Текст книги "Любовники и лжецы. Книга 2"

– До известной степени, – подалась вперед Джини. – Если, конечно, не принимать во внимание тот факт, что к тому времени политическая карьера Хоторна застопорилась. Ведь он покинул сенат. И произошло это до того, как он принял назначение на пост посла.

– Карьера Хоторна не застопорилась ни разу, – веско возразил Макмаллен. – И вам следует уяснить себе это со всей определенностью. Карьера для этого человека – главная жизненная ценность. Возможно, в какой-то момент Хоторн решил отойти на второй план, чтобы получить возможность утрясти дела с Лиз. Не исключено, что он счел за лучшее отдалить ее от друзей и родственников в Америке. Однако Джон Хоторн ни на секунду не отказывался от своей главной, вожделенной цели – ни он, ни его отец. Можете быть вполне уверены, что его папенька принимает во всем этом самое деятельное участие, не упуская из виду ни единой мельчайшей подробности. И если бы Хоторн хоть на секунду заколебался, принимая решение упечь в дом для умалишенных свою жену и мать своих сыновей, то не может быть никаких сомнений в том, что рядом с ним тут же появился бы папаша с напутствием: «Смелее, сынок. Это наилучший способ решения всех проблем».

– Вы действительно так думаете? – позволил себе усомниться Паскаль. – Неужели вы всерьез допускаете, что Хоторн намеревался засадить собственную жену в психушку?

– Я не думаю. Я знаю. Он угрожал ей этим несколько раз. Даже подобрал подходящую лечебницу. Это частное заведение под названием «Хенли-Грейндж» находится в тридцати километрах от Лондона. Хоторн успел «подмазать» тамошних эскулапов, предоставив им в прошлом году пожертвование в пятьдесят тысяч долларов.

– Откуда вам это известно?

– Лиз видела погашенный чек. Более того, с прошлой осени к ней приставлен врач из «Хенли-Грейндж». Хоторн лично выбрал именно этого специалиста. Знаете, когда это произошло? Через два дня после того, как я впервые поговорил с Эплйардом. А разговор этот, в свою очередь, состоялся через пару дней после того, как Хоторн начал прослушивать мой телефон.

Он наклонился вперед. Лицо его выражало напряжение и твердую решимость.

– Улавливаете? Обратите внимание на временную связь. В июле, когда Лиз поведала мне о своих злоключениях, я пришел в ужас. Мне самому не верилось, что даже отпетый негодяй способен на такое – превращать свои сексуальные похождения в некий ритуал, а потом месяц за месяцем заставлять собственную жену выслушивать эти гнусности во всех подробностях. Если бы мне довелось услышать все это не от Лиз, а от кого-то другого, то я вряд ли поверил бы хоть единому слову. Но ведь то была Лиз, а Лиз никогда не лжет. К тому же все рассказанное ею перекликается с тем, что мне приходилось слышать о Хоторне гораздо раньше. Хоторн всегда был садистом. Еще зеленым юнцом он проявлял подобные наклонности.

Макмаллен снова ненадолго прервал рассказ. Паскаль заметил, что в его взгляде промелькнуло сомнение.

– Я хочу, чтобы вы поняли, какое отчаяние овладело мною. Тогда, в июле, я приложил все силы, чтобы побудить Лиз к действиям, но она была настолько запугана, что мои уговоры не возымели действия. Я воочию убедился, как Хоторн, распуская сплетни, подтачивает ее волю. Для меня не оставалось никаких сомнений в том, что эта кампания лжи будет лишь усиливаться. И я оказался прав. В минувшем сентябре слухи наконец достигли ушей журналиста, который выразил готовность воспользоваться ими. Это был Эплйард. Именно тогда он начал приставать с расспросами к врачам Лиз в Лондоне. Когда ей самой это стало известно от докторов, она пришла к выводу, что наступило время дать отпор, причем отпор решительный. И мы с ней занялись составлением плана. Мы проявляли осторожность, однако, судя по всему, до конца нам это не удалось. Думаю, Хоторн каким-то образом пронюхал, что летом у нас с ней состоялся важный разговор. Я уверен, что именно поэтому он установил за нами слежку с помощью Ромеро и других своих шавок. В Лондоне сейчас находятся трое таких спецов, которые работали ранее на отца Хоторна. Можете как-нибудь к ним наведаться.

