Текст книги "Золотое снадобье"

Необходимо заметить, что Бронсон успел достаточно сильно привязаться к Рену, а стало быть, острее прочувствовал и обман. Поэтому он молчал гораздо дольше, чем я.

– Да, – сказал он, и я заметила у него на скулах легкий румянец. – Мы от души благодарим вас за гостеприимство на борту этого корабля… из каких бы странных краев вы ни происходили.

Рен вздохнул с облегчением.

– Ценю ваше понимание и доброту, – сказал он. – Право, я вовсе не осудил бы вас, надумай вы напрочь от меня отвернуться.

– Допустим, отвернулись бы, и что дальше? – спросил Бронсон.

У моего мужа доброе сердце, неизменно склонное прощать; он ни на кого не мог подолгу сердиться, и капитан не стал исключением.

– Вот уж глупость была бы отвергнуть ваше гостеприимство и выскочить за борт! Мы еще подумаем, как с вами быть… – а на лице у него было написано прямо противоположное, – но, пожалуй, продолжим какое-то время мириться с вашим чудесным вином, отменными блюдами и весьма изысканным обществом!

– Вот и хорошо, – рассмеялся Рен. – Уж вы постарайтесь.

– Я все-таки не в силах понять, – вставила я и накрыла рукой лежавшую на столе книгу, – откуда взялась книга, написанная моим братом!

– Да. – Рен взял книгу. – Да, конечно… Вы знаете, точнее было бы выразиться иначе: написанная кем-то другим с такими же именем и фамилией. Ибо это личность совершенно иная. В моей эпохе известно, что эту превосходную книгу написал некий Шадрак Элли, живший в Бостоне около ста лет назад.

Я купил ее для себя… и весьма неосмотрительно взял в нынешнее плавание, поступив, мягко говоря, не по протоколу. Представьте, однако, до чего трудно создать корабль, до последней мелочи удовлетворяющий всем требованиям. Ваша эпоха сама не вполне соответствует тому девятнадцатому веку, который пережит нами. Попробуй-ка все учти!

– Понятно, – медленно произнесла я, дослушав до конца. – Тогда… Скажите, капитан, вашей эпохе известна женщина по имени Вильгельмина Тимс? А мужчина по имени Бронсон Тимс? И… маленькая девочка… София?

Рен посмотрел на меня, прищурился, улыбнулся:

– Правду сказать, я не знаю. Раз вы нашли книгу, подписанную именем брата, стало быть, возможно и это. – И мягко добавил: – В нашем прошлом многое сбылось иначе, Минна. Вашу эпоху оно напоминает гораздо меньше, чем нас самих.

– Естественно, – согласилась я. – Я спросила из чистого любопытства.

– Что ж, – сказал Бронсон, – теперь, когда мы все прояснили, быть может, вашей команде имеет смысл оставить притворство? Позволят ли нам увидеть, каковы австралийцы на самом деле?

– Боюсь, друг мой, этому не бывать, – грустно проговорил Рен. – Конечно, мы перестанем выдавать себя за уроженцев Нового Запада. Возможно, даже вернем некоторые элементы привычных удобств, от которых вынужденно отказались… – Он постучал ногтем по винной бутылке и улыбнулся. – Увы, мы не смеем, так сказать, совершенно поднять занавес, ибо это означало бы попрание данных нами клятв о сохранении тайны. Самое же обидное, что мы не сможем отправиться с вами вглубь Севильи. Мы и так оставили намеченный курс, поскольку я счел своим первостепенным долгом в целости и сохранности доставить вас в порт.

– Понимаем. В высшей степени понимаем, – ответила я. – Мы вам бесконечно благодарны за то, что ради нас вы изменили маршрут.

– Не стоит, – сказал Рен. – Знаете, что мы еще сделаем? Пойдем на привычной для нас скорости. Воображаю, какое облегчение испытает команда… Таким образом, мы прибудем в Севилью не через пять дней, а непосредственно завтра. – У нас с Бронсоном разом вырвался изумленный возглас, капитан же сказал: – Да, это тоже… творческое осмысление правил, но семь бед – один ответ! Об одном только сожалею – все это ускорит и наше с вами расставание. Завтра, по прибытии в Севилью, вам снова придется рассчитывать лишь на себя.

