Текст книги "Откровенные беседы с Садхгуру: о любви, предназначении и судьбе"

Йогананда ясно дает понять, что самое главное событие в его жизни произошло тогда, когда ему посчастливилось встретить своего гуру. Читая дальше, я забеспокоилась. Казалось, что я не способна установить такую связь ученика с наставником. Гуру Йогананды выглядел как очень требовательный человек. Самореализация и внутреннее блаженство достигались только путем дисциплины. Мне было интересно почему. Что общего у дисциплины и свободы?

Теперь у меня появились большие неприятности. Это совсем не соответствовало моим идеям.

Я хотела свободы и блаженства, но в свои пятнадцать лет была дикой, авантюрной и недисциплинированной; я не готова была работать и не хотела, чтобы кто-то мне указывал. Кроме того, такие отношения, похоже, требовали преданности, и это заставило меня по-настоящему содрогнуться. Я не умела и не желала поклоняться другому человеку.

Это было в 1960-е годы, и упомянула ли я, чего искала?

Мои стремления к мудрости и свершению касались каждой области моей жизни. Мои подростковые годы прошли в стремительном, ревущем потоке экспериментов и исследований. Лексингтон находится в 20 минутах езды от Гарвардского университета, где в то время преподавали профессора Тимоти Лири и Ричард Альперт (впоследствии принявший имя Рам Дасс). Они инициировали эксперименты с ЛСД. Вскоре после этого кислота попала в мою закрытую школу. Многие из нас начали пробовать это вещество. У одного из моих самых близких друзей по имени Барри была сестра, которая училась в Гарварде, и она принесла ему ЛСД. После первого опыта Барри очень полюбил этот наркотик.

Хотя в ночных новостях появлялись ужасные истории о том, какие безумные вещи делают люди под влиянием ЛСД, Барри пообещал мне, что меня это приведет к новым уровням понимания. Итак, я присоединилась к его экспериментам с галлюциногеном.

Недалеко от моего дома было большое поле, где дети из моей школы часто устраивали вечеринки. Наши автомобильные стереосистемы взрывались композициями Джимми Хендрикса, Дженис Джоплин и Джима Моррисона. Это было идеальное место для «кислотного путешествия». Как только ЛСД начинал действовать, я замечала, что все – трава, небо, деревья – оживает и излучает мощную космическую энергию. Все одновременно жило, любило, смеялось, летало, кричало и умирало. То, что я считала собой, расширилось, взорвалось и теперь включало в себя всю Вселенную. Это было невероятно. Блаженство без дисциплины. Отлично! Я была убеждена, что испытываю какое-то из состояний, описанных Йоганандой, но безо всякой работы. Какая удача! Краткий путь!

А потом случился крах.

Я всегда чувствовала, что есть часть меня, которая наблюдает за тем, как я живу. Под влиянием ЛСД я ощущала эту часть себя как «реальное внутреннее я». Но едва воздействие прекращалось, вместе с ним прекращалось и это чувство. Мы с друзьями расширялись, превращаясь в это бесконечное сознание, но затем вынуждены были возвращаться в эту свинцовую реальность. Я не могла сохранить ничего – ни мудрости, ни тем более любви. Единственное, что оставалось, – это досада от упущенных возможностей, когда ты знаешь, что жизнь могла бы предложить тебе намного больше, чем ты переживаешь сейчас. Почему же эти проблески единства, безусловной любви и блаженства были столь непродолжительными? Жажда и тоска только углубились.

В то время многие люди пытались понять смысл жизни, и все казалось очень настоящим и насыщенным. В какой-то момент мы были неукротимы. Мы собирались изменить мир! То были пьянящие, беспокойные и безрассудные времена, полные юношеского стремления создать что-то другое, что-то лучшее. Мир, любовь, великая музыка, танцы и протесты на улицах – такое дико радостное время; казалось, столько людей пробуждаются ото сна и начинают жить полной жизнью, все время двигаясь вперед.