Он сделал большой глоток виски, и это, кажется, придало ему уверенности.

– Ну да ладно. Едва вникнув в суть происходящего и поняв, что ему грозит разоблачение, Хоторн незамедлительно перешел к активным действиям. Мы оба круглосуточно находились у него «под колпаком». Он сразу же сделал щедрое пожертвование лечебнице и вызвал оттуда врачей, а уж те, в свою очередь, принялись накачивать Лиз стимуляторами, успокоительными, транквилизаторами и еще Бог знает чем. Уколы перед завтраком, обедом и ужином, уколы на сон грядущий, таблетки, пилюли, капсулы, круглосуточно сменяющие друг друга сиделки. Ад кромешный! Мне удалось устроить для Лиз консультацию у одного знакомого медика…

– Ах да, – сухо констатировал Паскаль. – У того самого, которого рекомендовала ваша сестра. Это упоминается в магнитофонной записи, которую вы передали Дженкинсу.

– Действительно? Не припоминаю. Врач взял у нее анализ крови. Мне необходимы были свидетельства того, что они творят с Лиз. Доктор пришел в ужас. Кстати, у меня есть его имя и телефонный номер. Я знал, что вам понадобятся эти данные. Вот они, – вытащил он из кармана куртки небольшой клочок бумаги.

Паскаль молча взял его и, мельком взглянув на запись, спрятал в карман.

– Продолжайте, – попросил он.

– Как и следовало ожидать, – теперь голос Макмаллена стал менее решительным, – этот лекарственный коктейль не мог не повлиять на Лиз. Я видел, как с каждой неделей воздействие адской смеси становится все более разрушительным. Она стала забывчивой. Иногда, разговаривая с ней, я замечал, как она внезапно становится какой-то нервной, взвинченной. Ее начинала бить мелкая дрожь, а речь превращалась в быстрый и бессвязный поток слов. А иной раз с ней вообще бесполезно было разговаривать. Я по-прежнему ухитрялся встречаться с ней, – его лицо болезненно скривилось, – но впечатление было такое, будто беседуешь с роботом. Она находилась в состоянии перманентного транса. Невозможно передать, каково это, нужно видеть все собственными глазами. Но я был бессилен. Оставалось только одно – ждать. Нам необходимо было раздобыть доказательства того, что Хоторн в действительности ежемесячно встречался с этими женщинами, как он сам и утверждал. Я полагал, что достаточно лишь выследить одну из них, убедить ее рассказать правду, в конце концов щедро заплатить, чтобы развязать ей язык. Но Николас Дженкинс придерживался иного мнения. Если нам удастся получить подобные показания, то что ж, прекрасно, рассуждал он, однако этого далеко не достаточно. Ведь если дело дойдет до суда, что весьма вероятно, то такие свидетели вряд ли будут признаны надежными: присяжные не склонны верить уличным девкам. Исходя из этого, штатные юристы «Ньюс» на корню зарубят материал, основанный на подобных свидетельствах. Надо раскопать что-нибудь посущественнее. Встречи должны иметь документальное подтверждение, нужны фотографии… – запнувшись, он посмотрел на Паскаля. – И тогда он предложил использовать вас.

– В самом деле? – Паскаль вонзил в него долгий, испытующий взгляд. – Так, значит, именно Дженкинс первым назвал вам мое имя?

– Должно быть, так, – последовал быстрый, нетерпеливый взмах рукой. – Сейчас я уже не помню точно, кто первым упомянул ваше имя. Во всяком случае, я и до этого был знаком с вашими работами. Еще в армии видел фоторепортажи с мест боевых действий. Не скрою, эти снимки мне очень нравились. Что же касается вашей нынешней работы, то о ней я имел очень туманное представление…

Макмаллен остановился на полуслове. Паскаль тоже молчал. Джини пристально смотрела на Макмаллена. «Вот и первая ложь», – подумала она. До этого момента она пребывала в полной уверенности, что сидящий перед нею человек сам глубоко верит каждому своему слову. А теперь солгал – мелко, по пустячному поводу. Почему?