10
Угрызение

Партия Новых штатов, основанная в 1861 году, долго ратовала за мирное воссоединение с другими эпохами, предпочитая его политике завоеваний. В прошлые годы эта партия активно отстаивала скорейшее присвоение Индейским территориям статуса штата и даже заключение договора с западными Пустошами. Можно сказать, что популярность этой партии возрастает и убывает в зависимости от того, насколько угрожающими представляются другие эпохи.

Шадрак Элли. История Нового Запада

3 июня 1892 года, 9 часов 10 минут

Покончив с завтраком, Тео отправился на Маячный холм, к дому Майлза. Это было довольно беспорядочное и в высшей степени неопрятное кирпичное строение, от чердака до подвала набитое реликвиями былых путешествий. При всей неухоженности дом производил по-прежнему сильное впечатление. Как-никак Майлз – один из богатейших жителей Бостона. И уж точно – богатейший из путешественников. Другое дело, к числу тех обитателей Маячного холма, кто наслаждался семейным состоянием с самого рождения, он не принадлежал.

Бабушка и дедушка Майлза, пережившие Разделение, были рабами. Они участвовали в восстании, в результате которого образовался Новый Акан. В те первоначальные годы, когда жители прибрежных краев с немалым подозрением относились к штату, населенному бывшими невольниками, дедушка Майлза разбогател на торговле: возил на восток из Нового Акана сахар, хлопок и рис. Сам в прошлом раб, он оказался одним из немногих, кто охотно покупал сырье у земледельцев, ставших свободными, устраивал ткацкие фабрики и нанимал прежних рабов. Постепенно сколачивая состояние, Джон Каунтримен приобрел особняк на Маячном холме: теперь всякий в Бостоне мог видеть, какие плоды способна принести торговля с могущественным Новым Аканом. Майлз, внук, вступил во владение семейным дворцом, будучи весьма далек от мыслей о торговле. Предприимчивость деда сказалась в нем сходной по силе страстью к путешествиям; этому-то делу он и посвятил свою жизнь.

Даже если бы Тео не довелось накануне подслушать тот разговор, он все равно сейчас отправился бы к Майлзу. Просто чтобы счастливо развалиться в кресле и до вечера наслаждаться обсуждением главных моментов их путешествия. Теперь, однако, у него имелась четкая цель. Больше часа он беседовал с Майлзом на общие темы, потихоньку подбираясь к важной для него, пока наконец не подвернулся случай мимоходом поинтересоваться:

– А что Блай так разволновался из-за этого Бродгёрдла? Тот вроде достаточно дружелюбно себя повел.

Майлз фыркнул и возмущенно воздел руки, едва не выронив глиняный горшок, который держал. Единственными оплотами безупречной чистоты в этом доме были стеклянные шкафчики, где хранились разного рода сокровища, доставленные из экспедиций. Как раз теперь Майлз все переставлял в одной витринке, устраивая свежедобытые редкости.

– Еще бы ему не беспокоиться! – сказал он Тео. – Да Бродгёрдл – самый закоренелый шантажист на всем Новом Западе! Если у кого есть хоть малюсенькое пятнышко на репутации, можешь не сомневаться, этот тип разыщет его и раздует из мухи слона, так что в итоге жертва знать не будет, как отмыться! Сам ты как думаешь, что его так быстро сделало лидером партии?.. Вот и я о том же.

Тео спросил:

– Откуда он родом?

– Да кто его разберет. Он всего пять лет назад купил себе место в парламенте. Вроде бы на мыльном производстве разбогател, – сказал Майлз, бережно очищая от пыли уши статуэтки-медведя.

Тео криво улыбнулся:

– Весьма подходящая биография.

– Ты о чем?

– Кому, как не мыловару, все следы прошлого смыть!

– Мыло мылом, а черного кобеля все равно не отмоешь добела. – Майлз, нахмурившись, закрыл стеклянную дверцу и опустился напротив Тео на кожаный стул. – Это для простых бостонцев он весь беленький и пушистый… еще и благоухает… а на самом деле – политика грязней еще поискать!

– А хоть кто-то про него толком что-нибудь знает?