Но вокруг нас люди умирали.

Когда мы вставляли ромашки в дула солдатских винтовок в знак борьбы за мир, телевидение показывало, как другие солдаты возвращаются домой в ящиках. Мы в прямом эфире видели жертв вьетнамской войны по обе стороны фронта. Мы наблюдали, как создается история. И мы были потрясены. Дома наши друзья умирали от передозировки наркотиков, иногда случайной, а иногда и преднамеренной. Молодые и здоровые люди гибли в дорожных авариях, потому что мчались слишком быстро, и в буквальном, и в переносном смысле; рисковали собой, думая, что никогда не умрут. Ужасные потери.

Барри был очень умным парнем, он всегда что-нибудь изучал. Его отец преподавал в Гарварде. Из всех, кого я знала, Барри был единственным человеком, который мог просто взять в руки энциклопедию и почитать ее ради удовольствия. Казалось, его интересует все на свете. Но в нем была и доля безрассудства, и часто я задавалась вопросом, что с ним станет.

Однажды он и еще один друг по имени Майк – обладатели самого высокого IQ в нашей школе – поспорили о том, кто из них умнее. Их коэффициент интеллекта мог различаться не более чем на пару баллов, но в той группе умников все считали, что это много и серьезно. Они оба повернулись ко мне и спросили, кто умнее. Я много лет знала Майка, но Барри, будучи моим парнем, самодовольно подумал, что я приму его сторону.

Я поразила его, сказав: «Майк определенно умнее тебя, Барри».

Не веря своим ушам, Барри воскликнул: «Что? Как ты вообще могла такое сказать? Ты же меня видишь каждый день. Тебе известно, насколько я умен. Кому, как не тебе, это знать!»

«Да, – ответила я, – именно поэтому я уверена, что Майк умнее. Он сделает что-то из своей жизни, а то, что я знаю о тебе, подсказывает, что ты, скорее всего, разобьешься и сгоришь».

Позже мы с Барри разошлись, но остались друзьями и часто общались по телефону. Он также писал мне, когда я училась в университете. Но я держалась от него подальше. Больше не хотела иметь ничего общего с наркотиками. Знала, что если не изменю свою жизнь, то она разрушится.

Не знаю, как сложилась судьба Майка, но Барри умер от передозировки в двадцать пять лет. За несколько лет до этого покончила с собой его сестра. Когда пришло известие о ее гибели, мне стало плохо. Мне было очень жаль ее, и я сильно забеспокоилась о том, как это повлияет на Барри. Когда он умер, я просто очень сожалела, что ни я, ни кто-либо другой не смогли ничего сделать. Я так надеялась, что он заставит себя свернуть с пути, по которому шел. Начавшись как забава, наркотики превратились в смертельную опасность. И у брата, и у сестры была, казалось бы, идеальная, богатая жизнь – но оба загубили ее в таком юном возрасте. Я с ужасом думала об их родителях, потерявших обоих детей. Для меня было непостижимо, как можно перенести такую трагическую и бессмысленную потерю. Я сама уже растила трехлетнего ребенка, когда умер Барри, и не могла себе представить, как его мать все это переживет.

Итак, встречи со смертью начались с маленькой девочки, которую я не очень-то и знала, а затем все чаще происходили в кругу моих друзей; эти события лишь подогревали мое желание что-то понять. Было ясно, что невозможно отрицать близость смерти и притворяться, что она никогда не настигнет меня и всех, кого я люблю. Частота и неизбежность неизменно становились темой моих размышлений и побуждали к поиску.

У моего поколения не было авторитетов или проводников. Мы не доверяли никому, кто имел отношение к государственной власти или церкви, да и вообще никому старше тридцати лет. Думаю, та же самая молодая энергия, которая тогда была настолько рассеянной и неконтролируемой, могла бы привести к глубоким и прочным преобразованиям как внутри нас, так и в мире – будь у нас хорошие руководители или наставники, способные помочь, направить эту энергию на что-то конструктивное.