Макмаллен в десятый, наверное, раз скосил глаза на часы. Он поднялся, поставил бутылку с виски обратно на полку, подрегулировал пламя в печи и повернулся к ним лицом.

– Итак, – странно приободрился он, – мы вплотную подходим к нынешним событиям. Я ждал, когда Лиз узнает адрес дома, куда Хоторн собирался наведаться в следующий раз. Он ни словом не обмолвился об этом в октябре, ничего не сказал и в ноябре. Не подумайте, что он вдруг забыл о женщинах. Нет, Хоторн постоянно говорил о них – о том, что он с ними любит проделывать, как их выбирает, откуда…

– Как он находил их? – перебила его Джини. Она задала вопрос слишком поспешно, и Макмаллен пригвоздил ее к месту тяжелым взглядом своих голубых глаз.

– Я думал, вы уже выяснили. Времени у вас было предостаточно.

– Возможно, но мне хотелось бы знать вашу версию.

– Он пользовался услугами различных агентств, да и собственные контакты у него были. Просил присылать фотографии. Во всяком случае, так он говорил Лиз. Ни она, ни я не знаем, соответствует ли это действительности. Как-то раз он показывал ей фотографии девушек. Просил ее саму подобрать ему партнершу. – Его голос стал ледяным. – Такие фокусы вполне в его духе. Когда Лиз отказалась, он ее ударил.

– Он часто делал это? – невозмутимо поинтересовался Паскаль. – Я имею в виду физическое насилие.

Лицо Макмаллена налилось кровью.

– Да уж нередко, черт побери! Мне что – перечислить все издевательства, которые Лиз приходилось выносить от него? От одной мысли об этом меня тошнит. И если вы намерены подвергнуть меня перекрестному допросу, – разволновался он, – то не дождетесь от меня ни слова. Мне просто противно говорить об этом. Ясно?

– Это не праздное любопытство, – спокойно произнесла Джини, взглянув на Паскаля. Тот едва заметно кивнул. – Мы не хотим вытягивать из вас подробности против вашей воли. Но вы должны понять: речь пока идет о показаниях, основанных исключительно на слухах. Согласна, врач, возможно, и подтвердит, что Лиз подвергалась воздействию целого ряда препаратов. Но даже такое свидетельство не будет выглядеть достаточно убедительным. Видите ли, главная проблема здесь в недостатке доказательств. Ведь Лиз могла и сама, по собственной воле, принимать все эти лекарства. За что ни возьмись, все сводится только к ее собственным утверждениям: о прежних супружеских изменах, физическом и моральном насилии со стороны Хоторна, даже о его сексуальных похождениях. – Она выдержала паузу. – Мы работаем над этой историей чуть более недели и уже сопоставили множество свидетельств. Однако большинство из них относятся к категории косвенных улик. У нас до сих пор нет твердого подтверждения тому, что Хоторн действительно каждый месяц назначал свидания блондинкам.

Наступило тягостное молчание. Джини отчетливо видела, насколько взбешен Макмаллен. Он прилагал немалые усилия, чтобы не дать своему гневу вырваться наружу. Наконец он наградил ее враждебным взглядом.

– Понятно. Иными словами, вы обвиняете Лиз во лжи?

– Нет, я не обвиняю ее во лжи. И ни на секунду не ставлю под сомнение искренность ваших слов. Но вы, должно быть, сами видите…

– Ничего я не вижу, – не выдержал он, повысив тон. – Это ваше дело – раздобыть доказательства, задокументировать все эти встречи. Да-да, это ваша работа, черт вас побери, а не моя! Сама Лиз ничего не может сделать.

Сейчас она на положении узницы. И я точно такой же заключенный. Я не могу находиться в одном и том же месте, мне постоянно приходится переезжать, метаться, как зверю. Есть несколько друзей, которые не отказывают мне в помощи… – Макмаллен запнулся, – как тот человек, с которым вы сегодня говорили. Я не могу воспользоваться телефоном – слишком велик риск. Все время озираюсь… Раньше я уже пытался связаться с вами, пытался, понимаете? И я имею в виду не открытку, посланную вам по почте. Я пошел на большой риск, заявившись к вам на квартиру поздно ночью. – Три дня назад? Так это были вы?