Майлз наградил Тео пристальным взглядом, словно на самом деле тот спрашивал совсем о другом. Потом подался вперед, обхватив колено сильными морщинистыми пальцами.

– С чего такой интерес, Тео?

Юноша передернул плечами. Другую свою карту он планировал разыграть позже, но вменяемо объяснить Майлзу свое любопытство требовалось сейчас, иначе беда.

– Ну… я случайно услышал, что он Шадраку типа грозил.

Майлз застонал:

– Ты неисправим, Тео! И много подслушать успел?

– Да нет, не особенно. Что-то про выбор: правильный и неправильный. Вот я и пытаюсь понять: нам пора волноваться?

– Уверенности у меня нет. – Майлз тряхнул седой гривой. – Бродгёрдл – хитрая лиса, я тоже о нем судить только по слухам могу. Чем бы он ни занимался, на горячем его никто не застукает. Так вот, если слухи хоть на йоту правдивы – да, нам пора волноваться. – Его глаза сузились: – А остальное ты слышал? Касаемо Вещих?

Тео выдал широченную улыбку:

– Стыд и срам, Майлз! Отправился искать Вещих, и где они?

Майлз сморщился, как от кислого.

– Прости, что не ввел тебя в курс дела. Видишь ли, премьер лично дал мне поручение и столь же лично запретил посвящать кого-либо еще. – Он тряхнул головой. – Уж поверь, все было бы куда проще, имей я право тебе рассказать!

– Ты, дед, наверно, раза в четыре старше меня, – с искренней приязнью сказал Тео, – а правила нарушать, когда это необходимо, так и не выучился! Надо было просто взять и сказать мне!

Майлз скорчил страдальческую гримасу, Тео же добавил:

– Слушай, теперь-то хоть расскажи! О чем весь сыр-бор?

– Понимаешь… – начал Майлз. – Есть нюансы, которых тебе для твоего же блага лучше вовсе не знать.

Тео закатил глаза, и путешественник нахмурился:

– Я серьезно! Пока мы полностью не определились, откуда и от кого исходит угроза, было бы крайней безответственностью подвергать тебя столь нежелательному вниманию… – Он вздохнул. – С другой стороны, мало верится мне, будто счастье в незнании.

– Чем дальше, тем интереснее, – сказал Тео. – Давай уже, колись!

Майлз встал и окинул взглядом царивший в кабинете бардак. Рядом со стеклянной горкой на стене красовалась подборка масок, одна страшнее другой. Все свободное пространство покрывали карты в застекленных рамах. На полу – сплошной ковер из книг и газет. На столе, за который Майлз почти никогда не садился, раскинулась живописная коллекция увеличительных стекол, кофейных чашек, карандашей, мятых бумаг.

– Пойдем-ка в оранжерею, – сказал он.

Тео в изумлении уставился на него:

– Куда-куда? Мы же там сваримся!

– Пошли, – рассеянно повторил Майлз, вставая со стула.

Тео заторопился следом.

Теплица находилась позади дома. Погода стояла не особенно жаркая, но солнце щедро пригревало сквозь стекла: добротно политая растительность так и бушевала. Тео и Майлз словно шагнули в удушливые, влажные тропики. Закрыв дверь, Майлз вытер мгновенно вспотевший лоб, аккуратно сложил белый платочек и спрятал в карман полосатой рубашки.

Тео терпеливо ждал объяснений.

– Я немногое могу тебе рассказать, – приглушенным голосом заговорил Майлз. – Да и того даже моим людям не следует знать.

Говоря «мои люди», он имел в виду пожилую чету – мистера и миссис Бидл. Муж присматривал за особняком, супруга готовила. Про себя Тео полагал, что с таким слухом, как у мистера Бидла, в шпионы уж точно не принимали, а миссис Бидл на эту должность и сама не пошла бы, ибо частная жизнь эксцентричного нанимателя ее нимало не интересовала. Но не спорить же! Тео энергично закивал, ожидая продолжения.

– Я действительно разыскивал Вещих, – сказал Майлз. – Они известны как непревзойденные целители… и есть человек, которому очень пригодилось бы их искусство.

Он свирепо сдвинул седые кустистые брови.