Незадолго до того, как ко мне в руки попала «Автобиография йога», я заинтересовалась медитацией, почти несовместимой со всей тогдашней дикостью моей жизни. Я рассматривала медитацию не как дисциплину, а как развлечение. В возрасте 15 лет я начала официальное исследование медитации и контроля сознания под руководством духовной учительницы по имени Марджи; она была своего рода местной знаменитостью в Бостоне и вела радиопередачи о духовности. Я познакомилась с Марджи через моего отца. Вместе с женой одного из их бизнес-партнеров она вела курсы по медитации и контролю сознания.

45-летняя Марджи большую часть своей жизни была набожной католичкой. Лет за десять до нашего знакомства она разочаровалась в церкви и начала учиться у многих учителей из разных традиций. Умная, спокойная и веселая, она обладала какими-то подростковыми чертами, хотя была опытной и мудрой. Все, кто соприкасался с ней, почему-то начинали чувствовать себя хорошо. Она жила в Конкорде, в штате Массачусетс, в поместье, занимающем два гектара земли. Ее симпатичный желтый домик стоял среди деревьев вдали от главного дома. Мне это место показалось очаровательным, а сама Марджи представлялась моему подростковому уму доброй феей. Ее интересовали все восточные религии, а также парапсихология, контроль сознания и развитие интуиции. Когда мы провели вместе некоторое время, мне стало ясно, что она немного ясновидящая. Казалось, иногда Марджи знала мои новости еще до того, как я ей о них сообщала. Часто она снимала трубку телефона и отвечала на вопрос, который я еще не успевала задать. Это было потрясающе. Я не встречала никого подобного и до знакомства с ней не верила, что такое вообще возможно.

Однажды мы с ней собирались на балет, но ко мне неожиданно явился приятель из другого штата. Он целый день ехал только ради того, чтобы меня удивить, и собирался провести в нашем городе только одну ночь. Я сказала ему, что, к сожалению, у меня уже есть планы на вечер, и если я не сумею связаться с Марджи, то не смогу никуда с ним пойти.

Я пыталась звонить Марджи трижды подряд, и после третьего звонка, еще держа палец на кнопке и трубку в руке, я сказала парню, что сожалею, но мне придется пойти на балет. В то же самое мгновение телефон зазвонил. Это была Марджи. Она сказала: «Извини, я выходила и не могла ответить на твой звонок. Я тоже не хочу в театр». Это потрясло нас! Однако в общении с ней такое происходило часто и вскоре стало казаться обычным явлением.

Марджи также рассказала о реинкарнации, чем привела меня в восхищение. Я слышала об этом раньше только раз, в примитивном контексте, в начальной школе, и думала, что имеется в виду перерождение в качестве коровы или какого-то другого животного. Марджи дала мне почитать пару книг, посвященных реинкарнации. В них, как и в объяснениях Марджи, обнаружилось гораздо больше смысла, чем во всех остальных рассказах о смерти и посмертных состояниях, что я слышала до тех пор. Марджи уверяла, что эта жизнь есть процесс развития и что человеческое рождение означает возможность узнать нашу изначальную божественную природу. Это обрадовало и очаровало меня. Но опять же, хотя реинкарнация удовлетворила мое любопытство лучше, чем прочие объяснения, она оставалась лишь теорией; у меня явно не было опыта, который мог бы подтвердить ее подлинность.

Эта замечательная наставница не только помогла мне с изучением медитации; она также познакомила меня с моим первым мужем, Тедом, когда мне было семнадцать.

Марджи вела медитационный класс в местной тюрьме, и Тед был одним из ее учеников. Он сидел за непредумышленное убийство. В шестнадцатилетнем возрасте он подрался с другим мальчиком, и в результате тот трагически погиб. Марджи обожала Теда. Она то и дело рассказывала, какой он мудрый и добрый, и хотела меня с ним познакомить.

