Текст книги "Поцелуй дочери канонира"

XVIII

Он подошел к телефону сам.

– Канонир Джонс.

Послышалось Бёрдену или нет? Может, Гуннар? Такое имя вполне может принадлежать и англичанину, если, скажем, его мать была из Скандинавии. В школе с Бёрденом учился мальчик по имени Курт – такой же англичанин, как все остальные. Так почему бы не Гуннар? Или Гюнтер? Или, возможно, “канонир” – прозвище, оставшееся со времен службы в артиллерии.

– Я хотел бы увидеться с вами, мистер Джонс. Сегодня вечером вам подходит? В шесть?

– Приходите, когда вам удобно. Я дома.

Он не спросил, в чем дело, не заговорил ни о Танкреде, ни о дочери. Это привело Бёрдена в легкое замешательство. Он не хотел бы понапрасну мотаться в Лондон.

– Ведь это вы отец мисс Давины Джонс?

– Так сказала мне ее мать. В этих делах мы должны доверять женщинам, правда?

Бёрден не собирался начинать обсуждение этой темы и, повторив, что будет у Г.Г. Джонса в шесть, распрощался. Он решил найти слово “канонир” в толковом словаре – старший инспектор Вексфорд никогда не расставался надолго с этой книгой. Выяснилось, что иногда в английском так же называли оружейников.

Вексфорд тем временем звонил в Эдинбург. Максэмфайр – самая что ни на есть шотландская фамилия, но довольно необычная, и, обнаружив, что в справочнике лишь один такой абонент, Вексфорд не сомневался, что это и есть подруга Давины Флори. Он оказался прав.

– Кингсмаркэмская полиция? О, а чем же я могу быть вам полезна?

– Миссис Максэмфайр, как я понимаю, мисс Флори, мистер Коупленд, миссис Джонс и Дейзи останавливались у вас в августе, когда приезжали на Эдинбургский фестиваль?

– О нет! Отчего вы так решили? Давина терпеть не могла останавливаться у кого-то. Они жили в отеле. Когда Наоми заболела – а у нее был действительно серьезный грипп, – я предложила ей переехать к нам. Ведь это так ужасно – лежать больным в отеле, вы согласны? Даже в таком роскошном, как “Каледониан”. Однако Наоми не согласилась – думаю, из боязни заразить меня. Давина с Харви, конечно, часто бывали у нас, мы вместе обошли много замечательных мест. А бедняжку Наоми я, кажется, так и не увидела.

– Мисс Флори сама как-то участвовала в фестивале, верно?

– Да-да. Она читала лекцию о трудностях, с которыми сталкиваешься, когда пишешь автобиографию, а кроме того, выступала на писательском круглом столе. Тема была… что-то о том, как полезно писателю быть разносторонним, то есть писать и беллетристику, и документалистику, путевые заметки и эссе и так далее. Я была и на лекции, и на круглом столе, все было очень интересно…

Вексфорд перебил ее:

– Дейзи тоже ходила с вами?

У миссис Максэмфайр был мелодичный и какой-то девчоночий смех:

– О нет, не думаю, чтобы Дейзи так уж интересовалась этими вещами. Вообще-то она обещала бабке прийти на ее лекцию, но не думаю, чтобы на самом деле пришла. Знаете, она так мила и непосредственна, что ей все простишь. – Это были те самые слова, которые Вексфорд хотел услышать – или же он убедил себя, что хочет их слышать… – Разумеется, с ней там был ее молодой человек. Я его видела лишь мельком – в их последний день у нас, в субботу. Я помахала им с другой стороны улицы.

– Николас Вирсон, – сказал Вексфорд.

– Верно. Давина называла имя Николас.

– Он был на похоронах.

– Разве? Я была слишком расстроена и не заметила. Так это все, о чем вы хотели со мной поговорить?

– О, я еще не подошел к тому, зачем я вам, собственно, позвонил, миссис Максэмфайр. Я хотел просить вас оказать мне одну услугу. – Оказать услугу? А может, сподвигнуть его на жертву? – По ряду причин, о которых я сейчас не хочу распространяться, Дейзи нужно уехать из дому. Не могли бы вы пригласить ее погостить у вас. Ну, всего на недельку… – Вексфорд чуть помедлил. – Или две. Как вы?

– Но она не приедет!