Тео выжидал.

– Ну и?.. – спросил он спустя некоторое время. – Ты что, только это и собирался мне сообщить?

– Я думаю, как лучше объяснить! – Их взгляды скрестились. Майлз уселся на кованую железную скамейку и указал Тео на противоположную, а сам наклонился поближе. – Вещие – форменная легенда. Никто не знает, сколько их вообще. Иные называют их даже не Вещими, а Непостижимыми… Они обитают где-то возле Жуткого моря – где именно, опять же никому не известно. Изредка выбираются за пределы своего края и странствуют, оставляя за собой вереницы чудесных исцелений. Возможно, этими людьми движет обычное сострадание, но Шадрак полагает, что некий кодекс обязывает их лечить каждого встречного, кому требуется помощь. Он говорит, только так можно объяснить столь глубокую таинственность в сочетании с чудотворением.

– Самые же среди них одаренные именуются тучегонителями, и, если верить слухам, это воистину гении. Рассказывают о слепой женщине, вернувшей зрение, об утопленнике, который вновь задышал… есть вовсе невероятная история о мальчике, которому отгрыз руку медведь. Так вот, рука выросла заново!

Брови Тео поползли вверх.

– Ты прав, это превосходит всякое вероятие, – кивнул Майлз. – Но я тебе еще не все рассказал. В минувшем августе Шадрак послал весть на побережье Жуткого моря, испрашивая помощи Вещих. Ты же помнишь, что произошло с его близким другом Карлтоном Хопишем?.. Бланка и ее големы так изувечили несчастного, что он до сих пор не очнется… Вот Шадрак с отчаяния к Вещим и обратился. Ответа не последовало, что и неудивительно, учитывая, как немыслимо трудно их разыскать… Вообрази его изумление, когда в январе он получил письмо от женщины из Вещих по имени Златопрут. Она умоляла его хоть что-нибудь сообщить о троих тучегонителях, отбывших в Бостон на его зов! Дело в том, что на родину они так и не возвратились.

Тео аж присвистнул:

– Они отправились на помощь Шадраку!..

– Судя по всему – да. Только никто их не видел ни в Бостоне, ни в окрестностях. К тому времени Блай уже занял свой пост. Шадрак показал ему письмо Златопрут. Блай лично занялся этим делом. Он во все концы разослал верных людей с наказом отыскать тучегонителей. Поиски не дали результатов!

– Наступил февраль. Как ты помнишь, самый снежный месяц в наших краях. И тогда произошло нечто необъяснимое. На ферме в дальних пригородах Бостона метельной ночью раздался стук в дверь. Фермер вышел и увидел перед собой мужчину; тот держал на руках потерявшую сознание женщину. Женщина оказалась тяжело ранена. Мужчина плакал, от него только и удалось добиться: «Я ее пытался убить, а она все равно меня исцелила». Он раз за разом повторял эти слова: «…она меня исцелила». Фермер и его жена занялись женщиной, незнакомца же, мучимого раскаянием, отправили за врачом.

– Доктор прибыл лишь утром, и то, что он увидел, поставило его в тупик. Фермерша уложила раненую в постель; там она и лежала, по-прежнему без сознания, – посреди россыпи желтых цветов.

– Цветов?.. – переспросил Тео и поневоле обвел взглядом теплицу.

– Да. Они проклюнулись на ее одежде и даже на коже. Выросли на простынях! Уму непостижимо! Доктор осмотрел женщину. Он не смог сказать ничего определенного о ее состоянии, зато в кармане больной обнаружил нечто жизненно важное: письма, отправленные премьером Блаем. Это была Вещая по имени Златопрут… – Майлз покачал головой, глядя на свои потасканные башмаки. – Блай обратился к лучшим врачам Бостона, но что они могли сделать? Ее тело излечилось, но разум остается закрыт. Бедняжка так и не очнулась. – На лице землепроходца отражалась мучительная досада. – Блай окружил ее наилучшим уходом, но Вещая угасает.

– А… мужчина, что принес ее на руках?