– Да, я. Подошел к фасаду вашего дома. Еще горел свет… – Он вновь замолчал в нерешительности. – Но там был кто-то еще. Я слышал, как какие-то люди бродят на задворках. И мне пришлось уйти. Я из кожи вон лез, пытаясь помочь вам в этом деле, но мои возможности не безграничны. Ради Лиз я должен остаться в живых.

Голос его звенел от возбуждения. Однако не успел он окончить свою гневную тираду, как у Паскаля был готов очередной вопрос.

– В таком случае, – полюбопытствовал он, – почему вы обосновались именно здесь, так близко от загородной резиденции Хоторна? Не слишком ли неосмотрительно с вашей стороны?

Этот вопрос заставил Макмаллена прекратить словоизлияние. Окинув их холодным взглядом, он лишь буркнул:

– Я достаточно осторожен. И меня такое соседство вполне устраивает. У меня здесь поблизости есть друзья. Извините, мне нужно выйти на минуту.

Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он вышел, закрыв за собой дверь.

Паскаль и Джини молчаливо переглянулись.

– Ты веришь ему, Паскаль? – тихо спросила она. Паскаль глядел на дверь, напряженно прислушиваясь, не донесется ли из-за нее какой-нибудь звук. Потом сделал неопределенный жест.

– Не уверен, – ответил он с ледяным спокойствием.

– В нем нет последовательности.

– Да. И нервы на пределе. Правда, с учетом сложившихся обстоятельств этому вряд ли стоит удивляться. – Паскаль озабоченно нахмурился. – Интересно, почему это он все время беспокоится о времени? И чем он там занят?

– Бог его знает. Я ничего не слышу.

– Зато я слышу, – Паскаль прижал к губам палец. – Сейчас он стоит на пороге. – Его голос упал до шепота. – Положись на интуицию, Джини. Мы наверняка знаем одно: он не закончил свой рассказ. Ему еще есть что поведать нам.

Макмаллен вернулся в комнату, заметно успокоившись. Теперь он был таким же, как и сразу после приезда, – подтянутым, холодным, бесстрастным. Отныне Макмаллен не пытался даже делать вид, что хочет вовлечь Джини в разговор. Его безразличие к ней стало очевидным, и обращался он только к Паскалю.

– Прошу прощения, – сразу же извинился он, – мне нужно было кое-что проверить. У меня также было время собраться с мыслями. Я понял, что, прежде чем заводить разговор о Лиз, мне нужно было показать вам вот это.

Пройдя в угол комнаты, Макмаллен наклонился, проворно расшнуровал завязки армейского рюкзака и извлек из него толстую папку. Выпрямившись, он посмотрел Паскалю прямо в глаза.

– Мне следовало вовремя вспомнить об этом, – сказал он далее. – Я ценю дисциплину. Но так привык к дисциплине военной, что подчас забываю, что существуют и другие ее разновидности. У журналистов своя дисциплина. Есть она и у вас. Она позволила вам добиться хороших результатов, и как вы уже от меня слышали, я восхищен ими. Я видел ваши снимки с войны в районе Фолклендских островов.[4]4
  Фолклендские (Мальдивские) острова – спорная территория в Южной Атлантике, из-за которой в 1982 году вспыхнул вооруженный конфликт между Великобританией и Аргентиной.


[Закрыть] Вам удалось точно передать суть событий, – Макмаллен на мгновение умолк, сделав ироничный жест. – Вы набили руку, фотографируя ад…

Взгляд Паскаля стал пронзительным.

– Вы служили на Фолклендах? В десантном полку?

– Не могу поверить, что вы еще не уточнили этот факт. Нет, не в десантном.

Макмаллен стиснул челюсти, давая понять, что любые дальнейшие расспросы о его военной карьере останутся без ответа, а затем открыл папку.

– Поскольку вы имеете в этом деле изрядный опыт, я хотел бы, чтобы вы взглянули на эти фотографии. Они были сделаны двадцать пять лет назад во Вьетнаме. Еще до вашей эры.