– Отчего же? Уверен, она вас любит. Думаю, ей хотелось бы сейчас общества людей, с которыми она может поговорить про свою бабку. Эдинбург – прекрасный и интересный город. Какая сейчас у вас погода?

В трубке вновь раздался очаровательный смешок:

– Увы, у нас тут поливает. Но, разумеется, я приглашу Дейзи. Буду рада видеть ее у себя – и отчего мне самой не пришло в голову ее пригласить?..

Штаб на месте происшествия имеет как свои достоинства, так и недостатки, и последние, случается, перевешивают. Но среди несомненных достоинств – то, что своими глазами видишь, кто приезжает. В это утро между крыльцом и фонтаном Вексфорд заметил маленький “фиат”, не принадлежащий никому в доме и никому из Вирсонов. Но машина была явно знакомая. Чья же?

В этот раз некому было распахнуть перед ним дверь и объявить в доме о его визите. Разумеется, ничего не мешало ему потянуть за кованую косицу звонка и войти, положив конец любому свиданию наедине, которое могло происходить в доме, но такое было инспектору не по душе. Он не имеет права вмешиваться в жизнь Дейзи, лишать ее личного пространства, ограничивать свободу и покушаться на ее право распоряжаться собой.

На каменном обводе бассейна, уставившись на зеркальную поверхность воды, сидела Куинни. Вот она заинтересовалась собственной лапой – подняв ее, кошка рассматривала устройство пухлых серых подушечек, будто соображая, насколько этот инструмент подходит для рыбной ловли. В итоге Куинни улеглась на краю бассейна, спрятав под себя передние лапы, и в этой позе сфинкса продолжила созерцание рыбы, кружащей в глубине.

Вексфорд вернулся к конюшне и, обойдя дом, вышел на задний дворик. У него возникло чувство, будто он влез сюда самовольно. Но ведь Дейзи знала об их присутствии, оно было необходимо: пока здесь инспектор и его люди, она может быть спокойна – ее всегда защитят. Инспектор стал разглядывать дворовый фасад усадьбы и заметил, что его не коснулась георгианская отделка. Здесь сохранились особенности постройки XVII века – каркас из деревянных балок в стенах, каменные средники в окнах. Видимо, Давина пристроила оранжерею к дому, еще когда на это не требовалось специального разрешения от комиссии по историческим зданиям. Вексфорд подумал об этом с неодобрением, хотя твердого мнения по таким вопросам у него быть не могло, поскольку он мало понимал в архитектуре.

Дейзи была в оранжерее. Вексфорд увидел, как она поднялась со стула. Девушка стояла к инспектору спиной, и он поспешил отойти, пока его не заметили. Увидеть компаньона Дейзи ему не удалось. Они столкнулись случайно через час. Выезжая с Дональдсоном, инспектор увидел, что водитель “фиата” садится за руль, и попросил Дональдсона остановиться.

– Мистер Себрайт!

Джейсон Себрайт одарил инспектора широкой улыбкой:

– Читали мою статью о похоронах? Редактор искромсал ее и сменил заголовок – стало “Прощай, величие”. Вот что мне и не нравится в провинциальной журналистике – нужно со всеми быть милым. Никаких резкостей! Вы знаете, что в “Курьере” есть колонка светской хроники? В ней никогда ни строчки не пишут! Ну, вы поняли – того, что должно быть в светской хронике. Сплетен о том, кто шворит жену мэра и за счет каких махинаций оплачен отпуск начальника полиции в Тобаго… Что ж, такова проклятая участь деревенских газет.

– Не переживайте так, – сказал Вексфорд. – Вы-то вряд ли здесь надолго задержитесь. – Фраза инспектора прозвучала двусмысленно.

– Я записал потрясающее интервью с Дейзи. “Ночной пришелец в маске”.

– Она рассказала вам?

– Все рассказала. Вот дела, а? – Он искоса посмотрел на инспектора, и его губы дернулись в легкой усмешке. – Совершенно очевидно, что это мог сделать кто угодно. Натянуть маску и пойти переполошить дамочек.

– Похоже, вам такое понравилось бы.

– Только как сюжет. Ладно, поеду домой.

– И где же ваш дом?

– В Черитоне. Хотите анекдот? Я только вчера прочитал. По-моему, чудесный. Лорд Галифакс говорит Джону Уилксу[21]21
  Джон Уилкс (1727–1797) – британский политический реформатор.