Я думала: «Ты шутишь? Для чего мне с ним встречаться?» Последнее, что я готова была делать, – это знакомиться с кем-нибудь в тюрьме. Кроме того, мне не хотелось, чтобы Марджи «сводила» меня с кем-либо, – правда, она уверяла, что дело вовсе не в этом. И продолжала говорить о нем.

Однажды она взяла меня с собой в тюрьму. В конце концов мы с Тедом познакомились.

Ему было девятнадцать лет, и вскоре он получил право на условно-досрочное освобождение. Тед был заключенным в тюрьме, но жил как йог. У него была отдельная камера, и большую часть времени он читал, медитировал, постился и занимался йогой. В то время он был сияющим и красивым, и казалось, я никогда еще не встречала такого глубокого человека – возможно, за исключением Марджи. Его духовная жажда была настолько сильной, что наши устремления естественным образом переплелись. Все остальные знакомые парни не интересовались духовностью. Мы влюбились друг в друга и планировали быть вместе, как только это станет возможным. Мне казалось, что я все-таки иду к блаженству.

Когда он вышел на свободу по УДО, мы сразу же запланировали свадьбу. Мне было девятнадцать лет. Я полностью сознавала, каким ужасным выглядело это мое решение и какими могут быть последствия; однако твердо чувствовала: если моя духовная жажда – подлинная, нужно идти в этом направлении. Мой отец перевез всю семью в Лексингтон, чтобы я получила самое лучшее образование и имела все «надлежащие возможности». Многие из моих подружек тогда откровенно говорили о деньгах, успехе, общественном статусе и о том, как «правильно» выйти замуж. Но у меня не было таких намерений. Меня не очень интересовал брак, красивая свадьба, какие-то церемонии. Меня увлекала только любовь. Я витала в облаках и в сердце знала, что мы с Тедом вечно будем пребывать в духовном блаженстве.

Тем не менее моя помолвка вбила огромный клин между мной и моей семьей, особенно отцом. Он бесконечно втолковывал мне, какую огромную ошибку я вот-вот совершу. Наконец он понял, что никакими словами меня не переубедить и что контролировать себя я не позволю, – и так рассердился, что не только отказался присутствовать на свадьбе, но и перестал общаться со мной. Он ясно дал понять, что не хочет иметь со мной ничего общего. На некоторое время я для него умерла.

Это было огромной потерей, потому что я обожала своего отца и знала, что он меня тоже обожает. До тех пор он всегда был моим самым большим поклонником и поддерживал все мои начинания. Он был очень трудолюбивым. Часто уходил на работу до рассвета и возвращался с наступлением темноты, но ему хватило внимательности заметить, что я запоем читала обо всяких необычных явлениях, о медитации и духовности. Именно по этой причине он рассказал мне о Марджи. Фактически, когда я объявила, что приму участие в курсе медитации, если он тоже это сделает, он согласился, и мы медитировали вместе. Так что он не только познакомил меня с моим первым духовным учителем, но и разделил со мной этот опыт. Он не отмахнулся, не воспринял это упражнение как нечто странное; он был готов потратить время, чтобы практиковать вместе со мной.

Я надеялась, что пройдет время и отец смягчится – а может быть, даже познакомится с Тедом (что он в итоге и сделал). Я знала, что он беспокоится только о моем благополучии и потому делает все возможное, чтобы повлиять на меня. Однако мне все равно было тяжело, потому что причинить страдания отцу – это последнее, что я хотела бы сделать.

Меня саму прошлое Теда не беспокоило; значение имело лишь то, кем он был, когда мы встретились. Духовный рост был для меня важнее всего остального в жизни, и именно такой смысл я вкладывала в наши отношения. Я думала, что мы будем вместе на духовном пути. Я знала, что нашла свою вторую половинку. Некоторое время я продолжала в это верить.