Подойдя к столу, Макмаллен начал аккуратно раскладывать на нем черно-белые снимки. Его движения были спокойными и размеренными, как если бы он только что перетасовал колоду карт и теперь сдавал их игрокам. Паскаль тоже подошел к столу. Джини в нерешительности приподнялась с места, но затем вновь опустилась на стул. Мужчины встали к ней спиной.

– Эта деревня носила название Майнук, – бесцветно и деловито зазвучал голос Макмаллена. – Вот что осталось от нее, после того как оттуда ушел взвод Джона Хоторна. До их прихода в деревне насчитывалось пятьдесят жителей. Все они относились к категории мирного населения, в основном женщины и дети. Было там и несколько стариков. Об остальном можете догадаться.

Он продолжал раскладывать пасьянс на поверхности стола.

– Выжили только двое – женщина средних лет и двенадцатилетний мальчишка. Им удалось бежать. Остальные сорок восемь были убиты. Деревню сожгли дотла. Не пощадили даже младенцев. Взгляните на эту девочку… – Он выложил еще одну фотографию.

– Это сестра той женщины, которая осталась в живых. Прежде чем сделать это, – Макмаллен ткнул пальцем в снимок, – они пятнадцать раз изнасиловали ее. Каждый солдат взвода по очереди принял в этом участие. Сержанта звали Фрэнк Ромеро. Он придумал остроумный способ распластать ее: прибил к земле ступни и ладони колышками для палатки. А Джон Хоторн стоял рядом и наблюдал за всем этим. Будучи старшим по званию, он командовал взводом, так что, полагаю, мог быть первым, если бы, конечно, захотел. Но он не захотел. Он предпочел быть последним. После того, как все завершилось, она осталась лежать полумертвой. Видите, какая сыпучая почва? Они тоже обратили на это внимание. Забили ей нос и глотку песком, а потом прикончили выстрелом в затылок. Джон Хоторн наблюдал, наблюдал все время.

Макмаллен отступил от стола. Паскаль продолжал во все глаза смотреть на старые фотографии. Джини сидела, боясь шелохнуться.

– Знаю, вы достаточно насмотрелись подобных сцен, – продолжил Макмаллен все тем же ровным голосом. – Война, всякое случается. Для подобных случаев и существуют всевозможные дисциплинарные меры. Но в данной ситуации наказания не понес никто. Не было ни военного суда, ни чего-то иного, похожего на взыскание. Что, впрочем, и неудивительно, поскольку не было выдвинуто никаких обвинений. Взвод Хоторна отошел от деревни километров, на пять, а затем был переброшен по воздуху на новое место. По сути дела, о том, что произошло в деревушке под названием Майнук, знали только они, и, пока хранили молчание, им ничто не грозило. Если бы кто-то и обнаружил следы бойни, то все это можно было бы приписать солдатам Вьетконга. Поначалу во взводе было сорок военнослужащих плюс один журналист. Однако их отрезали от основных сил, и им несколько дней пришлось провести под ураганным огнем противника. Когда они вышли к деревне Майнук, журналист был с ними. Кроме него, во взводе оставалось пятнадцать человек, в том числе Хоторн и Ромеро. Последние двое здравствуют и поныне, да и журналист, кажется, тоже. Но не любопытно ли вам узнать, что произошло с остальными тринадцатью? Могу рассказать. Пятеро впоследствии погибли в бою. Осталось восемь. Они благополучно вернулись в Америку, однако вскоре после возвращения все умерли. Некоторые из этих восьми не протянули на родине и нескольких месяцев, двое прожили больше года. И все же в конце концов никого не осталось в живых. Автокатастрофа в Луизиане, смертельная доза наркотиков в штате Вашингтон, один нашел смерть в перестрелке на бензоколонке, другой – в результате неудачного переливания крови, третий утонул. Ни один не умер своей смертью. Оки погибали друг за другом – в Калифорнии, Миссури, Нью-Джерси… Факты нетрудно проверить. Все подробности вы можете найти в этой папке.

Он положил папку на стол перед Паскалем.