[Закрыть]: “Честное слово, сэр, не знаю, от чего вы скорее умрете – на виселице или от сифилиса”. А Уилкс, не задумываясь, говорит: “Это зависит, милорд, от того, что я прежде разделю с вашей светлостью – принципы или любовницу”.

– Я слышал его. А к чему вы это?

– А, он как бы напоминает мне обо мне.

Себрайт махнул инспектору на прощанье, сел в свою машину и поехал – как-то слишком поспешно – к короткой дороге.

Гуннар или Гюнтер действует в “Песни о Нибелунгах”.

Гуннар – скандинавская форма имени, Гюнтер – германская или бургундская. Гюнтер хотел пройти сквозь пламя, окружавшее замок Брюнхильды, чтобы взять ее в жены, но не смог этого сделать, и тогда Зигфрид, приняв облик Гюнтера, прошел сквозь огонь и три ночи оставался с Брюнхильдой. Они спали на одном ложе, но между ними лежал обнаженный меч. Вагнер написал об этом несколько опер. Все это Бёрдену изложила жена, провожая его в Лондон на встречу с Гюнтером Джонсом. Временами Бёрдену казалось, что жена знает все – во всяком случае, в этой области. Это нисколько его не унижало, напротив, бесконечно восхищало, к тому же часто оказывалось полезным. Дженни была умнее Вексфордова словаря и вдобавок, как Бёрден все время ей говорил, гораздо красивее.

– Как, ты думаешь, они его укладывали? Меч, я имею в виду. Если плашмя, так он не особо чему-то помешает. Если сверху постелить простыню, его и не почувствуешь.

– Им приходилось устанавливать его на ребро, – авторитетно изрекла Дженни, – упирать рукоятку в изголовье кровати. Попробуй представить. Только ведь этого никто никогда не делал – это все литература.

Машину вел Вайн. Барри был из тех парней, которые получают от вождения удовольствие, не пускают жен за руль и, какая бы длинная дорога ни осталась позади, всегда сохраняют бодрый настрой. Барри как-то рассказал Бёрдену, что однажды в одиночку и без остановки (не считая недолгой переправы на пароме в Фишгард) ехал домой из западной Ирландии. В этот же раз им предстояло одолеть всего пятьдесят миль.

– А знаете выражение “поцелуй дочь канонира”?

– Не слыхал.

Еще немного – и Бёрден почувствует себя полным невежей.

– Оно значит что-то совсем другое, из другой области. Не помню.

Дом Гюнтера Джонса находился рядом с футбольным стадионом “Арсенал”. Улица была застроена одинаковыми викторианскими домами из серого кирпича. В одном из них и жил отец Дейзи. На Ниневия-роуд стоянка разрешена везде, так что Барри мог оставить машину у любого из домов.

– Завтра в это время будет светло, – сказал Барри, нашаривая засов калитки. – Ночью время переведут на час вперед.

– Вперед или назад? Никогда не могу запомнить.

– Весной вперед, осенью назад.

Бёрден, которому надоело выслушивать инструкции, уже хотел возразить, что время нельзя перевести ни вперед, ни назад, но в этот момент распахнулась дверь и на них хлынул поток яркого света. На крыльцо вышел хозяин. Он протянул руку каждому из детективов, словно старым друзьям или, по крайней мере, гостям, которых пригласили.

– Ну что, нашли дорогу? – Такой вопрос можно задать, только заранее зная ответ, и тем не менее люди все время его задают. А Г.Г. Джонс задал и второй такой же: – Машину где-то оставили, да? – Голос его был весел.

Джонс оказался моложе, чем думал Бёрден, – или просто моложаво выглядел. В комнате они увидели его при свете, а не против света, и Бёрден мог дать ему разве чуть больше сорока. Бёрден также ожидал сходства с Дейзи, но его не было – во всяком случае, такого, чтобы обнаруживалось с первого беглого взгляда. Джонс был блондин с широким румяным лицом. Своим моложавым видом он отчасти и был обязан младенчески круглому скуластому лицу со вздернутым носом. Дейзи так же мало походила на отца, как и на мать – она была дочерью своей бабки.

Мистер Джонс явно страдал избытком веса. Он был слишком толстым даже для своего плотного сложения. Под свитером обозначалось заметное брюшко, которое проявляло склонность когда-нибудь превратиться во внушительное пузо. Гюнтер казался спокойным и всем довольным человеком, которому нечего скрывать, и продолжал вести себя с детективами, как с дорогими гостями. Принес бутылку виски, три банки пива и три высоких стакана.