Но все меняется. Мы переехали на Средний Запад, куда Тед получил направление из тюрьмы и где жили его родители. Он нашел там квалифицированную работу. Его рабочие дни были длинными, а город – скучным и холодным. Я жила вдали от друзей и семьи, но благодаря нашей с Тедом близости была счастлива, хотя само место мне не нравилось. Через год я нашла для него работу у моих друзей в солнечной Флориде. Теду удалось переделать направление, и мы переехали. Я действительно хотела, чтобы мы жили в красивом и теплом месте.

Пока Тед находился в тюрьме, ему удалось каким-то образом создать для себя духовный кокон в тех суровых условиях, и у него было много времени для работы над собой. Но, когда он вышел на свободу, появились такие отвлечения, как жизнь в реальном мире и попытки заработать деньги. Все это оказалось серьезным испытанием. Он был чрезвычайно ответственным, умел строго соблюдать дисциплину, но двенадцатичасовой рабочий день сделал свое дело: медитация, голодание и йога ушли в прошлое. Сияние, душевное спокойствие и чувство юмора, которые я когда-то нашла в нем, уже не были столь очевидными.

Тед был также талантливым музыкантом с удивительным голосом. Обычно музыка переносила его в беззаботный мир, но повседневная жизнь давалась нелегко.

Конечно, я недооценила глубину той травмы, какую наносит человеку четырехлетнее пребывание в тюрьме. Для восстановления требуется время. Я была как открытая книга, очень доверчивой; а Тед – скрытным, и это часто приводило к разногласиям. Мы очень отличались друг от друга – гораздо больше, чем я ожидала. Каким-то образом, вероятно из-за своих фантазий о «второй половинке», я ожидала, что мы будем воспринимать жизнь одинаково. Но мой внутренний мир не устраивал Теда, а я в его мире задыхалась. Со временем нам стало так трудно друг с другом, что мы не могли сделать даже что-то совсем обычное, не поссорившись, – например, сходить в кино. Постепенно радость и чувство близости ушли из наших отношений. Мы стали просто еще одной несчастной парой. Я очень расстраивалась из-за происходящего с нами, но все еще надеялась все исправить. То, что совсем недавно было таким красивым, захватывающим и чудесным, полностью исчезло. Этот восторг растворился – как и любой другой «приход», который я испытывала в своей жизни.

Затем, в двадцать два года, я родила сына Криса. Мы с Тедом пребывали в восхищении от этого события. Мы летали! Блаженство вернулось! Неделями я почти не спала. Это было чудо, и ничто не могло опустить нас на землю. На какое-то время это замаскировало трудные стороны нашего брака. Примерно через год у Теда появились возможности что-то сделать на музыкальном поприще, и мы перебрались в Атланту. Вскоре после переезда наш брак оборвался – внезапно, как пленка на быстрой перемотке. Что-то произошло между нами; мне казалось, это мелочь – но Тед попросил развода. Я должна была раньше это заметить, но тогда люди вообще редко разводились. Меня как будто ударили под дых. У меня перехватило дыхание. Я и представить себе не могла, что, если мы женаты и у нас есть ребенок, мы вдруг можем взять и передумать. Я полагала, мы поженились на всю жизнь и брак, даже при наличии подводных камней, можно улучшить, если над ним работать. Глядя на это сейчас, я понимаю, что мы оба были несчастливы в этих отношениях, но я никогда бы не подумала, что радость невозможно вернуть. В те дни я была полностью сосредоточена на том, чтобы быть хорошей матерью. Моя забота о браке отошла на второй план.

Мне несвойственно рвать связи, но тогда я этого не осознавала. У меня до сих пор тот же самый бизнес-партнер (он еще и мой близкий друг), что и 20 с лишним лет назад; я 18 лет пользуюсь услугами того же адвоката, и (хотя мы официально не женаты) более 25 лет живу со вторым мужем. Хотя это может быть хорошей характеристикой, это не всегда правильное решение. Временами, как поется в одной песне, «нужно уметь вовремя уйти».