– Вам ничего не говорит тот факт, что Хоторн и Ромеро живы, а все остальные умерли? Лично меня это наводит на мысль о том, что Хоторн и его заботливый папаша вполне оправдывают репутацию людей, готовых к решительным действиям. Причем Джон Хоторн, как всегда, оказывается в выигрыше. Мое предположение бездоказательно. Однако вот это, – он снова указал на груду фотографий, – это доказать вполне возможно. В то время там не было никаких других подразделений, кроме того, которым командовал Хоторн. К тому же, в роли свидетелей могут выступить женщина и мальчик, которым удалось спастись. Они живы.

Паскаль заметил, что голос Макмаллена опять зазвучал взволнованно. Он продолжал смотреть на снимки, которые и в самом деле не столь уж отличались от тех, что ему приходилось видеть раньше. Однажды он сам фотографировал подобную сцену. Это было похоже, очень похоже на образы, которые всплывали из глубин его сознания. И Паскаль ощутил жалость к Макмаллену, который все эти годы столь бережно хранил свою папку.

– Скажите, – тихо произнес Паскаль, глядя на взволнованного собеседника, – какое отношение ко всему этому имеете вы? – Он показал рукой на фотографии. – Ведь вам тогда было не больше двадцати. Вы не могли быть во Вьетнаме.

Вопрос был не вполне корректен, если знать о информации, которой располагал Паскаль. Однако Макмаллену, судя по всему, ничего не было известно об этом. Он отвел взгляд и уставился в угол комнаты.

– Это случилось в 1968 году. Тогда мне было восемнадцать, – сказал Макмаллен. – Проведя некоторое время в Париже, я в том же году приехал в Оксфорд. Налет на Майнук произошел, когда я находился в Оксфорде, – это был мой первый семестр.

– А ваше отношение к этому? Ведь должна же быть какая-то связь, – мягко напомнил Паскаль.

Плотно сжав губы, Макмаллен резко дернул головой.

– Я знал женщину, которую вы видите на фотографии. Ту, которую убил Ромеро. Я никогда не встречался с ее сестрой – той, что спаслась от гибели. Однако позже, много лет спустя, мне удалось установить с ней связь.

– Не могли бы вы рассказать, откуда вы узнали женщину, изображенную на фотографии?

– Нет, не могу. Я больше не хочу говорить на эту тему.

– Хорошо. Не могли бы вы в таком случае сказать, кто сделал эти фотоснимки?

– Его имя есть в этом досье. Судя по всему, вьетнамец. В его обязанности входила документация подобных зверств. Его подразделение прибыло туда через два дня после ухода взвода Хоторна. Он тоже до сих пор жив. Живет в Хошимине.

– Были ли другие свидетели?

– Последствий бойни? Да. Здесь вы найдете и их имена.

– А ранее вы ни разу не пытались предать огласке эти разоблачительные документы?

– Пытался. Написал нескольким американским сенаторам, когда война уже близилась к концу. Когда же она закончилась, я попытал счастья еще раз, обратившись в газету.

– И вам не поверили?

– Конечно, нет. Они не потрудились даже провести собственное расследование. Так, только поверхностная проверка. Мне заявили, что фотографии – из подозрительного источника. Бывший противник, знаете ли, и все такое. Хоторн к тому времени успел уже стать конгрессменом. Нет, мне никто не желал верить.

– Никто? – раздался в тишине резкий голос Джини. Не выдержав, она вскочила со стула. – Почему вы не нашли того журналиста, который оказался в окружении вместе со взводом? Ведь это же живой свидетель…

– Я нашел его. – Макмаллен встретил ее горящий взор ледяным холодом голубых глаз. – Я трижды писал вашему отцу. Можете спросить его сами. Он ответил только после третьего раза: проинформировал меня о том, что я заблуждаюсь. На мое следующее письмо пришел ответ уже от его адвокатов. Я оставил дальнейшие попытки.

Наступило неловкое молчание. Паскаль начал осторожно собирать фотографии и складывать их обратно в конверт. Джини продолжала смотреть прямо в глаза Макмаллену.

– Почему вы никогда не говорили об этом Дженкинсу?

– Потому что полностью отдавал себе отчет в том, чего тогда можно ожидать. От меня снова отмахнулись бы как от сумасшедшего. Так уже не раз бывало. Разве кого-нибудь хоть чуточку интересует то, что произошло четверть века назад в какой-то крохотной деревушке на другом конце земли?