От выпивки полисмены отказались. Хозяин усадил их в гостиной – довольно уютной, но лишенной того, что Бёрден назвал бы “присутствием женщины”. Инспектор знал, что теперь иметь такие взгляды считалось неприлично (и удивлялся, потому что женщинам они только льстят), и что жена отчитала бы его за такие представления, но втайне твердо придерживался их, тут уж ничего не поделаешь.

Комната, где они находились, была чистой и удобной, прилично обставленной, с викторианским камином и часами на каминной полке, картинами и календарями на стенах. В темном углу даже прозябало какое-то молочайное растение. Но во всем этом не было души. Тот, кто здесь жил, не проявил в устройстве комнаты ни вкуса, ни заботы, ему было, в общем, все равно, как она выглядит. Хозяин не ломал голову над расположением предметов, гармонией жилища, здесь не было настоящего домашнего уюта – здесь не было женщины.

Бёрден понял, что слишком затянул паузу. Джонс в это время успел принести бутылку диетической кока-колы, всучить ее Вайну, а себе налить пива. Бёрден прочистил горло.

– Не могли бы вы сказать нам свое имя, мистер Джонс. Что означают ваши инициалы?

– Вообще-то я Гэри, но зовите меня Канонир.

– Простите, не понял?

– Ну, пушкарь. Я ведь раньше играл за “Арсенал”. Вы не знали?

Нет, они не знали. Барри скривил губы в усмешке и глотнул колы. Может, двадцать лет назад, а может, и больше Джонс играл за “Канониров” – и на трибуне тогда “фанатела” футбольная группи Наоми.

– Гаррет Годвин Джонс – таково мое полное имя. – На лице Канонира нарисовалось удовольствие. – Я был женат еще раз после Наоми, – без всякой причины начал он, – но там тоже не было оглушительного успеха. Она упаковала чемоданы пять лет назад, и я больше не собираюсь играть в такие игры. Зачем, пока можно, как поется в песенке, получить все то же, не попавшись на крючок?

– Мистер Джонс, чем вы зарабатываете на жизнь? – спросил Вайн.

– Продаю спортивный инвентарь. У меня магазин на Холлоуэй-роуд. И не надо рассказывать мне об экономическом спаде – насколько я знаю, дела у меня никогда не шли лучше, бизнес на подъеме. – Он улыбнулся широкой самодовольной улыбкой и тут же убрал ее с лица, будто по щелчку какого-то внутреннего переключателя. – А вот в Танкреде плохи дела, – сказал он, понизив голос на целую октаву. – Вы ведь по этому поводу пришли? Или так: вас бы тут не было, не случись этого?

– Насколько я понимаю, с дочерью вы почти не общались.

– Совсем не общался, дружище. Я не видел ее и не слышал ее голоса полных семнадцать лет. Сколько ей теперь? Восемнадцать? Я ее не видел с полугода. И на ваш следующий вопрос я отвечу “нет”. Меня это не так уж и заботит. Не огорчает ни в каком смысле. Мужчины начинают любить своих детей, когда те подрастут, это нормально. Но младенцы? Они нам безразличны, правда? Я развязался с той семейкой и ни минуты не жалел об этом.

Его дружелюбие на глазах сменялось враждебностью, и контраст был разителен. Его голос взлетал и падал вместе со сменой предмета разговора. Когда он говорил о личном – гремел крещендо, а переходя к пустым формальностям, мурлыкал, как сытый кот.

– А когда вы узнали, что ваша дочь ранена, вам не пришло в голову связаться с ней? – спросил Барри Вайн.

