пока сами приближаются по садовой дорожке к дому.

Пульс стучит у него в висках, он открывает дверь и показывает им, что стоит на пороге, прежде чем они успевают позвонить в дверь.

Все трое мужчин, похоже, удивлены.

– Доброе утро, мистер Боу-Чемпс.

Брэдли смотрит на него из-под своих густых бровей.

– Здравствуйте.

Жан-Люк задерживает дыхание.

– Мы хотим, чтобы вы проехали с нами в участок для дальнейшего допроса.

Жан-Люк прислоняется к двери в поисках поддержки. Он выдыхает, в его ушах раздается глухой стук.

– Зачем?

Внезапно они оказываются внутри. Офицер пониже закрывает за собой входную дверь. Жан-Люк делает шаг назад. Теперь они в его доме. Как он позволил этому случиться?

– Мистер Боу-Чемпс, тут неподходящее место для разговора. Вы должны проехать с нами в участок.

Жан-Люк отворачивается от них и смотрит на лестницу, мысленно представляя спящих Шарлотту и Сэма. Он снова поворачивается к посетителям.

– Вы не могли бы подождать снаружи? Я не хочу тревожить свою семью.

Высокий офицер открывает входную дверь, и они выходят.

– Десять минут.

Жан-Люк повернулся к лестнице, схватился за перила и стал подниматься, подтягиваясь на одну ступеньку за раз. Что им известно? Его сердце начинает биться чаще, когда он представляет себе, что они могли откопать.

Когда он входит в спальню, то видит, что Шарлотта все еще крепко спит, тихо посапывая. Ему не хочется ее будить. Еще есть шанс, что он может все уладить. Он думает оставить ей записку, но не знает, что написать. Жан-Люк достает из шкафа вчерашние брюки, накидывает на плечи вчерашнюю рубашку, но галстук решает не надевать.

Ни произнеся ни слова, он следует за полицейскими в машину. Он замечает, как шевелятся занавески на кухне Мардж. Соседка что, следит за ним?

Через пятнадцать минут они останавливаются перед полицейским участком. Затем поднимаются по ступенькам, идут по длинному коридору мимо пустых камер, и заходят в пустую комнату, в которой стоят серый стол и четыре пластиковых стула.

– Садитесь.

Низкий офицер вытаскивает пачку сигарет из нагрудного кармана, достает одну и передает ее напарнику. Они закуривают. Высокий офицер садится и стряхивает пепел в алюминиевую пепельницу. Низкий офицер стряхивает пепел на пол.

– Джек, ну ты что, подумай об уборщице.

– Я просто снабжаю ее работой, дружище.

Жан-Люк смотрит, как мужчины выдыхают клубы дыма. Они не торопятся, будто наслаждаются моментом.

– Зачем я здесь?

Он изо всех сил старается подчиниться, оставаться спокойным, но он должен знать.

Наконец Брэдли тоже садится, кладет руки на колени и наклоняется к нему.

– Вы в курсе, что кое-кто искал вас последние девять лет?

Жан-Люк трясет головой. Его горло сжимается. Он не может произнести ни слова. Он не может даже сглотнуть.

– Ее имя Сара Лаффитт. Она мама Сэма.