– О, понимаю! Вот если бы вы принесли в мою газету материал о скандале вокруг сексуальных похождений знаменитости, то тогда уж будьте уверены – все просто запрыгали бы от восторга, не так ли?

– А вы разве не запрыгали? – холодно парировал Макмаллен. – А Дженкинс? А Эплйард?

– Так, значит, вы все рассчитали, заранее зная, какой будет их реакция? – Голос Джини повысился, и Паскаль обернулся.

– Джини… – произнес он предупреждающе и положил руку ей на плечо, чтобы успокоить ее.

– Нет, давайте-ка разберемся… – Оттолкнув его руку, Джини жгла Макмаллена взглядом. – Вы бросаете нам наживку в виде истории, которая словно специально создана для того, чтобы от нее все буквально затаили дыхание. Сюжет, что и говорить, захватывающий. Потом, чтобы придать этой истории правдоподобность, пускаетесь на неудачную затею с посылками, которая отняла у нас с Паскалем уйму времени и привела к гибели трех человек. Зачем? С какой целью, если не ради того, чтобы и дальше водить нас за нос? Вы намеренно представили все так, будто именно Хоторн мог быть отправителем этих посылок…

– Джини, – Паскаль встал между нею и Макмалленом, – только не здесь и не сейчас.

– Все это лишено смысла. И у меня не осталось больше времени, – Макмаллен собрался уходить.

Но Джини встала на его пути, загородив дверь.

– Уж для нас-то вы можете выкроить лишнюю минутку, черт вас возьми! – сказала она. – Мы ждали этой встречи достаточно долго. Вам не приходит в голову, что у нас могут быть еще кое-какие вопросы? Или мы должны безропотно проглотить все то, что вы нам здесь только что наговорили? Пока что вы назвали только имя врача, вот и все. Да еще показали фотографии, которые можно было снять в любое время в любом уголке Юго-Восточной Азии.

– Нет, это не все. – Макмаллен застыл, наткнувшись на преграду – Джини не двигалась с места. Паскаль стоял сбоку. – Вы даже не потрудились взглянуть на другие свидетельства, которые там лежат. Заявления, показания, отчеты свидетелей. – Голос его осип от возбуждения. – Что еще прикажете сделать, чтобы убедить вас, господа неверующие? Вы уже убедились, что за тип этот Хоторн. Увидели смерть трех человек. Чего же еще вам надо?

– Да прекратите же! – быстро вклинился между ними Паскаль. – Вы что, не понимаете? Вы оба одновременно правы и не правы. Ведь это нам ничего не даст…

– Абсолютно ничего, – не дал договорить ему Макмаллен. Он попытался отпихнуть Паскаля в сторону, однако тот твердо стоял на ногах. – Я был круглым идиотом, ожидая помощи от кого-либо из вас, – добавил Макмаллен, – в особенности от этой дамы. – Он раздраженно ткнул пальцем в сторону Джини. – Вы такая же, как и любой другой представитель вашей чертовой журналистской братии. Циничная, пресыщенная жизнью. Вы не хотите видеть правды, даже когда она лезет вам в глаза. Только зря время потерял. Все. Едем!

– Ну уж нет, никуда мы не едем! – Отодвинув Джини, Паскаль теперь сам загородил выход. Его голос внезапно обрел жесткую решимость. – Прежде чем мы уедем, мне надо вам кое-что сказать. Не наше дело помогать вам публиковать ваши обвинения. Наша работа – раскрыть правду. Мы уже восемь дней бьемся над этой задачей. И вы не имеете права разговаривать с Джини подобным тоном. Вам известно, что она пережила за последнюю неделю? Непристойные ночные звонки, кем-то перерыта вся квартира, а вчера еще и вы преследовали ее по всему музею…

– Не надо, Паскаль. Хватит. Бесполезно.