– Нет, дружище, не пришло. – Едва ли на миг задумавшись, Канонир Джонс откупорил вторую банку пива. – Нет, я не подумал об этом, и я не сделал этого. Не связался с ней… Раз уж вы спросили: когда это случилось, меня не было дома. Я уезжал на рыбалку. Я, в общем, частенько рыбачу. Рыбалку я мог бы назвать своим хобби, если бы кто-нибудь спросил, какое у меня хобби. В тот раз я поехал в Девон, на реку Дарт, останавливался в домике на берегу. Это такой уютный маленький отельчик, в это время года я часто провожу там по несколько дней. – Он говорил все это с агрессивной самоуверенностью в голосе. Хотя, возможно, в его воинственности никогда и не бывало уверенности? – Я уезжаю, чтобы отвлечься от всего, так что смотреть новости по телевизору – самое последнее, чем я мог бы там заняться. Я узнал обо всем только пятнадцатого, вернувшись домой. – Тон Джонса слегка изменился. – Заметьте, я не говорю, что мне не было бы больно, если бы и ее постигла та же участь, что и остальных. Но если погибает ребенок, всегда больно – неважно, чей… Я вам еще кое-что скажу. Может, вы подумаете, что это меня в чем-то уличает, но я скажу все равно. Наоми была пустышка, ноль. Говорю вам, у нее не было ничего внутри. Только хорошенькое личико да то, что называют ласковый нрав. Любила держаться за руку, обниматься. Да только все объятия заканчивались, когда приходило время ложиться в постель. А что до ее невежества… Я сам необразованный и не думаю, что за всю жизнь прочел больше пяти, ну пусть шести книг – но по сравнению с ней я, черт возьми, просто гений, человек года…

– Мистер Джонс…

– Да-да, дружище, ты скажешь что хочешь – через минуту. Не перебивай меня в моем собственном доме. Я еще не сказал всего, что хотел. Я только начал. Наоми была ноль, и от знакомства с мистером Харви Коуплендом, депутатом парламента, я тоже не испытывал никакого удовольствия. Но послушайте меня – не дай бог никому иметь дело с Давиной Флори! Тут нужно было быть воином. Да, джентльмены – настоящим бойцом! Храбрым, как лев, сильным, как бык и толстокожим, как чертов бегемот! Потому что эта леди была сука королевского класса и не знала в этом усталости! Она была неутомима – четыре часа сна и снова полна энергии. И снова готова кусать – я бы так сказал… Мне пришлось там пожить. Они говорили: “Оставайтесь пока здесь, а там найдете что-нибудь”, но было ясно, что Давина никогда нас не отпустит, особенно после того, как родился ребенок… Знаете, кто такой гот? – вдруг прорычал он в сторону Бёрдена.

“Что-нибудь вроде Гюнтера и тех Нибелунгов”, – подумал Бёрден, а вслух сказал:

– Ну, расскажите мне.

– Я смотрел в словаре. – Очевидно, Канонир Джонс много лет назад выучил определение наизусть. – “Грубый, некультурный или невежественный человек, тот, кто ведет себя как варвар”. Гот – так она меня называла. “Этот гот” или даже просто гот – будто это собственное имя! Понимаете, мои инициалы… Эти ге-ге. Дамочка с выдумкой, правда, дружище? Ну, и еще она звала меня жеребцом. “Ну, гот, что у нас сегодня на поток и разграбление?” – так она шутила. Или еще: “Что, гот, сегодня опять таранил городские ворота?” Она задалась целью разрушить наш брак. Однажды прямо так и сказала мне, что видела во мне только парня, который сделает Наоми ребенка, и поскольку ребенок уже родился, во мне больше нет никакой нужды. Производитель на конюшне, вот кто я был для нее. Племенной гот. Однажды я собрался с духом и сказал ей, что меня уже тошнит от их дома и что нам с Наоми нужно переехать. И все, что она на это сказала: “Почему тебе тогда не присмотреть что-нибудь, гот? Лет через двадцать вернешься и расскажешь нам, как твои дела”. Ну я и ушел.

Только я так и не вернулся. В газетах я читал рекламу ее книжек, все эти “мудрая и проницательная”, “человеколюбие вкупе с государственным умом”, “глубокое сострадание к беднякам и угнетенным”… Господи, это же смешно! Иногда мне хотелось написать в газету: “Вы ее не знаете, вы все видите в ложном свете”… Ну вот, я высказался, и теперь вы, возможно, поняли, почему меня и на аркане было не притащить к дочери Давины Флори или ее внучке.

Бёрден поймал себя на том, что слегка обалдел. Будто через маленькую комнату только что пронесся ураган ненависти и кипящей злобы и размазал их с Вайном по стенам. Они постепенно приходили в себя, а Канонир Джонс стоял с видом человека, пережившего катарсис, освободившегося и вполне довольного собой.