– Это, – с кривой усмешкой ответил Майлз, – составляет уже вовсе непостижимую тайну. Мужчина исчез. Как ушел доктора искать, так и пропал с концами. Блай, естественно, попросил врача и фермерскую чету самым подробным образом его описать. Портрет вышел расплывчатый. Рослый, узкоплечий, лицо длинное… Они назвали только одну примечательную деталь. Этот человек был вооружен абордажной кошкой на длинной веревке.

Тео так и ахнул:

– Голем!..

– Голем, – подтвердил Майлз.

– Но я думал, они…

– Исчезли? Друг мой, ничто не исчезает бесследно. Мы с Шадраком полагали, что, оставшись без Бланки, их предводительницы, големы разбредутся кто куда. Похоже, мы ошибались. Кто-то ведь напустил голема на Златопрут? А та, вместо того чтобы защищаться, исцелила его. – Майлз нахмурился и вновь провел по лбу платочком. – Вот, Тео, и все, что нам известно. Как ты понимаешь, мы на многое готовы, чтобы помочь Вещей… Увы, все попытки добраться до ее соплеменников оказались тщетными. Потому-то я их и разыскивал, когда мы ездили на запад.

Некоторое время Тео молча размышлял об услышанном. Он разглядывал папоротники и гибискусы и пытался вообразить их растущими из одежды и человеческой кожи. Куда при этом уходили корешки? Где брали воду?.. Воображение оказалось бессильно.

– Надо было сразу мне сказать, – повторил он.

Путешественник мотнул головой.

– А толку? Вещие не пожелали обнаружить себя. – И вздохнул: – Я отбываю через несколько дней. Надо сделать еще попытку.

– Как насчет взять с собой меня и Софию?

– Боюсь, это не представляется возможным. Не та поездка.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне придется выдавать себя за другого.

– Вот уж в чем я тебе, дедуля, сто очков вперед дам!

– А я разве спорю? Я просто должен ехать один, и все.

12 часов 11 минут

Поездка из нигилизмийского архива до центра города показалась Софии бесконечной. Думая скоротать время, девочка сосредоточилась на своем чудесном открытии, но эффект получился противоположный. Кварталы ползли за окном со скоростью черепахи, еще и застревая на каждом шагу. Вот проплыли магазин резиновой обуви и дворник, подметавший перед ним тротуар. Белая вывеска над соседней витриной зазывала купить свежие устрицы. Перед магазином красок расположились рабочие: у них был обеденный перерыв. Мастерская гравера сулила летние скидки. Молодой служитель намывал окна дешевой гостиницы.

У здания Палаты представителей глазам представал тенистый уголок, этакая обитель покоя посреди шумного города: кладбище с покосившимися памятными камнями. Наконец-то окончилась эта поездка, растянувшаяся для Софии едва ли не на часы; трамвай остановился возле Бостонского общественного сада. Покинув вагон, девочка побежала во всю прыть и в двенадцать часов уже поднималась по ступенькам к офисам дядиного министерства.

Серьезного вида молодой человек, встречавший посетителей в приемной Шадрака, раз или два видел Софию прежде, однако то ли не запомнил ее, то ли притворился, будто не помнит.

Она с трудом перевела дыхание, чтобы спросить:

– Скажите, мой дядя Шадрак Элли еще у себя?

Секретарь наградил ее взглядом столь суровым, словно вбежать запыхавшись в священные чертоги министерства считалось тяжким нарушением правопорядка, и ответил:

– В настоящий момент министр очень занят.

– Пожалуйста, передайте ему, что пришла София, и еще, что Минна вела дневник… Он поймет!

Молодой человек не снизошел до ответа, однако все же поднялся и удалился по коридорчику в тыльной части комнаты. Он очень скоро вернулся, сопровождаемый Шадраком.

– София, что случилось?

– Дядя, я зацепку нашла! Самую что ни есть!.. Она писала дневник!

Шадрак изумленно смотрел на нее.

– Пошли, – сказал он затем и протянул руку. – Поговорим у меня.

София поспешила за дядей, даже не оглянувшись на чванливого клерка. Как только Шадрак закрыл за ними дверь кабинета, девочка единым духом вывалила ему историю своего открытия.