– Нет, надо! – Паскаль вновь повернулся лицом к Макмаллену. Его глаза горели гневом, лицо заострилось и побледнело. – Кем же, по-вашему, становится человек, столкнувшись с подобными угрозами? Пресыщенным циником? Сперва анонимная посылка с наручниками. Потом новые посылки в том же духе. Приходит, к примеру, пара туфель, которые, оказывается, идеально ей подходят. Или черный шелковый чулок. Еще пример: среди ночи гаснет свет и раздается звонок. Какой-то тип бормочет в трубку всякие мерзости, описывая, что на ней надето в этот самый момент. Как, по-вашему, должна отнестись ко всему этому Джини? Просто отмахнуться? Наплевать и забыть? Подумайте сами. И не смейте говорить с ней в таком тоне!

Все замолчали. Макмаллен отшатнулся в немом изумлении, потом обескураженно взмахнул рукой.

– Какие туфли? Какие чулки? Какие звонки? Ничего не понимаю. И что случилось вчера, когда мы были в музее?

– Кто-то снова вломился ко мне в квартиру, – равнодушно произнесла Джини и отвернулась. – У меня есть кот. Вернее, был. Они задушили его и… и повесили на двери. Вот что они сделали. Кто-то сделал. Паскаль прав. Когда я увидела это, у меня не было чувства пресыщения. Знаете, что я испытала? – Она вновь повернулась к Макмаллену. – Бешенство. То же чувство охватило меня, когда, войдя в квартиру одного дома в Венеции, я увидела трупы двух мужчин, увидела, что с ними сделали. Я в любой момент могла бы отказаться от этого задания. И Паскаль тоже. Но ни один из нас этого не сделал. Какого черта нам здесь нужно, как вы думаете? Нам нужна правда. Именно поэтому мы и приехали сюда. И не намерены капитулировать, пока не добьемся своего.

Пока она говорила, Макмаллен потихоньку пятился, хотя и продолжал внимательно слушать ее. Когда Джини закончила, он, несколько замешкавшись, отвернулся, склонился над рюкзаком и зашнуровал его. Затем подошел к печке и погасил огонь.

– Прошу извинения, – его голос стал жестким, – но я ничего не знал об этом. И не имел к этому ни малейшего отношения. Да, я отправил четыре посылки. Пошел на это как на промежуточную меру. Хотел дать вам путеводную нить, поддержать ваш интерес к этому делу до тех пор, пока не удастся лично встретиться с вами. Мне было невдомек, каковы могут быть последствия. К тому же тогда я и представить себе не мог, как долго еще мы не встретимся. Сожалею, но я изложил вам все, что знал. Мне нечего добавить. Никаких сенсационных откровений. Даю вам слово, что сам считаю правдой все то, что рассказал вам о Джоне Хоторне. А теперь у меня действительно нет времени. Я отвезу вас обоих обратно в Оксфорд. Мне пора.

Сказал – как отрезал. Стало ясно, что дальнейшие дискуссии бесполезны. Он подошел к выходу, выключил свет и лишь после этого открыл дверь. Машина была запаркована так, что ее передние колеса стояли на колее грунтовой дороги, сбегавшей по склону. Не зажигая фар, Макмаллен перевел рукоятку коробки передач на нейтральную скорость, и автомобиль бесшумно покатился вниз. Лишь в конце склона он включил свет и запустил двигатель. Когда он заговорил вновь, они уже мчались по основной дороге в Оксфорд, оставив позади владения Хоторна.

– Вы, кажется, говорили, что у вас есть вопросы, – прозвучал в темноте голос Макмаллена. – Задавайте их сейчас.

Джини раскрыла было рот, но Паскаль быстрым прикосновением успел остановить ее.

– У меня есть один вопрос. Вам было известно, кто отец Джини, когда Дженкинс надоумил вас использовать ее для разработки этой истории?

– Сначала нет. Я, конечно, обратил внимание на то, что ее фамилия мне уже знакома, но ведь она довольно распространенная. Однако позже, – он мельком взглянул на Джини, – Дженкинс упомянул, что вы имеете косвенную связь с Хоторнами – через вашу мачеху. Потом сказал, что вы американка. И в конце концов сообщил, как зовут вашего отца. – Наступила краткая пауза. – Он все время навязывал мне идею использовать вас. Мне же с самого начала претила мысль о том, чтобы над этим материалом работала женщина. Я так и заявил ему.