Еще пару лет я не сдавалась, и мы пытались продолжать отношения. Глубокая страсть у нас обоих прошла, но я все же хотела сохранить брак. Тед, со своей стороны, чувствовал, что он уже пропустил лучшую часть своей жизни, будучи в тюрьме, и теперь к тому же несчастлив в браке. Он заявил, что больше не хочет «тратить время впустую». Ох!

«Этого не должно было случиться», – думала я. Этим отношениям предстояло быть долгими. После этого я стала довольно цинично относиться к партнерству и браку. Я больше не верила в юношескую идеалистическую идею о родстве душ или предназначении. На мне снова оставило свой отпечаток непостоянство мира.

Развод я ощущала так, будто меня разорвали на кусочки. Я никогда раньше не испытывала такой личной утраты. В моей жизни, безусловно, бывали и другие потери, тоже трудные, но эта казалась намного более глубокой и личной. Это воочию показало мне, что все имеет конец. Даже если ваш брак хорош, он не продлится вечно. Фраза «пока смерть не разлучит нас» указывает на неизбежность. Позже, когда я снова нашла любовь, мне удалось не дать ей разрастись за разумные границы и не обременить ее статусом «благословенного союза». Непостоянные явления (и человеческие отношения – яркий тому пример) могут быть хорошими или плохими, развиваться как угодно, но когда-нибудь все закончится.

А что же не заканчивается? Есть ли в нас что-то, что не умирает? Это не любовь – хотя я и полагала, что любовь – лучшее из всего, что способна предложить нам жизнь. Йогананда говорит, что ты умираешь тысячу раз, пока не освободишься. Каким бы ни было это освобождение, я его хотела.

Развод настолько глубоко уязвил мою гордость, что я целый год не сообщала о нем родителям. Когда мама звонила и спрашивала: «Как там Тед?», я как ни в чем не бывало отвечала: «Он в порядке». Мы с Тедом поддерживали своего рода дружеские отношения. У него действительно было все хорошо, так что я не лгала.

Я не торопилась доводить до сведения родителей эти новости. В моей семье никогда никто не разводился, и мне было очень стыдно, что мой брак разрушился. Особенно потому, что я проявила упрямство. Практически все, чье мнение что-то для меня значило, включая всех друзей (кроме Марджи), выступали против этого брака. Даже Барри пытался отговорить меня и уверял, что все будет не так, как я себе представляю, и что Тед окажется совсем другим человеком. Развод стал самым большим провалом в моей жизни.

Родители легко могли помочь мне, но я отправилась в следующий этап своей жизни одна, не попросив у них никакой помощи. Они жили в другом штате, и я общалась с ними только раз в неделю. Я ни разу не призналась, что мне тяжело. Эта часть моей жизни закончилась, к счастью или к сожалению, и сейчас важным было одно: наше с сыном выживание.

Я испытывала огромную боль, потеряв не только любовь всей своей жизни, но и чувство защищенности, – но не хотела говорить об этом. Я не могла вынести ощущение собственной уязвимости. Я не хотела вообще обсуждать эту тему, пока не обрету внутреннее равновесие. Я всегда была той, кто решает проблемы и преодолевает препятствия; обычно я не очень эмоциональна, но тогда эмоции полностью захватили меня. Думаю, что в какой-то момент я осознала, что эмоции – это слабость. Я не верю в полезность нытья и жалоб на жизнь, когда она не складывается; нужно просто делать все возможное, чтобы исправить положение и двигаться дальше. Как правило, я воспринимаю жизненные проблемы как ухабы на дороге, но та ситуация оказалась для меня непосильной.