– Помнишь, я говорила, что забралась в новый архив? Это был нигилизмийский архив на Маячной. – Брови Шадрака поползли вверх, но перебивать он не стал, и София продолжила: – Я просматривала указатель всего, что было написано в восемьдесят первом. Это же год, когда они уехали, так? Я уж думала, что ничего не найду, но Угрызение мне идею подкинула… Она архивистка, она там работает. Нигилизмийка, конечно, но очень добрая, не то что другие… Она так помогла мне, Шадрак! Сижу вот сегодня, читаю указатель и вдруг вижу: «Дневник Вильгельмины Тимс»! Я глазам не поверила! Только он в Гранадском хранилище лежит, а они оттуда никуда ничего не посылают, да и на месте только единоверцам показывают… Мне Угрызение сказала, что я с ней поехать могу. Она с миссией едет в Папские государства, завтра отплытие, она обещала поговорить с капитаном, чтобы взял меня и тебя, а как приедем, поможет получить допуск в архив… А потом мы вернемся, может, с пиратами! Как думаешь, получится их попросить? Только обязательно с ней завтра надо отплыть!

Шадрак, кажется, на время утратил дар речи.

София взволнованно вглядывалась в его лицо, ища признаки того же восторга, который обуревал ее саму.

– Чудо настоящее, правда? – сказала она. – Даже не верится, что все так удачно сложилось!

– Думается, – проговорил Шадрак медленно, – зацепку ты нашла и впрямь удивительную. Я не хочу даже гадать, как ты проникла в нигилизмийский архив, но то, что дневник действительно существует, не может не радовать… Однако что касается отплытия прямо назавтра, да на корабле миссионеров… Нет, вряд ли это лучший способ добраться до дневника!

Софии показалось, что глубоко в животе начала медленно разворачивать кольца ледяная змея.

– Дневник никуда от нас не убежит, – продолжал Шадрак. – Я могу за ним кого-нибудь отправить. Кого-нибудь, кто хорошо ориентируется в тех краях.

– Но в архив пустят только нигилизмийца!

Шадрак пристально поглядел на нее:

– Верно… София, ты-то как проникла в их бостонский отдел?

Девочка почувствовала, что краснеет:

– Я… выдала себя за нигилизмийку.

Шадрак покачал головой:

– Ты должна понимать, что пошла на нешуточный риск… Но раз удалось тебе, получится и у другого. Кто-то может точно так же солгать и в Гранаде. Помощь твоей подруги-нигилизмийки трудно переоценить, но дальше можно обойтись и без нее.

В душе у Софии вновь начало что-то происходить. Как будто встали торчком песочные часы, дотоле лежавшие на боку, и в нижней склянке крупица за крупицей принялся скапливаться песок. Она прислушалась к себе и поняла: это гнев.

– Значит, мне не следовало лгать, но кому-то другому, причем с той же целью, это будет простительно?

Вид у Шадрака стал несколько виноватый – как у человека, уверенного, что его непременно простят: этакое покаяние без раскаяния. Гнева племянницы он попросту не заметил. Точно так же, как он много месяцев не замечал, чего ей стоило каждый день встречать его виновато-отсутствующий взгляд.

– Я лишь хочу сказать, что это не единственный способ добраться до бумаг в Гранадском хранилище. Скорее, самый долгий, тягостный и усеянный рифами, лезть на которые нам вовсе не обязательно. Пойми, Софочка, нам и не придется прибегать ко лжи. У меня есть к кому обратиться в Папских государствах. Этот человек вхож во все тамошние архивы и библиотеки и может затребовать любой документ, даже если самого его в хранилище и не пустят. Нам и ехать никуда не придется.

София молча смотрела на дядю.

Она чувствовала себя преданной. Кто бы еще сказал почему – ведь истину утаила именно она? Уже открывая рот для ответа, она понимала, что причинит дяде боль, но иного способа выразить свои чувства не находила.

– Прошлым летом ты начал учить меня карты читать, – проговорила она, и тихий голос дрожал.

Шадрак уставился в пол:

– Ну… да.

– Ты меня учил ради того, чтобы однажды мы вместе отправились в путь и нашли их. А теперь, я так понимаю, нам карты сделались ни к чему? Мы больше не планируем никуда ехать? Почему?