– Хотите еще колы? – Вайн покачал головой. – Ну а теперь пора и отполировать – сказал Канонир и налил в третий стакан на добрых два пальца виски. Он взял с каминной полки какой-то конверт и что-то написал на обороте. – Вот, возьмите. Это адрес того отеля на реке и имя владельца паба “Радужная форель” в доме по соседству. – Отчего-то он сделался необыкновенно доброжелательным. – Они подтвердят мое алиби. Проверяйте все, что хотите, не стесняйтесь. И не побоюсь признаться, джентльмены, – я бы с удовольствием сам кокнул Давину Флори. Если б был уверен, что меня не найдут. Но в этом и загвоздка, правда? Не найдут? Я так думал восемнадцать лет назад. Но время лечит, так, во всяком случае, считается. Теперь я не тот молодой сорвиголова. Не тот гот, каким был. Я ведь пару раз был почти готов свернуть Давине шею – и черт с ними, пятнадцатью годами за решеткой.

“А не дурачишь ли ты меня?” – подумал Бёрден, но вслух не сказал ни слова. Он не мог понять, был ли Канонир Джонс простаком, как думала о нем Давина Флори, или, напротив – умнее и хитрее их всех? Было ли его негодование искренним, или он все это сыграл перед ними? Бёрден не знал. И какая радость была бы Дейзи встречаться с этим человеком?

– Знаете, хотя я и зовусь Канонир, но с оружием обращаться не умею. Самое страшное оружие, из которого мне приходилось стрелять, – пневматическая винтовка… Я задумался, смогу ли сейчас найти туда дорогу, в этот Танкред-Хаус, и понял, что не знаю. Действительно не знаю. Наверное, с тех пор многие деревья выросли, а другие упали. Там жили какие-то люди – Давина звала их “помощниками”, думаю, ей это казалось более демократичным, чем говорить “прислуга”. В коттедже. По фамилии не то Триффид, не то Гриффин, что-то такое. У них был ребенок, умственно отсталый, бедный маленький негодяй. Что с ними стало?.. Усадьба отойдет к моей дочери, полагаю. Везучая малютка, а, дружище? Не думаю, чтобы она так уж по ним убивалась – что бы там она ни говорила. Она похожа на меня?

– Ни капли, – ответил Бёрден. Хотя он уже заметил у Канонира многие черты Дейзи: тот же наклон головы, изгиб губ, взгляд исподлобья.

– Тем лучше для нее, правда, дружище? И не думайте, пожалуйста, что я не способен догадаться, что вы с вашими непроницаемыми лицами сейчас думаете. Так что, джентльмены, сегодня суббота и уже вечер – если вы закончили, я сердечно с вами попрощаюсь, а сам отправляюсь промочить горло. – Джонс распахнул перед ними входную дверь. – Если собираетесь следить за мной: я свою машину оставляю там, где она сейчас стоит, и двину, как говорят старики, на своих двоих. – И, будто они были из дорожной полиции, добавил: – Не хочу доставлять вам удовольствие задержать меня за управление в пьяном виде. Допустимую норму я уже точно превысил.

– Если хочешь, я поведу, – предложил Бёрден, когда они садились в машину. Он знал, что предложение будет отвергнуто.

– Спасибо, сэр, не нужно. Мне нравится водить.

Вайн включил зажигание.

– У тебя тут есть лампочка для чтения, Барри?

– А вот, под приборной доской. Она вытаскивается. На таком проводе, или как там его назвать…

Развернуться у дома Канонира Джонса было невозможно. Барри проехал дальше по улице метров сто, свернул в проулок и вернулся тем же путем, каким они прибыли. Место было незнакомое и какое-то непонятное, так что Барри не решился выбираться на большую дорогу в объезд квартала.

Перед ними на пешеходный переход вышел Канонир Джонс. На всей улице больше не было ни одной машины и ни одного пешехода. Джонс повелительным жестом потребовал пропустить его, но даже не взглянул в сторону машины и никак не дал понять, что узнал тех, кто в ней сидит.

– Странный малый, – сказал Барри Вайн.

– Странно другое, Барри, – промолвил Бёрден, при свете лампочки изучая надписи на конверте, который им вручил Канонир. Но не ту надпись, что оставил сам Джонс – Бёрден рассматривал оборотную сторону конверта, где стоял почтовый штамп и адрес, начертанный рукой отправителя.

– Я обратил на это внимание еще в тот момент, когда он его мне подал. Адресовано ему – мистеру Г.Г. Джонсу на Ниневия-роуд, тут ничего особенного. Но почерк – почерк очень своеобразный. Он мне знаком, я его сразу узнал. Настольный ежедневник, заполненный этим почерком, я листал в доме Джоан Гарленд.