По радио Хелен Редди пела: «Я женщина, послушай, как я реву». Но реветь – это не для меня. Я была одинокой матерью, совершенно расстроенной и запутавшейся. Я не просто осталась одна – я понятия не имела, что значит быть хорошей матерью и как зарабатывать деньги, не говоря уже о том, чтобы делать одновременно и то и другое! Но я была очень гордой.

Когда я была молода и родители поддерживали меня, я оглядывалась вокруг и видела, что даже богатые люди не выглядят счастливыми. Поэтому я думала, что деньги не важны – или, по крайней мере, их значение очень переоценено. Я не понимала, насколько ребяческими, незрелыми и даже высокомерными были эти мысли; легко так думать, когда обо всех твоих денежных потребностях заботятся другие люди (к тому же в довольно красивом стиле). Я и сейчас знаю, что деньги и счастье никак не связаны друг с другом, но сколько возникает страданий, когда у тебя нет средств на самое необходимое, – об этом я понятия не имела. То, что деньги для меня важны, я поняла лишь тогда, когда у меня их не стало. Никогда до этого я не испытывала страха перед нищетой; более того, на меня впервые обрушился страх как таковой – и он практически парализовал меня.

Тед платил алименты на ребенка, но это едва покрывало наши расходы. Нести ответственность за наше с ребенком жилье и питание было выше моих сил. Пока мы были женаты, всем этим занимался Тед. Я что-то делала ради заработка, но для мужа это не имело значения. Как и мой отец, Тед взял на себя всю ответственность за финансы семьи. У меня не было желания делать карьеру; я не посещала никаких профессиональных курсов; и мне просто никогда раньше не приходилось официально работать. Я училась в университете, но не стремилась получить научную степень. Закончив обучение, я так и не нашла деятельность по интересам. У меня не было никаких амбиций. Я начала заниматься философией, но обнаружила, что у всех философов возникали те же самые вопросы, что и у меня, – и, насколько я поняла, они не нашли ответов. Я думала, что меня интересует психология, но ответов не было и там. Так что я просто слушала лекции по восточным религиям и английскому языку, не ставя перед собой каких-либо конкретных целей. Теперь мне были ясно видны все мои неудачные решения – например, отказ от выбора карьерного пути. Кто мог бы взять меня на работу? Оказалось, что я не так уж и умна. Я решила быть независимой, но меня переполняло беспокойство.

Часто я думала, что моя жизнь закончилась. Мне было всего 25 лет, но будущее казалось безнадежным.

Мои друзья занимались всевозможными забавными и интересными вещами. Они путешествовали по миру. Прыгали с парашютом, ныряли с аквалангом в тропиках, катались на лыжах в Швейцарии и обучались французской кулинарии в Париже. Ездили в Европу, Индию и Египет. Я же работала на двух работах: на одной мне ничего не платили, а вторая мне не нравилась. И вдобавок ко всему этому я постоянно боялась, что нам с ребенком не хватит денег, что я состарюсь и умру в полном одиночестве.

Я погрузилась в то, что мы сегодня называем клинической депрессией. Я просыпалась подавленной, засыпала подавленной и ходила подавленной весь день. Я не могла стряхнуть с себя эту боль. Меня как будто окутал густой, тяжелый туман. Он перекрыл мне кислород и лишил способности двигаться. Депрессия – это почти как живое существо. Она хочет жить, и для этого ей нужно высосать всю твою жизненную энергию. У меня не было никаких надежд на будущее. Я никогда не испытывала ничего подобного. До этого я была счастливым человеком, любила веселье, секс и удовольствия – а теперь в моей жизни не было ничего, что хоть отдаленно напоминало бы счастье.

Целый год ушел на то, чтобы выбраться из этой всепоглощающей депрессии и снова стать счастливой. Я упала так глубоко, что подъем оказался очень трудным. Найдя выход, я со всей серьезностью взглянула на свое умственное состояние. И поняла, что никогда в него не вернусь. Ни в коем случае не позволю себе снова погрузиться в такие переживания.