Шадрак молча обдумывал услышанное. София ждала, пока он полностью осознает ее слова. «Я хочу, чтобы ты переживал о них так же сильно, как я. Забудь ты про свое министерство! Подумай о своей сестре! Обо мне, наконец! Возвращайся!..»

Но когда Шадрак наконец заговорил, выражение усталого сожаления не сходило с его лица.

– Обстоятельства изменились, Софочка. Блай надеется вновь открыть границы. И я надеюсь, ты понимаешь: у меня есть обязательства, я больше не волен путешествовать по своему произволу. Мне очень жаль.

Она молча смотрела на дядю.

– Ты нашла очень ценное известие, – примирительным тоном продолжал Шадрак. – Я немедленно запрошу копию дневника. Пойми, нам с тобой решительно незачем плыть через Атлантику.

Песчинки в ее воображаемых часах образовали горку и иссякли, оставив верхнюю склянку пустой.

– Я понимаю, – сказала она.

Уже поворачиваясь, чтобы уйти, она вдруг вспомнила нигилизмийцев с их попытками искоренить какие-либо чувства по поводу иллюзорного мира. Может, и была в этом сермяжная правда. По крайней мере, она не чувствовала совсем ничего.

– Софочка. – Шадрак остановил ее, взяв за плечо. – Твоя находка просто чудесна. Этот дневник… Я тебя поздравляю!

– Да. Именно так, – сказала София.

Покинув кабинет, она тихо прошла по коридорчику в приемную, а оттуда в вестибюль. Вышла из здания и зашагала домой.

13 часов 09 минут

Когда заглянул Тео, София сжимала в руке серебряную катушку, а лицо было мокрым от слез. Он бочком проник внутрь, уселся на пол и дружески улыбнулся Софии:

– Ничего не хочешь мне рассказать?

София показала ему катушку:

– Судьбы даровали мне знак.

Тео ждал продолжения.

– Я ходила в нигилизмийский архив. Мама, оказывается, дневник вела, он теперь хранится в их отделении, в Гранаде. У меня в архиве подруга появилась, Угрызение. Она может взять нас туда с собой… завтра отплытие… и в архив проведет… Я к Шадраку, а он – нет. Говорит, пошлет кого-то, тот скопирует дневник и сюда пришлет.

Тео немного поразмыслил:

– А ты, значит, в Гранаду собралась?

София вздохнула:

– Это же лучшая улика, какую мы до сих пор находили! И мы им нужны… мама во мне нуждается… Только не спрашивай, откуда я знаю. Знаю, и все!

Я думала, мы с ним поедем… дневник укажет, где их искать… и мы сразу стартуем за ними, прямо оттуда. Ты правильно сказал, мне очень хочется хоть что-нибудь сделать… Я думала, Шадраку тоже. Но он весь в делах министерства. Говорит, обстоятельства изменились.

Тео спросил:

– Эта твоя подружка… Угрызение. Она нигилизмийка?

– Да.

– И ты ей доверяешь?

– Она не такая, как остальные. Она мне нравится.

– И она сказала, ты с ней можешь завтра уехать? На корабле?

София кивнула.

Тео некоторое время смотрел в окошко, потом снова повернулся к Софии. Его губы медленно растягивались; дело кончилось широченной улыбкой.

– Ты что? – спросила она.

– А давай с ней поедем!

Солнечный луч коснулся катушки. Серебряная нить неярко, но отчетливо замерцала. София набрала полную грудь воздуха. Дышать почему-то стало очень легко.

– С ней поедем? – эхом отозвалась она.

– Ну да. Соберем манатки, придумаем план… то есть ты придумаешь, у тебя лучше выходит. Мы ведь и прежде это проделывали, так? Значит, снова сумеем!

София почувствовала, как к глазам подхлынули слезы. Чувство горькой утраты смешалось с радостью нежданного обретения. То и другое исподволь копилось в душе, и сегодня в течение одного короткого часа девочка поняла – вот она, судьба. Близость и простота отношений с любимым дядей, чувство принадлежности и приязни – все вдруг испарилось. Взамен возникло ощущение понимания, сочувствия, юмора, исходивших от другого человека. Шадрак больше не стоял с нею плечом к плечу. А вот Тео…

– Думается, сумеем, – прошептала она.