Стало совершенно ясно: мое счастье зависит только от меня самой. Никто другой не сделает меня счастливой – счастье содержится во мне. С тех пор я стала крайне осторожно относиться к своим мыслям: куда они меня ведут, где я окажусь, если поверю им. При этом я ясно понимала, что не хочу снова вступать в брак. Я не доверяла своему восприятию мужчин и больше не хотела рожать детей. Счастье вернулось ко мне, и я не чувствовала ни малейшей потребности в партнерских отношениях.

Я начала работать; моя первая должность называлась «менеджер жилого комплекса» – того самого, в котором я жила. Это позволяло не платить за квартиру, но зарплаты едва хватало на еду и бензин. В процессе работы выяснилось, что у меня хорошо получается сдавать квартиры в аренду, – поэтому их хозяева стали просить моей помощи в сдаче другого жилья. Кто-то из знакомых сказал: «Шерил, ты отлично справляешься! Займись недвижимостью. Ты сделаешь на этом большие деньги».

Мне действительно понравилось это занятие. Идея делать то, что нравится, и в то же время зарабатывать больше денег, звучала отлично. Я присмотрелась и решила, что стану риэлтором.

Я устроилась официанткой в коктейль-бар, чтобы днем посещать курсы риэлторов. Приготовилась зарабатывать приличные деньги.

Мне не хотелось, чтобы их недостаток был проблемой. Меня заботило только одно – получить лицензию, решить проблемы с деньгами и вернуться к тому образу жизни, который давал мне ощущение комфорта и который я так безрассудно забросила. Однако лицензия риэлтора ничего не улучшила. У меня больше не было гарантированной зарплаты, и, если удавалось продать какой-нибудь объект, на закрытие сделки уходили недели, а то и месяцы. Если случалось что-то непредвиденное – например, спускало колесо и нужно было обратиться в мастерскую, – у меня не хватало на это средств. Однажды я неделю не работала, потому что лежала с гриппом. В итоге счет за электричество остался неоплаченным, и пришлось занять деньги у друга, чтобы свет не отключили. Раньше я не представляла себе, что какая-то совершенно привычная вещь, которую воспринимаешь как нечто само собой разумеющееся, может вдруг исчезнуть – и нарушится вся твоя жизнь.

Кроме того, я понятия не имела, что растить ребенка – это труд. Чтобы обеспечить нас двоих, я вынуждена была работать целыми днями. Крис часто злился на меня, потому что хотел, чтобы я никуда не уходила. Однажды, когда ему было всего четыре года, он стукнул кулаком по обеденному столу и воскликнул: «Когда я прихожу в гости к другу, его мама всегда дома. Всегда! А ты где?» Я была работающей матерью-одиночкой. Что я могла ответить, чтобы он понял?

Происходили, конечно, и приятные события. Я познакомилась с Дэвидом, с которым живу до сих пор, хотя мы и не женаты. Я снова по уши влюбилась, несмотря на свое циничное отношение ко всем любовным делам. Я и сейчас считаю, что влюбленность – чудесное состояние. Поначалу ты витаешь в облаках от блаженства. Ты любишь весь мир. Конечно, эта первоначальная наркотическая эйфория однажды проходит. Но иметь удивительного друга и единомышленника, которого ты обожаешь, – великолепный подарок от жизни, и мне посчастливилось переживать это много лет.

Вскоре я уволилась из бара и устроилась разносчиком недавно основанной газеты под названием USA Today, потому что это упрощало поиски недвижимости. Моя работа заключалась в том, чтобы развозить газету по всему городу и класть ее в почтовые ящики; это довольно хорошо оплачивалось. У меня на это уходило всего два часа каждое утро; я начинала работу в четыре часа утра и заканчивала, когда большинство горожан еще спали. Криса пришлось брать с собой. До этого я видела рассветы, только если вообще не ложилась спать. Оказалось, что не ложиться – намного легче, чем вставать в такую пору. Я возненавидела будильник.